Текст книги "Лестница Пенроуза (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– Я записалась в Школу эзотерики! Ты не представляешь, Артур, какие мудрые вещи нам там рассказывают!

Артур вздохнул и подставил Амалии локоть.

– Ну и какие же? – не надеясь отделаться краткими объяснениями, спросил он.

За телячьими котлетами с зелеными горошком, размахивая вилкой так, что она едва не цеплялась за пресловутые гроздья винограда, воодушевленная дама поведала об открывшихся истинах. И если Артур сначала по обыкновению слушал краем уха, то потом неожиданно сильно заинтересовался.

– Ты наверняка знаешь, что человек представляет собой сложную энерго-информационную структуру, в которой мы выделяем физическое, эфирное, астральное и ментальное тела, – покачивала головой Амалия, и ее серьги согласно звенели. – Эта сложная структура может находиться в двух состояниях – одно из которых жизнь, а второму пока не дали определения. То, что мы называем смертью, есть всего лишь переход из жизни в «не-жизнь». Ментальное тело существует вечно в обоих состояниях. Это то, что называют душой, – вместилище накопленного нами опыта. Когда происходит зачатие ребенка, то энергетический вихрь, созданный родителями, цепляет душу их будущего отпрыска. Сперва формируется эфирное тело – чертеж будущего организма. В следующие 20 лет по этому чертежу выстраивается физическое тело. К 30 годам заканчивается формирование астрального тела – тела эмоций и ощущений. К 40 годам заканчивается формирование ментального тела. Отсюда и кризис середины жизни – развилось ментальное тело, и человек начинает иначе воспринимать мир, где жил до сих пор.

– А после смерти что случается со всеми этими телами? – спросил Артур.

Амалия умудренно усмехнулась, как бы говоря: «Как же ты еще наивен, мой мальчик!»

– Ты бы и сам мог догадаться! После смерти происходит постепенный распад всех энергетических тел, кроме ментального, то есть души. Ментальное тело человека пребывает в энерго-информационном пространстве. Это как при игре в шахматы – фигуры сняты с доски, но где-то хранятся и дожидаются следующей партии. Наш учитель это пространство называет Лимб.

Артур сжал вилку. На миг ему показалось, что вся эта столовая, и белые скатерти, и цветы в вазах, и даже котлеты с горошком, – все это сейчас взовьется в воздух и рассыплется на яркие битые пиксели, как уже бывало.

– Лимб? Как интересно, – тягуче произнес он. – В католической религии Лимбом называли чистилище.

– Да-а? – удивилась Амалия. Конечно, трудно было заподозрить ее в знании католических постулатов. – Ну вот, а это новая трактовка.

Да вовсе не новая, подумал Артур.

– Некоторые люди с расширенным восприятием, воспринимающие более трех измерений, в состоянии продолжать общаться с человеком и после его смерти. И этому нас учат в Школе...

Артур подавил желание закатить глаза.

– А скажите, Амалия, следующее воплощение… оно наступает через определенные промежутки времени?

– Нет, – просияла дама, подогретая живым интересом собеседника. – Видишь ли, в Лимбе душа как бы… перестраивается. Энергетические, информационные структуры, наработанные при жизни, распадаются. После продолжительного пребывания в Лимбе, говорит Марк Модестович, душа сохраняет только самые основные структуры. Марк Модестович сравнивал это с виноградной лозой – прекрасный образ, правда? Каждый год весной виноградная лоза выпускает множество побегов. В течение лета эти веточки растут и развиваются, но осенью большинство засыхает и отпадает, оставляя только одну или несколько. В результате через несколько лет образуется одна толстая виноградная лоза. Так же и после пребывания в Лимбе у души остается одно главное направление, которое будет проявлять себя при следующем рождении. Поэтому маленькие дети зачастую проявляют какие-то врожденные качества.

– О да, я это очень хорошо понимаю… А что говорит Марк Модестович, бывают ли ситуации, когда душа воплощает очень быстро?

