Текст книги "Искупление (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Паш, – протянула как-то жалобно, вцепившись в него, – Пашка, откуда ты такой для меня взялся? И как я без тебя раньше…

Ткачев, повернувшись, осторожно взял в свою руку ее совершенно ледяную ладонь, прижался губами к тонким пальцам. Улыбнулся мягко-мягко, глядя на нее одновременно встревоженно и как-то необычайно светло.

– Раньше было раньше, Ирин. Главное – это то, что дальше. А дальше я всегда буду с тобой. Всегда. Как там? И в горе, и в радости. – Бережно коснулся щеки, отвел от лица непослушную рыжую прядку. – Мы уже столько всякой фигни пережили… Вместе пережили, понимаешь? Вот это, наверное, и есть самое главное… неважно, что где-то там происходит… то, что мы вместе, вот это важно. А остальное… переживем.

– Переживем, – эхом отозвалась Ирина, зажмурившись в попытке сдержать вновь подкатившие слезы – впервые в жизни слезы неизведанного и тем пугающего абсолютного счастья.

Впервые в жизни, пройдя огромный тяжелый путь, она знала: если что-то рушится – это не страшно. Не страшно, потому что рядом есть тот, кто не допустит, чтобы на тебя рухнул весь мир. И за одно это осознание ей не жаль было бы отдать свою жизнь.

***

Звонок раздался вечером. Ира, кое-как успокоив неожиданно раскапризничавшуюся Маришку, наконец занялась ужином: долго колдовала на кухне, приготовила ароматную утку в апельсиновом соусе, накрыла на стол, выложила в красивую вазу фрукты, принялась выбирать вино. Впервые ждала Пашу с работы с каким-то странным волнительным чувством, ну совсем как девчонка перед первым свиданием – и это давно забытое ощущение будто отбрасывало на много лет назад, когда была совсем еще молодой и беззаботной. Когда в замке заворочался ключ, испуганно метнулась к зеркалу в ванной: поправить прическу, сменить уютный пушистый халат на что-нибудь более легкомысленное и притягивающее взгляд.

– А чего, праздник какой-то? – сосредоточенно нахмурился Ткачев, оглядывая все это великолепие: нарядную жену, красиво накрытый стол, кухню в мягком интимном полумраке. – Я чего, какую-то важную дату забыл?

– Нет, – засмеялась Ира. Подошла сзади, обняла за плечи, неторопливо прошлась ладонями, разминая напряженные мышцы. – Это я забыла. Я совершенно забыла, какой у меня обалденный муж, – наклонилась, легко коснувшись губами щеки. – Устал?

Ткачев повернулся, одарив хитрой улыбкой и моментально притягивая к себе.

– Да уже не очень, – заявил многозначительно, окинув Ирину Сергеевну с ног до головы тем-самым-взглядом.

– Паш, ну а ужин? – наигранно возмутилась Ира, с удовольствием позволяя стянуть с себя легкое шелковое одеяние.

– Ужин подождет, – выдохнул Паша, нетерпеливо расправляясь с крючками и бретельками. – А вот я нет.

Настойчиво завибрировавший мобильник не дал Ирине ответить что-то игривое в тон.

– Тьфу ты! – потянувшись к телефону, выругалась от души. – Слушаю, – отчеканила раздраженно, одновременно млея: Паша, настороженно вслушиваясь в ее реплики, пыла не поубавил и как ни в чем не бывало скользнул рукой по затянутому в соблазнительное кружево бедру.

– Зимина Ирина Сергеевна? Полковник ФСБ Немиров. Нужно встретиться, есть серьезный разговор.

========== V. 4. И рухнул мир ==========

– Тело от удара выбросило из машины, скорость огромная, так что, сами понимаете…

Пашу ощутимо качнуло – только крепкая рука Савицкого немного удержала в равновесии. На ватных ногах прошел несколько метров, склонился, еще не совсем веря в реальность происходящего. Кошмарный сон, галлюцинация, бред – что это? Ведь это не может, просто не может быть правдой!

