Текст книги "Лестница Пенроуза (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

– Ну вот, – прошептал Имс, притаившийся в нише, как поднаторевший на слежке агент, – по крайней мере, мы уверены, что старик все еще здесь. Нам осталось выяснить, когда он обычно ложится спать.

– Старых людей обычно мучает бессонница. И вообще сон у них тревожный, чуткий.

– Ему еще и кошмары снятся, сто процентов. Ну ничего, это нам даже на руку – будем одним из этих кошмаров…

Поплутав в узких переулках, они нашли несколько мест, откуда отлично просматривался двор старика и даже часть его квартиры, балкон в то числе.

Одним из таких мест была крыша невысокого соседнего дома, они решили расположиться там, среди труб, голубятен и нагретой солнцем черепицы, сквозь которую там и сям пробивалась зеленая трава. Если пройти всю крышу вдоль, вы оказывались напротив большой школы с высокими окнами, откуда наблюдали томящихся на уроках подростков и футбольное поле, где похожие подростки – смуглые и черноволосые, покрытые белесой пылью – носились со скоростью света и радостно вопили, терзая видавший виды большой кожаный мяч.

Имс распланировал слежку на несколько дней, и Артур нервничал, думая, что их может выкинуть из сна в любой момент. Но чем дальше текло время, тем больше он забывал, что они во сне, и то, что он сам это отмечал, показалось ему странным, невозможным. Однако скоро и эта рефлексия прекратилась, растаяла в жарком мареве аргентинской реальности.

И ему не показалось удивительным, что, кажется, эта слежка была далеко не первой в их жизни – так легко они ее переносили, так мастерски вели. Они лежали на крыше, пили воду, ели фрукты, передавали друг другу мощный бинокль, который взялся не пойми откуда, как и многие вещи до него. Но Артура такие возникновения уже не изумляли – это были их сновидения и они могли материализовать здесь все, что угодно.

Как и следовало ожидать, режим дня старика не был чем-то из ряда вон выходящим. Просыпался он рано, некоторое время лежал в постели, потом шел в душ, после душа варил кофе и делал скромный завтрак (иногда это было всего лишь одно яйцо всмятку), чуть позже выходил на балкон и курил, обедать шел в кафе или ресторанчик неподалеку, потом некоторое время сидел на балконе или на скамейке во дворе, смотрел в пространство, весь словно бы уменьшившись, в своем пиджаке походя на какую-то серую птицу, потом спал до вечера, и, судя по всему, дневной сон его был лучше, крепче ночного, потом уходил гулять в парк поблизости, после смотрел телевизор или читал книгу, иногда что-то увлеченно писал, перебирал бумаги (тут Имс, конечно, каждый раз делал стойку), затем, около девяти часов вечера, более чем скромно ужинал – иногда в ресторане, но чаще дома, снова курил на балкончике и, наконец, походив по дому и наведя одному ему ведомый порядок, ложился в постель. Засыпал он нескоро, долго ворочался, кряхтел, видимо, все же мучил его артрит или еще какие-нибудь старческие болезни. Все же сто с лишним лет – не шутка. Понятно, почему радиус его передвижений пешком не превышал трех кварталов. Такси он в течение этого времени не брал. Один раз утром к нему пришла большая, пухлая аргентинка, убралась в квартире, забрала белье в прачечную, что-то ему рассказала звучным, раскатистым голосом – Артур не слышал слов, но звук до него долетал. Больше к старику никто не приходил.

На пятый день Имс сказал, что пора действовать.

***

Время X назначили на три часа пополудни. Обычно именно на эти часы приходился самый сладкий сон старика – они подобрались однажды настолько близко к окнам, что видели, как он причмокивает губами во сне и подкладывает ссохшиеся ладошки под подушку. Как ребенок.

Имс был обманчиво спокоен, хотя жажда крови все больше разгоралась в его глазах. Стоять рядом с ним было невозможно – он весь неслышно вибрировал, как туго натянутая струна.

– Имс, может, ты успокоишься? – в конце концов разозлился Артур. – Твоя нестабильность может все разрушить.