– О, да ты зришь в корень, Артур! – расширила глаза Амалия. – Случаются редкие ситуации, когда человек перевоплощается очень быстро, еще до того, как его астральное или даже эфирное тело успели распасться. В этом случае душа будет строить физическое тело по матрице уже существующего эфирного. И если эфирное тело деформировано, то и новое тело будет с дефектом. Это объясняет рождение людей с изъянами.

– Великолепно, – ляпнул Артур. – Ну то есть конечно… изъяны – это плохо, но какая стройная теория! Почему же человек вообще умирает?

– Ну, – немного задумалась Амалия и элегантно принялась за тирамису, – просто человек выполнил жизненную программу, и Вселенная его выключила, перевела в состояние «не-жизнь». Конечно, бывает, что люди так разрушают свой организм, что могут умереть еще до окончания программы. А вообще, вот ты спросил о раннем воплощении… Вспомнила, что Марк Модестович еще рассказывал… если эфирное и астральное тела распались, но ментальное тело не успело очистится от алгоритмов поведения, то родившийся человек будет их реализовывать и в новой жизни. Например, в прошлой жизни человек был монахом. В новой жизни он человек светский, но никак не может построить отношений с противоположным полом. И никакие убеждения, книги, советы друзей и психологов ему помочь не могут. А все потому, что алгоритмы поведения у нас на уровне подсознания, и сознанием их изменить нельзя.

– Да это же карма, – удивился Артур.

Амалия усиленно закивала.

– Да, мой мальчик. Это кармические деформации тонких тел. Для души лучше побыть в Лимбе подольше – он стирает всю негативную информацию… А насчет смерти… Все мы знаем случаи, когда человек долго к чему-либо стремится, наконец добивается желаемого и вскоре умирает. Его жизненная программа выполнена, мотивации больше нет. Поэтому человека «выключают». Есть, правда, и другая мотивация – ради развития собственной личности. Так жили монахи в монастырях. Человек будет жить до тех пор, пока у него хватит сил на постоянные изменения себя...

– Марк Модестович наверняка не любит Маркса… – сказал Артур.

– Откуда ты знаешь? – изумилась Амалия.

– Ну, здесь сознание не определяется бытием, как минимум. А как максимум, бытие – всего лишь отражение сознания.

– О да, Марк говорит, что эволюционировавшее сознание, приближаясь к уровню четвертой касты, начинает включаться в более высокочастотные эгрегоры Дерева Сефирот и перестает воспринимать социальное давление… Именно такие люди и начинают заниматься во всевозможных эзотерических школах!

Артур почувствовал, что беседу немедленно пора завершать.

– А вообще, Амалия… Марк Модестович порядочный мужчина? И он непременно заслуживает такой прекрасной пары, как вы! Я ведь правильно все понял?

Амалия потупилась и зарумянилась.

– Да как же ты, Артур… Ну прямо ты меня в шок поверг! Ну да, мы с Марком уже помолвлены… И уже подали заявление…

– Стремительно, – Артур чуть не присвистнул. – Надеюсь, он вас достоин.

– Он достоин, Артур, – величаво ответила Амалия, и виноград в ее ушах одобрительно блямкнул.

***

Несмотря на тщательно выдержанное поведение интеллектуального айсберга, Артур озаботился заказом ланча из буфета и собственноручным приготовлением кофе для Имса и даже умудрился незаметно подсунуть поднос под белой салфеткой фактически ему под нос.

А вернувшись с обеда, в качестве нежданного вознаграждения он получил возможность созерцать трогательную картину – спящего Имса.

Тот доверчиво откинул голову на спинку кресла, рот был слегка приоткрыт, в довершение пасторали Имс забавно посапывал. Видимо, горячая еда – на бессонницу и похмелье – совсем его разморила.

Только сирень пахла уж слишком сладко, на вкус Артура. Уж как-то так сладко, что вызывала смутные воспоминания, даже не воспоминания, а тени воспоминаний, и тени эти были мрачными, даже зловещими, словно тени акул на солнечной морской глади. Как-то вдруг разом сделалось нехорошо, задышалось тяжелее, будто бы какая-то странная весна – черная, безысходная – вплыла в кабинет вместе с этим запахом.

И тут, присмотревшись, Артур заметил, что сон Имса вовсе не безмятежен. Похоже, этот сон был тяжкой мукой, так исказилось лицо спящего, так тонко застонал он сквозь сжатые зубы.

