Текст книги "Северянин (СИ)"

Автор книги: Nnik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Это не смешно! – зло рявкнул Норд.

– Прости-прости, – давясь очередным смешком, пробормотал Торвальд, – ты мне лучше вот что скажи, как оно-то прошло все?

– Ум… неплохо. Хотя и совершенно не понятно.

– В смысле? – уточнил Торвальд, оглаживая особенно большой синяк на лопатке.

– Хакон принял дар и вполне приветливо улыбнулся мне. Больше пока ничего знать не могу.

– Как Тормод?

– Ну, смирение он сыграл весьма неплохо. Не видел бы я его кровожадных оскалов при обсуждении плана… наверно, и предположить бы не сумел, что все его поведение насквозь фальшивое.

– Так, хорошо. Ты пришел, отдал Тормода да нашу жертвенную деву… Кстати, Тормоду-то ты дал возможность отказаться, а ее и не спросил ни о чем. Как так?

– Тор всемогущий! Торвальд, ты, правда, считаешь, что у Тормода был выбор? Да и… девка эта – что так, что так – с решенной судьбой. А посему еще все неплохо сложилось – она вон к конунгу в любовницы попала. Да и Тормод – не просто подарочек. Он – наш человек в стане врага, – Норд хихикнул, – а таких людей силком не назначают.

– Ну, хорошо, – покладисто кивнул Торвальд и продолжил скользить жирными от мази руками по спине Норда. – А после твоей речи, что было?

– Да пьянка была, – отмахнулся Норд, – только вот заговорил со мной один… не понравился он мне. Умный слишком, сразу видать. Не к добру.

– Да? – удивленно протянул Торвальд, утыкаясь носом в шею Норда. Судя по интонации, в смысл последних слов того он не вник.

– Эй, я, между прочим, битый!

Руки Торвальда продолжили скольжение по расслабленному телу, теперь уже не леча, а лаская. Пальцы пробежались по ребрам, сжали бедро, спустились к колену. Короткое прикосновение языка к остро пахнущей травами шее, довольное урчание в ответ. Легкий укус, еще один, поцелуй. Торвальд слегка подтолкнул ранее захваченную в плен коленку вверх, и Норд послушно притянул ее к груди. Теперь гладить ягодицы стало куда удобнее. И можно было провести по внутренней стороне бедра, коснуться мягких светлых волосков, сжать мошонку, довольно зажмуриться, услышав тихий стон.

Ругаясь и богохульствуя, Торвальд пытается стянуть рубаху и развязать шнурок на штанах одной рукой – неудобно. Ему пришлось-таки подняться и сделать все как следует. При этом хитро улыбающийся Норд посмеивался над его насупленным лицом, украдкой поглядывая из-под челки.

– Как думаешь, – протянул Тормод, – эта мазь подойдет вместо масла?

– О… это весьма сложный вопрос. Но требующий немедленного ответа.

– Будем проверять?

– Ну, все в твоих руках.

Торвальд серьезно кивнул и, зачерпнув из горшочка еще вязкой травяной субстанции, снова опустился на Норда. Тот хихикнул, почувствовав в себе скользкие пальцы:

– Ей бы мазать после, а не до.

– А мы заранее, – зубы слегка прихватили кожу на лопатке, а пальцы выскользнули наружу. Норд почувствовал, как горячее тело на нем слегка переместилось, и острое, пряное, смешанное с болью удовольствие затопило его с головой. Теперь уже не стоны – скорее, вой и рычание заполняли домик на окраине.

Деревянная лежанка обиженно скрипела, будто возмущаясь непотребству, творящемуся на ней, и облегченно смолкла, едва все закончилось.

– И как? – полностью не отдышавшись, спросил Торвальд.

– Хм… где ты там эту мазь покупал-то? Сходи, что ль, еще пару крыночек приобрети…

***

Зайдя в конюшню, Эрленд удивленно замер: около Шторма стояла крошечная рыжая девица. Она что-то шептала животному, тихо смеялась, задорно запрокидывая голову, и нежно гладила его по лбу. Тонкие пальчики медленно перебирали жесткую гриву, а конь все норовил прихватить ладошку мягкими губами. Эрленд фыркнул: вот тебе и боевой конь! Все норов показывает, взбрыкивает, вечно ржет недовольно. А стóит перед ним бедром вильнуть – ластится, как котенок.

