Текст книги "Зов пустоты (СИ)"
Автор книги: Lone Molerat
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
Айзек рос капризным мальцом, похожим на тепличный цветочек с замашками феррокактуса. Занятия с мистером Вашингтоном он бессовестно прогуливал, ошиваясь на рыночной площади у прилавка с оружием. Общество сверстников с нижней палубы было для него недостаточно изысканным, а обитателей верхней палубы он интересовал лишь в качестве мальчика на побегушках. «Без определенной степени одиночества невозможно развитие высших сил разума», – огрызался он в ответ на все упрёки. А Иде хотелось отвесить ему пинок под ленивый зад и заорать: «Впрягайся и паши, как мы с мамой!». Но она молчала. Это всё временно; робот Веры Уизерли рано или поздно сломается, и в прачечную снова повалят клиенты. А она, Ида, ещё немножко поработает, накопит маме на лечение и снова начнёт рисовать. Не на этикетках.
– Глиобластома, – сказал доктор Престон. – Неоперабельно.
– И что, совсем ничего нельзя сделать? – Ида всматривалась в пластинку с рентгеновским изображением, похожим на карандашный рисунок. Опухоль видела даже она.
– Можно купировать болевой синдром, – доктор замялся в нерешительности. – Если повезёт, то и замедлить процесс. Но это недёшево.
– Деньги будут, – пообещала Ида. – Только она не должна знать, сколько эти препараты на самом деле стоят.
Мама приняла известие о своём диагнозе на удивление спокойно. Видно, она и сама подозревала что-то в этом духе; по крайней мере, завещание она составила ещё полгода назад. Айзеку отходила комната на средней палубе, Иде – закуток у прачечной. Неплохой старт, на самом деле. Одно только тревожило маму:
– Нельзя тебе одной, доченька. Жаль, я до твоей свадьбы не доживу. Ты же у меня такая неприспособленная, вся в мечтах, в живописи…
Ида кивала и соглашалась. Да, неприспособленная. Свою комнату она уже успела продать, чтобы оплатить курс химиотерапии для мамы – новые жильцы, приятная чета наркоторговцев, милостиво согласились подождать со вселением, пока Виктория Данливи не перейдёт в мир иной.
Но крышек всё равно не хватало. Айзек жрал как конь и постоянно что-то требовал: новую одежду, книги, деньги на карманные расходы. Хорошо хоть, о маме он заботился: соглашался посидеть с ней, пока Ида моталась между тремя работами. И на том спасибо.
Когда Фрэнк Феррелл позвал Иду замуж, она согласилась не раздумывая. Фрэнку нужна была нянька для сына и хозяйка в доме. А ей нужно было, чтобы мама смогла спокойно дожить последние дни.
Сын Фрэнка, нескладный молчаливый мальчишка лет семи, принял Иду неласково.
– Ты его не любишь, – заявил он, как только Фрэнк-старший, представив их друг другу, вышел из комнаты. – И ты мне не мама. Так что улыбаться не обязательно. У тебя будет много других дел, уж поверь.
Дел хватало. Огромный двухэтажный дом в Грейдиче требовал прорву внимания и усилий. Компромиссы Фрэнка не устраивали: еда должна быть вкусной и свежей, порядок – безупречным, а Фрэнка-младшего ничто не должно отвлекать от тренировок и занятий (парень изо всех сил готовился стать послушником Братства Стали). Впрочем, к работе Иде было не привыкать.
Фрэнк не был исчадием ада. Он позволил жене перевезти окончательно ослепшую Викторию в Грейдич, без лишних слов оплатил долги, которых у семейства Данливи накопилось немало. И он никогда не врал.
– Я не буду тебе хорошим мужем, – сказал он в первый же вечер знакомства. – Всякие там прогулки под луной, стихи – этого от меня не жди. Но я решу все твои проблемы, если ты не будешь создавать проблем мне.
А ещё он был первым, кто серьёзно отнёсся к её почеркушкам – не считая тёти Кэтрин, конечно.
– Твоих рук дело? – спросил он, рассматривая эскизы «этикеточного периода» – у Иды рука не поднялась выбросить их при переезде.
– Да, – покраснела Ида. – Ты не обращай внимания, ерунда такая…
– Нет, это хорошие рисунки, – уверенно сказал Фрэнк. – А большие картины ты рисовать сможешь?