Бессмысленным взглядом скользнул по светлой куртке в черных и багровых пятнах, по рыжим волосам на фоне промерзших листьев, по залитому кровью лицу. Ошибка, наверное какая-то ошибка… И горло тут же перехватило так, что стало нечем дышать: в не застегнутом воротнике куртки мелькнуло замысловатое золотое плетение и россыпь крохотных сияющих камешков.

Кулон. Тот самый кулон, который он подарил Ирине на Восьмое марта… еще тогда, давно, целую вечность назад…

Все мутилось и кружилось перед глазами безумной каруселью; в голове мерно и очень больно гудело. Уже выходя за ленту оцепления, наткнулся взглядом на стоявшего возле машины полковника Немирова – чистенького, гладенького, блядски спокойного. Тяжелая, горячая волна злости затопила с головой – прежде, чем Рома успел что-то понять и как-то отреагировать, рванулся вперед, с размаху нанося отработанно-крепкий удар.

– Ты, сука… мать твою… ты куда смотрел, урод?! – показалось, что кричит, хотя на самом деле вырвался лишь сдавленно-яростный шепот. – Ты же обещал, что твои гоблины глаз с нее не спустят, говорил, что все под контролем! Ты это называешь под контролем?! С-сука!..

Дрожь внутри не утихала, напротив, расходилась сильнее – и все переворачивалось, вздрагивало, тряслось, будто под током.

– Уберите отсюда этого истерика, – брезгливо произнес фээсбешник, вытирая белоснежным платком кровь с разбитой губы. – Устроили цирк…

– Ткач, да тихо ты! – Савицкий в последний момент перехватил его стальной хваткой, не давая наброситься на полковника снова. – Тихо, уймись!

Ткачев замер; огляделся медленно, затуманенно – на вереницу каких-то машин с надписями и без, на каких-то штатских, на суетящихся людей в форме ДПС, на покореженную груду железа – все, что осталось от роскошного «мерса»… И вот именно в этот момент что-то страшно щелкнуло, будто лязгнул металл: отчетливо-безжалостно вспомнилось, как почти год назад сам, своими собственными руками, устроил то же самое, неистово желая ей смерти…

– Да пошли вы все, – произнес очень тихо и совершенно бесцветно, без труда выворачиваясь из рук Савицкого.

Не глядя перед собой, медленно побрел мимо – мимо суетящейся толпы, мимо выстреливающих зажженными фарами автомобилей, мимо смазанных пятен фонарей на промокшем асфальте. И только когда повело снова, пошатнулся, медленно оседая на обочину, прямо на стылую ледяную землю.

Абсолютная, выжигающе-черная, в груди разливалась замораживающая все пустота.

Его мир рухнул снова. Но самое страшное – ему незачем было выстраивать все опять.

***

А ведь он ничего не почувствовал, ничего не уловил – и кто только придумал эту хрень, что мы всегда предчувствуем самое страшное в отношении дорогих и важных людей? Только когда этот лощеный тип, полковник Немиров, вызвал на «доверительную» беседу и посоветовал не путаться у них под ногами в связи с очень важной операцией, его захлестнуло раздражение: не верил, что какие-то мутные фэбсы смогут защитить Ирину Сергеевну надежней, чем он сам. Но когда полез к жене с расспросами, пытаясь выяснить, какого черта происходит, Зимина только виновато пожала плечами: «Прости, Паш, не могу сейчас тебе ничего сказать, сам понимаешь».

Он на самом деле не понимал ровным счетом ни хрена, но Ирина все твердила что-то успокаивающее: что все под контролем; что дело очень важное, касается тех покушений, которые они сами так и не смогли распутать; и если все получится, то об этой истории можно будет забыть навсегда. А все непременно получится, не стоит и сомневаться… Он и не сомневался – в конце концов, Ирина Сергеевна никогда не ошибается и никогда не обещает ничего просто так…

Но в этот раз она все же ошиблась. Ошиблась в последний раз в жизни.

