Текст книги "Концерт для Крысолова (СИ)"
Автор книги: Мелф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
– Удобно ли… – начал Бальдур, но Отто сильно пихнул его в бок.
А увидев высокую медноволосую женщину на пороге опрятного домика, он сразу понял: удобно, Бальдур.
Маргарита была не та женщина, что может выразить недовольство ночным явлением кузена из «Великой Германии» с двумя чумазыми замотанными товарищами.
Она очень любила своего мужа – а вообще мужчин всегда жалела, была у нее такая материнская черточка, она любила заботиться, помогать, успокаивать. А сейчас, может, в каждом несчастном молодом солдате из проигравшей армии видела что-то от собственного мужа… какой-то привет от него в их затравленных глазах, а может, не привет, а просьбу – помоги, Грета. Иногда ей казалось, что ее Хайни не лег навсегда, укрытый белой шубой русского снега, что это случайность, ошибка, и он в плену, может быть, точно так же ловит в лицах чужих женщин крошечные лучики сходства с ней, а может быть, надеется на то, что они будут добры к нему. Он был простым солдатом Ваффен-СС, не то что Франц и эти двое – элита вермахта, «Великая Германия».
Впрочем, Маргарита помогала чем могла – едой, одеждой – даже военнопленным, русским, французским и прочим, которые проходили через Швац и словно по какому-то наитию стучались в ее маленький опрятный дом, уцелевший от бомб. Она помнила о своем Хайни, который, быть может, еще жив в России. А эти иностранцы были такими же солдатами, как и он.
– Грета, – Франц был явно чем-то недоволен, – не подберешь этим двум парням штатское из Хайниного тряпья? В таком виде им не стоит показываться американцам…
– Прежде всего, этим двум парням нужно вымыться, поесть и успокоиться, – улыбнулась она, – Я Грета, господа.
– Я Бальдур.
– Я Отто.
Бальдур нимало не беспокоился, называя свое имя – признать его в таком виде было трудно, да и с чего бы признавать. Бальдур и Бальдур, редкое имя, но не из ряда вон. Да и, тем более, завтра его тут все равно уже не будет – нельзя подводить хорошего человека, эту замечательную женщину. А где я буду, подумал он, где? И как поступить с Отто – сам ведь ни за что не откажется от меня.
Маргарита глядела на них и думала: кажется, парням досталось за эту войну. Младший без правой руки, но бойко выщелкнул из пачки сигарету, прикурил одной левой. Небось и пишет ею. Старший, с погонами лейтенанта, будет красив, после того как вымоется и, возможно, глотнет шнапсу – может, тогда с его лица исчезнет выражение постоянной высокомерной настороженности. Своим длинным носом и пронзительными глазами он немного напоминал хищную птицу, которые всегда настороже, но всегда сидят с гордым видом.
Поговорить бы с ними, кто такие, откуда, ждет ли кто дома.
И такой случай ей представился.
Франц ушел спать, Отто, поколебавшись, сообщил, что совершенно не выспался в мокром спальнике и тоже убрел. Бальдур не торопился – знал, что не уснет, только и будет всю ночь кататься с боку на бок из-за завтрашней неопределенности. Посидеть бы, подумать…
На кухне горел свет. Маргарита, судя по виду, ложиться пока не собиралась…
Он только собрался поделикатней втереться к ней в компанию, как она сама тихонько позвала его:
– Бальдур! Чаю хотите?
– Не откажусь.
Она с удовольствием покосилась на него. Оставшись без шинели и кителя, обряженный ею в старую клетчатую рубашку Хайни, он потерял все свое кажущееся высокомерие. Вид у него был усталый, мягкий, домашний – а вдвоем они выглядели на кухне точь-в-точь муж с женой после рабочего дня.
– Или, хотите, шнапсу плесну. Лучше заснете.
– Благодарю, но лучше не стоит. Шнапс на меня плохо действует. Я всегда коньяк пил.
