Текст книги "Искупление (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Месяца три.

Три месяца. Три.

И снова – смутными вспышками невозможные, нереальные моменты в сумраке кабинета; Зимина на сцене: прямая, усталая, напряженная, под взрывающиеся хлопки аплодисментов – медаль на парадном кителе; застолье в отделе, разговоры и шутки, выпивка, много выпивки… Расплывчато – полутемный коридор, ключи в руке, что-то раздраженно-строгое тихим и хрипловатым голосом…

Действительно – было?

Какого хера?! Какого хера она ему ничего не сказала?! Какого хера делала вид, что ничего не было между ними, что совсем ничего происходит?!

Дура! Идиотка несчастная!

И снова накатившая ярость, перебитая недоверчивой растерянностью – он и она? Родители? Она, легко и красиво скрывавшая правду, он, задыхающийся от ненависти и ярости… у них – вдруг общий ребенок?

Какой же бред, господи… Или правда? Правда, что он чуть не стал убийцей собственного ребенка? Не только из-за всего запутанного, больного, тяжелого – из-за ее гребаной скрытности, кстати, тоже.

Очутившись на улице, долго стоял под пронизывающим ветром – несмотря на вечернюю морозность, было душно и решительно нечем дышать. Рванул воротник пальто, поспешно нашарил в кармане ключи от машины. Уже усаживаясь за руль, мрачно подумал, что в этот раз действительно может не сдержаться и просто-напросто придушит – если не скажет правду или начнет по привычке ломать комедию.

========== II. 5. Серьезный разговор ==========

День выдался суматошным, даже сумасшедшим, но это был тот случай, когда Ирина оказалась рада воцарившейся суете. Терпеливо, стараясь не вслушиваться, пережила генеральский выговор в управлении; долго разбиралась со следаком в СК, запоровшим переданное ему дело, над которым ее ребята бились не один месяц; выдержала кучу звонков всевозможных вышестоящих, опять чем-то жутко недовольных и тонко угрожающих; устроила разнос на совещании… Все привычные заботы, проблемы, разборки загружали голову, не позволяли уйти в размышления о происходящем, а главное – о грядущих неотвратимых переменах.

– Ир, у нас ЧП, – непривычно взбудораженный Климов показался на пороге, отвлекая от бумаг.

– Что еще случилось? – вяло отреагировала Зимина.

– Так ты еще не в курсе? – догадался, бросив взгляд на выдернутый из розетки телефонный шнур. – Возле канала нашли три трупа. Молодые девушки. Ни документов, ничего… Такой… такая шумиха началась… Пресса уже слетелась, начальство…

– Да уж, вечер обещает быть не томным, – проворчала Ирина Сергеевна, поднимаясь. – Покой нам только снится…

Кипеш действительно вышел изрядный: среди медиков, криминалистов и оперов шныряли неугомонные личности с микрофонами и камерами, не обращая никакого внимания на нескольких стоявших в стороне высоких чинов; на дороге выстроилась целая вереница машин, а возле ограждения уже собралась внушительная толпа любопытных.

– Ир, может не надо? – обычно невозмутимый Климов выглядел довольно бледным, а заметив, как начальница решительно направляется к носилкам, забывшись, торопливо придержал за рукав пальто. – Зрелище такое… неприятное, в общем.

Зимина только выразительно повела бровью и, не обращая внимания на деликатное предупреждение, деловито пробралась туда, где щелкали объективами фотоаппаратов эксперты. Преспокойно наклонилась над носилками, потом обменялась несколькими фразами с криминалистом. Вадима невольно передернуло – и от жуткого вида тел, и от этой ненормальной невозмутимости, с какой начальница оценила обстановку. Из стали нервы у нее, что ли?

– Да уж, весело, – бросила Зимина, остановившись рядом. – То ли маньяк у нас новый нарисовался, то ли еще че похуже… – Осеклась, внезапно побелев и отступая назад.

– Ир, тебе нехорошо?.. Я же предупреждал! Не надо тебе было…

– Господи, Вадим, что у тебя за отвратительный одеколон? – пробормотала сдавленно, прижимая ладонь ко рту. От неожиданно-резкого, навязчивого запаха заломило виски, запершило в горле, даже на глазах выступили слезы.

