Текст книги "Лестница Пенроуза (СИ)"

Автор книги: maryana_yadova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Тесла улыбнулся и развел руками, будто пытаясь собрать в охапку воздух.

– Из эфира! – все так же улыбаясь, ответил он.

Имс тем временем ловко скользнул за руль и вдруг оглянулся на Артура, посмотрел прицельно и насмешливо. Улыбка быстро превращалась в ухмылку.

– Покатаемся, коллега?

Артур чувствовал себя странно – он ведь вовсе никаких эмоций не должен был испытывать к этому человеку, а уже – испытывал. И это был такой большой и непонятный клубок ощущений, что разматывать его казалось страшно. Единственное, что Артур знал точно, так это то, что по спине полз легкий озноб, а руки, обнаженные до локтя, покрылись мурашками. И что-то горячее плескалось в щеки и в шею.

Молча и всем видом демонстрируя независимость, он сел с Имсом рядом, тот легчайшим движением крутанул руль, и вот они уже не торопясь ехали по улицам Нью-Йорка.

– Давно работаешь с Теслой?

– Недавно, – нехотя сказал Артур.

– Я тебе не нравлюсь, что ли? Нам вместе работать, и тема… кхм… все эти эксперименты весьма сближают, я должен сказать. Так что… лучше бы тебе пересмотреть свое отношение…

– Я тебя в первый раз вижу, ничего о тебе не знаю, как ты можешь мне нравиться или не нравиться? – пожал плечами Артур, на секунду взглянув прямо в серые глаза.

– О-о, – весело сказал Имс. – Интеллигент, да? Еврей? Утонченный, рафинированный мальчик, единственное дитя какой-нибудь профессуры, да?

Артур закатил глаза. Он должен был разозлиться, но злиться не получалось. От парня исходила неведомая Артуру энергетика, и находиться с ним было… ну да, приятно. И британский акцент Имса звучал забавно, как-то волнующе, хотелось слушать и слушать, как некоторых гипнотизеров.

«А он совсем непрост», – подумалось Артуру.

– Хочешь, поедем быстрее? Зря, что ли, профессор ставил вечный двигатель?

– А ты в это веришь? – спросил Артур.

Теперь Имс пожал плечами.

– Во многое, что делает Тесла, трудно поверить. Вот когда эта машинка будет ездить лет десять-пятнадцать без подзарядки, тогда и поговорим.

– Кто знает, что будет через пятнадцать лет, – сказал Артур.

– Мы изменим мир, – засмеялся Имс. – Может быть, полетим на Марс… Слышал о сигналах с радиомачт в Валдоpф-Астоpии?

– О, только не Марс, – улыбнулся Артур. – Мне и тут хорошо. А может, он просто сумасшедший.

– Или водится с нечистой силой, да, Арти? – подмигнул ему Имс. – Ведь так все думают… И коробочку эту у нас под капотом тоже считают дьявольской штучкой…

– А ты веришь в его открытия, я вижу?

– Я верю, – серьезно сказал Имс. – Только сейчас, кроме нас, мало кто их признает. И марсиане, и искусственный разум, и фотография мыслей, и аура предметов… Потом это все будут открывать заново. Он просто опередил свое время.

– И машина времени? И Тунгусская катастрофа, да, Имс? – веселясь неизвестно чему и с наслаждением перекатывая на языке странное имя, спрашивал Артур.

– Башня Ворденклифф через ионосферу вполне могла передать огромную энергию в другую часть света, а метеорита ведь так и не нашли, – кивнул Имс. – А машина времени … Да, Арти, и машина времени тоже.

– Почему ты меня так называешь?

– Хочется, – ответил Имс и резко прибавил скорость.

***

Как бледную киноленту, Артур созерцал дни, когда они работали вместе с Имсом в лаборатории над темой снов, – Тесла видел в Имсе перспективного молодого ученого, всячески расхваливал его перед Артуром, но Артуру не надо было никаких дифирамбов, он понял, что увяз в обаянии своего нечаянного напарника, как птичка в жидком асфальте, еще тогда, в их первую поездку в лимузине, когда они вынеслись за город в прозрачных лиловых сумерках с показаниями спидометра под 150 километров в час: свежий ветер облизывал Артуру лицо, и он часто дышал, слушая смех и болтовню Имса.