Ему продолжается что-то сниться, подумал Артур, только он ничего мне не говорит.

Артур боялся этих моментов. Боялся, что сны каким-то образом отнимут у него Имса – хотя он не знал еще, как это может быть. Боялся, что Имс заблудится в них навсегда и вернется оттуда уже другим. Не-Имсом. Или Имсом, который не любит Артура. Или Имсом, который любит другого Артура – из будущего или из прошлого.

Надо было будить.

Однако сделать это оказалось непросто. Артур и тряс босса за плечи, и хлопал по спине, и громко звал по имени, но все без толку. Наконец отвесил Имсу пощечину – и, слава богу, подействовало. Имс часто заморгал, стал невпопад размахивать руками, а потом уставился в пустоту не бессмысленным, как обычно бывает от дурного дневного сна, а жутко тоскливым взглядом. И Артур не смог себя сдержать, схватил и прижал к себе и нелепо болтавшиеся руки, и саму голову, в которой только что произошло что-то, что Артур даже вообразить страшился.

– Имс! – зашептал он горячо, – Имс, тише, успокойся!

Имс начал вздрагивать, словно вспомнил, как дышать, – медленно приходил в себя, неловко щупал пылающие щеки.

Ему было страшно, Артур видел. И снова разозлился, но теперь по-другому, начал что-то кричать, сам не помнил потом что. Защищался так от чего-то, что проникало от Имса в него самого.

– Где ты был, Артур? Как ты мог меня оставить? – вдруг вырвалось у Имса.

И Артур враз застыл. Понял. Понял, что могло присниться Имсу.

Тут же стал звонить Мише, решил послать к чертям работу, она уже совершенно никакого значения не имела для обоих. В моментально подъехавшей машине – все-таки Михаил был чистое золото! – уложил Имса к себе на колени, гладил, старался освободить – от чего, и сам не знал толком.

Имс постепенно расслабился, улегся поудобнее, но на вопросы не отвечал, уклонялся, а потом вдруг вдумчиво пообещал разобраться со всей нечистой силой, которую они обнаружат от себя поблизости.

– Hу-ну, – сказал Артур, но его нечистая сила уже не слишком волновала.

Волновало его совсем другое, нечто более конкретное.

Поэтому дома Имса ждал крепкий чай с лимоном и допрос с пристрастием. Артур, когда хотел, вполне мог поиграть в плохого полицейского.

Имс отреагировал странно.

Поставил чашку, посмотрел пристально и спросил:

– Артур? А ты чего боишься-то? Мы, по-моему, так глубоко увязли, что уже совсем нечего бояться…

Артур засунул руки в карманы брюк и заходил по комнате. Имс всегда читал его безошибочно, но, черт побери, как сложно было все правильно объяснить!

– Я боюсь, что ты ко мне не вернешься, – наконец честно сказал он.

– Что? – Имс, кажется, искренне изумился. – Что значит «не вернусь? Боишься, что не проснусь? Что меня во сне инфаркт хватит?

– Да нет… – проговорил Артур. – Ты ведь не только сегодня видел что-то особенное, да? И все скрываешь от меня. Я не знаю… может быть, там происходит что-то такое… что заставит тебя передумать…

– Передумать? – Имс вздернул брови – он до сих пор ничего не понимал.

– Передумать насчет меня, – пояснил Артур. – Может быть, ты видишь что-то слишком мрачное… Знаешь, как это бывает… происходит некая ломка… переоценка ценностей… а потом отчуждение… будешь меня винить неосознанно… И все. Финита ля комедия.

– Заткнись сейчас же, Артур, – вдруг жестко потребовал Имс. – Или я тебе врежу, гарантирую. Блядь, как я могу передумать, если все это… вся это карусель со временем… она меня как раз заставила понять, что я без тебя… лишь половина, понимаешь?

– Ты половина… – криво усмехнулся Артур. – Это уже очень много. А я никто. Ничто и низачем. Вот однажды у тебя взгляд изменится, и все сразу станет понятно. И что мне делать тогда?