Она смогла. Фрэнк оборудовал ей мастерскую на втором этаже дома, в самой светлой комнате. Купил всё необходимое, разрешил рисовать по четыре часа в день – после художественных пятиминуток в Ривет-Сити это казалось роскошью. А когда первая картина была готова, привёл нескольких знакомых торговцев. Сюжет картины тоже подсказал Фрэнк:
– Нет, такое не купят, – сказал он уверенно, рассматривая наброски Иды: закусочную «У Дот», безымянную старуху, которая жила там, казалось, от начала времён – и грелась на крыльце в лучах осеннего солнца, укутавшись в выцветший флаг старой Америки. – Ты нарисуй это же место, но до войны. И вместо бабки – женщину. Роскошную, ну ты понимаешь.
Роскошные женщины пришлись по нраву обитателям Столичной Пустоши. Через пару недель Ида с удивлением узнала, что кто-то в Тенпенни-Тауэр купил картину за двести крышек и заказал ещё одну – с условием, что картина будет не больше двух футов в ширину, чтобы поместиться в простенок, а одежды на женщине будет поменьше.
Айзек перебрался в Грейдич почти сразу же: мелкий засранец поссорился не с теми людьми в Ривет-Сити. В восторг это Фрэнка не привело – но Айзек был проблемой, и он её решил.
Мама умерла счастливой. Иде хотелось верить, что счастливой.
Тетрадь она нашла уже потом, разбирая немногочисленные мамины вещи. Толстый гроссбух, вдоль и поперёк исписанный маминым почерком – сначала чётким и уверенным, потом превратившимся в почти неразличимые, наплывающие друг на друга каракули. Вести дневник Виктория Данливи не стала бы. Это было не в её характере. В тетради были заметки к проекту «Чистота»: формулы, схемы, чертежи. Насколько Ида могла понять, мама решала задачу, доставшуюся ей по наследству от сестры: разрабатывала какой-то аналог ГЭККа, и вроде как успешно.
Ида живо представила себе, как мама, почти слепая, дописывала последние строчки – украдкой, чтобы дети не видели, чтобы они никогда не узнали, что мама сожалеет о сделанном выборе. И сердце захлестнула смесь жалости и гнева. Почему мама похоронила себя заживо? Чего ради? Чтобы Айзек мог одеваться в лавке Беннона и угощать выпивкой всех шлюх Ривет-Сити? Чтобы Ида донашивала чужую жизнь в Грейдиче?
– А никто и не получает того, что заслуживает, – пробурчал Фрэнк, выслушав сбивчивый рассказ жены. – Это жизнь, дорогуша.
– Но это же ужасно! Зачем она так с собой поступила? Мы того не стоили – ни я, ни Айзек. И вообще…
Фрэнк пожевал нижнюю губу, словно погружённый в глубокое раздумье. И на секунду Ида подумала, что вот сейчас он всё ей объяснит. Он же умный.
– Скоро заморозки, – сказал он наконец, глядя поверх плеча Иды на окно мансарды. – Тебе надо бы рамы заклеить.
Ида твёрдо решила, что отнесёт мамины заметки в Цитадель. Пусть Фрэнк с неё потом три шкуры спустит за самовольную отлучку – но мама это заслужила.
Когда она вернулась за тетрадью – и нескольких часов не прошло! – маминых вещей в комнате уже не оказалось. Только Айзек дрых на шкуре яо-гая, брошенной поверх кровати.
– А где тетрадь? – спросила Ида, похолодев.
– Сжёг, – пожал плечами брат. – Зачем хламьё в комнате разводить? Там ерунда какая-то была, наверное, инструкции к стиралкам или… ай!
Она в первый раз ударила брата. Отвесила ему такую затрещину, что тот слетел на пол, как тряпичная кукла – от постоянной стирки руки Иды стали сильными, как у борца.
– Сука! – обиженно взвизгнул Айзек. Мальчик, которого никогда не наказывали. Бедный больной малыш.
– Мало? – спросила Ида.
– Ненавижу тебя! – заорал он. – Этот старикан купил тебя с потрохами, а ты и рада. И меня в эту дыру перетащила – а зачем? Это тебе всё равно, где тряпьё стирать и похлёбки варить, но я-то из другого теста. А с тобой и поговорить не о чем…
Ида думала, что ударит его ещё раз. Но вместо этого расхохоталась – так громко и безудержно, как не смеялась уже много, очень много лет.