– Ир, что с тобой? – озадаченный вопрос ударил в спину, но Зимина уже стремительно вылетела за ограждение. Климов, проводив начальницу недоуменным взглядом, только обескураженно пожал плечами.

***

Сашка выслушал ее странно спокойно, только когда потянулась обнять, напрягся и сразу же вывернулся.

– Это из-за той истории, да? – спросил тихо, глядя на нее хмурыми глазами, так похожими на глаза его непутевого папаши. – Типа, один ребенок не получился, может, с другим больше повезет?

– Саш, ну что ты такое говоришь? Я…

– И замуж, наверное, еще выйдешь. Или этот тоже как мой отец, наворотил дел и слился?

– Саша!

– А что, я не прав? Почему ты тогда меня с ним не познакомила? На меня наезжаешь постоянно, а сама… Помнишь, какой скандал мне закатила, когда я с Варей встречался?

– Саш, да при чем здесь!..

– Вот и я думаю, что ни при чем, – с тщательно сдерживаемым неудовольствием бросил сын и, захлопывая дверь своей комнаты, “обрадовал”: – Ты разберись со своей личной жизнью, ага? А я у бабушки пока поживу.

***

– Зачем пришел? – раздраженно-безжизненный голос; едва приоткрытая дверь. Похоже, радоваться его визиту товарищ полковник не спешила. Неудивительно, впрочем.

– Надо поговорить, – бросил Паша отрывисто и резко. – Может, все-таки впустите?

Несколько мгновений молча смотрела на него, помедлив, также молча посторонилась.

– Ну и о чем ты хотел поговорить? – замерла у стены, скрестив руки на груди. Взгляд против воли скользнул к животу, скрытому свободной домашней рубашкой, и моментально явилась эта глупая мысль: когда там все становится явно и очевидно?..

– А вы сами как думаете? – процедил сквозь зубы, твердо и зло встречая ее непроницаемо-усталый взгляд.

– Ткачев, у меня был чертовски тяжелый день и я очень хочу отдохнуть, а не устраивать вечер взаимных вопросов! – выпрямилась, медленно закипая жгучим недовольством. – Или говори, что хотел, или проваливай!

– А мне казалось, это вы мне должны кое-что сказать, – выговорил очень четко, спокойно и тихо, ввинчиваясь холодным взглядом в расширенные потемневшие зрачки, в которых сквозь раздражение прорвался нетерпеливый немой вопрос.

– Интересно, и что это я должна тебе сказать? – вздернула бровь, не изменившись в лице.

Оскар в студию, мать вашу!

– А вы подумайте. Может, что-нибудь в голову придет, – судорожно выдохнул пропитанный горькими духами и грозовым напряжением воздух.

– У меня нет никакого желания разгадывать твои загадки, – сердито повела плечом, отворачиваясь. – И сил, кстати, тоже.

– Неудивительно, в вашем-то положении, – бросил, с каким-то болезненным удовлетворением отметив, как окаменела тонкая спина.

– Ч-что ты имеешь в виду? – так и не обернулась, только в еще сильнее охрипшем голосе метнулся неподдельный испуг.

– Может хватит комедию-то ломать уже? – рывком развернул лицом к себе, стальной хваткой вцепившись в изящное запястье, даже не задумываясь, что делает больно. – У меня, знаете ли, тоже нервы не железные.

– Откуда ты… – даже, кажется, не услышала, что он сказал – таким застывшим на грани паники было ее лицо.

– Да какое это имеет значение! Вы мне почему ничего не сказали?! Это же мой ребенок? Отвечайте! – еще сильнее сжал ее руку – Зимина вздрогнула, отрезвленная вспышкой боли.

– Если я отвечу, ты наконец уйдешь? – спросила едва слышно.

Молча кивнул, готовый пообещать что угодно, лишь бы услышать ответ.

– Нет, не твой, – произнесла очень естественно и правдиво – от этой псевдо-искренности снова накатила ослепляюще-красная пелена. – Теперь ты наконец оставишь меня в покое?

– Не врите! – взорвавшись, рявкнул Паша. – Я видел справку! Там срок указан! А с этим вашим доктором вы уже три месяца не встречаетесь, я знаю!