Имс смотрел на него во все глаза.

– Арти? Да ты что? Иди сюда, я расскажу. Господи, да я сегодня во сне чуть не рехнулся, потому что ты… ты…

– Что я? – тихо спросил Артур.

Имс глотнул побольше воздуха.

– Ты умер там без меня, в этом чертовом концлагере!!! – наконец зло выпалил он. – А я ждал тебя целых семь лет! И все надеялся… ни письма не было, ничего… даже слухов не было… и я знал, что надеяться нельзя, а все равно надеялся! До последнего… Даже когда вырвался все же в Берлин… даже когда приехал на развалины Бухенвальда…И ты! Меня! Не дождался!

– Это действительно был Бухенвальд…– сказал Артур. – Не дождался… Да. А как ты меня отпустил? Неужели не мог предвидеть развязку, с твоими связями и твоей работой?

Имс выдохнул, потер лоб и потянулся за сигаретой.

– Ты понимаешь, как это выглядит со стороны? Мы выясняем наши отношения, которые были в сороковых годах! До сих пор не можем друг другу простить, что расстались! А ты говоришь – я могу передумать! Да как тебе в голову-то пришло такое ляпнуть?

Артур вздохнул.

– Имс, расскажи мне все, что видел. А я тебе ответный подарок сделаю. Не поверишь, мне тут наша малахитовая дива подкинула полезной информации. Источник, конечно, никакого доверия не заслуживает… но некоторые вещи неожиданно в точку!

– Амалия, что ли? – заинтересовался Имс. – То-то ты на обед так долго ходил…

– А ты заметил? – усмехнулся Артур. – Амалия, да. А ты знаешь, что она помолвлена с главой эзотерической школы и великим гуру, неким Марком Модестовичем?

– Мне почему-то представился цыганский барон с золотыми зубами и смоляными кудрями до плеч…Хотя Марк Модестович…

– По имени определенно еврей, – улыбнулся Артур. – Подозреваю, на эти курсы ходят в основном женщины… Он сулит, что с ним они достигнут высшей степени просветления и рассказывает про высокочастотные эгрегоры дерева Сефирот.

– Мать моя… Надо спасать Амалию, как думаешь? И что такое дерево Сефирот? А вот что такое высокочастотные эгрегоры, я себе могу представить.

– А виноград в ушах у Амалии ты видел? Если бы мы были мошенниками…

– Ах, если бы мы были мошенниками… – мечтательно осклабился Имс. – Думаешь, это он подарил?

– Не дождетесь. Думаю, Амалия сможет за себя постоять, а что такое дерево сефирот, я так и не узнал. Зато узнал кое-что другое, но сначала я жду честного и полного рассказа от тебя, Имс.

И Артур удобно устроился в кресле.

– Я расскажу, хорошо, – покорно сказал Имс. – И, Арти, до меня дошло: твой Марк Модестович…

– Он не мой.

– Твой Марк Модестович банальный каббалист. Дерево сефирот – это древо жизни в учении каббалы. Но я тебя умоляю, давай хоть туда лезть не будем!

– Дело не в каббале вовсе, Имс! И я тебя внимательно слушаю.

Имс шумно вздохнул, затушил окурок и зажег новую сигарету.

– Ну что же, дорогуша… Я ведь умею живописать подробности. Ты сам этого хотел.

***

Но если Имс таким образом решил отпугнуть Артура, то он крупно ошибся. Артур впитывал каждое слово, каждую эмоцию, следил за выражениями, мелькающими на лице Имса, за малейшими его жестами, – перед ним словно бы мазок за мазком восстанавливались картина жизни, которую у него когда-то кто-то резко и не спрашивая отнял. Временами он испытывал острейшее чувство дежавю, временами – ему просто невыносимо хотелось вернуться туда, в осенний довоенный Нью-Йорк, и все исправить – никуда не уезжать, остаться с Имсом навсегда, забыть обо всех, кроме него.

Когда Имс закончил, в воздухе можно было топор вешать – дым плавал слоистыми сизыми облаками.

– Ну а что ты мне хотел поведать, Арти?