– Я убегу! – обиженно выкрикнул Айзек, на всякий случай отползая подальше от обезумевшей сестры. – Убегу, слышишь?
И убежал. Дождался весны, прихватил с собой все сбережения Фрэнка и его штурмовую винтовку – и поминай как звали.
– Ещё раз увижу сучонка – убью, – спокойно сказал Фрэнк, пока Ида, оцепенев, глядела на опустевшую комнату.
Исполнять угрозу ему не пришлось. В следующий раз Ида увидела брата уже мёртвым. Банда рейдеров – дурно вооружённая шайка обдолбанных малолеток – напала на деревушку неподалёку от Грейдича; само собой, живыми они не ушли. В главаре кто-то узнал Айзека, и старейшина деревни послал весточку Фрэнку, чтобы тот, если будет время и желание, забрал тело шурина. Ни времени, ни желания у Фрэнка не нашлось, и брата Ида похоронила сама. Сама выкопала могилу неподалёку от станции Мэриголд, сама сколотила крест из обломков довоенной вывески. Она делала это не ради Айзека – не заслуживал он того, не ради мамы – Виктории Данливи было уже всё равно. И уж конечно, не для себя самой – будь её воля, она бы собственноручно пристрелила ту тварь, в которую превратился брат. Просто таким уж, видимо, был её долг.
Айзека она похоронила в августе. А в сентябре окончательно убедилась, что ждёт ребёнка. Это будет девочка, решила Ида. Маленькая девочка, у которой всё будет по-другому. Которая не станет сворачивать на проклятый путь, проложенный семьёй.
– Не потянем, – сказал Фрэнк после недолгого раздумья. И перевернулся на другой бок.
– Фрэнк, да я справлюсь! – Ида неуверенно улыбнулась. Наверное, все мужчины так реагируют? – Я договорилась с подрядчиком из Тенпенни-Тауэр. Большой заказ, несколько портретов семейной пары… Обещают заплатить восемьсот крышек. И знаешь, они даже обещали пойти мне навстречу и приехать сюда, в Грейдич, чтобы мне не пришлось мотаться туда-сюда.
– Твой брат украл десять тысяч, – сказал Фрэнк спокойно. – Это были деньги артели. И я до сих пор работаю в долг. Говорю же: не потянем.
Несколько дней они не разговаривали. Ему просто нужно время, поняла Ида. Куда ему деваться – теперь-то? Может, ещё полгода он и будет недоволен, но как только возьмёт дочку на руки – наверняка растает.
Мириться Фрэнк пришёл через несколько дней. Поднялся в мастерскую, принёс чай в стакане – такой заботы Ида не могла припомнить за всё время семейной жизни. Что это был за чай, Ида поняла уже через пару часов, когда открылось кровотечение. Она выла от ужаса и отчаяния, скорчившись в углу мастерской, а Фрэнк сидел на корточках рядом с ней. И говорил, спокойно и уверенно, чтобы она не держала на него зла. Что это единственное разумное решение на сегодняшний день. Что потом, когда дела придут в норму, можно будет подумать о детях.
– Не нужны мне другие дети! – провыла она. – Не нужны, понимаешь?
– Значит, обойдёмся без них, – легко согласился Фрэнк. Наклонился и поцеловал её в мокрый от пота лоб. – Так для всех будет лучше.
Утром, когда она проснулась, на тумбочке рядом с кроватью лежали три тюбика берлинской лазури, которую Ида так долго и безуспешно искала – новые, с торговой печатью НКР на этикетке. Нашёл же, купил…
Она поняла, что ненавидит этот цвет. Почти так же, как слово «долг». Но ненависть вспыхнула – и пропала, превратившись в пепел безразличия.
Где-то внизу Фрэнк-младший звенел гантелями. В доме Ферреллов всё было согласно распорядку. Значит, уже девять утра. Значит, Фрэнк-старший уже на лесопилке. И она может уйти, и никто не хватится её до самого вечера, а вечером она уже будет далеко отсюда…
Она поднялась с постели. Постояла минуту, уткнувшись лбом в холодную стену. И побрела вниз. Потому что обед сам себя не приготовит.