К тому времени он уже набросал примерный план Манхэттена 30-х, помещение, которое могло бы сойти за лабораторию того времени – в конце концов, они все похожи, придал ей некий личностный оттенок – нарисовал фотографии, расставленные по полкам, изобразил несуразный чемодан старинного пэсива. Такая поверхностная имитация казалась ему бредовой затеей – он даже не мог в точности представить себе нужные вещи, а ему нужна была конкретика! Но делать было нечего.

Он сам не понимал, почему так злится. Может быть, он злился на себя. Из-за своей внезапной жалости. Из-за своего сильнейшего нежелания все выяснять, еще раз сталкиваться с этим, пропускать через себя то, что давно, давно, давно прошло.

Он надеялся, что прошло.

И понимал, что бессовестно лжет самому себе. Угли в груди его потухли, уступив место невозможному холоду. Но решение было принято, и в нем все меньше оставалось от того московского – мягкого, сочувствующего, сожалеющего, мечущегося Артура. Эта личность словно таяла под напором другой – бесстрастного и довольно циничного извлекателя.

Это тот Артур, не испытывающий ни капли нерешительности, наорал на нервничающего Имса, это он ловко присел перед их безразмерной кроватью, поддернув на коленях брюки, и жестом фокусника вытащил из-под нее легкий серебристый кейс – современный, совершенный пэсив. Это он, профессиональный сновидец, любовно поглаживал пальцами его кнопки, трубки и ампулы с сомнацином, прикрепленные к внутренней стороне крышки, ласкал взглядом набор острейших игл, которые применялись только в самых дорогих клиниках.

Впрочем, сейчас не было смысла разделять эти личности, как бы Артуру в какие-то минуты не хотелось. Все его реакции… они были как круги на воде после брошенного камня. Но сам камень уже покоился на дне, и этого ничто не могло изменить. Единственное, о чем стоило всерьез беспокоиться: не выбросит ли их из сна в самый неподходящий момент.

Самое раздражающее было в том, что в этом, аргентинском, сне, они худо-бедно управляли самой реальностью, но не могли контролировать его продолжительность, даже с помощью примитивных сигналов или символов. Это был нонсенс со всех точек зрения. Их держал в этом сне кто-то третий, и было неизвестно, какие цели этот третий преследует. Это нервировало неимоверно.

Хотя, конечно, Артур предполагал, кто этот третий. И какие цели – тоже. Однако марионеткой было чувствовать себя все равно неприятно. А совершенно неподготовленной марионеткой – вдвойне. Он привык все просчитывать, понял Артур. В том мире, где они были извлекателями, вероятно, он был координатором – отвечал как раз за план, за отступные пути, за дополнительные страховки, – словом, следил, чтобы ничего не сорвалось. Вот почему сейчас так мучился.

– На этот раз сон будет мой, – сказал Имс не терпящим возражений тоном.

Артур кивнул.

– Только, – предупреждающе сказал он, – никакой самодеятельности.

– Ну что ты, дорогуша… – ощерился Имс. – Всегда все по плану.

– Ага, как же. Я просто взываю к твоему разуму, Имс. Мы сами не знаем, что воротим… и плана-то точного нет. И так нарываемся.

– О, господи боже, сколько раз я говорил – « все возможно», а ты нудел – «невозможно, невозможно»! Ну и кто, кто всегда оказывал прав? Не было еще ничего невозможного!

– Не было, – согласился Артур. – Зато мы каждый раз большими лопатами разгребали последствия твоего «возможного».

– Ну это уже другой вопрос.

Несмотря на препирательства, действовали они удивительно слаженно, как единый организм. Взяли такси до ресторана на Аристидес-Виллануэва, неспешно пообедали.

Имс сообщил между прочим, что чуть южнее Мендосы находится Музей Каса-де-Фадер, где выставлены многие картины Фернандо Фадера.

– Они довольно ценные, – промурлыкал Имс.

Артур закатил глаза, услышав этот тон.

Имс чуял живопись, как вампир чует кровь. Иногда Артуру казалось, что информация передается ему телепатически, из эфира.

– Собираешься совместить полезное с приятным?