– Здравствуй, господин, – наконец девушка заметила Эрленда. Тот кивнул и прошел в дальнюю часть помещения за седлом. Игнорируя девицу, он начал седлать Шторма, но коню, похоже, ласка пришлась по нраву, и теперь он злобно косился и обиженно всхрапывал.

Девушку, впрочем, бесцеремонность Эрленда не смутила. Она отошла чуть в сторону и неотрывно смотрела на сына конунга, хитро щуря глаза и зазывно улыбаясь, что неимоверно раздражало. Эрленд стал затягивать подпруги, но рука сорвалась, и он разодрал палец о пряжку. Раздраженно ругнувшись, он тряхнул кистью и снова потянулся к ремням.

– Погоди, господин. Дозволь глянуть, – не дожидаясь разрешения, она потянула запястье Эрленда и, все так же жмурясь, обхватила пострадавший палец губами. Брови Эрленда насмешливо взлетели вверх, но оценивающий взгляд все же скользнул по фигуре: не дурна. И смутно знакома, будто уже видел где-то. А… неважно. Свободная рука легла девушке на бедро, скользнула ниже. Пальцы сжали ткань юбки, потянули, отбросили материю и добрались до мягкой теплой плоти.

– Горячий цветочек! – пошло прошептал Эрленд и, подхватив девушку под ягодицы, заставил ее обнять себя ногами за бедра, затем потянулся к завязкам на штанах.

Цветочек оказалась страстной и отзывчивой любовницей. Она кричала и рвалась навстречу, будто оголодавшая. Так, что Эрленду даже понравилось, пусть она и была отнюдь не тем, что он предпочитал.

Закончив с цветочком, Эрленд закончил и с подпругами и, даже не оглянувшись на девушку, выехал из конюшни.

========== Глава 15 ==========

        Заплаканная Ингеборга ворвалась в покои Торы. Рухнув на колени, она обхватила женщину за талию и зарыдала, вжимаясь в теплый живот. Тора сперва удивленно дернулась, а потом начала нежно перебирать мягкие рыжие пряди. Она ни о чем не спрашивала, ничего не говорила. Успокаивала беззвучно, одними прикосновениями. Хотя, подними Ингеборга взгляд, она бы увидела холодные, как зимний лед, и бесстрастные, как Урд*, глаза, брезгливую улыбку и бесконечную усталость в изломе бровей. Тора оглаживала огненную макушку бездушно, будто это, скорее, было неприятной обязанностью, чем актом доброй воли.

– Почему? – наконец выговорила захлебывающаяся слезами Ингеборга. – Почему он так? Я… я… а он! – голос сорвался на жалкий, но все же полный негодования писк.

– Не плачь, – резким, подбадривающим движением Тора взъерошила волосы на затылке девушки и отстранилась. Развернулась и прошла вглубь комнаты, опустилась на лежак. Ингеборга обиженно всхлипнула, потерла некрасиво опухшие глаза, размазала по щекам слезы и неловко поднялась. Поморгала, запрокинув голову, будто хотела загнать непослушную влагу обратно, снова промокнула лицо, теперь уже рукавом и обессиленно рухнула рядом с Торой.

– Он на меня даже не взглянул.

– Значит, ты не старалась быть замеченной, – спокойно отозвалась опытная обольстительница.

Ингеборга напряженно засопела и набрала в грудь побольше воздуха, прежде чем произнести вслух то, что казалось ужасно стыдным, то, что могло выставить ее на посмешище:

– Он… он скользнул по мне взглядом. Но… не узнал.

– Не узнал?

Ингеборга покачала головой, и слипшиеся сосульки челки радостно подпрыгнули, глумясь над хозяйкой.

– Просто… просто… взял. Как шлюху. И забыл.

– Прекрати, – хорошенький носик Торы скривился. – Если так и будешь вечно обелять себя, ничего не добьешься.

– Обелять?

– Как шлюху? – тонкие белые пальцы легко сжали острый подбородок, заставляя оторвать глаза от собственных колен. – Ты и есть шлюха, – Ингеборга дернулась, – и я – шлюха. И только тебе под силу сделать так, чтоб за ночь с тобой были готовы отдать любые сокровища, чтоб тебя молили снизойти. А не самой умолять взять себя за кусок хлеба.

По щекам Ингеборги снова побежали слезы.

– Я не смогу. Я так не смогу.

