Текст книги "Северянин (СИ)"

Автор книги: Nnik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

          Но вот именно сейчас Норд мечтал, чтобы она была тихой и скромной бабенкой, не смеющей супротив мужика и слова сказать.

          – Норд! – вопль прозвучал над самым ухом, а потом одеяло слетело с головы – Норд только порадовался, что нашел вчера в себе силы натянуть штаны перед тем, как уснуть, а то сверкал бы сейчас голым задом.

          – Фрейдис, ну чего тебе?

          Женщина плюхнулась на лежак рядом с ним и обманчиво ласково погладила Норда по голове.

          – Ну, как чего? Как чего? Дрова надо? Надо. Воды надо? Надо. Трав надо? Надо. В конце концов, ни у одного тебя голова сейчас болит-то, а вот как лечиться боле никто и не ведает.

          – Ясно все.

          Покряхтев для порядку, Норд таки слез с постели и, потерев виски, поплелся к кадушке в углу. Любовь к утренним водным процедурам была превыше всего.

          – Ладно, тюлень худосочный, к дровам я, так уж и быть, Торстейна прилажу, а вот за травками тебе сходить придется, не обессудь.

          – Посылать в лес с утра пораньше – это высшая форма жестокости.

          – Красноречие где в другом месте потренируешь, а тут!.. – Фрейдис угрожающе замахнулась полотенцем и выскочила прочь. Норд осуждающе покачал головой: не дело бабе себя так вести, не дело – и, отерев с лица влагу, стал искать чистую рубаху.

          Тащиться за травами не хотелось совершенно – заранее сказали бы, давно принес. Но… за веселой суетой никто и не задумался, что за великой радостью часто следует расплата – в данном случае похмелье. А радость и впрямь была немалая: вернулся старший сын семейства Эрика Рыжего. Вернулся после долгого плавания на Родину предков, в страну, из которой уже давно Эрик был изгнан за дурной нрав да безудержную ярость. И привез благословление нового конунга Норвежского, первого Христианского короля язычников.

          По телу Норда пробежала дрожь. За последние три года память о стране норманнов почти выветрилась. Притупилось все, будто с кем другим приключилось. Теперь Норд и сам не знал, что о содеянном думать. Норвегия стала далекой, призрачной. Легким маревом давешнего сна она зыбко подрагивала где-то на границе сознания. Ну не мог Норд такого провернуть! Сейчас как подумает – ужасается. Как, как, пусть какой мудрец разъяснит ему, сумел один человек всю страну с ног на голову перевернуть, ярлам, как детям малым, головы позадурить и, сам того не чая, конунга окрутить да сбежать, словно мальчишка, натворивший что? И, самое главное, ну ни одного мгновения не переживать о том.

          Хотя… сказать, что совесть Норда ни разу не напомнила о себе – значит покривить душой. Много, ох много мужей пало от его руки, а в смерти еще скольких его обвинить можно – воля Норда вела толпу взбесившихся, сорвавшихся-таки с цепи псов по землям владык норвежских. Но зябкими ночами, когда звезды необыкновенно ярко сияли на холодном и темном, как северный океан, небосводе, в стылых кошмарах к Норду приходил лишь мальчик-раб. Чистый в своей жажде мести, сумевший не запятнать руки, даже убив. Перед ним единственным было стыдно, пусть и, видят боги, не отступил от своего слова Норд ни на самый крошечный шажочек.

          Но все проходит, а труд пуще любых дурман-грибов выветривает дурь из головы. И кошмары прошли, и вина исчезла. Осталось… счастье, как ни странно. Еле переставляя ноги в лучах зари, Норд мог сколько угодно ворчать, что спать хочется, что голова болит и вообще Фрейдис – его личный великан Сурт*, но именно такая жизнь делала его счастливым.

          Теперь у Норда была семья, которой дед лишил когда-то. Пусть Бьёрдрун и любила его, но матерью, такой, какую может всем сердцем любить ребенок, она не была, хоть это и не ее вина. А сейчас лихое и шустрое семейство Торвальда приняло его. Эрик, которого Норд поначалу боялся до дрожи в коленках – больно диким тот выглядел, оказался мужиком вполне неплохим. Он все время махал руками, смеялся громко, резко запрокидывая голову, потрясая неопрятной кудлатой бородой. Улыбка его боле походила на оскал, желтоватые зубы казались слишком уж острыми, а глаза горячечно-блестящими. Норду оставалась только гадать, как у такого родителя мог вырасти его Торвальд.