***

Ткачев долго сидел в прихожей – не было сил разуться, снять верхнюю одежду, даже просто пройти в ванную, чтобы умыться, немного очнуться, смыть вязкий и страшный дурман. Неловким движением, прищемив молнией палец, все-таки расстегнул куртку – и замер, нашарив в кобуре забытое табельное. Осторожно вытянул пистолет, снял с предохранителя, сжал в ладони, чувствуя успокаивающую тяжесть оружия. Закрыл глаза, снова оглушенный настойчивым, болезненным гулом в висках. Медленно выдохнул – и руку будто повело.

Металл опалил висок обжигающим холодом. Стало мертвенно тихо.

Движение. Всего лишь одно движение – и весь этот кошмар наконец-то закончится. Закончится навсегда.

А в следующую секунду содрогнулся – пистолет со стуком выскользнул из враз онемевших пальцев.

В глубине квартиры залилась возмущенным плачем Маришка.

========== V. 5. Расплата ==========

Таким Савицкий не видел своего друга никогда прежде. Даже тогда, после смерти Кати, подавленный, сломленный, хронически-пьяный, он не выглядел столь омертвевшим. И, глядя на него, похудевшего, сурового, будто заострившегося, Рома, кажется, начал понимать, что значит это расхожее выражение «почернеть от горя». Нет, внешне Ткачев не срывался: не пил, не психовал, не забивал на работу. Только порой, ловя его обледенело-черный остановившийся взгляд, Савицкий невольно вздрагивал: как будто душу из человека вынули…

Вот и сейчас, во время утренней оперативки, пока начальник что-то втирал о раскрытиях, показателях и еще какой-то рабочей херне, Ткачев напрочь выпал из реальности, игнорируя настороженность сидящего рядом Ромы. Он не спал почти всю ночь: в голове тяжело перемалывались жуткие мысли, мучительные воспоминания и необходимость скорых решений. Какой-то капитан, помощник Немирова, во время очередной беседы строго-настрого предупредил: не сообщать ничего ни матери, ни сыну Зиминой, по крайней мере пока, так нужно… Кому и на кой хрен это нужно – Паша даже не вникал, было попросту неинтересно. Но как смотреть в глаза теще, какие слова подобрать, когда вернется Сашка… как им сказать, что Ирины больше нет? Это разрывало.

– Земцов Сергей Михайлович?

Полковник Немиров, стоявший на пороге в окружении своры парней с каменными лицами, уставился на майора недобро-цепко, словно просвечивая рентгеном. Сидящие возле длинного стола сотрудники недоуменно переглянулись.

– Да, это я, – нахмурился Земцов, лениво поднимаясь. На холеном лице отразилось презрительное недовольство. – А в чем, собственно, дело?

Напряженная тишина повисла грозовым облаком, разорвавшись бурей.

Немиров помахал перед лицом Земцова какой-то бумагой и, пока на запястьях начальника ОВД защелкивались наручники, обыденно-официально отчеканил:

– Вы арестованы по обвинению в организации убийства Зиминой Ирины Сергеевны.

***

Он возненавидел эту квартиру. Ту самую квартиру, которую так старательно облагораживал ремонтом, обустраивал под чутким руководством начальницы, после – с удовольствием обживал. Ту квартиру, куда привез из роддома жену и где они «близким кругом» отмечали ее выписку; ту квартиру, куда с радостью возвращался после изматывающего рабочего дня.