– Амалия нарисовала мне определенную картину мира, – произнес Артур. – Души какое-то время находятся в лимбе, очищаются от только что завершенной жизни, ждут, как шахматы, когда их снова поставят на доску для игры. Ждут обычно довольно долго. Но есть души, которых что-то сильно тянет обратно, и они выходят на доску сразу же после смерти.

– Моментальная реинкарнация?

– Типа того, – кивнул Артур. – И тогда они сохраняют все жизненные программы прошлой жизни, даже некоторые привычки.

– Все эти фильмы о том, как бедная девочка из Зимбабве начала вдруг изъясняться на чистейшем японском, и прочие вещи?..

– Ну, и девочка тоже…

– Да я понял тебя, Артур. Я уже давно понял. Вот только мне интересно, может ли человек умереть по собственной воле – и перевоплотиться тоже?

– Перевоплотиться, я думаю, нет, мы же не боги. Это происходит спонтанно. Но вот «выключить» себя – думаю, вполне. Если в определенных обстоятельствах жизненную программу выполнить уже нельзя…

– А ее выполнить определенно было нельзя…

– Да.

– А Тесла занимался экспериментами с сознанием и подсознанием… Да и Ананэрбе тоже.

– Методики йогов? Может быть, и так. Только я думаю… Я думаю, достаточно было сильного желания. А может, я блуждал по снам, спускался все глубже… и однажды все же добрался до внутреннего лимба. Инициировал, строил сны, где мы были вдвоем. И однажды решил уйти так далеко, чтобы не вернуться. И это мне удалось.

– Без всякого стимулятора… Без прибора…

– Я думаю, я был в таком состоянии, что они мне были не нужны.

– У нас у обоих получилось, – вдруг сказал Имс.

– Что?!

– Да нет, ничего… Я о том, что мы оба здесь. Но вот кто-то с потрясающим упорством подкидывает нам еще карты… и так их мастерски путает… и я не намерен просто так это терпеть!

– Что же ты сделаешь? – улыбнулся Артур. – Будешь трясти за шкирку Мерлина, пока тот не превратится в парня с ошейником на шее? Не думаю, что у тебя получится!

– А мы посмотрим! – сказал Имс и поднялся с дивана.

***

Артур с интересом проследил, как Имс прошелся по комнатам, заглядывая во все углы, – вид у него был насупленный и угрожающий.

– Где эта тварь? А? Недавно же видел?

– Мерлина? – Артур начал веселиться. – Ты что, серьезно собираешься вытрясти из него правду? Не будь ребенком, Имс! Ты мне напоминаешь о тех сценах у Булгакова, когда особо продуманные элементы связывали котам передние лапы и пинками заставляли их идти на задних… Это же тонкая материя, Имс!

– А твой пистолет, а? Как он появился? Тоже тонкая ведь материя! Ага, Мерлин! Вот ты где, зверюга!

Следом послышался пронзительный кошачий вопль, и что-то немедленно обвалилось, причем, судя по другим воплям, прямехонько Имсу на голову.

– Вот ты сволочь неблагодарная! – заорал Имс. – А ну слезай!

Давясь от смеха, Артур устремился к месту действия – такого спектакля он пропустить, разумеется, не мог.

– Эта облезлая обезьяна – на карнизе, – нервно сообщил ему Имс, потирая макушку.

Впрочем, Артур уже и так видел «обезьяну» – кот под потолком возмущенно шипел и злобно прижимал уши, когда Имс делал попытку пошевелиться.

– Мерлин, – задушевно обратился к нему Артур. – Твой хозяин сошел с ума, не бери в голову. А ведь ты был так вежлив там, у Пола. Как он поживает, кстати?

Кот издал очередной сиренообразный вопль и метко скакнул на старинный шифоньер, преодолев в прыжке половину огромной комнаты.

Артуру стало вдруг не до смеха – зверь внезапно показался ему в несколько раз больше обычного кота, размером с некрупную рысь. Да и скалился он совсем не по-доброму, шерсть встала дыбом, глаза горели.

– Имс, оставь его… Не надо его злить, слышишь?!

Но Имс уже ринулся к шифоньеру с пылом истинного охотника.