          Жена Эрика напротив, была мягкой, тихой, спокойной. Она будто и вовсе не могла любить такого, как Эрик, но семья их была на диво крепкой и какой-то ладной. Аста смягчала мужа, прикрывала все его колючки, усмиряла порывы. Она вообще была тихим теплым сердцем семьи. И, глядя на нее, Норд понимал, почему Торвальд такой, какой есть. Он был вторым солнцем среди своих. И Норд почти винил его за то, что тот посмел так долго отсутствовать дома. Как Аста рыдала, когда непутевое дитятко вернулось! Как, пусть и огрубевшие от труда, измученные, но тонкие женские руки обнимали могучие плечи, пальцы сжимали просоленную ткань рубахи… Такой большой, здоровый, сильный, красивый… но еще такой глупый! Для Асты Торвальд – навсегда ее ребенок, потерянный и вновь обретенный. Давно похоронившая сына, она едва не слегла, когда он вернулся. Слишком сильно оказалось потрясение. В душе Норда тогда колыхнулся страх, что он лишний здесь. Колыхнулся и растаял, как не было: нельзя больше сомневаться, нельзя бояться – слишком дорого неуверенность стоить может. Им обоим.

          Поэтому Норд терпеливо ждал, пока Аста наконец ни выпустила сына, пока братья приветственно хлопали его по плечам, смотрел как Эрик улыбается в бороду, как поигрывает густыми, почти сросшимися бровями и так подбадривает Торвальда по спине, что тот чуть ли не носом в колени тычется. Лейф с Торстейном хохочут, подмигивают друг дугу и чуть ли не хором зовут Фрейдис. Та приносится, растрёпанная, раскрасневшаяся, руки в муке, губы плотно сжаты. Раскрывает рот, чтоб высказать братцам, да захлебывается воздухом. С совершенно диким, животным визгом кидается на Торвальда, а потом отвешивает самый взаправдашний подзатыльник. Торвальд охает и дергает за толстую огненно-рыжую косу. Позже Норд подумает, что с цветом волос Фрейдис унаследовала и отвратный характер отца. А тогда… тогда его очень напряг совершенно неожиданно заданный ею вопрос: «А это кто?» – и вымазанный в тесте палец, указывающий на него. По дороге он не решился спросить, кем Торвальд собирается его представить, а сам тот ничего и не говорил. Но теперь… «Это мой Норд». И все. Больше никаких объяснений. Никто и никогда больше ничего не спрашивал, не пытался разъяснить. Аста и Фрейдис его обняли, Лейф с Торстейном потрепали по голове, Эрик окинул колючим взглядом и громыхнул: «Жена, выпивку тащи, праздник же!» Аста заворчала, но стол накрывать начала.

          Так и пошло. Как-то само собой получилось, что они с Торвальдом поселились в отдельном доме, хоть и неподалеку от семейства Эрика. Вскоре Лейф женился и тоже ушел из-под родительского крова. Стали жить тремя домами. Фрейдис, впрочем, это ничуть не смущало. Она могла заявиться в любое время дня и ночи, потребовать помощь, притащить свежезапеченного мяса или рассказать новую сплетню, коих в пустынной Гренландии было немного, а посему каждая весьма дорого ценилась.

          Однажды она даже забежала в весьма неподходящий момент:

          – Норд… ты издеваешься! – дрожащий, хриплый голос Торвальда ласкал слух. Да, Норду определенно нравилось. И не только голос. Нравились раскрасневшиеся плечи и грудь, румянец на щеках, обиженно закушенная губа, натянутые сухожилия на выгнутой шее, розовые припухшие соски, тонкие золотистые волоски на подтянутом животе и в паху… Но самое главное – та отдача, то желание, которое источало тело Торвальда, та безотчетная открытость, доверие: ноги раздвинуты, задраны, едва пальцами плеч не касается, ягодицы поджимаются – красота! – Да давай уже!