Зимина зло дернулась, высвобождая руку. Спокойные, ничего не выражавшие глаза теперь пылали – яростное черное пламя, прожигающее до самой души.

– Какого хрена ты лезешь в мою личную жизнь?! – бледные щеки вспыхнули лихорадочно-гневным румянцем. – Кто тебя просил?! Ты хотел уйти? Уходи! Я тебя не держу! И всех остальных тоже! Делайте вообще че хотите! Так им и передай! А меня оставьте уже в покое!

Разгоряченные, разъяренные, тяжело дышащие. Глаза в глаза – черные омуты ледяного отчаяния и выжигающей боли.

– Если я узнаю… если вы… попытаетесь хоть что-то… – контрастом со сбивчиво-бессвязными словами – неестественно-спокойный предупреждающий тон, наполненный какой-то безумной решимостью. – Я просто не знаю, что с вами сделаю.

– Вон пошел, – с таким же зеркальным спокойствием резко и властно приказала Ирина Сергеевна, вздергивая подбородок. – Или мне наряд вызвать?

Несколько секунд, неподвижный, бессильно-яростно смотрел на нее. Резко развернулся к выходу и, уже взявшись за ручку двери, обернулся, выверенно-невозмутимо отчеканив:

– Я надеюсь, вы поняли то, что я сказал.

========== II. 6. Запоздалая реакция ==========

Терещенко раскачивался долго. Слишком велико было недоверие, недоумение, какое-то ощущение нереальности и уверенность, что это все глупая шутка. Чего-то не хватало, какого-то толчка, удара, катализатора. И когда, в один из вечеров привычно сидя все в той же кафешке, изрядно накидавшийся Савицкий вдруг проболтался, что Зимина беременна, это и послужило какой-то отправной точкой.

Он отчетливо понял, что делать ничего остальные даже не собираются – уверены, что она уйдет сама, и просто терпеливо ждут. И никому нет дела до того, что убийца Кати останется безнаказанной: ни как ни в чем не бывало работавшему Савицкому, ни строившему из себя благородное возмущение Щукину, ни Ткачеву, который “пропал с радаров” и явно не думает ничего предпринимать. Затопила, замутила разум эта возмущенная мысль: она, эта тварь, как ни в чем не бывало будет ходить по улицам, работать у них в отделе, потом уйдет и родит ребенка… Будет радоваться семейной жизни, будет счастливой матерью и чьей-то женой и даже не вспомнит, не раскается в том, что сотворила.

А ведь у них, у них с Катей, может быть, тоже могли быть дети, семья… Сколько бы она еще выдержала закидоны и кобелизм Ткачева? Сколько бы ни выдержала, все равно бы в итоге вернулась к нему, как любая женщина пожелав спокойного счастья.

Да только теперь уже не будет, совсем ничего не будет – из-за этой твари, которая как ни в чем не бывало ходит, дышит, живет. Неужели это и есть гребаная справедливость?

Нет, справедливость устроит он сам – простую и жестокую. Осталось только придумать план. Придумать и воплотить.

***

У него было много, очень много женщин: случайных, в буквальном смысле на одну ночь – некоторых он даже не помнил, ни лиц, ни имен; приятных знакомых, с которыми встречался время от времени – легкое, ни к чему не обязывающее времяпрепровождение; были проститутки – радость для тела и никакого выноса мозга… Много их было, но никогда, ни разу Ткачев не задумывался о самой возможности “последствий” – при всей своей репутации раздолбая, ему всегда хватало ума помнить об осторожности. Единственная возможность, грубо и холодно оборванная Катиным “Это был не твой ребенок!”, оказалось ложной и ни к чему не привела, вот только никакого облегчения он не испытал, неожиданно и непонятно ощутив себя виноватым.

И тем более странным оказалось вдруг осознать эти простые, но невероятные слова: он будет отцом.

А она – мамой.

Зимина – жесткая, жестокая, резкая; принимающая непростые, порой чудовищные решения; та, которую он прежде считал недосягаемой, недоступной, о которой и помыслить не смел иначе, кроме как о начальнице или друге, а после – ненавидел и желал ей смерти, она вдруг станет мамой. Матерью его ребенка.

Это вообще реально?