И охнул, уворачиваясь от некого тяжелого предмета, неожиданно полетевшего сверху.

Артур моргнул – на шифоньере никогда ничего не стояло, Мерлин прыгнул на совершенно пустую поверхность, где лежала только пыль. И уж слишком прицельно прилетел… матерь божья, что это? Примус?!

– Имс, это примус? Откуда у тебя примус?

– Нет у меня никакого примуса, – отмахнулся Имс, которого чудом этим примусом не зашибло. – Примус у Эльвиры был…

– Но как?.. – Артур не договорил, потому что вынужден был пригнуться – теперь со шкафа пульнули увесистой колодой игральных карт, которые, угодив в живот охнувшему Имсу, разлетелись по комнате живописным веером.

Рубашки у карт были странные – с черно-белой фотографией какой-то женщины… Артур поднял одну и пригляделся – да, точно, Эдит Пиаф. А вот джокер оказался еще интереснее – на плотной желтоватой бумаге красовался изогнувшийся черный кот с издевательски оскаленной красной пастью и в шипастом ошейнике.

Но Артур совершенно зря отвлекся от поля битвы – кот от защиты быстро перешел к атаке, и теперь предметы летели в сторону Имса, как из пулемета, причем из разных углов комнаты – кот метался от шкафов к карнизу, с карниза прыгал на люстру, с люстры – снова на шкафы, а откуда брался град разнообразных вещей – вообще было непонятно, квартира эта была изучена Артуром вдоль и поперек, и ничего из того, что неслось сейчас в Имса, он не узнавал.

Здесь были рыжие и черно-белые ретро-открытки из разных мест и такие же старые фотографии, пустая бутылка из-под виски с британской этикеткой, виниловые пластинки, в дополнение к которым с угла одного из шкафов с глухим грохотом обрушился граммофон; из-за карниза упала и разлетелась листопадом пачка долларов, потом оттуда же посыпались игральные фишки, дальше вообще пошла чертовщина – откуда-то молнией прилетело почерневшее деревянное распятие, явно католическое и очень старое, в паре с ним – такие же старые четки, потом в ход пошел артуровский глок, с того памятного вечера преспокойно лежавший в тумбочке в другой комнате, а затем Имсу метнулась в лицо и накрыла его с головой какая-то синяя тряпка… Люстра брызнула осколками, потом послышался звон разбитого окна, и Мерлин черной молнией вынесся на балкон, испуская злой высокий вой.

Имс опустился на пол и стянул с лица тряпку.

Бедная люстра над его головой продолжала раскачиваться по широкой амплитуде, делая почти полный круг. Комната выглядела так, словно в ней только что взорвалась лавка старьевщика.

– Знаешь, – сказал Имс, и невозможно было понять его интонацию. – А ведь я уже видел эту вещь.

Он держал в руках синюю ткань и пристально ее рассматривал. Ткань, как оказалось, имела вполне четкую форму и практическое назначение.

– Это же пиджак Пола, – почти безжизненно резюмировал Имс.

Артур внезапно почувствовал, как к горлу подкатывает истерический хохот. Он наклонился и поднял с пола незамеченный раньше среди пестрой груды маленький блестящий предмет.

– А это – ошейник Мерлина. Тот самый ошейник, Имс.

Имс посмотрел на пиджак и ошейник и бессильно откинулся на сиденье сзади стоявшего кресла.

– Вот же мерзавец, – сказал он.

Искать Мерлина дальше Имс не пошел – видать, ему хватило эмоций.

– Он у Эльвиры, наверное, – выдвинул догадку Артур. Он был почти уверен в этом.

Имс махнул рукой и прошел на кухню. Достал из бара виски, разлил по стаканам, молча пододвинул Артуру.

– Тебе уже ничего не удивляет, как я посмотрю, Арти?

– Имс, ну это же ты был уверен, что тебе удастся добиться правды! Ну вот, добился… А если бы ты схватил Мерлина… и обнаружил, что душишь голубоглазого брюнета? Я не думаю, что тебе хочется выяснять отношения с Бессуном, он мне вовсе не показался кротким парнем!

Имс нервозно содрогнулся, очевидно, представив Пола в ярости.