В тот день она заснула. Жизнь вошла в привычку, и годы тянулись, неотличимые друг от друга. После того, как Фрэнка-младшего приняли в Братство, они переехали в Никсонвилль – Иде, в общем-то, было всё равно. О том, чтобы уйти от Фрэнка, она даже не помышляла. Он ведь не обещал ей счастья, он обещал покой – и сдержал слово. А значит, и она должна была ответить тем же. О смерти Ида не мечтала, но и жить ей было незачем. До недавних пор.
И вот теперь этот мальчик, Генри, собирался убить её – за то, что она спасла ему жизнь.
– Да стреляй уже, – просто сказала она, глядя ему в глаза. – Хуже не будет.
Конечно же, он не выстрелил.
И больше они об этом не вспоминали и не говорили – никогда, даже в тот самый день, который так странно начался, а закончился ещё странней. Даже когда они, обнявшись, лежали на матрасе среди грязных бинтов и сброшенной одежды и пытались понять: как такое вообще могло с ними произойти? В обход всех извинений, объяснений и признаний, вопреки здравому смыслу? На удивление, асептика их не покарала. Как и другие боги Пустоши.
Он называл её девочкой. Это и смешило Иду, и заставляло грустить: тоже ещё девочка, неухоженная тётка, почти полностью седая, с грубыми, растрескавшимися от постоянной работы руками, – а он эти руки целовал… Генри словно бы видел ту, настоящую Иду, которая где-то потерялась по пути к тридцатитрёхлетию. Видел – или создавал. Разницы не было.
Он не убил, хотя должен был. Она простила, хотя не должна была. Но о долге они не говорили. А вот об Анклаве – пришлось.
– Вообще ты, наверное, первый человек на Пустоши, который обо всём узнает, – в улыбке Генри не было ни двойного дна, ни тревоги – только тихая нежность. – Удивительно, правда?
Он ей всё объяснил. Что сейчас дела Столичной Пустоши так плохи, потому что за двести лет люди просто-напросто устали от свободы. Братство, мутанты, рейдеры – силы-то вокруг много, но сила эта дурная, дикая. А вот когда Анклав оставит от всех этих шаек и группировок лишь недобрые воспоминания, то всё изменится. Будет одна власть, один закон на всех. Простым людям сразу станет легче, когда их избавят от необходимости выбирать, какому царьку платить дань и чей флаг вывешивать на крыльце. Они смогут не бороться за выживание, а спокойно трудиться на благо государства. А уж оно-то их и накормит, и защитит, как было до войны.
Выходило заманчиво. И всё же Ида отважилась спросить:
– Но ведь как раньше всё равно уже не будет?
– Конечно, не будет, – тепло улыбнулся Генри. – Будет лучше.
И она ему верила. Верила и надеялась, что война начнётся – и закончится – как можно скорее. Потому что Генри пообещал, что увезёт её отсюда, как только его отряд отзовут со Столичной Пустоши.
– А куда мы уедем? – робко спросила Ида, хотя на самом деле ей было всё равно. Хоть на дно морское, если Генри будет рядом.
– В Вегас, – уверенно ответил он. – Хочу его тебе показать. Там так красиво, особенно на Стрипе. Там никогда не бывает по-настоящему темно, – он прикрыл глаза, и Ида притихла, боясь спугнуть воспоминания. – Свет со всех сторон: от неоновых вывесок, фонарей, гирлянд… А ещё там тепло.
Ида рассеянно прочертила пальцем линию на запотевшем оконном стекле. Зима в этом году выдалась не на шутку свирепой, даже старожилы такой не могли припомнить.
– Очень тепло, – повторил Генри, обнимая её. – Здесь всё такое серое, словно люди стесняются жить. А в Вегасе каждый день, как праздник. Я там прожил почти год у дяди, пока родители обустраивались в Рейвен-Роке. Дядя у меня славный. Такой ворчливый раздражительный старикан, но на самом деле добрее его в мире не найдёшь. Он Стрип терпеть не мог, но ради меня перебрался туда на время из своей глуши – чтобы я мог ходить в школу. А я ради него выучился на врача. Чтобы ему наконец-то было о чём со мной, сопляком, поговорить, когда мы в следующий раз встретимся.