          Норд только улыбнулся и звонко шлепнул викинга по бедру. Торвальд взбрыкнул, дернулся, невольно резко соскользнув с пальцев Норда.

          – Совсем сдурел? – спешно уложив непонимающего Торвальда на бок, Норд погладил между ягодиц и настороженно взглянул на пальцы – крови ужасно не хотелось.

          Торвальд, с любопытством наблюдавший за любовником из-за плеча хохотнул:

          – Сам дурень! И хорош кочевряжиться, как девица за первым разом ломаешься!

          Норд расслабленно выдохнул и упал рядом с Торвальдом. Подхватил любовника под колено, чуть повозился, пристраиваясь, двинул бедрами и замер на полдвижения:

          – Норд, там у сына Брунгильды живот прихватило, а у тебя вроде травы бы… ли…

          Фрейдис сдавленно пискнула и едва ни прыжками выскочила вон. Норд пару раз ошарашенно моргнул, откатился – ничего доброго у него с испугу бы уже не получилось – и проклял тот день, когда решил не просто освежить свои знания о лекарствах, но и обзавестись новыми. Рассудил, что толку как от рыбака али охотника с него не много, а травники всегда нужны. Вот и бегали к нему за помощью. И Фрейдис прибежала…

          – Что теперь? – вышло глухо, убито.

          – Эээ?.. – Торвальд, кажется, не понял вопроса.

          – Она видела нас.

          – Ну, да.

          – Торвальд! – Норд чувствовал, что мир его распадается, рушится – куда там Рагнарёку! Произошло то, чего он боялся боле всего, кошмарнее чего и представить нельзя, а Торвальд сидит, что валун бездушный. – Нас… да нас же растерзают! Даже не знаю кого первым: тебя, как предавшего род, или меня, как сбившего с пути.

          – Норд…

          – Гореть нам на кострах, и то если повезёт…

          – Норд!

          – Она же к Эрику ломанулася, он сейчас прибежит…

          – Да Норд! – Торвальд скривился, оглядел свою руку и саданул раскрытой ладонью по лицу Норда. Тот ошеломленно вскинулся, подскочил с кровати и начал судорожно натягивать штаны.

          – Одевайся! Бежать же надо!

          – Н-да… – лениво протянул Торвальд, – сидение в этой глуши плохо на тебе сказывается. Соображать вовсе разучился. Ты, правда, мою родню безмозглой такой считаешь?

          – Что?

          – Неуж ты думаешь, они не понимают, почему я с тобой жить захотел, почему дом свой завели мы? Ну же, Норд! Сам посмотри, особняком только одиночки да пары семейные. Думаешь, не ясно ничего?

          – Почему… – губы плохо шевелились, в горле пересохло, – почему тогда ну… никто ничего не говорит? Почему…

          – А что они скажут? Доброго никто тут, конечно, ничего не видит, так что хвалебных песней не жди, но и хулить не будут – не их дело. Семья сразу приняла. Просто… ты только не обижайся, я тебе вот что расскажу: мы мальцами еще совсем были, все псинку хотели. Ну, братья больше, просили долго. А отец… он против был, короче. Вот и не было у нас собаки… А я однажды щенка нашел. Жалкий он – все нутро аж щемило, лохматый, грязный, худющий… я его и приволок. Папаня орал – страсть. Выкинуть велел, сказал, коль не утащу, откуда взял, в реке утопит. А я молча молока взял и ушел. Три дня мы с Зубаком в лесу прятались. Я сам тогда оголодал жутко, но молоко не пил, мелочь эту тявкающую откармливал. А меня искали, оказывается. Думается мне, папка тогда понял, что спорить я редко осмеливаюсь, но коли решу…

          – Хочешь сказать, я как тот щенок?

          Торвальд покачал головой:

          – Опять чушь несешь. Но не в том суть. Отец и сейчас понял, что бесполезно бодаться будет, матери все равно: ей лишь бы жив, остальное не важно, а…

          – А остальные и слова не скажут – Эрик тут что конунг, даром что так не зовут.

          – Угу, ты только… это… траву-то Фрейдис дай… а то там мальчишка мучается.