В опытах пока мало что получалось, они видели одни и те же сны, если задавали общие ориентиры, картинка сходилась почти во всем, но главная-то задача была другой – изобрести аппарат, синхронизирующий сигналы мозга, так, чтобы два человека оказывались в одном и том же пространстве сна и могли осознанно действовать в нем. Осознавать уже получалось, даже управлять сонной реальностью в какой-то мере получалось, а вот встретиться во снах они никак пока не могли. Они настраивали прибор сначала на сны Имса, потом на сны Артура, но ничего не выходило. Многие замыслы и схемы Теслы, набросанные быстро, словно бы впопыхах, рассеянно, вперемешку с другими темами (а их были десятки, сотни – гениальных чертежей, описаний, результатов опытов, гипотез, Артуру становилось не по себе, когда он видел все эти груды бумаг) были им не до конца понятны, что-то вообще казалось фантастикой, но они пытались – додумать, понять, воплотить…

В тот вечер Артур вспылил, не смог сдержать раздражение, все показалось ему бесплодным, надуманным, напрасной тратой времени. Он понял, что в самую свою золотую пору, в расцвете юности, когда закладывалась его карьера, он связался с совершеннейшим безумцем, что тот бредит – потому что давно и безнадежно болен, одинок и изначально поврежден в уме.

И еще понял, что тратит драгоценное время в компании парня, который, похоже, тоже немножко сумасшедший, да еще и самовлюблен до ужаса, и что вообще эти отношения никак не полезны для Артура – ведь он хотел жениться, завести детей, желал большую дружную семью, с подарками на рождество и общими ужинами. Он чувствовал, что свернул вовсе не туда, и на то, чтобы вывернуть обратно, восстановить правильный баланс, понадобится не один месяц, а может быть, и не один год, и ощущал горечь, ощущал себя чужим здесь, и все было неправильно, абсолютно все.

Имс же напевал что-то по-французски, возясь с чертежами, и все меланхолические рефлексии обходили его стороной.

– Слышал несколько лет назад в Париже в кабаре одну девушку, – пояснил он Артуру, словно тот нуждался в пояснениях. – Сама как серый воробушек, никому не известная девчонка, но голос… Я сидел и давил в себе слезы, как какая-нибудь институтка, веришь? А ты что любишь, Арти?

– Это Эдит Пиаф, Имс, – сказал Артур. – И вообще, оставь меня в покое.

***

Артур никогда раньше не напивался. Да вообще, он почти не пил раньше виски, разве что совсем на донышке. Иногда в свои двадцать пять он сам себе казался стариком, так размеренно жил: все по режиму, все по правилам. Так противно. Но жалость к себе все же была еще противнее.

Когда его нашел Имс, благо бар находился наискосок от лаборатории, Артур уже едва мог передвигаться самостоятельно. И тут, конечно, Имс со своим красным кабриолетом – они его испытывали уже месяц, даже газеты начали терять интерес к эксперименту, а он действительно все ездил и ездил – на энергии этой таинственной дьявольской коробочки. Так вот, Имс – он тащил Артура в автомобиль, а потом в его квартиру по лестнице на плече, как добычу, а Артур не хотел быть добычей, нет. Он пытался отбиваться и даже укусить Имса, хлопал ладонями по его плечам и комкал тонкую клетчатую рубашку на его спине.

Имс выудил из кармана у Артура ключ, открыл дверь, внес свою ношу внутрь и поставил к стене. Артур опирался лопатками на стену и дышал открытым ртом, прикрыв глаза.

Имс пинком закрыл дверь с внутренней стороны.

– Имс… я думаю… тебе надо уйти… – пробормотал Артур. – Спасибо… ты и так уже помог…

– А я не думаю, что мне надо уйти, – глухо сказал Имс. – Я думаю совсем наоборот.

Он дернул на Артуре ремень и сразу запустил руки под брюки и белье, жадно оглаживая и тиская ягодицы. Артур дернулся – и застонал, и вцепился в имсовы плечи.

– Я ждал этого момента с тех пор, как тебя увидел в первый раз, – сказал Имс. – Я уже тогда знал, что это произойдет…

– Ты всегда все знаешь наперед, – скривился Артур, но тут же снова застонал, когда Имс стал мелко кусать его за шею.