Он на секунду отстранился. Достал что-то из нагрудного кармана и протянул Иде.
– Это фишка, – объяснил Генри, пока Ида рассматривала красно-чёрный пластиковый кружочек. – Игральная фишка из казино. У меня их когда-то было много, но остальные я растерял, раздарил друзьям в учебке. А вот эта, последняя, – моя. На счастье. Нет, не возвращай. Пусть она лучше у тебя останется.
Ида кивнула. Сжала в ладони фишку– та оказалась совсем крохотной и невесомой, как призрак удачи.
Само собой, Генри не раз предлагал ей уйти от Фрэнка. Предлагал – а толку-то? Уходить было некуда, и оба они это прекрасно понимали. Привести Иду на разведбазу Генри не мог: Анклаву ни к чему были проблемы с местным населением. Ида могла перебраться в Мегатонну или Ривет-Сити, но это означало бы, что их встречи с Генри станут совсем уж редкими и мимолётными – здесь же, в мастерской на берегу Потомака, им удавалось видеться почти каждую неделю.
В начале зимы Фрэнк сломал спину – умудрился поскользнуться на одной из лестниц в Мегатонне. И это всё ещё больше осложнило. С одной стороны, теперь-то Ида могла безбоязненно уходить из дома, когда ей заблагорассудится. С другой, не могла же она просто бросить Фрэнка вот так – без ухода, в полном одиночестве, совершенно беспомощного? Феррелл-младший по уши погряз в делах Братства, а больше Фрэнку не на кого было рассчитывать.
Всё изменилось в предпоследний день марта.
Генри пришёл с опозданием. Такое и раньше бывало, но сегодня Ида особенно сильно тревожилась. Из-за инцидента с Мэри Никсонвилль трясло и штормило. Ида осталась бы дома, но Аннет вызвала людей из Братства, а об этом надо было предупредить Генри любой ценой.
– Нужна помощь, любимая, – тихо сказал Генри вместо приветствия.
Выяснилось, что после смерти тихая скромная Мэри стала самой желанной девушкой на Пустоши: президент Эдем тоже проявил к ней интерес. Агент Анклава в Цитадели сообщил, что отряд прибудет завтра на рассвете. А значит, Мэри надо было похитить уже этой ночью, и сделать всё аккуратно и без лишнего шума.
– То есть нам нужно забрать её тело? – уточнила Ида спокойно.
– Да. Нет, – Генри помотал головой. – Тебя я не собираюсь подвергать опасности. Просто подскажи мне, как к этой Мэри подобраться.
– Без моей помощи – никак, – твёрдо сказала Ида. Всё было проще простого: это нужно Генри, а значит, это будет сделано. В конце концов, к тридцати трём годам она заслужила право на религию. И так уж вышло, что религией этой оказался белокурый мальчишка из Анклава.
В полночь она перебросила через плечо рюкзак и ушла раздавать сон.
Первыми на очереди были сторожевые собаки. Их Ида побаивалась – своих они не кусали, Аннет вышколила их как надо. Но вдруг они учуют, что Ида больше не своя?
Лохматый рыжий кобель с разорванным ухом, старейшина собачьего племени, с подозрением обнюхал подношение – но съел. Остальные последовали его примеру, и через пять минут Никсонвилль остался без охраны: псы спали беспробудным сном. Иде стало за них тревожно – проснутся ли? Но Генри ведь знает толк в дозировке, успокоила себя она. И, сверившись с наручными часами, пошла дальше.
Том, кажется, обрадовался, увидев Иду. По крайней мере, прогонять её он не стал. Ида знала, что он купил несколько её картин – по просьбе Мэри. Бедняжке они нравились. Она часто приходила к Иде в студию и подолгу молча и внимательно разглядывала всё подряд – законченные рисунки, эскизы, наброски. Может, кого-то такое поведение и вывело бы из себя, но Иду совсем не раздражало безмолвное присутствие соседки. В те минуты Мэри выглядела такой… живой.
– Охраняешь? – Ида присела на ступеньки рядом с Томом.
– Знаешь, я боюсь туда, к ней, заглянуть, – Том виновато улыбнулся. – Не потому, что мне неприятно всё это видеть… Просто, раз она такая, – вдруг у неё получится вернуться?
– Воскреснуть? – тихо спросила Ида.