Он долго метался в тот вечер после того, как Ирина Сергеевна бесцеремонно выставила его за дверь, не желая разговаривать; не спал полночи, но впервые за долгое время вопреки обыкновению не позволил себе выпить хоть немного. Еще недавно потерянный, опустошенный, не видящей ни цели, ни перспектив в собственной жизни, словно очутившись в каком-то вакууме, он не знал, ради чего и как должен жить – кажется, осталось только катиться на самое дно. А уже сегодня… сегодня он знает, что на свете появится маленький человек – часть его.

И все, такое запутанное, неоднозначное, сложное и невыносимо больное, вдруг стало ясным и простым: он должен переступить через себя. Не имеет значения, как он относится к Зиминой, не имеет значения, сколько совершенного и не совершенного между ними, да и ее собственное желание и упрямство, откровенно говоря, не имеет значения тоже. Это не только его прямая обязанность и право – это еще и шанс. Шанс найти в бесцельно-тяжелой изматывающей пустоте что-то, что поможет справиться, выдержать, выплыть. Осознать: в его гребаной жизни, в которой было столько всего – кровавого, жуткого, глупого – неожиданно появился смысл.

***

Никто так и не понял, как этому типу удалось извернуться – молоденький ППС-ник, совсем еще салага, заталкивая задержанного в обезьянник, отвлекся, вытаращившись на длинноногую посетительницу, шествующую по коридору; второй, остановившись у окошка дежурки, о чем-то увлеченно сплетничал с Олегом. И полной неожиданностью для расслабившихся участников действия оказалось, когда, на ходу выхватив откуда-то заточку, задержанный, без малейшего усилия отшвырнув в сторону тщедушного пэпса, рванул на выход. Еще секунду назад мирная тишина, прерываемая лишь смутным бормотанием голосов, наполнилась шумом: лязгом автоматов, топотом тяжелых ботинок, матерщиной, криками “держи его!” и “стой, падла!”.

И в этот момент распахнулась дверь.

Все происходящее заняло какие-то секунды, но Паша, как раз запиравший дверь кабинета, молниеносно оценил обстановку, уже догадываясь, что сейчас произойдет.

Вот Зимина, на мгновение застыв в дверях, пытается понять, что происходит. Вот здоровенный бугай с заточкой, преследуемый пэпээсниками, в прямом смысле нарывается на неожиданное препятствие, закрывающее ему выход к свободе. За спиной – топот и лязг, впереди – открытая дверь. Сколько долей секунд ему понадобится, чтобы сориентироваться – рвануться вперед и прижать оружие к горлу начальницы? И хватит ли ума у разгоряченных погоней пэпсов опустить автоматы, не провоцируя на непоправимое?

Ткачев и сам не понял, как, только что стоявший у кабинета, очутился за спиной задержанного. Как в последний момент выбил у него из пальцев заточку – в неожиданно повисшей тишине показался оглушительным звон металла о плитки пола. Как бугай яростно дернулся, вырываясь, – уходя от удара, Паша ощутил что-то липкое и горячее на лице, а в следующий момент нападавший грохнулся на пол, пытаясь высвободиться от хватки подоспевших пэпсов и откуда-то возникшего дежурного опера. Но вдруг смазался, слился, спутался грохот, злобная перебранка, звуки ударов – внезапно закачалась, поплыла ближайшая стена; тяжелый ком подступил к горлу.

– … Паш!

Медленно раскрыл глаза – в каком-то диком танце мешались, расплывались цветные пятна: бежевое, рыжее, белое… Вздрогнул, ощутив что-то прохладное и мягкое, пахнущее духами; попытался подняться.

– Да сиди ты уже! – с опозданием распознал эти знакомые недовольно-строгие нотки и только потом встретился с ней глазами – огромные, черные-черные и почему-то невероятно встревоженные.

– Ты мне жизнь спас, получается… Этот псих меня или прирезал бы, или попросту раздавил…

– Не за что, – буркнул Ткачев, раздраженно отталкивая тонкие пальцы, вновь прижавшиеся к виску – именно там пульсировала тупая, навязчивая боль.

– Паш… – сама возненавидела себя за то, как беспомощно, даже испуганно прозвучал собственный голос, а особенно – за ту никому нахрен ненужную недозаботу, вдруг остро всколыхнувшуюся внутри. Неосознанно стиснула в пальцах окровавленный платок, зло сжимая губы.