– Ну, почему бы и нет? Вообще, здесь можно найти много интересного. И потом, darling, мы не доехали до Буэнос-Айреса. Я себе никогда не прощу, если мы этого не сделаем… Вот закончим дело, и можно устроить себе маленький романтический вояж.

У Артура зашевелилось в животе одно тошнотворное подозрение.

– Имс… Ты все распланировал, да? Как будто мы не проснемся? И тебя бы даже устроило, если бы мы не проснулись, ведь так?

Имс молчал и выводил вилкой круги на скатерти, не поднимал глаз.

– Артур, – наконец примирительно сказал он. – Мы не можем особо воздействовать на хронометраж этой жизни. Но можем ей наслаждаться, пока нам дают время. И да, возможно, я не хотел бы просыпаться. Я хотел бы остаться здесь, в этой реальности. С тобой.

– Имс! – почти заорал Артур. – Да ты понимаешь, что нет никакой этой реальности! Мы сейчас у себя в голове, заперты в своих фантазиях, в своем подсознании! Очнись ты!

– Возможно, да, – сказал Имс. – А возможно, и не совсем.

– Что ты имеешь в виду? – уже прошептал Артур, заметив, что на них оглядываются. Это было очень неправильно – вот так себя вести. Он забыл, как нестабильна материя сна.

– Я думаю, это не просто невесть откуда взявшиеся фантазии, Артур. Эта реальность вполне могла бы иметь свое место. И нам просто показывают, как это могло бы быть.

Артур замер со стаканом воды в руке.

– Версия будущего? – выговорил он.

Имс сжал губы и кивнул.

– И даже там, где мы сейчас спим в московской квартире – пусть я и уже очень слабо это помню, это будущее уже началось… Юсуф, сомнацин, Кобб, а в прошлом – Тесла, эксперименты со временем и сновидениями, практики, позволившие тебе самовольно умереть… прости, но так и есть. Прошлое, настоящее, будущее, это все пазлы одной мозаики. Здесь ни одного лишнего кусочка. Ни одного, Артур. Это просто… такая фигура времени.

– Лестница Пенроуза, – произнес Артур. – Вот что он имел в виду.

– Кто?

– Пол.

Имс хмыкнул.

– Пол еще тот стервец. Но, Арти, время! Посетим нашего старого друга, а потом подумаем, что делать дальше.

***

Все шло так на удивление гладко, что Артур начал искать подвох.

Они незамеченными проникли в квартиру с помощью отмычки, нашли старика мирно посапывающим на кровати – на столе стояла бутылка белого вина и бокал с остатками этого вина на донышке.

Артур ловко капнул старику в ухо несколько капель сомнацина – предупредительная мера, быстро открыл пэсив, подсоединил трубки, ввел всем троим иглы с катетерами, настроил режим на сон Имса как основной и, вздохнув глубоко, нажал кнопку подачи снотворного.

Ему было неприятно опускаться рядом с дурно пахнущим стариком на старое, почти ветхое покрывало, но он надеялся быстро забыть эти ощущения в будущем. Единственное, что его слегка беспокоило: старик пил алкоголь, а алкоголь с сомнацином – не самая хорошая смесь. Хотя, в конце концов, судя по бутылке, выпил он всего бокала два, а то и полтора. Так что Артур решил, что все обойдется, падая в плавную, гостеприимную темноту.

Сначала Артур услышал шум. Он бы ни с чем не смог его спутать: это был шум удаляющегося состава – свист колес, громыхание вагонов. Причем это не были мягкие звуки современного скоростного экспресса, это были звонкие, чуть лязгающие голоса старого поезда. Такие он слышал в детстве.

Вокзалы всегда вызывали у него странные чувства – смесь волнения, грусти, предвкушения, радости и безысходности одновременно. Садился он в поезд или оставался на перроне, у него всегда сосало под ложечкой. Очевидно, где-то внутри билась мысль, что это расставание с кем-то или чем-то может быть навечно. Такая возможность была всегда – по разным причинам. Он мог умереть, они могли умереть. Он мог не захотеть вернуться или снова увидеть кого-то. Его просто могло закрутить в водовороте обстоятельств, как щепку в мутной воде, и когда бы он опомнился, месте и люди стали бы совсем другими, даже если бы он фактически вернулся – или дождался. Все слишком быстро становится другим.