– Ну… да, – уголки его губ нервно дёрнулись. – Если кто такое и заслужил, так это Мэри. Она ведь никому в жизни не сделала зла.
Не то чтобы Ида совсем не колебалась, узнав, что ей предстоит сделать. Но ведь Тому всё равно не позволят похоронить Мэри по-человечески – так пусть уж лучше её заберут друзья Генри. В Рейвен-Рок работают настоящие учёные, лучшие умы Америки. Уж если кому и под силу вернуть Мэри к жизни, так это им. А в Братстве её просто анатомируют. Разберут на части, как старую «Корвегу» – им лишь бы технологию постичь.
– Да, – бесцветно отозвалась Ида. – Слушай… Я тебе ужин принесла. Хоть что-нибудь съешь или выпей.
Том поблагодарил её. Жадно, в несколько глотков опустошил термос с бульоном. И вскоре провалился в сон.
Ида осторожно вытащила из его ослабевших рук винтовку, положила на землю рядом с крыльцом. Осторожно поднялась, проскользнула в дверь. Прошла к окну, стараясь не смотреть на покойницу. Подняла раму и впустила в дом троих солдат, дожидавшихся снаружи. Генри с ними не было.
Том проснулся с первыми лучами рассвета – всё это время Ида просидела рядом с ним.
– Совсем меня срубило, – он сонно помотал головой. – Долго я?..
– Часа два, – тут уж можно было сказать правду. – Не бойся, я от тебя не отходила. Никто сюда не лез.
– Да уж, – Том подобрал винтовку. – С рассветом полезут. Ты иди домой. Фрэнк тебя заждался, наверное.
Сняв плащ, Ида осторожно, крадучись, пошла к своей комнате.
– И где ты шлялась? – негромкий голос Фрэнка заставил Иду обернуться.
Муж сидел в кресле-качалке напротив входа, укрывшись связанным Идой пледом. На коленях у него лежала бейсбольная бита – та, которую Фрэнк всегда брал с собой в дорогу и которую ему не раз приходилось пускать в ход, судя по сколам на лаковой поверхности.
Ида могла просто убежать. Распахнуть дверь, выскочить наружу, умчаться, куда глаза глядят – едва ли Фрэнк, лишь недавно снова научившийся ходить, смог бы её догнать. Вместо этого она замерла, как затравленный зверь, не в силах оторвать взгляд от озерца солнечного света на полу.
– Мне было всё равно, с кем ты трахаешься в той лачуге, – Фрэнк тяжело поднялся на ноги. – Но сейчас мне не всё равно. Ты ставишь нас под удар, весь посёлок, – он шагнул навстречу, и Ида невольно отступила в угол, ещё дальше от спасительной двери. – Что это за люди? Кого ты впустила в Никсонвилль?
– Они никому не причинят вреда, – Ида почувствовала, как по спине между лопатками стекает ручеёк пота. – Им нужна только Мэри.
– «Только Мэри»… Шлюха ты тупая, – с тихой тоской произнёс Фрэнк. – А что скажет на это Братство? Что Никсонвилль лёг под каких-то пришлых ублюдков, вот что они скажут. И что ответим им мы?
Она молчала. Полжизни, если не больше, она только и делала, что молчала и подчинялась. Глотала свой гнев.
– Веди, – приказал он. – Веди меня к своему любовничку, и мы потолкуем как следует. Видит бог, давно пора было это сделать.
– Не бывать этому, – твёрдо проговорила Ида.
Фрэнк не спеша переложил биту из одной руки в другую. Для удара, поняла Ида. Сейчас он замахнётся и ударит, а потом ещё и ещё раз – он ведь муж, он в своём праве. Как и тогда, с ребёнком.
На открытой полке серванта стояла здоровенная ваза из малахита – мамин свадебный подарок. Ида горько улыбнулась, вспомнив, как тяжело было всю дорогу до Грейдича везти эту неподъёмную штуковину в руках, чтобы не откололась ни одна из бесчисленных завитушек. Айзек называл вазу самым идиотским вложением двухсот крышек, которое он когда-либо видел. Но похоже, Виктория Данливи кое-что знала о семейной жизни.