– Так к Эльвире не пойдешь?

– Что-то не хочется, – промямлил Имс. – Что ты там говорил про отражение в зеркале? Надо сначала запастись святой водой.

– Может, все же одну ночь нам удастся поспать нормальным, здоровым сном, чтобы завтра все хорошенько обдумать? – спросил Артур, хотя даже скорее не Имса, а кого-то неведомого, у кого были на все свои планы.

– Да, может, удастся? – в тон ему спросил Имс.

Впервые за долгое время, ложась рядом, они даже не подумали о сексе. Они действительно надеялись, что их хотя бы на этот раз до утра окутает блаженная темнота без образов и видений.

Однако Имс, видимо, сильно всполошил какие-то силы, потому что приснилось Артуру нечто совершенно невообразимое.

***

Его Высокопреосвященство кардинал Эрнесто Мария Клаудио да Серда, граф де Перельядо, архиепископ севильский в эту едва начавшуюся, благоухающую, словно пропитанную ароматами ночь сидел в своем кабинете как на иголках. Он уже, наверное, раз десять, поменял местами тяжелую бронзовую чернильницу и кожаный бювар с затейливым узором, переложил с места на место бумаги, попытался читать поданные на его имя прошения (из этого ничего не вышло, так как смысл просьб странным образом ускользал от него), перебрал и переворошил рассортированные секретарем письма и, в конце концов, чтобы успокоиться, взял в руки молитвенник.

Молитвенник так и остался лежать нераскрытым в кардинальских пальцах, а сам кардинал невидящим взглядом уставился в кипы буйно цветущей сирени за окном. Ветер играл с тяжелыми, налитыми гроздьями черно-фиолетовых в прозрачной севильской ночи соцветий, и в шевеленьях этих мерещилось кардиналу что-то неприличное, почти порочное.

Вот уже третий день кардинал, изнывая от беспокойства, ждал папского легата, который должен был прибыть с минуты на минуту. Дело было важнейшее, секретнейшее, и последствия его Его Высокопреосвященство предсказать не брался. К тому же и личность посланца беспокоила кардинала изрядно, хотя он ни за что, под страхом даже пытки не признался бы в этом никому.

Кардинал да Серда, сорокалетний, высокий, властный, потомственный аристократ из благороднейшей андалусийской семьи, боялся так, что едва сдерживал нервную дрожь.

Мысли его постоянно сбивались на то, что было заперто сейчас в подвалах его резиденции, хотя кардинал пытался отвлечься чтением богословских книг, молитвами, прогулкой, а днем – необходимыми делами, требовавшими его участия.

Но не получалось, ничего не получалось. Раз за разом он ловил себя на том, что подавить желание спуститься в подземную келью, которую сейчас охраняли монахи, сменяясь каждые три часа, становится все труднее и труднее. Болезненное любопытство безжалостно дергало натянутые кардинальские нервы, как уличный музыкант струны своей гитары.

Толстая дубовая дверь неслышно приотворилась, и на пороге показался брат Сильвио, личный секретарь архиепископа.

– Что? – спросил кардинал.

– Он прибыл, монсеньор, – прошелестел секретарь, сутулясь.

Кардинал сделал знак закрыть дверь поплотнее. Брат Сильвио понятливо скользнул ближе, наклонился над откинувшемся в кресле кардиналом и зашептал в ухо почти бесплотно, обдав кардинала запахом вспотевшего, несвежего тела:

– Представился как отец Паоло Фаготтиста. Все печати подлинные, бумаги в полном порядке…

Кардинал раздраженно махнул рукой и отодвинулся. Тяжелый дух сирени смешался с источаемым секретарем амбре, чуть не вызвав у кардинала приступ тошноты.

***

Кто бы сомневался в бумагах! Нет, кардинала терзало совсем другое – личный легат папы Юлия III, полномочный представитель префекта Верховной и Священной Конгрегации Римской и Вселенской Инквизиции, был ко всему прочему, по слухам, членом самого молодого, самого загадочного, самого опасного и беспощадного ордена – Общества Иисуса и, по совместительству, учеником и личным другом Игнатия Лойолы.