– А вот его и нет.
– А и не надо. Чай тоже прекрасная вещь.
Через некоторое время она осторожно заметила:
– Отпустило чуть-чуть? А то вид у вас был – не подходи! Глаза прозрачные, злющие, острые, как у сокола.
– Это кажется так, – усмехнулся он, – Не сокол, а курица слепая… Мне сорока нет, а вижу хуже старого деда. Вот, видите? – он вытащил из кармана брюк футляр с очками, – газету прочесть толком не могу. А от нервов еще больше зрение садится…
– Как же вы воевали-то?
– Вот так…
Маргарита смотрела на него и думала о том, что уже видела где-то это худое красивое лицо с длинным носом и грустными глазами… но вот где?
– А жена ваша где, Бальдур?
– Откуда вы знаете, что я женат?
Она с улыбкой указала на его обручальное кольцо.
– В Тироле моя жена (если еще в Тироле, подумал Бальдур).
– Дети есть?
– Четверо. (если они… еще живы. О, чертов я идиот!!!)
– Ох! Какой вы молодец!
– Голубая вата, – произнес вдруг Бальдур, съежившись.
– Что, что?..
Маргарита встревоженно приподнялась – секунду назад совершенно спокойный мужчина с милой улыбкой и сдержанными манерами на глазах преобразился в нечто белое и мелко дрожащее, полуслепые глаза широко-широко открылись… словно провалился из мирной кухни в пыточную яму.
– Да… да, точно, так и будет, точно, – бормотал он, – понял… Теперь она ис-ис-использует эту к-коробочку. Эт-то б-бббудет справедливо, и вот это б-будет достойное нн-наказание для идиота… Ох, Хенни…
Маргарита бесшумно поднялась. Она все поняла. Ее кухня с домашним запахом теплой еды, впитавшимся в стены, ее неразумные расспросы о семье… ведь зареклась же расспрашивать бедных вояк, которых привечала у себя в доме, обо всем этом – ибо не раз видела, как крепкие, чего только не повидавшие мужики с волчьими мордами внезапно заливались слезами, огрубевшие от оружия и работы пальцы по-детски стискивали бахрому скатерти, и они вот так же бормотали самые разные имена – Катрин, Сара, Мадлен, Валька – а иногда – и на это было куда больней смотреть – имена эти принадлежали не женам, а детям – Лотти, Йосечка, Коко, Алька, Володечка, я хочу к вам, где вы теперь, где…
Бальдура она стала расспрашивать, кажется, только лишь потому, что ей казалось, что она где-то его уже видела – и все равно, не стоило. Тот уже съехал в проложенную колею. Имя Божье – и четыре коротеньких ласковых имени подряд, Анжи (Анжелика, скорее всего), Клаус, Робс (Роберт, наверное), Ричи (Рихард?)
Маргарита обняла скулящего тощего белого щенка, только что упавшего в прорубь, долго гладила по голове. Но этот не мог успокоиться дольше, чем все его предшественники, она ощущала, как ходят его скулы и челюсти, как со свистом срывается с губ горячее, влажное дыхание, он изо всех сил сдерживался, стыдясь своего срыва, но получалось у него плохо. И это была не обычная тоска по семье, не жгучий страх не застать их всех, вернувшись, дома, живыми и здоровыми – а что-то еще, обжигающее больней. Мужик дергался так, словно уже знал, что его семьи нет в живых.
– Ну, говорите, милый, говорите, – Маргарита все гладила его по волосам, таким мягким и пушистым после ванны, по гладкой после бритья мордахе, – не надо это держать в себе.
– Черртова коробочка…
– Какая коробочка?
– С голубой ватой коробочка. С секретом, б… коробочка… Аккуратная такая, знаете, медицинская коробочка. Как подарочная. А внутри шесть смертей. Чтоб… на всю семью хватило. Пять таких… ампулочек. С цианидом. Знаете, что это?