Уже на кровати, раздевая Артура, рывками сдирая с него жилетку, рубашку, брюки, трусы, кидая все это по углам, Имс спросил, сам задыхаясь:

– У тебя ведь уже все было с мужчинами, да, Артур? Когда же ты успел? Где?

– Однажды, – прошептал Артур. – Только однажды, и недолго... Я был в Лондоне в служебной поездке… Я не… не такой.

– Как же он тебя зацепил, Арти, такого правильного?

– Он был… похож на тебя, – выдавил Артур.

– Поэтому ты так смотрел на меня, да? Поэтому? Видел во мне его? Пунктик на британцев теперь, да?

– Нет, – уже прохрипел Артур, потому что Имс вдруг с неожиданной злостью взял его за горло. – Он был совсем не такой… красивый…

Имс взглянул внимательно ему в лицо, хмыкнул, отпустил и шлепнул по заднице.

– Теперь будешь весь мой, – заявил он.

И Артур даже не смог ничего возразить. Ему было непривычно сладко с Имсом, никогда ни с кем так сладко не было, он щупал его мускулы, пытался ответить на поцелуи, облизывал его полные губы, упиваясь моментом. А потом совершенно бесстыдно извивался и приподнимался на лопатках от удовольствия, когда Имс, наконец, начал в нем двигаться, прижав его к кровати своим тяжелым телом. И, кажется, не только стонал и кричал, но и умолял, и требовал еще и еще, хотя они оба уже взмокли, как лошади после бешеного забега, но Артуру все было мало – он хотел, чтобы это никогда не кончалось.

В голове у него рассыпались искрами красные и золотые фейерверки, и такие же фейерверки взрывались в каждой клетке его истерзанного, утомленного Имсом тела. Имс делал с ним такие вещи, о которых Артур знал только понаслышке, да и то не был уверен, что это правда – ему казалось, даже не все женщины легкого поведения на такое соглашаются… Но ни у одной женщины он еще не встречал такого рта, как у Имса, и не одна женщина не смогла бы вытворять такое с его членом, такое, от чего Артур орал, как резаный, так ему было стыдно и хорошо.

Вообще, еще никто – ни доступные девушки, ни тем более тот мужчина-англичанин – не целовал абсолютно все его тело, не гладил и не щупал везде, как Имс, так, что ничего тайного не оставалось. Артур чувствовал себя чьей-то собственностью впервые в жизни. Это было упоительно. И жутковато. С ним случилось то, чего он больше всего на свете боялся и о чем больше всего тайно мечтал – он потерял контроль. Не только над ситуацией, но и над собой. Потому что тот парень, который сейчас со стонами публичной девки терся о другого парня, глумливого, похабного и, как оказалось, татуированного, как матрос (тоже мне, молодой ученый!) – не был Артуром, которого все знали. Не был даже тем Артуром, которого он сам знал.

Но ему было плевать, потому что он кончил четвертый раз за ночь, уткнувшись лицом в подушку и пуская на нее слюни и слезы, – от далеко не нежных движений, от грубоватых рук, которые оставляли на нем синяки, грязный от пота и спермы, задыхаясь от восторга, от стыда, от свободы, от яростной жажды тела другого человека…

***

Проснувшись, он обнаружил, что обнимает Имса. Тот не спал и внимательно смотрел на него. Глаза у него были сейчас не серые, а зеленые, нечитаемые.

Артур все вспомнил, и на него моментом обрушилась дурнота. Нельзя, этого было делать нельзя... Он не мог бы объяснить, почему, но чувствовал страшный запрет. И дело было не в том, что Имс был парень или коллега. Дело было в том, что Имс был Имс. Его нельзя было пускать в свою жизнь, это могло закончиться плохо, очень плохо, Артур предвидел.

– Артур, только не начинай… – словно прочитал его мысли Имс и тяжело вздохнул.

Артур молча убрал его руки и встал с постели, открыл шкаф, вынул полотенце и халат.

– Я пойду приму ванну, – спокойно сказал он, стараясь не смотреть на растерзанную постель и особенно – на Имса. – А тебе пора уходить. Я… я завтра сообщу профессору, что прекращаю работу.