– Тебе смешно? – спросил Фрэнк. – Смешно, чёртова…
Договорить он не успел. Ну да, она просто швырнула вазу ему в лицо – в тот самый момент, когда он замахнулся для удара. Не меньше двадцати двух фунтов семейного счастья.
Оглушённый Фрэнк на долю секунды потерял равновесие – и Ида, не особо отдавая себе отчёт в том, что делает, просто выхватила биту у него из рук. Мельком удивилась тому, как удобно рукоять легла в ладонь.
– Хватит, – глухо проговорила она. – Я уже за всё расплатилась, Фрэнк. С процентами.
Первый удар вышел не таким удачным, как Ида рассчитывала: Фрэнк увернулся, и бита лишь слегка скользнула по его скуле. Зато второй удался на славу: треск бедренной кости показался Иде оглушительно громким. И это была музыка, чёрт возьми.
– Хорош! – резкий голос Аннет остановил её за миг до третьего удара. – Ему хватит. А тебе – тем более.
Ида повернулась на голос. Бита, распробовав кровь, так и плясала в её руках. Умоляла Аннет: ну, скажи. Скажи, что и кому Ида Данливи ещё должна на этом свете.
– Что, и меня порешишь? – вздохнула староста, прикрывая дверь изнутри. – Эх, Ида, Ида. Что же ты натворила. И я сейчас не про этого козлину говорю.
– Думаешь, ты освободилась? – спросил Фрэнк почти с жалостью, подняв на Иду налитые кровью глаза. – Ты просто сменила хозяина.
– Ты вообще рот закрой, – приказала ему Аннет. – А ты давай сюда биту и иди к своим друзьям, которые тут ночью шастали. Скажи им, что я с ними тоже не прочь подружиться.
– Правда? – растерялась Ида.
– Правда, – огрызнулась староста. – Выбора ты нам не оставила. Ничего, иди. Я тут со всем разберусь.
Ида понятия не имела, где именно расположена база Анклава. Поэтому она просто пришла на станцию «Жюри-Стрит», села на лавочку на остановке ситилайнера и закрыла глаза, подставив лицо утреннему солнцу. Из Никсонвилля Ида ушла в чём была, не взяв с собой ни оружия, ни одежды, ни пригоршни крышек – только фишку, которую подарил ей Генри. С ней-то она никогда не расставалась.
Генри примчался через четверть часа. Видно, он даже проснуться как следует не успел: его футболка была надета наизнанку, а в растрёпанных волосах застряло перо от подушки.
– Девочка моя, что случилось? – только и спросил он.
– Фрэнк всё узнал, – отозвалась Ида.
– Про Анклав? – встревожился Генри.
– Про нас с тобой! И я убежала, потому что мне больше некуда… – она перевела дух. – Мне нельзя возвращаться.
Генри молчал – и с каждой секундой Ида всё глубже проваливалась в бездну отчаяния. Сейчас он скажет, что это её проблемы, что она не имела ни малейшего права сюда приходить и ставить под угрозу разведоперацию…
– Так это же замечательно! – проговорил он наконец.
Ида медленно подняла на него неверящий взгляд.
– Идём, – сказал он решительно. – Представлю тебя нашим.
На базе оказались только два человека. Сутулый старик с роскошными усами читал книгу, сидя у окна в кресле-качалке. А коротко стриженая рыжая девчонка, похоже, только что вышла из душа: через её плечо было переброшено влажное вафельное полотенце, а на ногах красовались резиновые шлёпанцы.
– Так вот она какая, никсонвилльская сирена, – улыбнулся Иде старик, откладывая в сторону книжку. – Действительно, красавица. Капрал Закари Шор к вашим услугам, мисс. Милости прошу на базу разведотряда «Грант». Не знаю уж, что скажет лейтенант Уинстон, когда вернётся – но думаю, ничего плохого он не скажет. Война есть война, правда? А агентов своих бросать – последнее дело.
– Я – агент? – растерянно переспросила Ида, оглядываясь на Генри.
– А кто же ещё? – старик подмигнул ей. – Агент, причём первостатейный. Вы спасли нашего Генри – мы уже и не думали, что он живым вернётся. И вчера с андроидом вы нас здорово выручили. Если бы ребята полезли вслепую, наверняка наломали бы дров. Так что спасибо и добро пожаловать.
Ида несмело кивнула.
