Текст книги "Северянин (СИ)"

Автор книги: Nnik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

          Толчок в спину становится неприятной неожиданностью. Зачем же так грубо? Палач еще раз ударяет по лопаткам, понукая двигаться. А Тормоду не тяжело – он идет. Слегка шатается, но идет. Запнувшись, чуть не падает. Оборвавшееся падение внутри отдается глухим рывком. Гадко-то как! Тормод кладет ладонь на едва шершавую кору, скользит пальцами вниз, ощущая мелкие трещинки, наслаждаясь теплом жизни, бегущей из самых глубин земли, от корней до крохотных листочков на верхних ветках. Это тепло сейчас ему кажется более настоящим, чем огромная толпа вокруг, даже чем собственное тело. И питаясь им, так легко идти… Идти, прижимаясь к теплу…

          – Я дома! – тихий, журчащий смех Ингеборги, только вернувшейся с рынка, ее детская, глупая обида, за волнения брата. – Фрея-покровительница, в следующий раз сам пойдешь. И за подружками моими присмотришь и за мамками их. Вот потехи-то будет!..

          Первый круг завершен, на пепельно-сером стволе лежит истекающий кровью, подрагивающий причудливый поясок…

          Тормод собирается на охоту, пакует легкие короткие стрелы, раскладывает силки на бревне у дома.

          – Вот, я тебе собрала, – рядом с охотничьими снастями ложится чистый любовно завязанный узелок с хлебом.

          – Спасибо, цветочек, – ровные, здоровые пальцы взъерошивают рыжую макушку. Ингеборга наигранно-сердито морщит лоб, пытается взъерошить в ответ, но Тормод легко уворачивается, и обиженная сестрица со смехом бежит в дом…

          Еще пол-оборота – внутри что-то начинает болезненно тянуть, дурнота подступает к горлу. Тормод не хочет быть в кругу тинга. Он хочет к теплу:

– Что за недотепа, – в воспоминаниях насмешливый голос звучит совсем не обидно. Да и легкий пинок по ребрам, следующий за репликой, кажется совсем невесомым, хоть и обидным.

          Первый взгляд на такое… нет, не идеальное, не совершенное... просто нужное до потери дыхания лицо.

          – Чего замер? – и тяжеленный мешок, летящий в грудь. Как же здорово было вернуть бросок! И теперь ведь ни о чем не жалеет. Хотя… была бы возможность, он б еще и пинок отвесил – чтоб вообще в долгу не оставаться…

          И грозное «убью!» – теперь кажется почти ласковым, почти нежным…

…грубые пальцы воина, осторожно втирают мазь в искореженные кисти…

…горящее во взгляде нежелание уходить…

…глухое отчаянье…

          – Нечего тебе на это смотреть! – сильные руки, уводящие прочь, колючая шерсть одеяла, легкие прикосновения к волосам, молчаливая поддержка…

          – А если его снять? Давай, я могу. Выведу тебя на окраину города, сниму ошейник, – жарко, маняще. От такого, наверное, умные люди не отказываются. – Все – одним махом. Прошлое, горе, неволя… Хочешь?

          Но Тормод отказывается…

          Третья ходка мимо клина. Тормод наступает на вонючую лужу, натекшую под ним, поскальзывается. Палач заботливо поддерживает его под локоть – не дает упасть. А то что же получится? Рухнет осужденный, все внутренности передернет, он и помрет раньше времени. А вообще, неправильно все как-то: вон уже сколько отшагал, а лицо спокойное, взгляд пустой. Никто не может с таким видом самого себя потрошить. Палач – он опытный. Много казней видел, на гибель не одного храбреца глядел, да только так не бывает. Каким бы смелым да сильным воин не был – все сдаются. И кричат, и плачут. И остановиться пытаются или на нож налететь. Что угодно сделать готовы, лишь бы все прекратилось. А его, Палача, работа – не дать помереть раньше срока. Искусство это, наука сложная. Ничуть не менее мудреная, чем картины в храмах английских иль французских церковников или мастерство строителей на верфях.