– Артур, ну что за детство!

– Имс.

И Имс замолчал.

Артур открыл воду, сел на край ванны и стал слушать, как Имс одевается. Квартира была маленькой, каждый звук раздавался в ней отчетливо.

Хлопнула входная дверь, и Артура, словно магнитом, притянуло к окну. Он стоял и смотрел, как Имс выбежал из двери, быстро спустился по ступеням крыльца, открыл дверцу лимузина – смотрел и не мог оторваться, что-то рвалось в нем, и было так больно, что Артур не мог вдохнуть. Что-то острое бритвенным лезвием встало поперек горла, и никак нельзя было глотнуть воздуха. И нельзя было отойти от окна, ни за что.

Имс вдруг поднял глаза – и увидел его. Шарахаться было поздно. Имс увидел все: как Артур смотрит, и как бессильно опирается спиной на стену сбоку окна, и как судорожно зажимает в руках занавеску.

Дверь распахнулась через минуту, Артур даже и не подумал ее закрыть, и Имс влетел в комнату, как разъяренный вепрь, притиснул Артура к стенке, сжал шею обеими руками.

– Такие зануды и моралисты, как ты, вечно все портят, но я тебе не дам испортить ничего, слышишь, Арти? Не дам, ты меня понял? Я чуть не сглупил только что, потому что поверил, что тебе это не нужно! А тебе – нужно, Артур, так же, как и мне, поэтому больше этот номер не пройдет, дошло?

Артур кивнул и закрыл глаза. Он дрожал крупной дрожью, и колени у него подгибались, он тихо оседал в руках Имса.

– А вот теперь иди в ванну и потом приходи в постель, – ухмыльнулся Имс, отпуская его. – Мне надо выпить кофе и покурить, ты меня довел капитально.

Когда Артур вернулся из ванной, Имс действительно лежал в кровати, читал книгу и курил. На столике рядом стояла выпитая чашка кофе. И дымилась еще одна – для Артура. Имс уже вполне освоился. Моментальная адаптация.

– Ложись, – кивнул он на место рядом с собой.

Артур лег на краешек кровати, лежал и боялся повернуться. Его до сих пор била дрожь.

– Артур, – мягко проговорил Имс и положил ему руку на плечо.

– Не трогай меня, – сказал Артур. – Не трогай.

– Сам ведь придешь ко мне через пять минут, – сказал Имс. – Я знаю. Я все про нас знаю с самого начала.

И Артур, конечно, пришел.

Глава 18

Артур

– В следующий раз свожу тебя в Кармартен, на родину Мерлина. Настоящего Мерлина, я имею в виду, – пообещал Имс, когда поезд нес их обратно из Кембриджа в Лондон. – А сейчас, к сожалению…

И Имс скривил пухлые губы, вспомнив, видать, о своих служебных обязанностях.

С того момента, как в библиотеке Лидделл-Хауса были обнаружены столь диковинные находки, для Артура время полетело вперед, словно вспугнутая птица.

Он помнил все эпизодами, словно вспышками: вот они тем вечером все же выходят к гостям, и Имс смеется и остроумничает с соседями, и только Артур видит в этом некоторую искусственность, а так Имс держится божественно;

вот они едут на старинном лимузине по осенним, все сильнее желтеющим и грустнеющим полям, и Имс выжимает из довоенного авто вполне приличную скорость;

вот Имс быстро и резко трахает его, бесцеремонно нагнув над ванной и зажав рот ладонью, а сам громко рычит, пульсирует внутри, и его пот стекает по спине Артура, которому почему-то намертво в память врезаются фигурка оленя в нише маленького окна на ванной и ваза, стилизованная под греческую амфору;

вот снова в окнах экспресса мелькают каменные перевалы, редкие перелески, мосты через речки с антрацитово-черной водой, железнодорожные станции, а в вагоне едет самого разного сорта народец – студенты в ботинках-камелотах и с рюкзаками, неотрывно читающие что-то на своих ридерах, старик в зеленоватом пиджаке в клетку с заколкой на лацкане в виде ландыша и с белыми, как снег, волосами, две седенькие старушки с по-овечьи завитыми локонами…

В Лондоне они еще успели навестить дядю Роберта и прогуляться с ним в Тауэр, покормили воронов – баронет их всех знал по именам и прекрасно отличал друг от друга: его любимцем был самый толстый из всех, отливающий синевой Тор. Но все это Артур видел и запоминал как во сне: им владели совсем другие мысли.