А на что ты рассчитывала, интересно?

Благородные спасители и благодарные спасенные – явно не ваш шаблон отношений. Давно пора бы запомнить. И смириться, кстати, тоже пора.

***

Все случилось слишком стремительно и неожиданно – она целиком ушла в свои мысли, погрузилась в себя, мало реагируя на происходящее вокруг, и даже обычно острая интуиция – “паранойя” – в этот раз не подала сигнал об опасности.

– Терещенко?!

Еще машинально, как-то жалко успела дернуться, заметив знакомое лицо, искаженное ненавистью и злобой; и тут же ударил по обонянию сладковатый химический запах, затуманивая мозг; завертелись подсвеченные фонарями громады сугробов, мягко сияющие прямоугольники окон и чернеющее вечернее небо, а затем наступила темнота.

Неприятно и глухо отдавался в голове какой-то гул, расплывалась окружающая действительность, и только пронизывающий холод, постепенно пробирая насквозь, немного отрезвил.

– Терещенко, ты че задумал?! – отшатнулась, непроизвольно пытаясь уйти от направленного прямо в лицо пистолета; неловко повернув голову, осознала, что ничего не выйдет – онемевшая рука оказалась закована в наручники, пристегнутые к какой-то металлической конструкции.

– А сама-то как думаешь? – зло прищурился Терещенко, рука с пистолетом дернулась. – Что мы делали с такими, как ты?

– Олег, че ты творишь?! Остановись! – еще в последней отчаянной надежде пыталась достучаться, воззвать к рассудку, хотя в глубине души уже понимала – бесполезно. Он выглядел настоящим психом – все доводы разума, объяснения и мотивы обезумевшее от ярости сознание попросту не воспримет.

– Это ты мне говоришь? Ты, тварь?! Катя тебе тоже говорила “остановись”! Ты ее послушала?!

Все бесполезно. Он не слышит, не хочет слышать, тем более – понимать.

Не остановить. Не убедить.

Взгляд наткнулся на валявшийся в трех шагах стальной прут. Не дотянуться. Какие-то три шага – невозможно, непреодолимо, недосягаемо.

Это конец, устало, с каким-то обреченным спокойствием поняла Ира, неосознанно прижав ладонь свободной руки к животу. Глупо, как же глупо… Бессильно прикрыла глаза, не желая видеть – ни дуло направленного на нее пистолета, ни еще сильнее изменившегося в лице Терещенко, заметившего этот непроизвольный жест.

– Я тебя убью, как ты убила Катю! Тебя и твоего выблядка!

В повисшей тишине показался оглушительным грохнувший выстрел.

========== II. 7. Выстрел ==========

В повисшей тишине показался оглушительным грохнувший выстрел.

Не понимая – как, почему может что-то слышать, осознавать, открыла глаза.

Она жива?

Глубоко, до боли вдохнула холодный воздух и тут же об этом пожалела – сквозь режущую легкие морозность, запах чего-то металлического, бензинового, густого пробился еще один – отвратительный, усиливающий дурноту. И только потом, с трудом подняв отчего-то отяжелевшую голову, заметила Ткачева – склонившись над телом Олега, он деловито обыскивал карманы куртки.

От медленного осознания произошедшего замутило еще сильнее. Прижав к лицу рукав куртки, Ира задержала дыхание, стараясь не дышать – казалось, еще немного, и просто задохнется, таким невыносимым и резким стал запах, даже закружилась голова.

– Встать можете? – Ткачев, щелкнув замком наручников, не дожидаясь ответа, без лишних церемоний подхватил начальницу за талию, помогая подняться. Совсем белая, дрожащая, едва стоящая на ногах – кажется, она вот-вот готова была рухнуть в обморок. Этого еще не хватало…

– А ты… как здесь? – выговорила с трудом и, сделав несколько шагов от ангара, привалилась к стволу ближайшего дерева, вздрагивая и заходясь в тяжелом, надсадном кашле. Паша, бросив взгляд на легкую светлую курточку, покрытую пятнами грязи, подтаявшего снега и ржавчины, снова чертыхнулся – простыть в таком виде она успела бы уже раз десять.