– Яд?
– Смертельный. М-мгновенный. И я… ее… жене отдал, идиот!! Пять штук там осталось – свою забрал…
– Мой Бог, Бальдур!! Да где вы ее, эту коробочку, взяли?!
– Р-раздали нам их…
– ГДЕ такое раздают?!
– В Рейхс…в Рейхсканцелярии, – Бальдур всхлипывал, уже не пытаясь сдержать слезы.
Маргарита вдруг отстранилась, негрубо сгребла его за виски и поглядела в лицо, Бальдур морщился и жмурился в неописуемой гримасе ревущего навзрыд, но ей это уже не мешало. Картинка сложилась.
– Вы Бальдур фон Ширах, да? Губернатор Вены?
Тот кивнул.
– Платка… не найдется? Извините…
Его полное имя из чужих, да еще и женских уст словно б напомнило ему, что надо, все же, держаться.
– Ну все, милый, – тихо сказала Маргарита, – теперь шнапсу. Хоть глоток.
– Да, да.
– А теперь давайте подумаем. Ну что вас заставляет думать, что ваша жена убьет себя – и ваших ребятишек? Ну что она, глупей собаки, что ли? Идиотка полная?! За что ж вы так ее не уважаете?..
– К-кто знает, что Хенни в голову придет. А ну как решит, что жить им всем – без Рейха, побежденными и униженными – уже незачем?
– Вот для того, чтоб такое решить, и надо быть идиоткой, – с полной убежденностью произнесла Маргарита, – И ни одна женщина, уж поверьте мне, женщине, никогда так не решит и уж тем более не поступит. Не могу себе даже представить подобную женщину. Мужчина, еще куда ни шло. Кстати, а ваша собственная ампула с вами?
Тогда еще семья Геббельс была жива, и время показало, что прав был Бальдур, а не Маргарита… Можно представить себе такую женщину.
– Нет, – ответил Бальдур, краснея и отворачиваясь, – Не мог я… ее с собой таскать, трус поганый… Это все равно что… кофе готовить, держа у виска заряженный револьвер… Выбросил я ее на асфальт и каблуком растер… дурак…
– Вы умница, Бальдур. Вы просто молодец.
– Ой, вам судить-то? – беспомощно-зло обронил он, – Вы как сидели тут, так и будете. А если меня поймают, я о той ампуле, может, сто раз пожалею…
Он тут же устыдился своей вспышки и пробормотал доверчиво:
– Я трус, понимаете? ТРУС. Я со страху помру, если меня хотя бы отловят. Я боюсь абсолютно всего, что может меня ожидать ТАМ. Я боюсь, что меня будут бить. Боюсь, что будут просто смотреть на меня, как на крысу. Боюсь, что повесят. Что расстреляют. Я боюсь боли, я боюсь смерти, я не мужик, а собачье говно…
– Да нет же. Вы просто… излишне искренни для мужчины.
– Не надо меня утешать.
– И не думала. Правду говорю – уж что-что, а боль мужчины переносят хуже женщин. И оставить ампулу при себе, а потом в случае опасности ее разгрызть – как раз и есть трусость. А смелость – это принять все, что получишь, и попробовать вынести.
– Кто знает, что мне придется вынести…
– Вынесете, куда денетесь. Вы сильней, чем о себе думаете, милый. Одно это ваше желание жить уже говорит о силе… Так что давайте-ка жить. Мне кажется, вы еще услышите о своей семье и встретитесь с ней.
– У вас тут я не останусь, – глухо сказал Бальдур, – и вы меня не убедите.
Она поняла, что спорить бесполезно. После всего, что она от него слышала – и ему сказала – он скорее выйдет на улицу и ляжет под гусеницы первого же американского танка, чем рискнет ее жизнью – жизнью укрывательницы нацистского лидера.