В Москве шли дожди – уже из Шереметьево была видна влажная серая кисейная завеса, нависшая над столицей. Дороги были раскисшими.

***

Артур будто возвращался в чужой город, к навязанным ролям. И он не мог определить: то ли предпочел бы остаться простым ассистентом, не знавшим никаких запредельных загадок и не видевшим снов, вытеснивших реальность, или же, наоборот, желал бы никогда не слышать о корпорации и своих должностных инструкциях.

Ему хотелось побыть одному, и, несмотря на недовольные взгляды Имса, Артур проводил его и поехал домой.

Собственная квартира встретила его тишиной, пустотой и спокойствием, хитрым и лживым, как улыбка мошенника.

Артур раздраженно сорвал с себя одежду и пошел в душ.

Похоже, от всех этих нервов он начал еще и заболевать – в горле словно поселилась терка, в носу противно свербело, лоб горел. Болел он крайне редко.

Он стоял в душе и думал об Имсе, он лежал в постели, смотрел в потолок и думал об Имсе, но когда Имс позвонил, он ощутил почти раздражение.

Имс, разумеется, почувствовал это тут же.

– Чего ты злишься? Артур?

Слышимость была прекрасная, и Артур слышал, будто в той же комнате находился, как Имс возится на кухне, открывает бутылку вина, наливает его в стакан, прикуривает сигарету, затягивается, выдыхает дым. Он, казалось, явственно чувствовал запах этих крепких сигарет, шампуня Имса и – самого Имса.

Блядь.

Он злился на Имса – за то, что тот не может оставить его в покое ни на час, он злился на себя еще сильнее – за то, что поехал домой, а не остался с ним рядом, на своем единственно правильном месте. И еще злился, что не может Имсу об этом сказать, уронить лицо.

– Я не злюсь, – сказал Артур.

И Имс, черт его дери, засмеялся.

– Дорогуша, мы съездили очень мило и более чем плодотворно. Еще немного – и мы во всем разберемся. А ты совсем зря уехал – я тут пью вино, очень неплохое, кстати...

– Я слышу, – сообщил Артур.

Он, серьезно, был готов уже плюнуть на все и кинуться к Имсу, несмотря на усталость.

– Ты ведь не найдешь разгадку без меня, зачем ты уехал? Из вредности?

– Просто хочу немного побыть один, это преступление?

Имс помолчал.

– Знаешь, мне все равно, что там крутится в твоей красивой голове. Знаю, что ты пытаешься понять… и разобраться, это понятно. Но не вздумай убегать от меня, слышишь, Артур?

– Ты знаешь, что я иногда почти ненавижу тебя, Имс?

Последовала довольно долгая пауза.

Имс должен был почти докурить, подумал Артур.

– И почему же? – тихо спросил Имс.

Артур представил, как у него закаменели при этом скулы, и что-то в животе тут же так жалко, так сладко сжалось.

– Ты всегда так во всем уверен… – сказал он. – Так уверен, что я сделаю все, что ты захочешь… Эти твои ухмылки… и как у меня слабеют иногда колени, когда ты подходишь ко мне… иногда я думаю, что ненавижу тебя за все это. И за то, что я сам хочу многого из этого… И за то, как ты это принимаешь. Я не знаю, смогу ли я так дальше. Не уверен, смогу ли я так... целиком... находиться в чьей-то власти… В чьей-то собственности, да.

– Испугался, Арти? – как-то глухо спросил Имс и затянулся снова. Не докурил все-таки. – Влюбился в первый раз в жизни, так ведь? В первый?

– Я не… – Артур сглотнул.

– Не в первый? Не влюбился?

– Вот за это я тебя и ненавижу, – вздохнул Артур.

Трубка помолчала и чуть-чуть посопела.

– Завтра собирай вещи и переезжай ко мне, – сделал неожиданное заключение Имс.

Артур чуть слюной не захлебнулся от неожиданности.

– Что?!