– А как сможешь? – вовсе без интереса спросила Тора.

– Я… я семью хочу. Мужа. Нежного, ласкового… И детишек. Много-много. Мальчиков. И девочку, обязательно девочку. Чтоб они ее защищали ото всех. И никогда-никогда не обижали… Это, знаешь, как здорово? Когда брат защищает… Кажется, нет никого лучше, сильнее, – голос Ингеборги виновато дрогнул: к Тормоду она так и не подошла. После того короткого мига у двери залы пиршеств она его боле не видела и даже не пыталась найти, хоть времени и немало прошло.

– Семью? Мужа? Детей? – Тора захохотала. Весело, искренне, прищуривая глаза и широко открывая рот, полный крупных белых зубов. – Дорогая, огонек мой, нежность моя юная… Забудь! Забу-удь… Что ж ты, глупая, не поймешь никак – у тебя всего три дороги: в море со скалы, ноги перед кем попало раздвигать, чтоб с голоду не подохнуть, или смирить уже гордыню и наслаждаться тем, что есть.

– Я надеялась, он поймет, он… он простит. И заберет.

– Один-всеотец, ты думала, Эрленд влюбится в тебя? Эрленд? Да… – Тора снова зашлась смехом. – Огонек, да соизволил он свой хм… фаллос в тебя сунуть – гордись, девочка.

Зеленые глаза с мокрыми ресницами пораженно распахнулись, пухлые розовые губы приоткрылись.

– Ты… что такое говоришь?

– Что знаю, то и говорю, – выплюнула Тора. – Я сначала даже думала, вовсе он мужской силы лишен, так нет, просто разборчив, падла…

Отголосков обиды Ингеборга не заметила.

– Но… он же хороший.

– Кто? Эрленд? Тварь на редкость отвратительная, но морда… хорош, – в этом «хорош» смешались и восхищение, и презрение, и ненависть, и даже толика желания. – А вот тот красавчик, что ты придумала, взглянув на Хаконсона, может быть, и правда идеальный мужчина. Только грезами сыт да счастлив не будешь.

– Но… он же… не бывает так. Кого-то он да должен будет полюбить. Да так, чтоб… чтоб…

– Дите, – незло протянула Тора, – что я с тобой говорю? Еще в детских сказках-потешках живешь.

– Мама. Мне мама говорила, что со всеми так. Даже самый славный воин бессилен пред любовью.

– Да? – Тора могла бы поспорить, назвать множество так и необузданных женской лаской мужей, что весь свой век провели, утопая в страсти убийств и сражений и лишь на мгновения забываясь в похоти. Только смысла не видела, вот и не стала. – Пусть так. Только, сама уже видишь, не тебя ждет он. Не тебя. А цепляться за него станешь, только счастье свое, пусть пока и кажущееся тебе неправильным, упустишь.

– Нет! – решительно вскрикнула Ингеборга и вскочила. – Я все смогу. И его себе достану.

И четкой, резкой походкой вышла вон.

А Тора грустно улыбнулась, глянула на дверной проем и уже привычно положила руку на низ слегка округлившегося живота.

***

– А вы, я гляжу, тут славно устроились, – пробасил Торкель, оглядывая жилище Норда с Торвальдом. – И чисто-то как!

– Погодь, – отозвался Тормод, – мы тебя сейчас еще и накормим. Ты ж, небось, с корабля прямо к нам? Соскучился-то по пище нормальной?

– Ну, что правда, то правда, – сев на лавку, Торкель с громкими хлопками отряхнул колени и, неловко помахав руками, таки сложил их на столе. – Ты мне вот что скажи, как успехи-то у вас тут?

– Ну, это не ко мне вопрос… Хотя… Норд вроде доволен. Носится как угорелый. Я всех его новых знакомых и упомнить не могу. А ему все мало, все не хватает… Вот и сейчас убег.

– А ты тут за хозяйку? – Торвальд помнил просьбу Норда не вестись на подначки Торкеля, поэтому лишь усмехнулся:

– А что? К жратве поближе, оно вернее.

– Да уж. И когда вернется заполошный наш?

– А я уже! – запыхавшийся Норд влетел в дом и бухнулся прямо на пол. – Уф… думал, быстрее управлюсь. Только прицепился этот Ивар, как репей, вот и пришлось чуть ли не бегом возвращаться.

– Опять к старику ходил? Не надоело?