Они тихо разговаривали до двух ночи. Бальдур казался совершенно успокоившимся. Вместе они придумали неплохой (во всяком случае, годный на первое время) план дальнейших действий.
– Кстати, – сказала Маргарита, – а если представить, что все опасности миновали – кем бы вы, Бальдур, стали в мирной жизни? Без Рейха? Ведь не политиком же снова?
– Из меня, душа моя, политик – как из фюрера Моцарт.
– Ну, а кем же?
– Не знаю. А хотел бы – писателем. С детства мечтал.
Отто, который дрых без задних ног, почему-то проснулся, когда Бальдур осторожно лег рядом.
– Все будет хорошо, – сказал ему Бальдур. – Спи.
Он принял решение. Если уж ему теперь никак не повлиять на то, что случится с его семьей, значит, он сделает все, чтоб хоть Отто остался в живых. Бальдур не умел быть совсем один на свете. Не представлял, как будет жить, если не будет знать, что где-то кто-то любит его и ждет.
Наутро – к превеликому удовольствию Франца Рама – Маргарита отыскала для этой опасной парочки другое жилище. Причем не сказала брату, где. Она словно в сговоре с ними, подумал Рам, и все трое мне не доверяют. Ну и пожалуйста. Меньше знаешь – крепче спишь.
Все втроем вышли на улицу, и Маргарита сказала:
– Провожу. Это дом Хуберов. Они согласны сдать комнату, но только, разумеется, не нацистам… Так что теперь вы, Бальдур, писатель. По происхождению австриец, конечно. Говорите вы так, что немца в вас не узнаешь – все же сколько в Вене прожили…
– А я тогда кто? – спросил Отто.
– Муза, – засмеялся Бальдур, – точней, муз. Да ладно тебе! Друг писателя, и все.
– Что-то я не слышал о профессии «друг писателя», – может, Отто не верил в успех этой затеи, потому и брюзжал.
– Да ладно тебе!
– Вам, Отто, – сказала Маргарита, – даже фамилию можно не менять. В Австрии она встречается. А вот вам, Бальдур, лучше б для пущей надежности поменять и имя – ваше лицо в сочетании с именем покажется знакомым любому австрийцу, даже отроду не бывавшему в Вене – как показалось мне этой ночью. И как же вас будут звать, сокол вы мой?..
Отто подозрительно посмотрел на Маргариту, потом на Бальдура – что за нежности?..
– Сейчас вы опять похожи на хищную птичку, – сообщила Маргарита.
– Сокол, говорите? – хмыкнул Бальдур, – А что. Фальк – неплохая фамилия для писателя. Коротко и звучно.
– А имя?
– Пусть будет Рихард, – лицо Бальдура на миг омрачилось, – в честь моего сына, которому всего год…
– Отлично. Только вот ваши документы…
– Господи, мало ли что тут можно придумать! Какие в войну документы! – усмехнулся непрактичный и наивный Ширах, который даже за годы бумажной гауляйтерской работы не понял, сколько могут значить бумаги.
Комната оказалась прекрасной, а хозяева милыми – точней, милыми они были с Отто, он напоминал им сына, который пропал без вести в 43-м. К Бальдуру они относились с тем осторожным и несколько недоуменным почтеньем, с каким порой люди простые относятся к странным птицам вроде писателей. Вроде бездельники – но ведь поди-ка, попиши целый день, голова распухнет!
Бальдур просто сиял, играя в новую игру. Кроме всего, это помогало ему меньше думать о том, о чем он говорил Маргарите на кухне. У Рихарда Фалька не было семьи.
Отто снова подумал о том, что Бальдуру, по-хорошему, следовало бы податься в актеры. Это была самая вдохновенная игра в Шираховой жизни, потому что от достоверности этой игры зависело его спасенье.
Бальдур сразу поинтересовался у хозяев, нет ли у них пишущей машинки. Машинка мастеру токарного дела Хуберу была ни к чему.