          Палач неодобрительно глядит на бредущего Тормода. Ни ему, ни народу не нравится – скучно. Будто и не казнят парня, а он сам, добровольно захотел этого, словно… Палача как молнией ударяет – как жрец. Старый дряхлый жрец, что, обожравшись мухоморов, решил отправиться в Вальхаллу. Значит и этого страдальца чем-то опоили. Теперь его хоть девка ласкай, хоть хеймнар****** делай – все едино. От обиды Палач чуть не взвыл – подставили его знатно, всю славу испоганили!

          Коротко рыкнув, он подтолкнул Тормода в загривок – пусть этот позор побыстрее закончится.

…– Выгнали?..

…– Приютить?..

… пренебрежительное «еще чего» на предположение, что специально искал…

…– Высматриваешь никсов? Так они только девами интересуются, не нужен ты им.

– Правда? А я боялся.

– На что ты им? – смешливо.

– А тебе, Эрленд Хаконсон, сын конунга Норвежского?– уже тихо и как-то устало-серьезно…

… гибкое сильное тело в свете луны…

…обветренные губы скользят по ладоням…

… жаркий язык ласкает больные руки, изучает шрамы на груди…

…– Бог. Ты бог, покинувший Асгард, – надрывный шепот…

… бесконечное наслаждение, такое, что и вынести нельзя…

          …Палач улыбается, когда видит, что по телу наказуемого пробегает дрожь, и слышит тихий стон – значит, зелье отпускает, не все еще испорчено.

           А Тормод отчаянно цепляется за спутанные воспоминания…

… – Не надоело тут сидеть?..

…– Это Шторм…

…– Больше не можешь? Жаль, я бы хотел посмотреть…

…– Куда ты?.. Убегаешь…

…– Я приду. Сам…

–…пообещай, что постараешься спастись?

– Обещаю…

–… сможем найти. Друг друга…

–… нельзя уходить в новую жизнь, не закончив все дела в старой…

–… ты же научишь меня жить…

          А потом Тормода как утопающего за шиворот выдергивают из теплой полудремы. Боль. Нечеловеческая, невыносимая, но отрезвляющая. Хочется, очень хочется кричать, но не получается – при очередном шаге кривым подрагивающим мешком из живота вываливается желудок, и все мышцы словно деревенеют – даже челюсть разжать невозможно, вздохнуть не получается.

          Палач улыбается и с криком «иди-иди!» дергает Тормода за руку вперед. Срывая ногти, тот вцепляется в ствол, чтоб удержаться. Почему? Ну почему все не закончилось тихо да мирно, пока голова была забита чем-то приятным? Почему боги заставляют его прочувствовать все это? За что?

          Видно мало им, мало, страданий Тормодовой семьи. Мало взяли они мучительной дани. Мало боли выпили. Все отняли, все забрали, ничего не дали взамен – и не насытились. Так пусть получают!

          С диким, озверелым ревом Тормод делает непомерно огромный шаг. Держась за дерево, он летит вперед, и, изогнувшись дугой, падает, словно обнимает ясень. Падает так быстро, что Палач не успевает остановить. В последний миг перед глазами мелькает картинка: бледный Эрленд с перевязанной головой лежит на грязных серых простынях. Над ним, сжимая мокрую окровавленную тряпку, склонилась старушка. Плотно сжатые пальцы выпрямляются, рука по-мертвецки расслабляется. На пол со стуком падает крошечная фигурка – волчонок, ловящий свой хвост.

          При падении рвутся последние внутренние жилы, легкие обдает огнем, сердце сжимается, и что-то очень хрупкое, последнее, держащее жизнь, ломается. По телу проходит судорога, но это подергивается уже мертвая плоть.

__________

* Мидгард – букв. «среднее огороженное пространство» – «срединная земля» в германо-скандинавской мифологии; мир, населённый людьми.

** Скальд – древнескандинавский поэт-певец. Скальды жили преимущественно при дворах и дружинах конунгов и творили в период с IX по XIV вв. Основными жанрами их поэзии были: драпа (боевая песня, прославлявшая подвиги конунга, его дружины и выражавшая героические идеалы), нид и отдельная виса. За хорошее произведение скальд мог получить целое состояние. Песни скальдов, исполнявшиеся самими поэтами без музыкального сопровождения, сохранялись в течение ряда столетий в устной традиции.