– В машину пойдемте, простудитесь ведь совсем, – и едва не рассмеялся: такой нелепой показалась вся ситуация. Зимина, услышав совсем рядом его голос, как-то странно дернулась, отворачиваясь и прикрывая лицо.

– Не подходи… Блин… Твою мать…

Ткачев испытал острое желание как следует стукнуть себя по дурной голове: можно было догадаться, что в нынешнем положении все происходящее не могло не отразиться на ее самочувствии. А уж если учесть такую особенность беременных, как реакция на любые запахи…

В машину Зимина уселась совсем “никакая” – Ткачев, наблюдая, как она жадно припала к поданной бутылке с водой, только покачал головой.

– Подожди… а Олег…

Пашу невольно передернуло – только сейчас накатило запоздалое понимание: ради того, чтобы спасти своего будущего ребенка, ему пришлось убить Терещенко. Да уж, судьба любит посмеяться…

– Паш, мы же не можем его там оставить! – Видя, что он никак не реагирует, нетерпеливо повысила голос: – Телефон дай!

Ткачев безропотно протянул ей мобильник, с какой-то ненормальной отстраненностью наблюдая, как тонкие подрагивающие пальцы скользят по экрану.

– Вадим, это я. Не перебивай! – оборвала, нахмурившись – если бы Паша не видел ее сейчас, уверился бы, что держится она как ни в чем не бывало. – У меня… у нас проблема… Нет, больше никому об этом знать не надо! Все, жду, – отложила телефон и обессиленно откинулась на спинку сиденья. – Я знаю, как все устроить, Вадим тебе поможет… Черт, – выругавшись, распахнула дверцу автомобиля, впуская в салон свежий холодный воздух; сделала несколько шумных, глубоких вдохов. – Да что ж так хреново-то, а…

Паша несколько секунд смотрел на тонкую вздрагивающую спину, растрепанные завитки рыжих волос – что-то перевернулось, заныло внутри: какой-то совсем беззащитной в этом своем женском состоянии показалась всегда сильная, несгибаемая, сдержанная начальница. Едва не погибшая от рук слетевшего с катушек подчиненного; ставшая свидетельницей его гибели; решающая, что теперь делать с его телом и как вообще выкрутиться из всей этой ситуации… Разве об этом она должна сейчас волноваться и переживать? Паша решительно завел двигатель.

– Поехали отсюда. Вы вон дрожите вся, не хватало вам еще сейчас заболеть. С остальным потом разберемся.

– Паш, я в полном…

– Потом, я сказал, – что-то незнакомое, уверенно-жесткое, безапелляционное пробилось в нарочито-спокойном голосе – Ира только закрыла глаза, не найдя в себе сил пререкаться.

– Ты мне так и не сказал, как там оказался, – напомнила сквозь внезапно навалившуюся дремотность.

– Поговорить надо было, – сухо бросил Паша, не отрываясь от дороги. – Приехал к вашему дому, ну и увидел…

– О чем поговорить? – не унималась Ира. Что сдержанно ответил Ткачев, уже не уловила – пригревшись в теплом салоне, постепенно оклемавшись от накатившей дурноты, сама не заметила, как задремала.

***

Ира долго плескалась в ванной, пытаясь согреться и смыть с себя грязь, извела не один флакончик всяких мыльно-ароматических штучек, пытаясь избавиться от мерзкого, въедливого запаха крови и смерти – при одном воспоминании о случившемся начинало мутить. Совсем сдала, товарищ полковник, зло поиронизировала над собой, закутываясь в халат, а ведь не так давно своими руками людей расстреливала…

– Вы чего, с ума сошли совсем? – Ткачев нахально захлопнул кухонный шкафчик – она даже не успела достать бутылку. – Чай вон пейте, тоже согревает нормально.

– Я не поняла, че это ты раскомандовался? – зло прищурилась, резко разворачиваясь к нему. – Я тебя вообще в гости не звала! Помог – спасибо, а теперь иди куда хочешь! Чего тебе от меня надо, не пойму?!

– От вас – ничего, – как-то очень серьезно и тихо ответил Паша, не отводя взгляда.