– Но-но! Этот старик нам еще ого какую помощь окажет.

– Ивар? – с сомнением уточнил Торкель.

– Ярл Ивар! – многозначительно поднял сжатую в кулак руку Норд.

– Ну, ты парень… Так, подробнее давай.

– Что подробнее?

С мягким стуком Торвальд опустил на стол миски.

– А что подробнее? Времени всего ничего прошло… я ж говорил: хочешь толка – жди.

– И все же? Торвальд вон говорит, деятельность ты тут развел бурную. Да и… Тор всемогущий! Как ты к старику Ивару-то подлезть сумел?

– Да не лез я ни к кому… так, поговорили немного и все. Теперь только забывать себя не даю. А в целом… знакомлюсь вот. Сказки про Англию да про Олафа рассказываю.

– И как? Верят?

– Верят-верят… куда денутся? Я ж совсем-то небылиц не плету.

– Так. А Трюггвасону, что говорить?

Норд почесал в затылке, взлохматил волосы, сел, потянулся.

– Чтоб не лез сюда. И сам не слишком части. Ни к чему. Как надо будет – сообщу.

– Что так?

Норд тяжко вздохнул – как можно не понимать таких простых вещей?

– Если Хакон раньше времени что поймет – и меня подставите, и сами прогадаете.

Торкель хотел не то что-то возразить, не то спросить, но запах горячей пищи из горшка, взгроможденного Торвальдом на стол, отвлек его.

– Умм… – мечтательно протянул датчанин, откладывая миску, – хоть переселяйся к вам. Надоело на корабле дрянь всякую жрать – сил нет. Черствый хлеб да солонина… сколько на таком протянуть можно?

Сдерживаемый смех скривил губы Норда, и он наклонился, чтоб волосы прикрыли лицо. Торвальд, впрочем, все заметил и понимающе кивнул.

Спать укладываться стали не скоро: Норд расспрашивал Торкеля о том, что творится в Дублине, уговаривал не устраивать шума и сам много болтал, отвечая не угомонившемуся гостю. Отвечая пространно, красивыми словами, так, что Торкель чувствовал полное удовлетворение и был уверен – он узнал все, что надобно. Только вот по существу ничего не сказал.

– Ну, хозяева, куда положите?

Норд поджал губы и махнул рукой.

– Да вот, сейчас стол отодвинем да одеял на лавку кинем. Ночь поспишь, нормально?

– Да куда ж денусь? Посплю, конечно. А сами где спите? – спросил Торкель, заглядывая за грубое полотно. – А то такой домик чудной у вас – ничего не понятно.

Жгучая, острая злоба колючим ежом заворочалась в груди Норда: может, он и сын вольных викингов, да только, получив после долгой жизни на конюшне свой угол, он был готов грызться за него. Поэтому и решили разгородить дом, чтоб было место, куда всем можно, – остальное только их. Вроде и глупо, и смешно, только вот сейчас Торкеля хотелось за шкирку отбросить подальше, чтоб не смел лезть, куда не звали.

– Да, там и спим, – беззаботно отозвался Торвальд, а Торкель шагнул вглубь.

– Мило, – через пару мгновений вынес вердикт датчанин, – только лежак один тут… Еще что за тряпками прячете?

– Зачем? – не замолкал Торвальд. – Там же места много.

– Вместе, что ли, спите?

Норд бросил на Торвальда взгляд, обещающий муки, от которых захочется сбежать куда угодно, даже на Берега Мертвых, и принужденно улыбнувшись, ответил сам:

– Холодно здесь очень, никак не привыкну. А очаг ночью держать горящим боимся.

– Ясненько, – вынырнул из-за занавесей Торкель. – Так, давайте стол двигать, а то спать хочется.

***

– Чего сердитый такой? – спросил Торвальд, когда мерный храп Торкеля заполнил темный дом.

– Все в порядке, – ровно, спокойно, тихо. Чтоб не разбудить гостя и не дать другу повода посмеяться.

– Я вижу. В чем дело?

– Ни в чем. Не шуми. Спи давай!

– Норд, но…

Торвальд быстро понял, что разговаривать с макушкой бесполезно, и замолчал.

***

Огромный мешок с глухим хлопком упал на землю, подняв клубы пыли. Тормод потянулся, разминая натруженные мышцы. Влажная рубашка гадко липла к телу, но снять ее он не решался. Ветерок приятно шевелил слипшиеся от пота волосы и холодил лоб. Тыльной стороной ладони Тормод стер с кожи соленые капельки, и на его лице остались грязные разводы. Тряхнув головой, он зашагал за еще одним тюком.