*** Ясень – в германо-скандинавской мифологии ясень Иггдрасиль считается главным (мировым) деревом и часто связывается с именем бога Одина и появлением первого мужчины – предка всего человечества, что автоматически делает все ясени священными для скандинавов.

**** Эливагар – в германо-скандинавской мифологии имя, данное двенадцати потокам, которые берут свое начало в источнике Хвергельмир. Считалось, что нет вод более бурных и холодных, чем в Эливагаре.

***** Постоянные спутники Одина два ворона Хугин и Мунин («думающий» и «помнящий»).

****** Хеймнар – позорное и жестокое наказание у викингов, в ходе которого у приговоренного отрубались все конечности и немедленно прижигались, чтобы преступник жил. "Мы оставляем ему голос, чтобы он мог кричать, уши, чтобы он слышал издевки, глаза, чтобы мог смотреть на женщин, яйца, чтобы он мог их хотеть…" – говорили они.

========== Глава 27 ==========

                  Медленно, тяжело, хрипло дыша, Тормод бредет вокруг дерева. Жадная до крови толпа неотрывно следит за каждым движением. К горлу же Норда подступает тошнота. Ему неприятны и сама расправа, и реакция людей на нее… А еще стыдно. Стыдно и горько до темных пятен перед глазами, до болезненно сжатых зубов и стиснутых кулаков. Он твердит себе, что ни в чем не виноват, что сделал все, что мог, для облегчения участи мальчишки. Да и… кому какое дело? Почему, почему именно он, Норд, должен чувствовать себя виноватым, а не этот лохматый палач? Почему Норд вообще должен жалеть этого дуралея? Он же сам на все согласился. Норду должно быть совершенно все равно.

          Тормод скрывается за толстым стволом и Норд облегченно вздыхает. Так определенно проще – не видеть. Если чего-то не видишь, можно представить, что этого нет. Ребенком Норд часто закрывал лицо руками, когда дед его бил. И не в желании защититься, а в попытке сбежать куда-нибудь в другое место. И помогало ведь. Без яростного взгляда Бьердгара и вида его тяжелых кулаков, терпеть боль было много легче.

          Вот и сейчас Норд думает, что стоит закрыть глаза, пока Тормода не видно. Ведь так будет проще: закрыть и думать, что нет никого, что никто так и не вышел из-за дерева. Но что-то мешает, не дает, удерживает взгляд. И Норд, сам того не желая, ловит каждое колебание воздуха, каждый отблеск солнца на жухлой листве. Напряженно, боясь моргнуть, всматривается.

          Вот несчастный появляется из-за ствола ясеня, и Норд захлебывается в крике: вместо Тормода вокруг священного древа, истекая кровью, бредет Торвальд…

          – Тише, тише… сюда же толпа сбежится. Ну, хватит.

          – Торвальд, – воздух с трудом выходит из легких, он словно застыл в груди.

          – Я, я, – надежные теплые руки крепко обнимают, родное тяжелое тело мягко давит на спину. Горячее дыхание щекочет ухо. – Кому ж здесь еще быть-то?

          – Торвальд, – выходит до безобразия жалобно, просто неприлично для взрослого мужчины.

          – Да вот он я, тут.

          Норд приподнимается на локтях, поворачивает голову так, чтоб видеть взволнованное лицо друга.

          – Ты… обними сильнее.

          Торвальд качает головой и садится на постели, утягивая за собой Норда. Тот оказывается практически сидящим у него на коленях, нервно ерзает, а потом затихает, уткнувшись макушкой в подбородок.

          Ему вспоминается первое совместное путешествие: через болота Норфолка. Лес, дождь, холод. И согревающие объятия. Тогда тоже было жутко стыдно, но желание погреться пересиливало, поэтому было можно. И теперь тоже нужно согреться. А стыд подождет.

          – Чего кричал? – мягко, почти безразлично. Пусть Норд и понимает, что Торвальд только притворяется спокойным, но… приятно.

          – Да… мерещится всякое.

          – Пусть лучше плохое случается во сне, чем наяву.