– Так вот оно что! – усмехнулась с холодным сарказмом, вздергивая бровь. – В благородство решил поиграть? Типа: “Хоть ты и дрянь редкостная и я бы тебя с удовольствием придушил, но дети это счастье и радость, поэтому буду заботиться, терпеть и тихо ненавидеть”? А мне это твое благородство и нахер не нужно, понял!

Заметила, как на первых словах изменилось его лицо, но просто не смогла остановиться – что-то едкое, обиженное, самолюбивое жгло изнутри, требуя выхода.

– Лучше не провоцируйте меня сейчас, – неестественно побледнев, очень спокойно предупредил Ткачев – если бы не нервно дергающаяся щека, можно было решить, что он совершенно невозмутим.

– А я тебя не провоцирую! Я тебя по-человечески прошу: оставь меня в покое! Это так сложно? Ты хотел уволиться? Пожалуйста! Подпишу рапорт, характеристику тебе лучшую устрою! Хочешь – повышение получишь, хочешь – вообще из органов уйдешь! Денег дам, хочешь?

Последняя фраза явно была неудачной, лишней – таким диким стал его взгляд. Рванулся вперед, стиснув руки на пушистой ткани халата – насыщенно-мягкий теплый аромат влился в легкие смесью запахов: миндальная горечь, клубнично-ягодная сладость, что-то пряно-легкое, терпкое, отдающее острым жаром.

– Это вы сейчас так пошутили, да? – спросил на грани слышимости – в ледяной черноте взгляда билась едва сдерживаемая ярость. – Или серьезно считаете меня полным уродом, который в прямом смысле продаст своего ребенка?

– Паш, я вовсе не… – хотела возразить, объяснить: свободный, без обязательств, с деньгами, он имел шанс на нормальную жизнь, шанс все забыть, начать заново, избавиться от всего, что причиняет боль. И от ее присутствия в своей жизни в том числе.

– Будем считать, что я этого не слышал, – все также негромко, раздельно и четко выговорил Ткачев, медленно выдыхая. Ослабил хватку, но руки не убрал, продолжая удерживать ладони на напряженных хрупких плечах, всматриваться в усталое, ничего не выражавшее лицо, пронзенный этой неожиданной мыслью: а как это вообще – быть с ней?

– Паш, ты сам не понимаешь, на что ты подписываешься, – невесомо выдохнула Ирина Сергеевна, и что-то больное, обреченное, измученное на миг мелькнуло в спокойных глазах. – Просто не понимаешь…

========== II. 8. Решение ==========

– Дело чести… виновные будут наказаны… все усилия…

Паша, скривившись, торопливо отвел глаза: Зимина, не дрогнув лицом, деловито и заученно твердила на камеру какую-то пафосную хрень. Долго перед зеркалом тренировалась, интересно?

Яркими вспышками разорвались в памяти кадры: Терещенко с пистолетом в руках, пристегнутая наручниками Зимина, собственный выстрел; “веселая” ночь, когда вместе с Климовым выполняли указания начальницы, практически на ходу сочинившей очередной хитровыебанный план…

– Месяца не проходит, чтобы какой-нибудь трэш не приключился, – вздохнул стоящий рядом Савицкий. Паша тяжело и пристально взглянул на него.

– Ромыч, отойдем, – произнес как-то нехорошо. Савицкий, пожав плечами, двинулся вслед за хмурым другом.

– Ром, ты… ты, блин, какого хрена все Олегу растрепал?! – с ходу наехал Паша, едва устроились за шатким столиком ближайшей кафешки.

– Что “все”? – не врубился Рома.

– Про Зимину! – рявкнул Ткачев и тут же, опомнившись, понизил голос. – Про то, что она… Ты хоть знаешь, что из-за твоего трепа Терещенко ее чуть не грохнул?!

– Да ладно? Ты-то откуда…

– Прохладно! Если бы я там вовремя не оказался, он бы ее просто завалил! Ее и моего ребенка! Ты вообще хоть соображаешь, когда языком метешь?!

– Твоего… чего? – вытаращился Савицкий с полным охренением. – Ткач, это ты так пошутил щас?

– Да мне не до шуток как-то сейчас, знаешь ли! – снова завелся Паша.