– Ты ко мне переезжаешь, darling. Ну в самом деле уже, Артур. Завтра сразу поедем к тебе, заберем твой багаж и уже окончательно – ко мне. У тебя же не так много вещей, я думаю? Но все твои очаровательные рубашки и пижонские костюмчики обязательно заберем... Особенно тот, голубой.

– Ты, вообще, уверен? – как-то растерялся Артур, внезапно позабыв о недавних метаниях.

Имс хмыкнул и снова булькнул бутылкой и стаканом.

– Никогда не бойся мечтать о большем, дорогуша, – убежденно сказал он.

***

В итоге вместо того чтобы лечь спать, Артур и в самом деле начал собирать вещи – судорожно, тщетно пытаясь успокоиться.

Действительно, вещей было немного – в основном одежда и обувь, все остальное к квартире прилагалось, она сдавалась с полной обстановкой. Ну так оно и к лучшему, меньше собираться.

Тот самый голубой костюм. Вот же хамство!

В самом финале в чемоданы отправились книги, учебники английского, несколько трактатов о снах, которые Артур успел распечатать из Сети и скопировать в библиотеках, и – женский черный лаковый ридикюль, какие были модны в 60-х, где Артур хранил семейные документы, письма и открытки времен молодости бабушки и родителей, их фотографии – ну и свои детские фото. Ридикюль тоже был бабушкин.

Давно не заглядывавший в это хранилище семейных ценностей, – и чтобы успокоиться, – Артур открыл ридикюль и начал перебирать содержимое.

Вот он сам на фото – третий класс, вредный толстый еврейчик в круглых очках. Вот мама в розовом платье с юбкой на кокетке и папа в клетчатой рубашке, молодцеватый, со смешными баками, неуловимо похожий на битлов. Вот бабушка сразу после войны – очень худая, угловатая девушка с русой косой и светлыми глазами, и глаза эти – в самой своей глубине навечно испуганные. Еще бы. После войны – значит после концлагеря.

И тут пальцы Артура сами побежали вдоль корешков документов и пухлых конвертов и нащупали то, что он и раньше видел, только в детстве, поэтому значения никогда не придавал: дневник своего деда, погибшего, как рассказывала бабушка, в концлагере. Там они и познакомились, там она и забеременела матерью Артура. Только вот, говорила бабушка маме, любил дед совсем другого человека, а к ней… ну, сочувствие испытывал, жалость, может быть, нежность – из той же жалости. Добрый был, говорила она, и красивый. Немецкий еврей. Ученый, хотя и молодой, физик, его в концлагерь прямо из секретной лаборатории пригнали, когда немцы обнаружили, что почти год он свои изыскания попросту саботировал. А с бабкой их сблизила симпатия к коммунизму, он красными идеями вдохновился, еще когда работал в Америке, тоже с каким-то великим физиком…

Артур ребенком слышал эти истории много раз, но сейчас вдруг они обрели совершенно другой, потрясающий, фантастический до дикости смысл.

Поэтому, когда он выдернул дневник из кипы бумаг, пальцы его мелко дрожали от напряжения.

Надо было проверить… надо было обязательно проверить одну догадку.

Вот она, эта мысль, которая не давала покоя, все ускользала хитрым хвостом за угол, растворялась в толчее других мыслей.

Дневник этот был написан в молескине итальянской фирмы Modo & Modo. И почерк, самое главное, почерк в нем был тем же самым.

Тем же, что и на единственном листке в молескине имсова деда.

Артуровым.

Артур сходил, налил себе виски, не смог начать читать так, на трезвую голову: буквы плясали перед глазами, выцветшие, но все равно четкие, ровные.

О да, это, несомненно, были заметки физика. И описания некоторых опытов присутствовали – краткие, тезисные, и быстро набросанные чертежи, и замечания скептического экспериментатора.

Но, кроме того, это были заметки безнадежно влюбленного человека.

«Он ведет себя так, как будто ему все позволено», – писал этот человек в 36-ом году.

«Это невыносимо, он хам!»

«Мне плохо без него, я не знаю, что со мной, но мне плохо без него… мне его не хватает. Я очень жду, когда он вернется, очень. Только бы он не узнал, что со мной», – писал он через полгода.