Он поднял веки, и на него хлынул белый дневной свет, так явственно расходившийся снопами отдельных лучей, что, кажется, их можно было потрогать. Свет лился из полукруглых окон под потолком. Справа сияли еще одни окна – огромные, во всю стену, стрельчатые, и эти окна были растиражированы тысячами фотографий и кинолент, как и все огромное, запертое в мрамор пространство между ними, эта огромная гладкая каменная пустыня.

Артур почувствовал бессильную злость.

Никакой лаборатории не было и в помине, а сидели они на скамейке на Центральном вокзале Нью-Йорка.

Правда, Артур оглядел зал, со временем они не ошиблись. Это точно были тридцатые. У билетных касс стояли какие-то люди, и одеты они были старомодно. Да и уж очень пустым выглядел вокзал, те несколько фигурок у касс не в счет.

На соседней, противоположно стоящей, скамейке он увидел развязно развалившегося Имса – почему-то в какой-то кошмарной розовой рубашке и почти желтом пиджаке – и старика. Имс раскинул руки по спинке, так что старик в некотором смысле находился в его объятьях. Глаза у Имса были страшные.

– Ну здравствуй, Нэш, – сказал он и по-гангстерски подвигал в зубах невесть откуда взявшуюся зубочистку.

Артур сидел и не двигался, только смотрел. Он мельком взглянул на себя – серые брюки, белая рубашка, рядом на скамейке лежат серый пиджак и круглая фетровая шляпа. Черт, почему он в тонкой рубашке зябнет на вокзальных сквозняках?

Старик сначала непонимающе огляделся, потом глаза его медленно прояснились, он обернулся на голос и застыл.

– Узнал, – удовлетворенно констатировал Имс.

И даже Артуру стало страшно.

– Я сплю? – без удивления спросил старик. – Этот вокзал… и вы? Я сплю.

– О да, и этот вокзал еще относительно молод, и мы – очень, очень молоды. Я вот не знаю, почему ты старый, Нэш. Ты же был младше меня. Совсем птенец желторотый, – насмешливо добавил он. – Я над тобой все время подтрунивал, извини уж, друг.

Старик посмотрел прямо перед собой и наткнулся взглядом на Артура.

– И ты, – безжизненно сказал он.

Старик смотрел и смотрел на него, точно не мог оторваться, и где-то снова пронесся поезд, будто странная лодка Харона, и время подрагивало, словно желе в банке, не двигалось. Так не должно быть, автоматически мельком подумал Артур. Время не должно быть таким медленным, мы погрузились глубже, чем было надо. Или показалось?

Он не помнил сейчас прежние погружения. Он вообще ничего не помнил, зато Нэша – Нэша, который сейчас смотрел на него, словно прикованный, и молодел на глазах, молодел непостижимо – он узнал. Перед ними теперь сидел не седой трясущийся старик, а совсем молоденький блондин с тоненькими смешными усиками и бледно-голубыми глазами. Смазливый. Скользкий какой-то. Но на вид совсем не злой, не угрожающий и коварный, вовсе не способный на многоходовые игры. Почти подросток.

– Неужели ты думал, дорогой Нэш, что тебе никогда не придется с нами встретиться?

– Я не сплю? – без всякой логики спросил Нэш, разглядывая свои помолодевшие руки. – Я умер?

– Нет, еще, к сожалению, – процедил Имс. – Хотя будь моя воля, это бы случилось уже очень, очень давно.

– Ты не смог меня найти, – усмехнулся Нэш. – И вообще опоздал. Безнадежно опоздал. Твой любимый Артур тебя не дождался.

Имс втянул в себя воздух, видимо, пытаясь охладить кровь.

– Ты ведь знал, что я слежу за тобой, не так ли? С самого первого дня мне было известно, что ты нацистская болонка и что Третий рейх спит и видит, как бы заполучить военные разработки Теслы! И ты тоже все знал!

– Некоторые бумаги они получили, – усмехнулся Нэш. – Я был вовсе не так плох, как ты считал. Ты всегда недооценивал противника, Имс. Нельзя быть таким павлином.