– Как жаль, – сказал Бальдур, – у меня как раз родился сюжет для нового романа… Ну ничего, я привык работать в любых условиях… Купи бумаги, Отто.
Отто покорно раздобыл писчей бумаги и плюхнул ее на стол перед Бальдуром.
– Давай, пиши… писатель.
– Ну вот, как всегда! – вещал Бальдур, – Вечно ты не веришь в то, что мне пришел хороший сюжет!
– А про что вы пишете, герр Фальк? – почтительно спросила фрау Хубер.
– В основном детективы. Отличный жанр – помимо стремительно развивающейся фабулы, в них можно вместить и психологизм…
– О, – сказала фрау Хубер, – я люблю детективы. Но, кажется, ваших не читала.
– Я писал под псевдонимом, – скромно заявил Бальдур.
– Под каким же?
– Пусть это останется моим маленьким секретом, милейшая сударыня.
После чего тетушка была уж совершенно уверена, что перед ней один из ее любимых писателей.
Дабы предаться творческому процессу, автор удалился в свою комнату. Там сидел и гнусно хихикал Отто.
– Первое дело – это название, – Бальдур, казалось, говорил на полном серьезе, – А у хорошего детектива название обязательно должно начинаться со слова «тайна» или «секрет».
Он размашисто написал сверху первого листа слово «Тайна».
Отто откровенно рассмеялся, поняв, что «хороший детектив» будет пародией.
– Тайна старого замка или там рыжего чемодана – это как-то не захватывает, и потом, напоминает Эдгара По. Почему-то. Итак, должна быть чья-то тайна. Какого-то мужчины. А лучше женщины – это куда оригинальнее. Отто, назови мне какое-нибудь дурацкое женское имя.
– Анна-Августа Штюбен-Кессерлинг.
– Идиот. Нормальный детектив должен иметь американский привкус. Не из-за преступника, а из-за полицейского. А у нас в Германии всегда была такая тупая полиция, что на успешное расследование надеяться не приходится. Не про Гиммлера ж мне писать.
– Не порть мне с утра настроение… Ну, Бальдур, по американской части у нас ты, вообще-то. Я не знаю, какие там дурацкие женские имена.
– Не знаешь – назови свое любимое.
– Ну… Майра.
– Тип-топ. А теперь любую фамилию, но дурацкую.
– Лоу.
– Что в ней дурацкого? Обычная фамилия.
– Тогда Лой.
– Это что за ужас?! Что это значит?
– Понятия не имею, но звучит глупо.
– Точно. Нечто среднее между «Лоу» и «Лей», вот откуда ты это взял, наверное. Тип-топ названьице получилось: «Тайна Майры Лой».
– И в чем ее тайна?
– А я знаю? В процессе поймем. Но уже ясно, что она будет спивающейся учительницей музыки.
– Почему??
– Потому что Лоу, Фредерик – это такой музыкант. А почему спивающейся, можно не объяснять?
Работа в столь бурном темпе уже к вечеру принесла достойные плоды: смущенной и крайне польщенной фрау Хубер была зачитана первая глава детективного шедевра. Глава леденила кровь во всех смыслах этого слова. Во всяком случае, в ней, по законам жанра, фигурировал труп – точней, одна его голова, кою и обнаружил под крышкой рояля настройщик. Разумеется, рояль принадлежал учительнице музыки госпоже Лой, с которой этот самый настройщик порой предавался любви – разумеется, на крышке этого самого рояля, отчего тот расстраивался снова, и у настройщика появлялся достойный предлог прийти завтра.
По стилистике это представляло из себя коктейль из не в добрый час помянутого Эдгара По, порнографической газеты «Штюрмер» и журнала «Панч». Кончалась глава многообещающей фразой «Ее странно бледные ноги показались ему подозрительными».
Но более всего радовало то, что фрау Хубер с волнением спросила:
– Что же будет дальше?..