– Ну ты, блин, просто… – пробормотал Рома, в последний момент проглотив выразительное определение. – Наш пострел и тут поспел? Как ты Зяму-то окрутить умудрился? Еще и ходил молчал как партизан…

– Никого я не окручивал! – раздраженно осадил Ткачев, грохнув на столешницу нетронутую кружку с пивом. – Это вообще один раз было, я сам толком не помню ни хрена! Если бы не случайность, вообще бы ничего не узнал.

– Интересный ты, сил нет. Случайно с бабой переспал, ребенка ей случайно заделал, узнал случайно… – сквозь дружеское ворчание мелькнули какие-то непонятные нотки – подобие легкой зависти? – Чего делать-то дальше планируешь, случайный ты наш? Может еще и жениться на ней надумаешь, как честный человек? – заметив, как настороженно застыл взгляд друга, закашлялся. – Ткач, ты чего? Я пошутил вообще-то…

– А я нет, – неожиданно спокойно заявил Ткачев и поднялся из-за стола, швырнув рядом с кружкой пару смятых купюр.

***

– Ну это, знаете ли, уже перебор, Ирина Сергеевна! – Бекетов, расхаживая у нее за спиной, откровенно действовал на нервы. – Одно ЧП за другим! Сначала три неопознанных трупа! Потом сотрудник полиции погиб при исполнении! Теперь еще две девушки! Что у вас вообще на районе творится, можете мне объяснить? Нам маньяка еще к концу года не хватало!

– Мы разберемся, – подавив вздох, пообещала Ира. – Люди уже работают, и…

– Надеюсь, очень на это надеюсь! – И, когда Зимина уже стояла у двери, многозначительно предупредил: – Но имейте в виду…

Ира, не вникая в очередную угрозу, довольно хамски закрыла за собой дверь на половине фразы. Генеральское недовольство сегодня как-то особенно вывело ее из себя. Да уж, такими темпами и впрямь ничего не стоит раньше времени оказаться полковником в отставке…

***

– Вадим, твои бравые пэпээсники облажались по полной, – гневно припечатала Зимина, без стука ввалившись в кабинет. – Мало того что в своем собственном отделе едва задержанного не упустили!..

– Ир, ты про тот инцидент? Я им уже устроил разъяснительную беседу, как правильно задержанных доставлять…

– Я не договорила! Мало того, что они едва не упустили задержанного, так они даже выяснить не потрудились, кого задерживают! – начав бушевать, полковник все больше входила во вкус. – А знаешь, почему он, которого типа за пьянку взяли, решил смыться? Да потому что его фотороботы на каждом столбе висят! Этот урод уже полгода как в розыске! На нем восемь грабежей и три недоказанных убийства! Ты бы хоть своих сотрудников научил на стенды смотреть! Так, в познавательных целях! Для общего, блин, развития!

– Ир, я все понял, – начал Климов, но Зимина, шарахнув дверью, уже вылетела в коридор. Начальство, получившее нагоняй от начальства, зрелище угрожающее, что и говорить.

***

– Так это чего, у нас маньяк образовался? – Савицкий, покосившись на “живописные” фотографии, тут же отвернулся: зрелище было не из приятных.

– Вот уж не знаю, может маньяк, а может у него хобби такое, молодых девушек мучить и убивать, – со злым сарказмом бросила Ирина Сергеевна, сметая снимки в папку. – Это вы, по-моему, здесь опера, а не я.

– Так от нас-то что требуется? Дело в СК забрали…

– А ты и рад! А ничего, что какой-то псих в нашем районе ходит и людей режет? Предлагаешь просто сидеть и ждать, пока на нас еще десяток трупов свалится?

– Ну нет, конечно… А вы что предлагаете? Найти и к стенке? – Молчавший до этого Паша на этих словах ощутимо ткнул друга в бок, заметив, как застыло лицо начальницы.

– Да это понятно, что надо хоть что-то по своим источникам выяснить, – торопливо сгладил повисшую грозовой тучей нехорошую двусмысленность. – Есть у меня одна мысль… Ирин Сергевна, помните, не так давно кипеш был с каким-то мутным борделем, там еще несколько девушек бесследно пропали? Ходили слухи, что их клиенты-извращенцы запытали… Только хозяева потом лавочку свернули, а дело так и замяли.