– Foo fighters ? – подал голос Артур.

Нэш кивнул.

– Ну, и еще кое-что. Некоторые вещи были недоработаны, и мы не смогли их довести до ума.

– Я помню, как ты терзал меня, чтобы я сделал именно это. Атомная бомба, например.

– И не только, если ты помнишь, конечно.

– И не только. Но бомбу доработали, а остальное, слава Богу, нет.

– Несправедливо, – сказал Нэш. – Такой гений пропал втуне…

– А по-моему, справедливо, – сказал Имс. – Иначе мира бы уже не существовало. Бумаги у тебя?

Нэш улыбнулся.

– У тебя, – протянул Имс. – И где же ты их можешь хранить?

Нэш улыбнулся вторично, и Артур вздрогнул от внезапно нахлынувшей ненависти – удушающей, неконтролируемой. Он вспомнил, при каких обстоятельствах вот так же улыбался этот человек.

– Ты не собираешься нам рассказать? – спросил он.

– А смысл? – просто спросил Нэш. – Если я умер, в том, что осталось, нет смысла. А если это кошмар, и я умру от страха – что ж, мне 108 лет. Я зажился на свете.

– Это точно, – прошипел Имс.

– Я думаю, – сказал Артур, – что все бумаги были уничтожены в лабораториях Анэнэрбе. Когда он бежал в Аргентину, он вряд ли думал о чем-то, кроме спасения собственной шкуры.

Нэш оскалился и покивал.

– Думайте так.

– А нам-то что, – сказал Имс. – Мы же мертвые. Хочешь, покажу, насколько?

И тут Имс повернулся к Нэшу и посмотрел ему в глаза. Артур и Нэш одновременно подскочили на скамейках – вместо половины лица у Имса был голый череп с пустой глазницей. Свет на вокзале стал тускнеть, потом тревожно замерцал, и тени заплясали по словно бы полированной поверхности того, что только что было темноволосой головой.

Но Нэш оказался крепким орешком.

– Ты всегда любил эффектные выходы, Имс, – сказал он, хотя и был бледный, как полотно.

– Могу Артура показать, – сказал Имс. – Он в худшем виде. Знаешь, концлагерь деформирует даже скелеты.

И тут Нэш вскинулся и задрожал.

– Нет, Артура не надо! – крикнул он. – Не надо!

Имс поднял брови, вернувшись в прежнее обличье, и вдруг расхохотался – во все горло, закинув голову. В вороте розовой рубашки сверкнула золотая цепочка и мелькнули татуировки.

– Я понял, почему он все это делал, понял! Он влюблен в тебя, Артур. Он тебя любил.

Артур распахнул глаза.

– Да, любил, а мне завидовал, ненавидел поэтому так сильно – и вовсе не из-за Теслы, и даже не из-за шпионажа, не из-за того, что я держал его на крючке, нет. Из-за тебя. И он знал, куда бить, знал мое самое слабое, самое больное место… Ты вырвал меня сердце, тварь, ты слышишь?

Нэш болтался в железных пальцах, вцепившихся ему в горло, как куль с мукой, и Артуру на миг показалось, что Имс сейчас вырвет несчастному кадык или зубами раздерет горло.

– Это правда? – тихо спросил Артур.

И по тому, как обмяк в руках Имса Нэш, понял, что да.

Сейчас, пролистывая воспоминания, которые вдруг открылись разом все, как доселе запретная книга, эпизод за эпизодом, он понимал, что должен был догадаться раньше.

Сколько было знаков.

Сколько было взглядов, слов, жутких по накалу эмоций, а он был слеп, как все влюбленные в другого – кроме Имса, для него никого и не существовало.