Происходящее не слишком ему нравилось – Хакона он видел лишь на пиру, когда его «подарили». После отмашки конунга Тормода с девушкой-наложницей увели и заперли в пустой холодной комнате. За ней, впрочем, пришли уже через пару часов, а вот у Тормода все затекло от сидения на холодном камне. Явившийся уже следующим утром сухой, как щепка, старичок с дубленой морскими ветрами кожей окинул Тормода недовольным колючим взглядом и кивком головы велел следовать за собой. Тормод было понадеялся, что за ним послал Хакон, – а нет. Его увели во двор и поселили в бараке с кучей грязных вшивых трэллов. А потом стали использовать на тяжелых работах, как самого крепкого из тощей ватаги.

Усмехнувшись, Торвальд, слегка надавливая, провел пальцами по животу. Через дрянную тонкую ткань чувствовались твердые как камень мускулы. Раньше, даже в самые голодные годы, под кожей была тонкая прослойка жира – все как положено, чтоб не околеть. Но всего пара месяцев рабской еды, которой едва хватало, чтоб не помереть, да постоянной работы – и вот, ничего не осталось. Тормод попытался сжать пальцы, чтоб получилась складка – не вышло, только ущипнул себя.

– Что стал, рот раззявил? – противный скрипучий голос заставил двигаться быстрее. Подхватить мешок, взвалить на плечи и медленно, слегка покачиваясь, потащить его на другой край двора. То ли Тормод попросту устал, то ли мешок этот и вправду был тяжелее, но с ним на спине, едва-едва удавалось переставлять ноги. Поэтому крики, наполнившие двор, не привлекли его внимания. Что что-то не так, Тормод понял, лишь полетев носом в землю и уткнувшись этим самым носом в чьи-то ноги. А вот мешок, к немалому удивлению, сверху так и не придавил.

– Что за недотепа, – легкий пинок по ребрам заставил резко подскочить. И встретиться взглядом с хмурым конунгом.

Тормод чуть не застонал, но сдержался и, быстро поклонившись, обернулся. Его мешок оказался в руках у… Тормод не знал имени человека, державшего его ношу, но точно мог сказать одно: он прекрасен. Такого совершенного лица ему еще не приходилось видеть. Слишком красив, чтобы быть человеком, но все же слишком человечен, чтобы быть богом.

– Чего замер? – тяжеленный мешок врезался в грудь, лишив дыхания. Сам не зная почему, Тормод разозлился. Точнее, причина его гнева была вполне ясна: каким бы красавчиком ты ни был, права смотреть с таким пренебрежением у тебя нет. Только вот Тормод надеялся, что уже смирился со своим рабским, бесправным положением. Но в этот раз не сдержался. И, разогнувшись, швырнул мешок обратно, так, что нахала сначала пошатнуло, а потом тот и вовсе свалился. Идеальные губы скривились, темные глаза сощурились, на точеных скулах заиграли желваки.

Тормоду следовало бы испугаться, послушно извиниться и самому кинуться к сухощавому старичку, моля всыпать плетей, тем более что сам Хакон сейчас смотрел на него. Но нет. И мысли подобной не мелькнуло в рыжей голове. Напротив, всем своим видом Тормод показывал: ну же, давай! Дай мне только повод, повод побороться с подлянкой, подложенной жизнью…

Рассевшийся на земле красавчик утробно зарычал и начал подниматься:

– Убью…

– Эрленд! Оставь, – Хакон… смеялся, – не тронь мой… подарок. Подарок, а, подарок, у тебя имя-то есть?

– Есть, – оторопело отозвался Тормод. Ярость еще кипела в нем, но уже как-то глухо, едва пробиваясь через удивление.

– Какое? – а конунг забавлялся.

– Тормод.

– Славно, Тормод. Будешь моим личным рабом.

Эрленд так и не встал, а конунг, тихо насвистывая, пошел дальше. Тормод пару раз моргнул, рассудил, что раз уж он личный раб, то должен постоянно находиться при господине, и, плюнув на мешки, поспешил за Хаконом.

***

– Ушел, – прикрыв дверь за Торкелем, Торвальд сел на лежак рядом с Нордом. – Может, теперь объяснишь, что с тобой творилось эти дни?