          Норд грустно улыбается и силится вспомнить, не было ли в кошмаре серого тумана.

          – Да уж. Торвальд, ты… ты только будь осторожней, а? А то… случится еще чего.

          – Глупости. Что мне сделается?

          – Торвальд…

          – Я ж под защитой одного из самых могущественных мужей страны. Чего мне бояться?

          Норд фыркает и утыкается носом викингу в плечо. Острый запах пота щекочет ноздри, но Норду нравится – так пахнет его мужчина.

          – Не понятно теперь все.

          – Отчего же? Теперь все как раз яснее некуда. Трюггвасон – конунг, ты – его правая рука. Вот и все. Сейчас… сейчас с тобой мало кто спорить станет. Никто не говорит, но все понимают, кто власть захватил. Знаешь, на тинге, да и до него еще, когда только шли от Медальхуса, мне казалось… что захоти ты, попроси ты… люди бы тебе власть отдали, – Норд хихикнул. – Да не смейся ты. Я серьезно. Им тогда плевать было, кто ты и откуда. Ты вот столько живешь здесь, а никак не поймешь: мы – не англичане. Наш народ куда меньше волнуют вопросы рода и крови. И так… много, ох много намешалось.

          – Но я не захотел. И все еще не хочу. А ты бы хотел иметь в полюбовниках конунга?

          Тело Торвальда затряслось от смеха:

          – Вот дурень! Ты, Норд, умный парень. Иногда такое делаешь, я и с пояснениями не до конца понимаю, как работает. Но порой как ляпнешь…

          – Значит, не хочешь? – Норда отпустило, и теперь он с лукавой улыбкой поглядывал на Торвальда из-под челки.

          – Ну, с конунгом я вряд ли смогу сделать вот так…

          Резкий рывок, Норд плюхается на живот. Торвальд вздергивает его бедра одной рукой, а второй прижимает плечи к постели. Норд возмущенно дергает ногой, пытаясь пяткой стукнуть Торвальда по… по чему-нибудь.

          – Ну уж нет!

          – Чего творишь?

          – Вспоминаю, куда запрятал крынку с мазью.

          – В мешке она, под лежаком. Ну, темном таком. В нем еще дырка, помнишь?

          – А-я-яй! И это мы такую ценную вещь в дырявый мешок сунули?! – наигранно удивился Торвальд. – А если бы потерялась?

          – Если бы потерялась… перетоптался бы кто-то сегодня, а потом другую купили.

          – Нет! Этот кто-то не согласен! Ему уделяли очень мало внимания. Нет, он, конечно, понимает: захват власти – дело сложное, но… Долги – они такие, их возвращать надо, – за мазью, впрочем, Торвальд лезть не спешил. Заметивший это Норд довольно протянул:

          – И как же ты будешь сию великую ценность доставать, продолжая держать меня?

          – А вот так! – Торвальд убрал руку с лопаток Норда, но не успел тот шелохнуться – сам навалился сверху, свешиваясь с лежака. Норд обиженно пискнул и, поднапрягшись, дернулся. Полностью выползти не удалось, но теперь прижаты были только ноги. – Куда? – завопил Торвальд.

          Норд, издав победный клич, выкарабкался окончательно и сам залез на викинга. Однако Торвальд, таки добывший заветный горшочек, со сменой позиций был не согласен. Его губы растянулись в хищно-нежной улыбке, от вида которой Норд скорчил испуганную гримасу и сам рухнул вниз.

          – Значит, решил сдаться?

          – Ну, должен же кто-то быть умнее, – пробормотал Норд, старательно засовывая под нависающего над ним Торвальда ноги, так что тот оказался сидящим у него на бедрах.

          – То есть, умный проигрывает?

          – Да как сказать… – приподняв бедра, Норд потерся о задницу викинга. Торвальд скривился и страдальчески вздохнул.

          – Ладно уж…

          Стянув сорочку, в которой спал, он помог выпутаться из одежды Норду и протянул ему злополучный горшок, добыча коего лишила его такой выгодной позиции.

          – А чего мне-то? Давай сам!