И там, в Нью-Йорке… все эти совместные прогулки… случайные прикосновения… улыбки… как Нэш иногда приносил ему кофе или прибирал за ним лабораторию, когда Артуру надо был бежать на свидание с Имсом… И потом… когда он встретил его в Германии, уже фактически запертый в этой стране… но надеявшийся получить помощь, когда увидел бывшего друга в чине офицера СС…Тогда они встретились на улице, пошли выпить в бар, и Артур несколько часов рассказывал, как ему плохо без Имса. Нэш сочувственно кивал, подливал вина, спросил адрес… обещал помочь… а следующим утром Артура взяло гестапо. И в лаборатории Аненербе, когда Нэш лично взялся курировать его исследования… столько времени проводил с ним ночами, следя за его псевдоисследованиями, хотя этого вовсе по инструкциям не требовалось… И позже в концлагере – все эти допросы, которые становились все изощреннее с каждым разом… в них мелькало что-то садистско-сексуальное, ведь теперь Нэшу позволялось все – трогать Артура как угодно, делать с ним все, что угодно… Почему же он его не изнасиловал, интересно?

Видимо, именно потому, что любил. Он мог убить его, но получить так… сразу не решился. Хотя, наверняка, решился бы, если бы прошло еще немного времени. Все к тому шло, только Артур ни черта не видел, боже мой, какой же идиот, слепой идиот…

Словно огромная цветная кинолента развернулась перед глазами Артура – он смотрел кино о своей прошлой жизни, и теперь в нем не было ни одного пустого кадра. Все, что он когда-то испытал, теперь скручивалось и перемалывалось у него в груди, точно само его сердце прокручивали через мясорубку – так невозможно, невыносимо больно, хотя он сидел спокойно, прямо, ровно, стиснув зубы, и больше не видел перед собой ни Имса, ни Нэша, ни вокзала.

Он был один там, в той реальности, где действительно когда-то остался в полном одиночестве, без помощи, без надежды, только со своей безоглядной любовью, которая отравляла его с каждым вздохом больше, чем любая пытка, больше, чем сама смерть.

Все сейчас казалось ему таким абсурдным – и хотелось кричать, а он не мог. Это нельзя было ни высказать, ни выкричать, ни выплакать. Это было как глухая могильная плита, опустившаяся на то, что когда-то было жизнью.

А Нэш жил после этого еще целых шестьдесят лет. Он видел, слышал, чувствовал, как сияло и хмурилось небо, как пели птицы, как распускались и опадали листья, как цвели розы и одуванчики, как спели яблоки и виноградные гроздья, как росли города, как менялась мода и музыка, как взрослели чьи-то дети и рождались внуки, как кто-то кого-то любил… как мир, рожденный после войны, бесстрашно поднимался из руин, наполненный новым дыханием, новой жаждой бытия. Он видел море, и солнце, и горы, и забыл о том, как однажды оставил гнить в камере, больше похожей на консервную банку, жалкие, истерзанные остатки человека, которого когда-то, как он утверждал, любил.

– Артур, – услышал он голос Имса, и пелена перед глазами рассеялась.

– Как же сильно, видать, ты меня любил, Нэш, – проговорил он. – Как же сильно! Так сильно, что не смог бы и с врагом сотворить то, что сделал со мной.

– В том и смысл, – тихо сказал Нэш.

Артур усмехнулся. В чем-то он даже понимал его.

Сам толком не соображая, что делает, он встал, мягко подошел к Нэшу, присел перед ним на корточки и почти нежно провел ладонью по его щеке, погладил линию челюсти. И почти с удовольствием почувствовал дрожь под своими пальцами.

Не хочешь попросить у меня прощения, Нэш? – ласково спросил он. – Я прощу тебя, обещаю. Тебя ведь так долго это мучило? Я тебя отпущу, поверь. Но у всего есть своя цена. Кому это знать, как не тебе, правда? Где бумаги?

Спрашивая, он не отрывал глаз от лица Нэша и не прекращал поглаживать его подбородок большим пальцем.

У Имса горели глаза, но он боялся пошевелиться.

И вдруг из Нэша словно воздух выпустили.

– Они там, – сказал он.

– Где? – переспросил Артур, оборачиваясь, и все понял.

***

Они очутились в аргентинской квартире старика, где почему-то был поздний вечер, и только лампа одиноко горела на столе, бросая отсветы на раскрытый альбом в толстом кожаном переплете.

Нэш с Имсом сидели поодаль на диване, а Артур так же, в ногах Нэша, – диспозиция не изменилась, только обстановка.

– Здесь? – удивился Артур, подходя к столу и беря в руки альбом.