Сейчас находиться здесь было невыносимо: в этой гостиной, где пили вино или чай за неспешными разговорами или уютным молчанием; на этой кухне, где Ирина Сергеевна неизменно встречала его вкусным ужином, а он порой возился с приготовлением завтрака, чтобы дать ей поспать подольше; в этой спальне, где прижимал к себе сонную Ирину, а в кроватке тихо спала дочка… Здесь все жило и дышало ей, все напоминало о ней: большая кружка со смешной сонной лисой, тонкий шелковый халат в шкафу, уютные пушистые тапочки в прихожей, запах цветочно-пряных духов на подушке… Временами чудилось: ничего страшного не случилось, ее просто нет дома – вышла в магазин, убежала в салон красоты или просто решила посидеть с Измайловой полчасика в кафе рядом с домом… А потом вспоминал – вспоминал, и от боли хотелось выть.

Укачивая хнычущую дочку, невидящим взглядом смотрел перед собой: снова и снова прокручивалась в голове хрипловато-холодным голосом коронная Ирина фраза: «Жизнь сука еще та». Почти год назад он оглушительно ненавидел и жаждал мести, перерезая тормоза в ее машине; тогда все повернулось иначе и она выжила – выжила, чтобы подарить ему неизведанное прежде чудо – их общего ребенка, их продолжение. Но судьба неотвратима, и то, что должно было случиться, все же случилось – тогда, когда они меньше всего этого ожидали. Тогда, когда он уже поверил, что можно жить…

Медленно отошел к окну – ветрено-хмурый поздний вечер бесновался на улице холодными, злыми порывами; ливень гасил одинокие фонари и зажженные вывески. Безумно хотелось спать: всегда спокойная Маришка, словно чувствуя не-присутствие мамы, с трудом затихала и постоянно будила среди ночи. Паша медленно опустился на край кровати, скользнул взглядом по заваленной всякой всячиной тумбочке: какой-то недочитанный дурацкий роман в яркой обложке, россыпь шпилек для волос, крем для рук… И фотография в рамке, одна из тех, что были сделаны у роддома: он и Ирина, склонившиеся над кружевным конвертом…

Кто бы сказал ему еще год назад, что за эту женщину он будет готов убить и умереть сам? Кто бы сказал ему, что, причинив ему самую страшную боль, она же подарит ему самое большое счастье?

Тихо, стараясь не потревожить наконец уснувшую дочь, выскользнул в коридор.

Сумка нашлась почти сразу: заваленная на антресолях парой новых чемоданов и какими-то коробками, лежала в самом углу. Ткачев смахнул налипшую пыль, расстегнул молнию: пачки денег лежали аккуратными стопками – почти столько же, сколько было, не считая затрат, связанных с их семейными переменами… Но того, что осталось, должно хватить.

Вжикнул молнией и с хищной горечью усмехнулся.

Он уже знал, что должен сделать.

***

Он слишком давно знал Зимину. Знал, пожалуй, лучше всех других: ведь именно ему она доверяла немного больше остальных, ведь именно вместе с ним проворачивала многие дела, о которых больше никто не был в курсе. И о многих ее знакомствах Паша оказался осведомлен гораздо больше других: о том, кто может достать «подходящий» труп, о том, кто может нарисовать такие документы, что не подкопается никакая полиция, и о том, кто может организовать несчастный случай, который не вызовет никаких подозрений.

– Этого хватит? – спросил бесцветно-ровно.

– Чтобы грохнуть чувака в изоляторе ФСБ? – собеседник усмехнулся, покачав головой. – Ну ты даешь, парень…

– Если мало, я могу достать еще, – по-прежнему мертвенно, без эмоций.

Собеседник помолчал, внимательно приглядываясь к нему. Потом пододвинул к себе сумку.

– Не надо. Думаю, этого хватит.

– Вот и хорошо, – равнодушно кивнул, поднимаясь. Обернулся уже у самой двери – и глянул так, что старый знакомый невольно поежился. – Я хочу, чтобы эта мразь сдохла. И чем хуже, тем лучше.