          Норд тогда отупело кивнул и, все-таки завязав штаны, вытащил из-под тряпья горько-пахнущий пучок.

          Фрейдис тогда и в самом деле ничего не сказала. Месяца два, правда, заходить опасалась, а потом ничего – очухалась вроде как. Вот и сегодня пришла и не постучалась. Ну да… учитывая, что Торвальд еще затемно поднялся, это было не страшно.

          Мысли сами вернулись к Лейфу и его поездке в Норвегию. Не нравилось это Норду, ох не нравилось. Пообжившись в Гренландии, он решил, что Эрик только выглядит грозным, а вот Лейф и в самом деле неприятностей может в дом принесть.

          А теперь он еще и в Норвегию съездил. О том, что там было, они не шибко распространялись – Торвальд имел какой-то разговор с отцом, но сколь много сообщил, Норд не знал, да раньше и знать не хотел. А теперь… внутренний голос истошно вопил, что близки перемены, а вот в какую сторону – вопрос.

          И в подозрениях Норд быстро утвердился. Набрав обещанных Фрейдис травок, он пошел к главному дому, а там: крики, ругань, звон бьющихся горшков и грохот крушимой мебели. Норд припустил быстрее, но до самого дома так и не добежал – из распахнутой двери ему под ноги вывалился Лейф:

          – И чтоб не видел и не слышал я этого боле! Ишь че удумал! – злой, как свора обманутых ётунов, Эрик потрясал огромными кулачищами и брызгал слюной. Перепуганная бледная Аста металась от мужа к сыну; ошарашенный Торстейн выглядел так, будто вообще не понимал, что происходит и как так получилось; Фрейдис, судя по лицу, была готова вцепиться братцу в волосы и повозить лицом по камням. А Торвальд глядел на все это как-то грустно, почти снисходительно.

          Заплаканная Аста кинулась Норду на грудь и умоляюще впилась в него опухшими глазами:

          – Но хоть ты скажи этому! Скажи! Ты ж ведь тоже крещенный… скажи, что нет в этом позора!

          Норд поднял взгляд на помятого Лейфа, а потом встретился глазами с Торвальдом. Что ж… теперь все ясно.

__________

* Сурт – огненный великан, который в Рагнарёк должен будет уничтожить мир.

========== Глава 31 ==========

                  – Хотел с ним? – Норд мягко опустился рядом с Торвальдом и положил руку викингу на плечо.

          – Да. Нет. Не… не с ним. Просто… засиделись мы. Не могу больше. А он… Локи, будь он не ладен… Норд, ты понимаешь, куда Лейф отправился? Понимаешь?

          – На запад. Туда, куда еще никто не плавал. Но… там же одно лишь море, – зачем плыть в пустоту Норд не понимал.

          – Нет, не только. Бьярни Херьюльфссон прошлой осенью со своим кораблем в нехорошую погоду в море вышел. Их унесло. Далеко, дальше, чем мы обычно плаваем. Там земля видна. Не знаем, что это. Наверное, еще остров. Но вроде как большой.

          – Новые земли – это слава?

          – И слава, и почет, и уважение. Только ты, похоже, больше не хочешь?

          – Сейчас я счастлив, – просто ответил Норд. Уперся лбом Торвальду в шею. – Но… все это… с Лейфом… не радует меня, конечно.

          Веселиться точно было не с чего. Шум в доме Эрика Рыжего улегся не скоро. Сначала все долго вопили да ругались: Эрик с Фрейдис бушевали, Аста рыдала, Торвальд неодобрительно щурился, а Торстейн… Торстейн взял и встал на сторону брата. Сказал, что хоть сейчас готов крещение принять, что Лейф прав, что нельзя и дальше прозябать в этом захолустье. И если конунг сказал, что христианство нужно народу, – значит, нужно оно, и не о чем тут рассуждать. Эрик дослушал его с каменным лицом, а потом ударил. Резко, коротко, звонко. С разбитых губ на рубаху потекла густая кровь. Торстейн отер ее тыльной стороной ладони, сплюнул и ушел. Лейф покачал головой, укоризненно пробормотал «его-то за что?» и пошел за братом. Через три дня они выкупили корабль Бьярни, собрали трехдюжинную команду и отплыли вслед за солнцем.