          Торвальд давно уже не стеснялся Норда. Точнее не помнил, чтобы вообще когда-то между ними было хоть какое-то смущение. Как-то все так просто получалось и естественно, стыдиться и в голову не приходило. Но вот сейчас глаза Норда горели такой похотью, что краска сама поползла по лицу и шее. Руки мелко задрожали, а в груди сделалось горячо и тягуче-сладко.

          Обмакнув пальцы в мазь, Торвальд неловко завел руку за спину и прогнулся. Норд судорожно облизал губы и сжал ягодицы викинга, разводя их в стороны. Все равно толком ничего не видно – позиция у Норда не та. Но от самого осознания, что Торвальд, такой красивый, большой, с крепкими мускулами и гладкой, неправдоподобно бледной, почти прозрачной кожей, вот так сидит перед Нордом и сам в себя сует пальцы, пахнущие травами и жиром, в голове пустело. Все – только для него. Наслаждайся.

          – Хватит! – немного грубо, но Норду хочется побыть именно таким, слегка бесцеремонным. – Давай уже! – да и просто сил нет терпеть.

          – Уверен? – дыхание у Торвальда сбитое, на лбу и висках блестит пот, но на лице легкое сомнение. Такого они еще не делали, и теперь как-то неловко.

          – Брось, ну же!

          – Да давай я лягу, и по-нормальному. Я не буду брыкаться, честно-честно.

          – Пфф… Ты и тогда у Ивара сомневался: «как шавки!» – а потом ничего, понравилось.

          Торвальд покачал головой – сумасшедший, мол, что с него взять? – и медленно опустился. Норд протяжно застонал и сильнее сжал пальцы на бедрах норманна. Торвальд только как-то тихо булькнул и прикрыл глаза, задумавшись, оценивая ощущения. Норду бездействие друга пришлось не по душе, и он резко дернул бедрами вверх, понукая того двигаться. Торвальд, не открывая глаз, довольно хихикнул и мягко качнулся. Ему нравилось.

          Много позже, лежа на плече довольного и расслабленного викинга, Норд снова вернулся к гадкому сну.

          – Как думаешь, теперь… спокойно все будет, да?

          – Э? – рассеянно отозвался Торвальд, пребывавший в блаженном состоянии между сном и явью.

          – Говорю, спокойно заживем?

          – А ты хочешь? – уточнил Торвальд.

          – Да. Я… набегался, накружился. Хватит.

          – Говоришь, как старик.

          – Торвальд!

          – Не шуми. Если хочешь спокойствия – будет тебе оно. Коли здесь не получится – уедим. Ну, к моим. Как с самого начала хотели.

          – Ты… обижаешься?

          – В смысле? – Торвальд не понял.

          – Ну, что не уехали тогда. Что ты не с семьей. Что… Да понял ты уже!

          – Дурак, говорю же! Мне казалось, мы все выяснили. Нет, не обижаюсь, не злюсь. И… вот об этом мы не говорили, но… Норд, я и сам не понимаю, только… я люблю тебя. И моя семья – ты.

          – Торвальд…

          – Молчи.

          Норд теснее прижался и закрыл глаза. Так можно жить. Жить, дышать и не бояться. Потому что, будь прокляты боги, пусть и умирать придется – но только вместе.

***

          – И как? Вкусно?

          – Ты о чем? – Олаф перевел на Норда удивленный взгляд.

          – Власть. Нравится?

          – А есть те, кому она может прийтись не по вкусу?

          – Есть те, кто находит другие вещи куда более очаровательными.

          Олаф неопределенно пожал плечами, задумался. Потом как-то грустно улыбнулся:

          – А ты изменился. Весьма.

          – Действительно?

          – Несомненно. Стал говорить загадками. А раньше ведь терпеть не мог подобной манеры.

          – Жизнь… разному учит.

          – О да…

          Закрыв глаза, Трюггвасон подставил лицо последним едва теплым лучам бледного осеннего солнца.

          – Чего хочешь теперь? Что делать станешь? Норвегия в твоих руках, а ты… сам над собой Бога не держишь, но другим его дарить собираешься?

          – Ты не рад?

          – Чему? – удивленно.