Сначала Норд продолжил лежать, не шевелясь, а потом резко сел и вцепился пальцами в волосы.

– Пожалуйста, впредь думай, что болтаешь.

– Что? – тряхнул головой Торвальд. – Ты о чем?

– Господи, что, ты думаешь, будет, если обо всем узнают?

– Что? Ты про Олафа? Боишься? Давай просто уедем, сбежим. Еще не поздно уплыть в Исландию, к моим.

– Я не об этом! – на Торвальда уставились полные тревоги глаза. – В Англии святой отец отправил бы нас на костер. Я не знаю, что о подобном говорят ваши жрецы и велят делать в подобных случаях ваши боги, но почему-то мне кажется – тоже ничего доброго.

Торвальд обалдело заморгал:

– Да какая разница? А эти ваши церковники… ой, не верю я в их благочестие, не верю… так что пусть за собой глядят. А нашим богам плевать на нас. Они благосклонны, покуда получают дары. И… они не лгут. И не лицемерят. Только что Риг**, так ему оно положено…

– Да как ты не понимаешь? Из-за этой авантюры на нас вечно кто-то смотрит, кто-то наблюдает… Я… я сам ввязался. А тебя даже не спросил. И теперь понимаю, что в любой момент могу подставить.

Торвальд захохотал и дал Норду хорошую оплеуху:

– Не на веревке же ты меня тянул? Хватит. Ты со мной когда-то пошел от безысходности. А я с тобой – по доброй воле.

– Торва…

– Ты ведешь – я иду. Везде. А если понадобится – и в Вальхаллу отправимся вместе.

– Нет! Не надо мне никаких жертв. Хотел к родным – езжай. Бррр… плыви. Они же… сколько ты дома не был, а? Тебя, небось, уж мертвецом считают. А ты тут сидишь. Сам же говорил, сестру, страсть, любишь, а она тебя? Сколько слез выплакала, сколько волос выдрала? А мать? О ней ты хоть чуток-то думал? Сидишь тут, похлебку варишь да полы метешь – самому не тошно?

Торвальд молча встал и вышел. Что-то такое горькое, обидное колыхнулось в груди. Да, когда-то Норд шел за ним в чужой для себя мир, шел, надеясь, что он сумеет помочь и защитить. А теперь Торвальд идет за ним. Не потому, что у него особо выбора нет, как раз таки есть. Просто не может он по-другому. И дом, семья… Точнее, семья. Дом для Торвальда теперь был не под родительской крышей. И, кажется, сейчас его из этого дома гнали. И даже за что и зачем не понятно. Чем провинился? Что натворил? Или… теперь хотят защитить его? Вот же глупость. Пусть он лег под мужчину, пусть в их доме он за хозяйку… но воином-то он быть не перестал. Все это такое пустое.

Ноги сами вынесли Торвальда к морю, но не к шумному порту, а подальше, на песчаный пляжик, где валялась только пара перевернутых лодчонок да спутавшаяся сеть. Присев на покрытое подсохшей тиной днище, он уставился на мерно вздымающиеся волны. Вроде и ветер был не сильным, и море тихим, только все же была вода тревожной, беспокойной. Волны казались угловато-острыми, а мелкие брызги хищными.

Упреки Норда горько зудели внутри. Хотелось ни то бежать – быстро, без оглядки, спотыкаясь и падая, покуда хватит сил – ни то спрятаться вот хоть под этой самой лодкой и, сжавшись в сырой темноте, пролежать там до самого Рагнарёка***. Еще лучше пойти домой и, взъерошив золотистую макушку, прижать глупого заговорщика к себе, стиснуть так, чтоб ребра затрещали, и потом долго, с упоением ласкать тонкое, но совсем не хрупкое тело, наслаждаясь плавным движением мускулов под ладонями, шершавыми пальцами в волосах и вкусом обветренных губ. А затем пару раз двинуть по дурной голове, чтоб думала впредь.

– Злишься? – то, что сумел найти, неожиданностью не стало, а вот что вообще пошел искать – удивляло.

– Не знаю.

– Я… может, тебе правда лучше уплыть? – голос за спиной был каким-то тонким и неуверенным, не как у взрослого мужчины, а будто у юнца, без пушка над губой.

– Смотря для кого.

– Эм?