          – Отец… не простит, но успокоится.

          – Не думал, что Эрик так взбеленится. Он легко принял меня, ну, нас. А это не смог.

          – То, что мы вместе не заставляет его спать с мужиками. А Лейф… он ведь не просто крестился. Он хочет стать эдаким Олафом Гренландским.

          – Решил обратить в новую веру и эту страну?

          – Похоже на то. Я… хоть и недолго, говорил с ним. У него складно получается. Больно хорошо христианство это в его устах звучит, заслушаться прям. Даже хочется, хочется – о, пламя Локи! – согласиться, – Торвальд замолчал. Потянулся, обнял Норда. Некоторое время сидел, тихо прижавшись и слегка покачиваясь из стороны в сторону, потом отстранился и требовательно посмотрел в глаза. – А может, и правда, почему нет? Норд, ты ведь в Англии вырос, скажи, ты же должен знать, так ли плоха эта вера? Так ли ужасна? Наши боги жестоки, эгоистичны. Их можно только бояться, приносить дары и надеяться, что они не накажут. В них нет ни милосердия, ни сострадания! Они ведь и впрямь жуткие твари, Норд!

          Норд вздохнул. Что поделать, коли викинг не увидел, наверно, просто не сумел, сам всей правды.

          – Торвальд… Не знаю, что тебе сказал Лейф, но послушай сейчас меня. Я говорил уже как-то, но… не так прямо. Бог христиан, тот самый Бог, что мнит себя добрым пастырем заблудших овечек, на самом деле самый великий скот и лицемер. Меня в детстве часто тягали в церковь – дед боялся, что вместе с семенем моего отца страшный грех в его семью перешел… мерзкий гад! Как он меня ненавидел. От тех проповедей, что прослушал, один толк был: я понял, что Бог – последний, кого о помощи молить надо. Святой отец рассказывал, что Бог всемогущ, всемилостив, добр, милосерден – но это ложь или же величайшее лицемерие и тщеславие, которые этот же Бог порицает, как грехи страшные. Если ему все под силу – зачем не сделать мир таким, чтоб всем в нем хорошо жилось? Почему нельзя уничтожить рабство, голод, бедноту, болезни? Ему ведь легко – он всемогущ! Так почему из его прихоти несметное число людей, детей… Детей, Торвальд! Детей, которые просто не могут быть еще повинными ни в чем, страдают? Зачем нужны церкви? Не их ли строительство есть громаднейшее подобострастие, потакание божественной гордыне? Зачем такому доброму да всепрощающему богу, чтобы в него верили? Самолюбие потешить? Будь он действительно таким, как говорят церковники, никто бы даже и не знал, что он есть.

          – Норд… – Торвальду стало не по себе от того жара, той горячности, с которой говорил друг.

          – Я долго пытался понять, за что мне вообще все это… За что это тебе?! – Норд с силой провел по спине Торвальда, почти болезненно обозначая источившиеся, но еще весьма и весьма заметные шрамы. – Я не желаю верить в Бога-лжеца, Бога-обманщика. Не желаю верить тем, кто готов осудить нас на смерть лишь за то, что вместе мы, хотя плохо с того никому и быть не может.

          – Значит, считаешь, что папаня прав?

          – Нет. Я… Торвальд, это все – сложно слишком. Отринуть Бога… английского, ваших… не каждый сможет, а уж жить без него и подавно. Олаф вот – может. Ему льстит не видеть над собой никого. Я… я смог – у меня просто нет сил верить.

          – А я не сумею. Норд, как так? Хочешь сказать, нет богов?

          – Не знаю. Не знаю, есть они там или нет. Есть ваши боги, наш бог еще другой какой, никого нет, или все сразу они где-то там обитают. Но мне плевать. Для меня это ничего не значит, они для меня ничего не значат! Ты – важен, Аста – важна, Фрейдис – важна, Эрик в конце концов – да, важен, нужен. Он – настоящий, тут он, рядом. Я его пощупать могу, обнять, ударить… получить по зубам в ответ. А это проведение божественное, что дума чья. Она и есть, только нет ее. Мысль она как? Ее и рассказать можно и прок с нее бывает – а тут дрянь одна.