«Он узнал, и я не знаю, я счастлив или же наоборот», – это было написано еще через два месяца.

«Я не могу поверить, что будет война. Это все разрушит, я не могу поверить», – это 38-ой.

«Он не может поехать со мной. А я не могу остаться», – это 39-ый.

«Господи, пусть он останется жив, пусть только он останется жив! И пусть он никогда не узнает, что со мной. Или нет, пусть узнает, что меня забрали по вине человека, которого мы оба считали своим другом… Пусть когда-нибудь, если он найдет вдруг этот дневник, узнает, что это Нэш – Нэш, которого мы никогда не привечали, не замечали, Нэш, который никогда ничем не выдавался, встретил меня здесь в обличье офицера СС, когда я по собственной глупости попал в гестапо. И когда он сумел подняться до офицера, ведь действительно никогда ничем не блистал… И только я увидел его, понял, что мне уже не выбраться, что это конец. Это по его приказу я сейчас распределен в лабораторию того ведомства, о котором мы не раз говорили, и я все смеялся… Какой же я был дурак…»

«Я скучаю по тебе. Я так скучаю по тебе. Если бы ты знал».

«Этого надо было ожидать – лабораторией дело не кончится. Это было только начало».

«Теперь я понимаю, что сразу полюбил тебя, с первого взгляда. И отрицал это только потому, что был полный идиот. И понимаю, что не надо было мне уезжать от тебя. Несмотря ни на что. Зачем ты отпустил меня? Зачем ты бросил меня?»

«Мне очень холодно. Но не страшно, нет. Ну почти. Я ведь видел много чудесных вещей. И прожил прекрасную жизнь. Я уверен, одну из самых прекрасных».

«Я снова видел Нэша – но я ему не интересен. Я ведь уже почти труп. Теперь его интересуешь ты, он спрашивал, где ты. Но ты ему не по зубам. Да, я уверен, точно не по зубам».

«Если узнаешь, ты за меня отомстишь».

«Ты мне сегодня снился, горячий и пошлый, как всегда. От тебя пахло жареными орешками, и ты смеялся. И я согрелся. Это невозможно, но я согрелся».

«Помнишь, мы с профессором говорили, что есть такое место во снах, которого надо опасаться, – лимб, чистое подсознание, и там можно застрять навсегда, остаться взаперти в своем разуме. И что время там идет – часы за годы. Вот если бы я мог застрять там с тобой – мне бы больше ничего не надо было. Или если бы можно было застрять где-то в лимбе, как его представляют католики, – когда умрешь. И подождать тебя. Ты бы пожил по полной, порадовался жизни, а я бы тебя дождался… Мне же все равно больше ничего не надо…»

«Вдруг я все-таки каким-то образом выберусь, и ты найдешь меня? Ну вдруг?»

«Любовь – это самое страшное, что случается с человеком. Даже смерть легче».

«Я хочу перестать думать о тебе. Очень хочу просто не думать о тебе. Ведь нет никакого лимба».

«Я почти не помню о тебе. Не помню, как ты выглядишь, как звучит твой голос, какие у тебя руки… Ничего этого не хочу помнить. И так боюсь забыть…»

«Обещай мне, что найдешь меня, слышишь? Или хотя бы, что отомстишь…»

***

У Артура была совершенно бессонная ночь. Наутро он увидел в зеркале черные, чудовищные круги под глазами. Где-то в глубине мозга все бились заполошным сердечным ритмом слова из дневника, окатывали тело лихорадкой. Но все это лишь подстегнуло его совершить определенную цепочку действий: принять холодный душ, побриться со всей тщательностью, надеть – на голое тело – «тот самый» пижонский голубой костюм, вызвать Михаила на час раньше, загрузить в багажник мерседеса свои чемоданы и направиться прямиком к Имсу.

Наградой ему было лицо Имса, еще только вставшего с постели, босого, полураздетого, удивленно и недовольно распахнувшего двери и узревшего живописнейшую картину.

– О! – только и сумел вымолвить Имс, когда до него дошло, и – второй раз, когда разглядел подробности. – О!

Артур втащил в квартиру чемоданы.

– Решил оставить свои интеллигентские истерики? – расплылся Имс. – А то, что ты надел этот милый костюмчик без белья и приехал пораньше, как-то связано между собой, так ведь, darling? Не разочаровывай меня. – Он демонстративно облизнулся.