Утром следующего дня Рихард Фальк заметил фрау Хубер:
– Загнали б вы кур в курятник, если не хотите, чтоб они умерли мученической смертью…
Американцы входили в Швац. Стучались в каждый дом. И небольшой, аккуратный белый домик с ухоженным садом встретил их очень мило – в садовой калитке появился какой-то улыбающийся мозгляк с растрепанной шевелюрой, в клетчатой рубашке (точь-в-точь преподаватель колледжа на отдыхе) и на чистейшем американском английском сообщил:
– Нет тут никаких нацистов, что вы, и оружия у нас тоже нет…
Отто только подивился – Бальдур настолько вошел в роль писателя, не имеющего никакого отношения к войне, что в одно мгновение рослый, с отличной выправкой офицер «Великой Германии» преобразился в сутуловатого, тощего интеллигента, взгляд которого был близоруким даже в очках.
Дом даже не обыскали.
Авангард части расквартировался здесь, остальные были пока еще в Инсбруке.
Рихард, Отто и фрау Хубер тихонько слушали радио. Вещали по большей части англичане.
А радио в те дни слушали все – и многие женщины после прослушивания коротких сводок – зависело от ситуации – или плакали открыто, или изо всех сил скрывали слезы.
«Бывший имперский наместник Вены и бывший имперский руководитель молодежи Бальдур фон Ширах мертв…»
Хенни, подумал Бальдур, если ты слышишь это – вдруг тебе приходится скрывать слезы? Ты сможешь. Только не верь. Не верь. Не верь.
Он повторял это как молитву.
Фрау Хубер горестно вздохнула.
– Теперь будут убивать всех, – сказала она, – всех, кто попался на их пути. И чем им мешал этот гауляйтер…
– А вам он не мешал? – осведомился Бальдур.
– Нам?! Бог с Вами, герр Фальк, вон у соседки дочка живет в Вене с мужем – так те говорят, что за такого гауляйтера молиться надо… Тихо, спокойно, никаких тебе выстрелов, никаких судов…
– Тихо, – сказал Отто.
И они услышали, что Геринг, Лей, Риббентроп, Функ, Заукель, Кальтенбруннер, Шпеер, Кейтель, Йодль, Дёниц, Редер арестованы и вскоре предстанут перед международным судом.
Ночью Отто стиснул ладонями свою любимую мордаху и прошептал:
– Тебя больше не ищут, Рихард Фальк… слышишь?
И щеки под пальцами Отто стали мокрыми.
Это было, как вспоминал потом Отто, вечером 4 июня… что б он ни отдал за то, чтоб Рихард Фальк увлекся творческим процессом настолько, чтоб не слушать чертово радио…
«Все бывшие руководители молодежной организации Гитлерюгенд, по причине отсутствия высших руководителей организации, будут арестованы и преданы суду, так как Гитлерюгенд объявляется преступной организацией…»
В одном предложении три «организации», подумал Отто. А через некоторое время они услышали о гибели Артура Аксмана.
Бальдур поднялся и ушел в их с Отто комнату.
– Извините, – сказал Отто фрау Хубер и тоже вышел.
Бальдур лежал на кровати, вытянувшись и положив руки по швам.
Это был его способ нервничать. Если все остальные сжимались в комок, защищая уязвимые места, словно их поведение диктовал древний инстинкт самосохранения, то Бальдур, наоборот, словно бы подставлял физиономию, грудь, брюшко под удары судьбы, ложась на спину и замирая с закрытыми глазами. Так делают, знал Отто, маленькие щенки – опрокидываются на спинку, подставляя пузо и даже иногда пуская струйку… и, как правило, даже злые-презлые псы не трогают их.
На щенка Бальдур не походил – впрочем, на взрослого зверя тоже.
Отто сел рядом и коснулся его щеки, пытаясь вернуть его в человеческое состояние. Тот от прикосновения только свернулся – на этот раз как гусеница – и некоторое время лежал так, а потом вдруг разом очеловечился. Сел. И произнес:
– Отто, вставь чистый лист.