          – Я… – Торвальд шумно выдохнул и схватился за голову, путаясь пальцами в волосах, – я…

          – Не думай об этом, – прозвучало замученно. Норд встал, налил в кружку воды из большого кувшина, глотнул. Пустым взглядом уставился на круглый глиняный бок посудины. Моргнул, дернулся, сбрасывая тупое оцепенение, и жадно допил. Подумав, снова наполнил кружку, протянул ее Торвальду. Тот взял, благодарно кивнул, но пить не стал: повертел, покрутил, пролил половину на пол, но даже и не заметил.

          – Лейф не отступит.

          Норд кривовато улыбнулся:

          – Знаю. Твой братец упрям.

          – Еще как. Тут же… Норд, ну этих треклятых богов, но я не хочу, чтобы тут война случилась, как в Норвегии была!

          – Я тоже, я тоже…

          Норд рухнул на лежак и прикрыл глаза. Эта чертова земля, глумливо зовущаяся зеленой, таки успела стать ему домом. Как же легко быть бродягой без крова и рода! Смеясь шагать по миру, не заботясь, что оставишь за собой. Стало плохо – просто найди место, где будет лучше. Нет привязей, нет якорей – нет грузов и забот.

          А теперь… не сбежишь. Не получится просто уйти, сперва придётся убедиться, что не будет разрухи.

          Не открывая глаз, Норд нащупал теплое бедро Торвальда и мягко сжал. Да, так хорошо. Так не страшно. Так можно и Рагнарёка ждать без страха, чего уж говорить о какой-то мелкой заварушке.

***

          – Нет, тебя определенно нельзя подпускать к еде!

          – Не бухти, все не так уж и плохо.

          Торвальд заглянул в котелок с булькающей жижей неопределенного цвета и брезгливо скривился:

          – Ну… да. В прошлый раз оно еще и воняло так, что всю ночь проветривать пришлось. Так что это, определенно, успех.

          Норд обиженно засопел и решительно накрыл свое варево крышкой, чуть не прибив пальцы викингу:

          – Отлично. Не нравится – не ешь. Иди вон… к мамане иди, пущай она тебя кормит!

          Договорил и глядит с вызовом. Торвальду аж смешно сделалось: сколько лет прошло, сколько продуктов перевели – а Норд никак не смирится со своей полной бездарностью в готовке. Вся пища у него как заговоренная превращалась в сущую жуть. Норд ухитрялся испортить даже то, что испортить, казалось бы, невозможно.

          – Норд, – Торвальд попытался приобнять горе-повара за плечи, но тот раздражённо дернулся, – ладно тебе. Норд, ну забудь… Это такая ерунда! Но-орд…

          – Это огромная куча продуктов! Пшеница, Торвальд, пшеница!

          Торвальд вздохнул и, не обращая внимания на возмущенные взгляды и злобные передергивания плечами, притянул Норда к себе:

          – Как ребенок, ну, честное слово. Да не помрем мы с голоду, не помрем.

          – Ага, тюленину одну жрать – великое счастье. Дрянь ваша тюленина, такая дрянь!

          – Ну… рыбки еще всегда можно наловить.

          Норд поморщился:

          – Лучше уж это, – кивок на котелок.

          – Ну нет, не стоит.

          – А нечего было уходить, когда в доме есть нечего! Лодки и в другое время конопить можно было!

          – Хочешь, чтобы я на берегу в потемках торчал? Ай-яй-яй, за что?

          – Мог бы и утром сходить. Знал же, знал, что я оголодаю, а бросил!

          – Ладно тебе.

          Норд насупился. Помолчал. Горько вздохнул:

          – Я есть хочу.

          – А Фредис сегодня пирог обещала… Пойдем?

          Норд тихо зарычал и, вывернувшись, двинул Торвальду в бок:

          – Ты знал, – Торвальд скорчил невинную рожу и робко улыбнулся. – Знал, а мне не сказал. И я тут корячился, пшеницу извел, а ты… Торвальд!

          Викинг хохотнул и, схватив Норда за руку, как мальчишка ринулся на улицу. Чуть не свалившийся от неожиданного рывка Норд вскрикнул и побежал следом.