Там были фотографии – фотографии их компании в Нью-Йорке: и Имс, и Тесла, и лимузин редкой породы, и веселые случайные знакомые, и просто виды Нью-Йорка, черно-белые и в сепии, как ему снилось, – Бруклинский мост, Центральный вокзал, старые булочные, станции метро, купание девушек в купальниках, больше похожих на паруса, большие корабли в порту… Но больше всего здесь было фотографий самого Артура – самых разных: в лаборатории, на улице, в баре, у него на квартире. Артур смеющийся, игривый, грустный, усталый, задумчивый… Фотографии были большими, приклеенными на страницы альбома из толстой коричневой бумаги. И Артур догадался. Подцепил одну за угол, оторвал – между карточкой и страницей были вложены совсем тоненькие листы чертежей. Калька.

– Какой ты, однако, затейник, Нэш, – сказал Имс.

Артур отдирал фотографии одна за другой – и не только для того, чтобы достать документы, а чтобы уничтожить все эти свидетельства огромной, несчастной, чудовищной влюбленности.

– Их только пять, – прошелестел Нэш. – Только пять уцелело из тех, что мне удалось найти. Но они важные, очень важные.

Артур сложил все бумаги пачкой и засунул во внутренний карман пиджака. Вот что изменилось – здесь он был в пиджаке, который на вокзале лежал на скамейке.

– Теперь ты простил меня? – спросил Нэш.

Артур медленно закрыл альбом, пододвинул его к середине стола, привычным жестом опустил руку за спину, ближе к левому бедру, за пояс брюк.

– Простил, – выдохнул он.

И поднял глок.

Звук выстрела был таким оглушающим, что, казалось, разломил голову, и тут же все провалилось куда-то, завертелось, и Артур не успел увидеть, застрелил он Нэша или нет, их выбросило резко в какой-то туннель, где неслись поезда и разливался страшный белый свет.

***

Очнулись они на кровати, и тут же обоих стошнило. Потолок вертелся над головой, как бешеная карусель.

– Ты переборщил с сомнацином, – прохрипел Артур между выворачивающими наизнанку спазмами.

– О, заткнись, – бессильно отозвался Имс – ему было не лучше.

Наконец, бледные, покрытые холодным потом, почти не в состоянии двигаться, они снова улеглись на кровать. Потолок уже не кружился, а только изредка покачивался.

– Ты убил его, – удивленно сказал Имс. – Я-то был уверен, что это я его… Но ты, ты убил.

– Я не знаю, убил ли… Не успел увидеть.

– Артур. Ты стрелял из глока в упор в лицо с расстояния двух метров. Был ли шанс промахнуться?

Артур промолчал.

– Но я же убил его во сне… Помнишь? И мы, по логике, должны были очнуться в Мендосе, а не проскочить уровень… Что-то пошло не так…

– Все так, – сказал Имс несколько долгих минут спустя. – Посмотри-ка туда.

На полу возле кровати валялся серый старомодный пиджак.

– Не может быть, – потрясенно прошептал Артур.

– А я не поленюсь и проверю.

Имс со стоном слез с кровати, присел на корточки и засунул руку во внутренний карман пиджака.

– Представь себе, darling. Они действительно там. Чертежи Теслы.

– Боже мой… – вырвалось у Артура.

Имс повалился обратно на кровать.

– И что мы будем делать? – спросил Артур. – Будешь звонить Юсуфу и Коббу? Станем извлекателями?

– Наверное, – лениво ответил Имс.

– И бумаги эти сразу Коббу передашь? Если это версия будущего, к нему же все равно ФБР обратится с этим заданием…

– Ну, дорогуша, это именно что версия! Поэтому, пока не приперло, бумаги пусть пока полежат у нас. Это хороший козырь в любой игре, и за красивые глаза я его Коббу дарить не собираюсь.

– А что с Нэшем?

– Я думаю, ты умудрился убить его сразу в обеих реальностях. Не знаю, почему, но я в этом уверен.

– Придется проверить…

– Придется. Но пока я хочу спать. Просто – спать. Иди сюда.