К этому времени они нашли – за бесценок – старенькую пишущую машинку, и в данный момент из нее торчала уже десятая глава «Тайны Майры Лой».
Отто быстро выполнил приказ и положил растопыренные пальцы левой руки на клавиши – он одной рукой умел печатать быстрей, чем Бальдур двумя, потому что тот плохо видел.
– Слушаю, Рихард…
– К чертям Рихарда… поехали. Дата. «Сегодня я, Бальдур Бенедикт фон Ширах, добровольно сдаюсь оккупационным властям, дабы иметь возможность предстать перед международным судом…»
– БАЛЬДУР!!! НО…
– МОЛЧАТЬ!.. Никто не должен – слышишь, никто – отвечать за то, что сделал я!
Отто послушно, как выполнял все приказы, допечатал это сумасбродное, непонятно зачем нужное – живи, Рихард Фальк, ведь была же возможность, ведь в этом послевоенном раздрае сейчас каждый будет за себя – письмо и вытянул лист из машинки. Бальдур не глядя подписал его.
– Бальдур… подумай, я прошу тебя. У тебя жена и четверо детей, которым ты нужен живой, а не мертвый! Хорошо им будет, если тебя осудят и поставят к стенке, а?!
– А хорошо будет, если вместо меня к стенке встанут другие? Фриц, Харт, Ганс[20]? Я жить-то смогу после этого?.. – тихо, голосом редкостно спокойным спросил Бальдур. И на это Отто ничего не смог возразить. Всех этих парней он знал.
– Слушай, Бальдур – это нечестно! – выпалил Отто, – Имперский руководитель молодежи сейчас все же Артур, а не ты! Почему ТЫ должен отвечать за…
– Артура больше нет. И это, я бы сказал, совершенно неважно. То, чем он руководил, создал я.
И потом, вспомнил Отто, был тот сон в лесу под Швацем, о котором лично я никогда никому не расскажу, потому что у меня язык не повернется – и Бальдур тоже видел этот сон – и говорит, что это был не сон. Вот еще и поэтому…
Отто посмотрел на Бальдура и понял, что, скорее всего, видит его в последний раз. Но никогда, никогда не забудет этого вечера. И всю свою дальнейшую жизнь будет вспоминать это нежное, нервное, трусливое существо, которое вот так легко, так просто собралось пожертвовать за других сначала свободой, а потом, возможно, и жизнью. И пожертвовать, возможно, безо всякого смысла. Отто чувствовал неким извечным чутьем солдата, что в воздухе пахнет не просто поражением, но местью – смертью, все машущей и машущей своею косой, и люди еще долго, долго будут падать и падать, и кровь их будет пахнуть так же резко, но куда менее приятно, чем сок свежескошенной травы. И не спасти то, что спасти нельзя. От чего ты собрался уберечь парней, Бальдур? От суда и расстрела?.. Да ведь от этого не превратятся они в невинных детишек из церковного хора, так и останутся парнями с сорванными погонами, и поди-ка убереги их от тюрем и лагерей для пленных – ты же не Господь Бог, чтоб спасти их от этого? Отто не осознал, что задал этот вопрос вслух.
– Не от этого, – ответил Бальдур.
– А от чего?
– От позора…
– Стыд не дым – глаза не ест, – совсем не по-солдатски буркнул Отто.
– Американская комендатура – в гостинице «Пост». Живо, Отто. Уже четверть восьмого.
– Ну и что? – пробормотал тот.
– А то, что с восьми – комендантский час. Я приказываю – сделай все, чтоб тебя не арестовали. ВСЁ сделай.
– Чтоб не арестовали сегодня?..
– Не строй дурачка, Отто. Не сегодня, а ВООБЩЕ.