          На полдороге они увидели Фрейдис – растрёпанная, рыжие пряди выбились из косы, сама бледная, глаза перепуганные:

          – Норд! Норд! – остановившись, девушка уперлась руками в колени, пытаясь отдышаться. – Там… мама!

          Норд почувствовал, как кровь отливает от лица: Аста – женщина, ставшая пусть и не второй матерью, но, несомненно, очень и очень дорогой.

          – Фрей, что? – Торвальд весь подобрался, как перед боем.

          – Не… не знаю. Упала, за-задыхается. Норд! – и в этом визгливом, срывающимся «Норд!» и мольба, и ужас, и упрек в медлительности.

          Норд трясет головой и бросается вперед. Наверное, стоило учиться, лазать по лесам и болотам только для этого. Только бы суметь, только бы знать как.

          Аста навзничь лежала на полу, хрипя и мелко подрагивая. Ее руки и ноги мелко тряслись, лицо было бледно, а щеки пылали. Эрик, казалось, был готов рухнуть без чувств.

          Норд падает рядом с Астой на колени – касается шеи: от кожи идет жар, сердце бьется часто, неровно. Склонившись к беспрестанно шевелящимся губам, он расслышал тихий шепот:

          – Горю, горю… Горю!

          Сердце Норда сжимается и пропускает удар. А потом начинает лихорадочно биться:

          – Огонь Святого Антония*!

          – Что? – а он и не заметил, что Торвальд с Фрейдис уже в доме.

          Норд замирает. Как объяснить, что с Астой, он не знает: как называется этот недуг на норвежском, ему не известно, поэтому он лишь отчаянно повторяет на языке своей матери:

          – Огонь Святого Антония.

          Эрик, Торвальд и Фрейдис смотрят на него, как на последнюю надежду, взглядами моля сделать уже хоть что-нибудь. Но… Норд заставляет себя успокоиться и начать уже думать. Кажется, Фрейдис еще что-то спрашивает, но это не важно.

          – Торвальд, положи мать на постель. Эрик… Эрик, Локи тебя дери! Слушай меня внимательно, – дикий правитель новых земель вздрагивает и вроде бы таки ухитряется собраться в кучу. – Хлеб. Зерно. Мука. Новые запасы. Вы покупали что-нибудь из этого?

          Эрик хмурится. Сейчас любая мысль не о жене едва пробивается в его голове.

          – Рожь. Вчера пришел корабль из Исландии. Привез рожь. Аста… купила. Радовалась – у нас этот год урожаем не вышел.

          Норд закрывает глаза и едва не стонет. Он боялся, что придется предотвращать войну? Глупо. Это, оказывается, не самое страшное. Куда хуже будет мор. А он начнется и скоро. И тогда воевать будет некому.

          В Англии, если что для всех важное случалось, били колокола в церкви и народ сходился. Пусть церковники и страшные твари, но их способ оповещения работал превосходно. А что делать здесь?

          – Торвальд, – Норд обращается к другу, как единственному жившему в Англии, – у вас есть способ всех собрать? Чтобы быстро? Быстрее, чем ратная стрела? Как у нас бой колоколов был?

          Торвальд щурится, мрачнеет. Вопрос кажется неуместным и этим пугает:

          – Да, боевой рог. Но это – уже тревога. Не по мело…

          – Это не мелочь! Объявляйте сбор, иначе очень скоро Гренландия сильно опустеет! Эрик, не стой же ты!

          Викинг наконец-то отмирает и снимает со стены огромный бычий рог, отделанный металлом и кожей, выходит на улицу.

          – Фрей, смочи тряпку и оботри Асту. Торвальд, – кусает губы, нервно трет виски, – я не знаю, как эта напасть зовется по-вашему, но от нее умирают, – нельзя обращать внимания на ужас, охвативший норманна, нельзя поддаваться слабости. – Вымирают целыми селами. И это яд во ржи. У нас такое зовут проклятым хлебом. Хворь – огнем Святого Антония.

          – Это можно вылечить?

          Норд отводит взгляд.

          – Некоторые выздоравливают. Редко, – он не привык вскармливать пустые надежды.