– Для родителей, тут ты прав, лучше. А для меня?

– Тебя?

– Угу. И для тебя? Действительно хочешь, чтоб меня здесь не было?

– Ты же знаешь, что нет.

– Тогда зачем гонишь?

– Ты когда-нибудь видел, как заживо горел человек?

Все еще не оборачиваясь, Торвальд усмехнулся.

– Я видел казни и пострашней.

– Представь, что на месте осужденного я. И как? Нравится?

– Норд, это…

– Я бы не хотел увидеть в таком положении тебя. Вот и все.

– Почему сейчас? – подумав, спросил Торвальд.

– В который свой визит Торкель все поймет?

– Постараемся – не в какой.

– Будем надеяться.

* Урд – одна из Норн – «Судьба».

** Риг – мудрый и хитрый странник, сведущий в рунах. Он обучает знатных и дает советы простым людям. Он входит в дома, ложится с женами и девами и от него рождаются родоначальники. Таким образом, Риг строит мир людей.

*** Рагнарёк – конец этого света в германо-скандинавской мифологии, гибель богов (судьба богов) и всего мира, следующая за последней битвой между богами и чудовищами.

========== Глава 16 ==========

        Легкая весна севера захмелевшей скромницей мягко ступала по Норвежской земле, незаметно окутывая округу пьяной теплой негой. Сперва казалось, что и вовсе нет ее, весны этой. Но тем и прекрасно пробуждение природы в здешних краях, что не срывается вся живность вдруг в дикий безудержный галоп, а украдкой, осторожно, будто боясь спугнуть зыбкое тепло и бледное солнце, высовывает лишь самый кончик носа, чтоб вдохнуть еще морозный, но уже кружащий голову воздух.

Огромные сверкающие сугробы все так же белели круглыми, на зависть отощавшей за зиму скотине, боками, но теперь были не легкими и пушистыми, как нежный заячий мех, а плотными и сердито-приземистыми, с то и дело подмерзающей корочкой наста и извилистыми рытвинами от талой воды. Нежная трава, едва пробившись сквозь снег, тянула тонкие бледные побеги к солнцу, а оголодавшие животные, чуя скорое раздолье, реже ревели по ночам. Хлесткий жгучий ветер, несущий тьму крошечных льдинок, ранящих кожу не хуже ядовитого инея Эливагара*, сменился кусачими, но не злыми, а задорными переменчивыми ветерками. И люди словно парили над землей. Тяжелый груз страшной, опасной, хищной зимы упал с их плеч, заботы и тревоги покинули головы, тела налились силой. Будет тепло – значит, будет и жизнь: молодая, звенящая как капель и трепещущая ранней пичужкой; буйная, яркая, сумасшедшая, с полными песен душами и неугасимым пламенем в сердце. Выстоял холод – все нипочем! Так думали несгибаемые жители северной страны. Так думала и вступившая в самую дивную пору, когда лицо свежо и прекрасно, стан тонок да ладен и походка легка, Ингигерд. Только вот не сбылись мечты-чаянья.

Грубый ревущий огонь жадно пожирал крохотный домик на краю селения. С треском и тихим свистом обращалось в прах дерево, осыпалась красноватой пылью скрывавшая щели глина, и даже камень не выдерживал натиска: глухо бряцал и покрывался трещинами. Густой дым столбом поднимался ввысь и плавно расползался по небу тонкими колышущимися струйками, будто волосы утопленницы. В этом дыму и пламени исчезала вся нехитрая жизнь Ингигерд: небогатый, но надежный кров, старая, но крепкая мебель, рубахи, платья, передники, кухонная утварь, милые украшения… все, что родители оставили, да после их смерти сами нажили.

Но это было такой ерундой, незначительной, вовсе недостойной внимания мелочью, глупостью, в сравнении с кричащей от ужаса и боли Свандис, запертой внутри. Срывающийся, отчаянный вопль кромсает нутро глубже медвежьих когтей и волчьих клыков, выворачивает душу, заставляет Ингигерд кидаться вперед, не замечая боли и слез, текущих не одинокими каплями, а сплошным потоком.

– Нет! Нет! – голос вибрирует от сбитого дыхания и непривычной для горла высоты звуков. – Сван! Нет!