– Лекси Адамс, – представилась рыжая девушка. – Радист и по совместительству каптенармус. У нас тут не очень-то просторно, и лишнюю койку поставить некуда, но вам с Генри и не нужно, правда ведь?
Они смотрели на неё без гнева, без презрения. И совсем не были похожи на заносчивых грубиянов из Братства, которых Ида в избытке повидала, живя в Никсонвилле. Хорошие, добрые люди, которые делают хорошее, правильное дело. Иде отчаянно захотелось стать частью всего этого. И ей даже было с чего начать.
– Никсонвилль с вами, – сказала она.
Лейтенант Уинстон вернулся только через три дня – за это время Ида успела как следует обжиться на базе. Странно, но именно здесь, где не было ни единой вещи, которая принадлежала бы лично ей, Ида впервые почувствовала себя по-настоящему дома. С Лекси они почти не общались, зато старик Закари принял Иду как родную. А главное – Генри всё время был рядом.
Четвёртого апреля, в день начала войны, лейтенант Уинстон торжественно откупорил бутылку шампанского. Бокалов на базе нашлось только шесть, и Генри с Идой пили из одного. Никого не смущало присутствие Иды, никто не пытался выставить её за дверь – и она вместе со всеми праздновала окончание двухвекового хаоса и воскрешение старой доброй Америки. Особенно радовало Иду, что всё началось с Мемориала Джефферсона: проект «Чистота» наконец-то попал в надёжные руки. Как бы счастливы были мама и тётя Кэтрин, узнав, что их мечта всё-таки претворится в жизнь! В том, что учёные из Анклава справятся, Ида не сомневалась ни на секунду: это вам не шарлатаны из Братства, которые за двадцать лет и пальцем не пошевелили, чтобы обеспечить людей чистой водой.
Вечером пятого апреля лейтенант Уинстон и Генри отправились в Никсонвилль: им нужно было обсудить с Аннет, где расквартировать солдат Анклава, как наладить поставки продовольствия… Ида на правах агента увязалась с ними, благо лейтенант – добрейшей души человек – и не думал возражать.
Они вчетвером пили чай на кухне Аннет, когда в дверь постучали.
Так Ида, сама того не желая, в первый раз увидела человека, которого видели очень и очень немногие. Ирвинга. Конечно, на самом деле его звали иначе – как именно, знал разве что сам Президент. Тем страннее было, что он лично заявился в Никсонвилль.
Многое пошло не по плану, сказал он. Ему пришлось пойти на риск, потому что дело оказалось безотлагательным. Появились новые сведения о проекте «Чистота» (тут Иде, конечно, пришлось выйти из комнаты, но основное она услышать успела).
Лейтенант Уинстон по рации Аннет связался с базой и запросил подкрепление: Ирвингу нужны были все, способные держать оружие. Значит – и Генри тоже. Требовалось взять живьём кого-то важного и очень хорошо охраняемого. Группа захвата должна была в полночь встретиться с Ирвингом у старого моста через Потомак и вместе с агентом отправиться на задание.
– А мне что делать? – испуганно спросила Ида Генри.
– Возвращайся на Жюри-стрит и жди меня там, – он торопливо поцеловал её в щёку. – Я скоро вернусь.
Ожидание было невыносимым. Хорошо хоть, ждать Иде пришлось не в одиночку: Лекси должна была оставаться на базе как связной, а Закари ещё не оправился от недавнего инфаркта – уже третьего по счёту, как не без гордости признался старик. По-хорошему, ему надо было вернуться на лечение в Рейвен-Рок, но спровадить упрямого деда подальше от полевой работы было не так-то просто.
Ида нервно мерила шагами комнату, Зак глотал таблетки – одну за другой. Лекси уже не раз пыталась связаться с Никсонвиллем, но ответа не было. Никто не знал, что и думать.
Генри вернулся за полночь. Один.
– Нас предали, – сказал он.
Ему удалось выжить по чистой случайности. Лейтенант Уинстон велел ему ожидать группу в укрытии неподалёку от моста, не желая рисковать единственным медиком: вдруг кому-то потребуется врачебная помощь? И приказал Генри не вмешиваться, что бы ни происходило там на берегу и сколь бы странным оно ни казалось. Не портить игру Ирвинга. И Генри не вмешивался. А потом вмешиваться стало уже поздно.