– Я тебя разочарую в другом. Мы не едем сегодня на работу. Я отпустил Мишу.

– Но?.. – заикнулся Имс. – У меня сегодня совещание! И…

– Позвони, скажи, что резко заболел и лежишь весь несчастный в постели с температурой. И что я при тебе, как всегда.

Имс, наконец, разглядел его лицо.

– Что-то случилось? – тихо спросил он.

– Позвони сначала, – бросил Артур и упал на диван почти навзничь, раскинув руки.

Отдаленно подумал, что Имс как никто вдохновенно врет по телефону. Так мило, правдоподобно и совершенно убедительно.

Пока размышлял над этим, Имс оказался рядом на диване, запустил руки под пиджак, державшийся всего-то на двух пуговицах, начал гладить голую поясницу, потерся небритым подбородком о шею, оплелся вокруг Артура, как большая и сильная змея.

– У тебя губы запеклись…

– А я-то думал, ты сразу на меня накинешься, на пороге еще, когда я появлюсь в таком виде. Переоценил себя…

Имс вдруг схватил его за плечи и встряхнул, как тряпку.

– Ну? Хватит кривляться, Артур, это вообще-то моя привилегия.

Артур вытащил из нагрудного кармана пиджака дневник без обложки и кинул Имсу на колени.

Тот посмотрел, и лицо его мгновенно изменилось – Артур каждый раз поражался и насмотреться не мог, как оно меняется: стало жестким, настороженным, и глаза – совсем светлыми, прозрачными, опасными. Потом Имс осторожно, словно взрывное устройство, взял дневник и стал читать.

Артур встал и прошел к окну, присел на подоконник.

На улице начинался мелкий противный дождь, как и вчера, подул ветер, небо стало темным. На спинке скамейки во дворе сидел какой-то тоненький мальчишка с растрепанной стрижкой и курил, прикрывая сигарету от ветра и воды сложенными в домик ладонями. Парень сидел спиной, и Артур не мог видеть его лица, но эта спина, сгорбленная поза, тонкие длинные пальцы, черные перья стрижки, – все это до жути напоминало ему кого-то. Впрочем, он знал, кого.

– А где у тебя Мерлин? – спросил он, не отрываясь от окна.

– Не знаю, – пожал плечами Имс, не очень вникая в вопрос. – Гуляет где-то.

Парень в этот момент плавно, по-кошачьи, спрыгнул со скамейки и направился танцующей походкой в сторону внутреннего парка. Там, в пруду, знал Артур, плавали утки и лебеди, хотя с этого угла их не было видно.

– Гуляет, значит… – проговорил Артур. – Оно и видно.

Надо было давно поговорить и об этом тоже, но Артур все считал творившиеся вокруг странности слишком странными, чтобы о них говорить.

Но время, видать, пришло.

Для всех разговоров.

Он не сразу понял, что Имс дочитал и сейчас молча сидит на диване, не выпуская молескин из рук.

– И что ты думаешь? – наконец спросил он.

– Это тот же молескин, – пожал плечами Артур, будто его это совсем не волновало.

– Да я вижу! – заорал Имс. – Козе понятно, что тот же! Я спрашиваю – что ты думаешь?

– По-видимому, он, – Артур так и не смог сказать «мой дед», – он был прав. Лимб существует. Что бы это ни было. Это были мы, Имс. Там, в Америке, у Теслы, – и в концлагере, и в английской разведке, – это были ты и я.

– Реинкарнация?

– Не знаю, что это. Я не знаю, Имс.

– А что ты знаешь? Ты что-то подозреваешь, я же вижу…

– Я думаю, что нас ведут. Кто-то построил все это… специально. Какая-то чертовщина вокруг. С самого начала все было подозрительно – масло, примус, черные коты, Фагот, а потом Мерлин… который то ли кот, то ли человек… и так любит ошейники с шипами… Тебе в это сложно поверить, а мне – очень легко.

– Почему?

– Потому что это специальный московский анекдот, – улыбнулся Артур. – Хотя Мерлин скорее из вашей оперы, и это вдвойне забавно. Хотя… тоже магия.