          Торвальд приваливается к стене.

          – Я тоже не знаю, как это кликать.

          – Твой отец говорить не в состоянии, меня никто не захочет слушать. Это твои меня приняли – для остальных я навеки чужак. А объяснить надо. И убедить сжечь всю рожь, что вчера привезли. Не выкинуть, не перепрятать – сжечь. И всю. А еще собрать тех, кто уже успел отведать.

          – Заболеют… все кто ел?

          – Я не знаю, Торвальд. Не знаю. Я всего лишь кое-что смыслю в травах, но я не знахарь. И знахарей тут нет.

          – Надо плыть на старую землю.

          – Можно попробовать, но много прока не будет. Если сейчас разобраться с ядом – мора не случится. А те, кто уже… либо выздоровеют, либо не дождутся.

          На улице послышался шум, Норд положил руку Торвальду на грудь, заглянул в глаза:

          – Ты все понял? – тот кивнул. – От этого зависят жизни многих. Иди. Я тут останусь. Займусь Астой. И… им глаза мозолить лишний раз не стану.

          Торвальд вышел. Норд подошел к Асте. Внимательно оглядел сухие морщинистые руки, обнажил костлявые ступни. Слава богам, темных пятен пока не видно.

          – Фрейдис, принеси морской воды. И лоханку какую.

          – Воды?

          – Пару больших кувшинов.

          Девушка кивнула и схватила ведро. Норд устало присел на край лежака больной и закрыл глаза. Еще совсем недавно они с Торвальдом дурачились и хохотали. Он шутливо дулся, а тот покаянно извинялся. А солнце еще и сдвинуться-то толком не успело, и вот – куча проблем, страх, отчаянье. И, если Аста умрет, ничто не будет как раньше. У самого Норда, у Торвальда или даже у Фрейдис шанс вылечиться был бы. Но Аста… старая, изрядно помученная жизнью, с наверняка отбитым нутром: Эрик – муженёк не дар свыше. Норд еще ребенком разучился верить в чудеса.

          Вернулась Фрейдис, принесла воду, сказала, снаружи большой спор. Норд озабоченно кивнул. Силком влил морскую дрянь в бредящую Асту, вызвал рвоту – может хоть толику отравы удастся вымыть. Та, как ни странно, успокоилась, и, кажется, заснула.

          Пришли Торвальд с Эриком. Викинг лишь горько улыбнулся:

          – Сегодня будет большой костер.

          Получилось. Самого страшного не произойдет.

***

          Норду совершенно не нравилось чувствовать себя чудотворцем, но такую роль уж ему отвели.

          Заболевших оказалось не много, с дюжину, но некоторые были совсем плохи. Маленькая девочка, которую принесла зареванная, тоже еле держащаяся на ногах, мать, и вовсе умерла всего через три дня. Крохотные ручки и ножки мгновенно почернели, желудок постоянно исторгал кровь напополам с желчью, а жар сжигал изнутри. Ребенок беспрестанно бредил, кричал, и, видят боги, забрать его душу было милосердием. Мать продержалась дольше всего на сутки, а отец, который вернулся из моря уже после, вмиг постарел на многие годы.

          Следующим Мидгард покинул уже почти седой викинг. Он до последнего сжимал зубы и молчал, но и его накрыл бред – тогда он чуть не зарубил сидящую с ним девку, приняв ее за подлого германца.

          Когда начали чернеть пальцы на руке у нескладного паренька, еще почти ребенка, Норд не знал куда себя деть – слишком сложно, слишком много. Но решать приходилось.

          Уже которую ночь без сна, обтирая лоб Асты холодной влажной тряпкой, Норд вспомнил, как и сам однажды бился в горячке отравления. На ум пришел Манчестер, тощий церковник, пожар… и то, что Норд силился забыть – странное видение, незнамо кем ему тогда посланное. И горький его смысл: за все надо платить. И зачастую кровью.

          Наутро мальчишке отсекли кисть. Родичи его долго причитали, сам он кричал и плакал, но на поправку пошел. Норду тогда дышать легче стало. Когда парень первый раз открыл глаза и в них был разум, а не сумасшедший туман, Норд чуть не заплакал.