Эпилог

В серьезных романах и дурных сериалах герой, справившись с невзгодами, как правило, «начинает жизнь с нового листа». То есть, по сути, выбрасывает предыдущую жизнь на помойку, притворяясь перед самим собой, что прошлое кануло в Лету.

Имс же отнюдь не собирался делать вид, что ничего не было. Все еще слишком отчетливо перед глазами стояли едва зазеленевшие леса Тюрингии весны сорок пятого года, все еще жуткой болью кололо сердце, стоило только подумать обо всех тех годах, которые он провел в глухом одиночестве, истерзанный бесплодной надеждой.

Сейчас Имс все еще лежал в кровати, нежась, а Артур сидел в кресле, только в домашних штанах, подсунув под себя одну ногу. Его ноутбук волшебным образом балансировал на выставленном вверх колене, Артур был полностью поглощен чем-то на дисплее, хмурился и жевал нижнюю губу.

Имс гадал, переживает ли Артур случившееся, и насколько сильно: ту ужасную встречу на вокзале, наконец-то вскрывшуюся подоплеку всего – такую примитивно простую и простотой этой еще более страшную... И выстрел.

Имсу хотелось спросить Артура, как он... – после? Но Имс не решался. Он слишком боялся выдать собственную радость – слишком темную, слишком горячую и слишком торжествующую, слишком – для его воспитания в христианской традиции и всех этих постулатов о всепрощении в духе «подставь вторую щеку».

Если честно, плевать Имс хотел на все. Если бы не Артур, реакции которого Имс не мог предположить, он бы отметил смерть старика шампанским, и никаких угрызений совести. Он расправился наконец с врагом, сломавшим ему когда-то жизнь, он сумел вернуть себе смысл этой жизни и не сожалел ни о чем. Напротив, он был совершенно счастлив. И очень, очень благодарен тому, кто дал ему такую возможность. Тому, кто подарил им этот немыслимый шанс.

Занавес упал, гром оваций, артисты вышли на поклон.

Этим утром Имс чувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя актер на первой репетиции нового спектакля – возбужденным. Предвкушение разогретым пряным медом ходило по венам, собиралось горячей огромной каплей где-то у солнечного сплетения, ретивыми пузырьками вилось вокруг позвоночника. Еще толком не проснувшись, не открыв глаз, Имс уже знал, что что-то грядет. Он всей кожей ощущал, что вот сейчас, надежно закрыв дверь в прошлое, они оказались на перекрестке.

И выбор дороги теперь – только за ними.

***

Имс отправился в душ, вернулся, отрицательно качнул головой в ответ на вопросительный взгляд Артура, вышел на балкон, подышал влажным воздухом осеннего утра и тут только заметил суету во дворе.

– Артур! – позвал он. – Иди сюда! Быстрее!

– Что? – сказал Артур, выбираясь на балкон. Было свежо, Артур поежился – майку надеть он так и поленился.

– Смотри.

Внизу, во дворе, готовились к отъезду. Прямо перед входом стоял ярко-желтый кабриолет Эльвиры, по случаю сырой погоды с поднятым кожаным верхом, и сама хозяйка, в летящей модной меховой пелерине обнаружилась рядом, командовала консьержем и горничной Глашей. Те пытались запихнуть в крошечный багажник немаленький чемодан. Консьерж бестолково трепыхался около багажника, Глаша монотонно толкала кожаного монстра. Тут, по-видимому, Эльвире надоело ждать. Она подошла, отпихнула консьержа и быстрым движением руки втиснула чемодан в багажное отделение. Вышло это у нее так легко и ловко, что Имс вздрогнул: он прекрасно знал, что такое багажник кабриолета – подобный чемодан не мог туда поместиться ни при каких обстоятельствах.

– Опять играют с пространством, – пробормотал Артур.

Имс открыл было рот, чтобы спросить, что Артур имеет в виду, но тут же сообразил, что речь опять пойдет о том самом романе, и тут Эльвира подняла голову и заметила их.

Некоторое время они так и стояли и разглядывали друг друга, будто прощаясь, – Имс и Артур на балконе, Эльвира внизу, подняв руку к глазам, словно укрывая их от солнца, которого не было. Небо еще с ночи затянуло увесистыми тучами тяжелого сизого цвета.