          – Это же религия твоей семьи. Твоей страны, в конце концов.

          Норд улыбнулся. Как-то глупо и тепло-тепло. Слово «семья» мягко отдавалось в душе нежностью и заботой. Никогда раньше так не было. Вот, казалось бы, столько лет бок о бок, давно уже ясно, что нет ближе никого. Но почему-то произнесенное вслух имеет совсем другой вес.

          – Я давно не верю Богу-лицемеру.

          – Да ты смел. Костра не боишься?

          Норд покачал головой:

          – Ты не отправишь, а больше никто и не слышит.

          – Значит, не боишься.

          – Не привык дрожать почем зря.

          – Молодец, мне нравится. А что тогда про богов северных думаешь? Тоже лжецы?

          Подобный разговор в жизни Норда уже, кажется, был. Правда, тогда его не спрашивали, а наоборот самого просвещали.

          – Ваши боги – поганцы еще те. Мерзкие твари, но честные. С такими проще совладать.

          – Совладать с богами? Мальчик, да ты еще больший наглец, чем я!

          – Все по себе меряешь?

          – Многое, – Олаф почесал в белоснежном затылке, – но ты же не за этим пришел? Чего хотел-то?

          – Не за этим. Ты… Мы договаривались, что я получу титул. Стану ярлом.

          – Ну, и? – поторопил его Трюггвасон. – Я от своих слов не отказываюсь.

          – Я отказываюсь. Не хочу.

          Олаф пару раз ошалело моргнул, тряхнул головой, как мокрый пес, сердито поджал губы. Ему подобное заявление было не по нраву.

          – Почему? – из голоса конунга исчезла мягкость. Вопрос прозвучал коротко и жестко.

          – Слишком хлопотно. Я устал.

          – Больно рано.

          – Я не хочу!

          – А я не верю. Ты… слишком легко, слишком охотно взялся за это. Слишком гладко все провернул. Ты хотел власти, я видел. В чем дело?

          Норд прикрыл глаза – так легче контролировать голос – и медленно, четко повторил:

          – Я не хочу, – других причин он называть не собирался. Не рассказывать же Олафу, что уже не в первый раз просыпается в холодном поту из-за кошмаров, где казнят Торвальда? Что, кажется, еще чуть-чуть и все узнают, поймут? За себя Норд не боялся. Нет, он не сдался заранее и был готов грызться до последнего, но это казалось естественным. А Торвальд – совсем другое. И быть ярлом, жить в столице, при конунге – много, слишком много глаз. Опасно. Все внутри требует бежать. И не потому, что опасность уже здесь. А просто это тот случай, когда хочется, чтобы угроза и не возникла вовсе.

          – А чего хочешь? – со смесью усталости и раздражения поинтересовался Олаф.

          – Дай мне земель. Не много, где-нибудь в глубинке. То есть подальше от столицы, но на юге. Много не надо, люди мне не нужны.

          – Спрятаться хочешь? И этого своего с собой возьмешь?

          – Торвальда? – только бы сохранить равнодушное лицо. – Да, пожалуй, возьму.

          – Не выделывайся! – Олаф подскочил совсем близко, схватил за плечи и выдохнул в лицо: – Думаешь, не понятно, чего вы друг от друга не отлипаете? Думаешь, я слепец? Вы год под моей крышей жили, год ели с моего стола! Тогда… видно было! – Норд дернулся. Как? Но… тогда же еще вообще и не было ничего, Норд тогда и сам ничего не знал! Как?.. – А ты… ты вообще что-нибудь кроме этого щенка пробовал? Ты бабу-то хоть нюхал? До взрослого мужчины, а не этого дитя, со страстью касался? А? Чего молчишь?

          – Пусти, – нельзя показывать страха и удивления. – Если ты такой зоркий, что видишь все, тогда должен был понять и что я его не оставлю. И что я не хочу никого трогать и… «нюхать», ты сказал? Мне это не нужно. А ты… Олаф, умей быть благодарным!

          Трюггвасон отступил.

          – Ты сгубишь себя. Твое имя достойно войти в легенды…

          – Я не заблуждаюсь на свой счет. Мое имя – всего лишь собачья кличка. И я точно знаю, что мне нужно. Сделай, как прошу.