Орден иезуитов был утвержден Папой Римским всего лишь двенадцать лет тому назад, но кардинала да Серду, как и многих других, ужасало, какое чудовищное и необъяснимое влияние начинали приобретать братья-иезуиты внутри Римской Католической церкви и у светских властей.

И вот сейчас ему предстояло встретиться с одним из них лицом к лицу.

– Зови, – приказал кардинал секретарю и поднялся навстречу гостю.

Брат Сильвио метнулся прочь, и тут же снова появился, почтительно согнувшись в поклоне и придерживая дверь.

На пороге возник папский посланец. Первые секунды кардинал пораженно разглядывал его: собрав все правды и неправды о иезуитах, поучаствовав в нескольких полных намеков и недомолвок беседах, он подспудно ждал, что посетитель его будет непременно светского облика, ничуть не похожий на человека, имеющего отношение к церкви. Общеизвестно было, что иезуиты предпочитали не афишировать себя, и даже Папа позволил им бывать на людях в том виде, в котором они считали нужным появиться.

Словом, кардинал да Серда, учитывая обстоятельства, послужившие причиной этой встречи, ожидал увидеть воина, рыцаря.

Сейчас же перед ним оказалась фигура, в иной ситуации вовсе не вызвавшая бы у кардинала ни капли интереса. В кабинет ступил высокий, заметно худой монах в простой черной грубой рясе, подвязанной обычной веревкой. Капюшон был низко опущен, не давая рассмотреть лица.

– Отец Фаготтиста, – приветствовал его кардинал, спохватившись и не зная, стоит ли протягивать для поцелуя руку с перстнем.

– Монсеньер, – глухо сказал монах, этим и ограничив свое приветствие старшего по сану. – Его Святейшество поручил мне выразить вам его благодарность за вашу непримиримую борьбу с врагами Святого Престола и сим передает вам свое благословение…

– Вся моя жизнь направлена на процветание Святой Церкви, и нет мне награды лучше, чем мое служение, – ответил кардинал, склонив голову.

Отец Фаготтиста кивнул.

– Не желаете ли вина? – предложил кардинал папскому легату, не столько желая проявить гостеприимство, сколько – рассмотреть, кто же скрывается под капюшоном.

Простой вид посланца вдруг неожиданно успокоил кардинала, вернув ему уверенность в себе.

– Я предпочел бы приступить к делу, – ответил легат. – Не стоит медлить.

Тогда кардинал кивнул и жестом предложил гостю следовать за ним. Действительно, чем скорее он избавится от проблемы, а вместе с ней и от неприятного гостя, тем будет лучше.

***

Кардинал вел легата по знакомым наизусть коридорам своей резиденции, и тут снова к нему подкрался липкий страх. Кардиналу внезапно показалось, что в ночной тиши он слышит призрачный шепот, что портреты, которыми были увешаны стены, следят за их маленькой процессией и, проводив их глазами, перемигиваются и гримасничают у них за спиной.

Кроме того, в этот же момент до кардинала дошло, что отчетливо он слышит только шарканье ног брата Сильвио, а вот легат, шествовавший прямо за его спиной, идет так тихо, что кардинал не мог разобрать ни звука. Странное дело было и с запахами – до кардинала все так же доносился неприятный душок секретаря, а легат словно и не провел три дня в дороге. Кардинал почувствовал, как все волоски на его теле встают дыбом. Он совсем уж было решил повернуться, хотя бы для того только, чтобы справиться с собой, доказать себе, что не трусит, но что-то внутри него вдруг сжалось от такого невыразимого ужаса, что кардинал махнул рукой на свою гордость, мечтая лишь поскорее добраться до места и избавиться от всего этого, забыть как страшный сон и эти последние, ненормально жаркие дни, и тягостный визит.

Они миновали переход, связывающий резиденцию архиепископа с собором, и по узкой винтовой лестнице стали спускаться в подземелье. Под подошвами сандалий гадко скрипел песок. Еще в начале спуска кардинал взял в руку один из приготовленных факелов, а брат Сильвио – другой, и от мятущихся теней фигура папского легата, закутанного в свою черную рясу, казалась размытым сгустком колеблющейся тьмы.