Отто все было ясно – и уж как было больно…
В полвосьмого он был в гостинице «Пост» – и вручил письмо первому попавшемуся американскому солдату, но тот счел свои полномочия слишком ограниченными.
– Майор разберется, – сказал он и жестом позвал Отто с собой.
Майор выглядел усталым, печальным человеком с красными глазами. Он прочел машинописный лист и встряхнул головой…
– Хм, – сказал он, – но, позвольте… Вообще говоря, Ширах мертв…
– Двадцать минут назад был жив, – ответил Отто. И вышел. Его никто не остановил. Выходя, он столкнулся с Бальдуром – но тот сделал вид, что его не знает.
Отто спокойно вернулся в дом фрау Хубер. Никто не задержал его и ни о чем не спросил.
Оказавшись в Германии, майор в полной мере ощутил тоску по дому. По отцу с его лошадьми, по маме с «Верой, которая жулит в бридж», по сестренке Айрин, по песням Кола Портера и невесть по чему еще – да хоть по нормальному завтраку, когда ты ешь его у себя дома. Что и придает ему нормальность.
Он устал.
И сюрпризы ему были ни к чему.
Он, сощурив тяжелеющие от усталости веки, поглядел на высокого худого человека в штатском, что маячил в дверях. Тот еще типчик, видно сразу. Нос кверху, глаза как у психа…
– Действительно, Ширах? – спросил майор, не трудясь переходить на немецкий, который знал плохо – настолько плохо, что фамилия прозвучала как «Ширак».
– Да, я Ширах, – ответил тот на хорошем английском. И полушепотом добавил нечто забавное вроде «незваный гость хуже Шираха или все-таки лучше?» Вид у него был виноватый – вот, мол, человек собирался отдохнуть, а тут я доставляю неприятности. Майор внимательно посмотрел на него, и тот неуверенно ему улыбнулся.
– Сядьте, мистер Ширах, – проворчал майор, ощущая себя как-то неловко – и вдруг неожиданно для себя добавил нечто совсем уж нелепое, обращаясь к солдату:
– Джейк, принесите нам кофе…
Через некоторое время майор уже вовсю названивал в ближайший лагерь для военнопленных под Инсбруком.
– Что-оо? – орал комендант лагеря, – Какой Ширах? Откуда Ширах?! Нет, правда – Ширах?!!
– Нет, неправда, – буркнул майор, – У меня привычка такая – пить кофе с призраками.
Джип из лагеря прибыл так быстро, словно шофер всю дорогу летел на предельной скорости.
Ширах, вытянув шею, попытался выглянуть во двор, откуда донесся шум подъехавшего авто. Вид у него был, как показалось майору, слегка испуганный.
– Это только лагерь для пленных, – сказал он Шираху, сам не понимая, какого черта успокаивает нацистского преступника, – Идемте.
У солдата, выскочившего из джипа, на поясе болтались наручники, он принялся отстегивать их.
Ширах тихо спросил:
– Ну зачем это? Куда я денусь? Я же сам пришел…
– В самом деле, – буркнул майор, – солдат! Не нужно этого.
[19] Dies irae – «День гнева», Lacrimosa – «Плач», вообще, 2 и 7 части «Реквиема» Моцарта.
[20] Артур, Фриц, Харт, Ганс – Артур Аксман (на тот момент занимавший должность имперского руководителя молодежи – прежнюю должность Шираха – соответственно, на Суде Народов за Гитлерюгенд пришлось бы отвечать ему), Фриц Висхофер, Хартман Лаутербахер – адъютанты Шираха, занимавшие высокие должности в Гитлерюгенд. Ганс Лаутербахер – командир добровольческого батальона Гитлерюгенд, сформированного Ширахом исключительно в целях спасения подростков, которым надлежало быть призванными в Фольксштурм и безнадежно защищать Вену. Батальон Гитлерюгенд Ширах то и дело перемещал так, что он с противником не соприкасался.