          – Нет!

          – Я так уйду, в никуда. Ты и не найдешь. Не думай, что раз конунг, то всемогущ. Пока еще нет. Если на то пошло, – «и тебе власть отдали» – сказанные едва ли не в шутку слова поддерживали, – сейчас я могу влиять на людей не меньше чем ты.

          – И именно поэтому ты должен остаться. Хотя… нет, не так, – на лице Олафа отразилась суетливая внутренняя борьба. Норду казалось, он почти видел, как Трюггвасон подбирает слова. – Норд, я прошу, останься. Пока останься. Ты же… ты и сам понимаешь, я не смогу один тут, просто не справлюсь. Я привык командовать армиями, но не страной. Мне нужна помощь. Через месяц приезжает Торкель. Он… я думаю, он поможет. И ты, если все еще будешь хотеть, уедешь. И заберешь этого… я его не трону.

          Норд закусил губу. Конечно, можно сейчас продолжить давить, поскандалить… а можно перетерпеть. Ведь торопиться пока некуда. Так будет проще и тише. А шума Норд не хочет.

          – Хорошо. Мы останемся. Пока, – Норд особенно выделяет «мы» и «пока».

          – Я рад. Но… Норд, оглядись вокруг. Посмотри дальше привычного. В конце концов, ты не мужчина, пока не узнал женщины. И не я это сказал.

========== Глава 28 ==========

                  Как дополз до комнаты и, не раздеваясь, грязный, потный, рухнул на лежак, Норд не помнил. Тихий вскрик Торвальда, придавленного не таким уж и легким телом, он тоже не заметил. Норд бы, наверное, и до постели не дошел, если бы в последний раз, уснув на полу, не попался под ноги Торвальду и тот не одарил его синяками на ребрах.

          Утро настало отвратительно быстро. Голова нещадно гудела и, увы, не хмельная брага была тому виной. Бормоча проклятия в адрес Деллинга*, Норд, приоткрыв один глаз, медленно поднялся и, пошатываясь, побрел к здоровой крынке с водой, стоявшей в углу. Эту недобочку он считал почти личным сокровищем и тщательно следил за ее постоянным наполнением. Заставить притащить ее к себе в комнату стоило немалых сил – никто просто не понимал, зачем. Но каждое утро Норд хвалил себя за настойчивость.

          Холодная вода в лицо, страдальческий вздох и туча брызг, когда Норд, наклонившись, сует в нее всю голову. Противно, зато сразу проснулся.

          Если бы вот уже почти пять лет назад Норду кто сказал, что власть – это так хлопотно и нудно, он бы не то, что сам ни в чем участвовать не стал – Олафа бы попытался отговорить. А теперь поздно. Хотели? Получайте. И отвечайте за содеянное.

          Вошедший Торвальд был свеж и бодр, так что резало глаза. От него веяло морозом, Норд аж поморщился:

          – Уже погулять успел?

          – Ты соня.

          – Издеваешься? – тоскливо уточнил Норд.

          – Есть немного. Надоело засыпать в холодной постели.

          – Я загнусь скоро, а ты все о том же!

          Торвальд стянул с постели тонкое шерстяное одеяло, какого-то противного зеленого цвета, доставшееся им еще от предыдущего хозяина комнаты, и решительно подошел к Норду.

          – Я как раз о том, о чем следует, говорю! – набрасывая колючую тряпку на голову Норду, пробормотал он. – Ты ж себя загубишь! Хоть бы раз пришел до полуночи.

          – А что? Скучаешь? – почему-то сейчас чужие пальцы в волосах раздражали. Он же ради них старается. Ради них двоих. А Торвальд не понимает. Капризничает аки девка, ворчит как старый дед!

          – А не должен? – Торвальд говорит мягко, примирительно, но от этого только обидней.

          – Ну не знаю. Неужели не найдешь никого вечерок скрасить?

          Торвальд удивленно приподнял бровь.

          – Ща еще раз окуну.

          Норд вывернулся и принялся сам вытирать волосы.

          – Ладно. Я… попробую пораньше.