Сильные твердые руки Лодина крепко сжимают тонкие плечи, под плотной тканью шерстяной сорочки уже наливаются темные синяки, земля под ногами Ингигерд разворочена от силы, с которой девушка вдавливает пятки, рвясь к сестре. Лодина и самого бьет крупная дрожь – удерживая Ингигерд, он спасает ей жизнь, но чувствует себя при этом палачом.

– Пустите, пусти! Сван… Нет! – острым клинком по обнаженному телу, каленым железом по живой плоти отдается полный безысходности крик. – Нельзя… так… так… Сван!

Все соседи сбежались, стоят, смотрят полными страха и любопытства глазами на пылающий дом. И эта гудящая толпа кажется лишней, неприлично-марающей здесь. Их взгляды словно оскверняют последние мгновения Свандис и ее жилища. Будто они все подглядывали за чем-то тайным, интимным, недозволенным.

Но Ингигерд все равно. Она не видит и не слышит ничего, кроме всполохов пламени и боли сестры. Она нужна Свандис и никак не может понять, почему ее не пускают. Почему боги так жестоки и глухи.

– Свандис! Нет! Сванди… – с оглушающим грохотом стены рухнули, языки пламени на миг взлетели до самых небес и опали, лишь слегка крася руины красновато-рыжим свечением. Все стихло. Голос запертой в огненной ловушке тоже. Дыхание Ингигерд перехватило, грудь словно тугими обручами от бочки сжали, в ушах зазвенело. И едва слышное, уже не мольба, а проклятье: – Нет.

***

Стоя на широком грязном тракте с пятнами серого снега, Ингигерд горько усмехнулась: долгих шесть лет назад она уговаривала Тормода, лишившегося всего, остаться, начать все сызнова. Не получилось. А сейчас стало ясно почему: вместе с прошлым рвется и любовь к тихому родному краю, исчезает способность смотреть вокруг и видеть красоту. Изнутри будто что-то вынимают. Что-то очень важное и нужное. Ты раньше и не догадывался, что оно есть, а теперь чувствуешь: не хватает. Словно твое личное солнце зашло за тучу, и ты знаешь, что уже никогда ему вновь не появиться и не осветить твою жизнь. Пусто и холодно. Стыло и зябко. Но все же крохотная искорка надежды продолжает тлеть в груди: надежды, что где-то там, далеко, за горизонтом, кто-то другой сможет осветить твой путь, поделиться лучами своего солнца. А еще мелькнула грустная мысль, что проклятым всеми богами легче будет вдвоем, коль никто другой не приласкает их своим теплом. Пережить миг боли человек может и в одиночку, жить во тьме – нет.

Поправив веревку от мешка, наискось пересекающую грудь, Ингигерд сжала крохотную деревянную фигурку в кармане и, не оглядываясь, зашагала вперед.

***

Тормод сидел на полу, широко расставив согнутые ноги, и медленно полировал меч конунга. Мягкое сукно плавно скользило по доброму клинку, стирая мелкую металлическую пыль, покрывшую лезвие во время заточки. Чуть сильнее потерев самый кончик, Тормод вытянул сжимающую оружие руку, чтоб солнце упало на блестящую поверхность, и полюбовался игрой бликов. Положил клинок на колени и занялся рукоятью, украшенной темным камнем. На губах Тормода играла довольная улыбка, в глазах светилось черное тягучее счастье. Вот уже боле трех лет он не отходит от Хакона, всюду сопровождает его и даже ночами сон стережет.

Как так получилось, Тормод и сам толком не понимал. Он уже заметил, что в большинстве своем трэллы раздражают Хакона, а он вот – нет. Может, потому что нет в его взгляде загнанности, может, соображает быстрее да делает расторопней. Впрочем, причины не слишком волновали Тормода. Куда важнее результат, ради которого многое стерплено-выстрадано было.

И сейчас вот сидит подле безоружного конунга с острым мечом в руках, а тот расслабленно и бездумно глядит в окно, будто нет опасности в верном трэлле. А между тем, и десятка сердечных ударов не минет, как насажен окажется он на железо так, что только хрипеть сможет, пытаясь урвать воздух дырявыми легкими, да пускать кроваво-слюнявые пузыри перекошенным ртом. Но нет. Что заставляло Тормода держать слово, позволять конунгу жить…

– Не нравится мне это все, – Торир ворвался нахально, шумно, непозволительно расхлябанно и дерзко. Бóльшую наглость источал только Хаконов сыночек. От вида этой лоснящейся твари Тормода неизменно передергивало.