          – Ага, давай. А то и правда придется девицу какую искать.

          От неожиданности Норд, разбиравший спутавшиеся лохмы, сам себя дернул за прядь. И понятно же, что шутка, но все равно неприятно. И… любопытно.

          – Слушай, а… ты… у тебя когда-нибудь девки были? – хотел небрежно, а получилось… как получилось.

          – Чёй-то ты с утра пораньше? – теперь Торвальд действительно удивился.

          – Я – ничего. А ты ответь.

          – Да какая разница?

          – Тяжело ответить, что ли?

          – Ну, были… – усмехнулся Торвальд, валясь на разворошенный лежак. – И?..

          Норд пожал плечами и вышел. Он и сам не знал, что «и». Это все усталость, вот всякие глупости и волнуют. А еще Олаф, вечно всякую чушь болтающий. То задом девки, что обед подала, восхитится, то на грудь пышнотелой рабыни облизнется, а то и на самого Норда глянет так, что не по себе становится.

          – Выспался? – Трюггвасон тоже выглядел обидно отдохнувшим. Норд только рукой махнул:

          – Что там на сегодня?

          – Должны приехать северные ярлы. Ивар и так тут, а Виглик, Торстейн и Бранд появятся не ранее полудня.

          Норд усмехнулся:

          – Счастливые земли! Их все обошло стороной.

          – Ну, Ивар дал людей.

          – Ивар – лицо заинтересованное. А они – нет.

          – Ты это к чему?

          – Олаф, они привыкли к свободе. Хакона мало интересовал север – слишком суровые земли. Я был там, я знаю. Мало денег, мало богатств, да и просто далеко. Зато и страха нет, уважения нет. Для них Хакон был практически никем, и ты для них – пустота. Лишь имя, но не конунг. Тебя выбрали без них…

          – Норд, говори проще.

          – Они не будут пытаться тебя свергнуть, но и не примут так сразу. Скорее всего… Виглик известен своим бурным нравом, так что, да… Он, он первым попытается… указать тебе место. А еще им не понравится твоя религия. Чем труднее жизнь, тем крепче вера.

          – И чего ты от меня хочешь? – Олаф недовольно сморщился.

          – Не дай разъярить себя. Спокойствие давит сильнее злости.

          – То есть, они будут меня оскорблять, а я должен молчать?

          – Примерно.

          – Норд, сейчас я поколочу тебя.

          Норд фыркнул:

          – Вперед!

          – Совсем не боишься?

          – До приезда Торкеля три дня – за них не убьешь, а там уже все равно.

          – Все еще хочешь сбежать?

          – Да.

          – Сволочь! – в сердцах.

          – Ага, – Норд даже спорить не стал. Обзываться – пусть обзывается. Главное, чтоб слово сдержал. – Ты про гостей сегодняшних все понял?

          – Угу, – Трюггвасон задумался. Потом глубокомысленно изрек: – Мне надоело пить. И жрать.

          Смешок у Норда вышел нервным:

          – А что поделать? Такова судьба конунгов. Поглощать несметное количество вин да яств, проводить вечера в тяжком веселье и… – озверевший взгляд Трюггвасона заставил Норда осечься. – Впрочем, ты и сам знаешь, скоро все кончится. Все поклонятся, на тебя поглядят, и начнется вполне себе труд, без излишних развлечений.

          – Намекаешь, что сейчас мы отдыхаем?

          Норд проглотил колкость про выспавшуюся рожу конунга и пошел к выходу. До обеда еще далеко, много успеть можно.

          Однако, как оказалось, человеческая глупость и нерасторопность способна смешать любые планы: из-за нерадивого молодчика, коему было поручено разобраться с ангарами на заднем дворе, Норд и половины задуманного не успел. Вот как так можно? Задание же – проще некуда.

          Было видно, что покидали Медальхус поспешно, хватая лишь самое необходимое и не заботясь о сохранности брошенного. В комнатах осталось много личных вещей: одежда, украшения, посуда… Норду было ужасно неприятно увидеть среди прочего хлама детские игрушки. Душу грела лишь мысль, что ребенка сумели увести… и надежда, что не успели догнать.