***

Он очнулся от тяжелого сна среди ночи. В первое мгновение решил, что разбудила Маришка, но нет, дочка мирно сопела в кроватке и просыпаться, судя по всему, не собиралась. Повертевшись на постели, которая теперь казалась слишком широкой, понял, что больше не заснет, и решил хотя бы выпить кофе.

На кухне, не включая свет, в приглушенном сиянии лампы не сразу нашарил банку с кофе и чашки, включил плиту. И тут же настороженно замер, спиной ощутив чужой взгляд. Обернулся – и молотый кофе песком посыпался на пол.

Показалось, что прямо сейчас он сходит с ума.

========== V. 6. Ночной разговор ==========

– Федералы его давно разрабатывали. Точнее, не его, все началось еще с генерала Смольского. Пытались выйти на его «бизнес», вывести на чистую воду коллег-подельников… Но этот урод хорошо шифровался, никак не получалось его зацепить. А после его смерти «дело» перешло к его сыну…

– Сыну? – вздернул брови Паша. – У него не было сына, только дочь Ольга.

– Сын был. Смольский его, правда, официально не признал, фамилия у него была от матери. Но это не мешало родственничкам прекрасно общаться и вести свои мутные дела… И ведь все было на поверхности! – криво усмехнулась, покачав головой. – Ведь Афанасьев погиб вскоре после того, как Земцов перешел в наш отдел. И свидетеля-алкаша убили прямо в отделе. И расстрел оперов, и эта цепь покушений… Все же было очевидно, черт! Даже тот случай с пропавшей из вещдоков винтовкой, ну кто еще имел доступ и мог незаметно вынести улику из отдела?

– Но… зачем? Точнее, за что?

– Ты что, так ничего и не понял? Он мстил за отца. Да, – кивнула, предупреждая вопрос. – Земцов – сын генерала Смольского. Неудивительно, что с их связями он быстро выяснил, кто убил отца.

Тишина, сгустившись, повисла такая – хоть ножом режь.

– А что потом? – спросил наконец сдавленно.

– Ничего, – равнодушно передернула плечами. – Когда его назначили начальником отдела, власть Земцову быстро голову свернула, стало не до разборок. Уже представлял, как на такой должности «возродит» свое дело, новых помощников стал присматривать… И даже не догадывался, что уже давно под плотным колпаком у ФСБ. Вот только доказательств все равно не хватало, нужно было что-то весомое, серьезное…

– Серьезное, – эхом повторил Паша. Отошел к окну, за которым стелилась глухая непроглядная ночь. – Ну да, организация убийства своей бывшей начальницы – что может быть серьезней.

– Вот именно, – подтвердила спокойно. – Нужно было только его спровоцировать, намекнуть… а дальше дело техники.

Ткачев обернулся. Медленно скользнул взглядом: меловая бледность, круги под глазами, на лице тут и там – перекрестья налепленных пластырей, запястье левой руки замотано бинтом.

– А это… – протолкнулось с трудом сквозь тяжелый спазм в горле.

Фирменно вздернула бровь.

– А ты когда-нибудь пробовал выпрыгнуть из машины на полном ходу? Ощущения не из приятных, имей в виду.

– Так вот зачем нужны были эти фэбсы, – дошло с опозданием. – Чтобы…

– Ну да, – невозмутимо кивнула Ирина, – должен же был кто-то следить, чтобы меня не грохнули раньше времени. А уж потом, когда представился подходящий случай…

Паша глотнул давно остывшего кофе, тяжело выдохнул.

– А труп? – спросил тихо.

Стоп-кадр, безжалостный, вызывающий содрогание даже сейчас, снова вспыхнул в мозгу. Он знал: ничего страшнее не было и быть не может.

– Паш, ну ты как маленький, ей-богу, – фыркнула Ирина насмешливо. – Неужели думаешь, что так сложно достать похожее тело?

– Ну да, действительно, – отозвался заторможенно. Поднял взгляд от столешницы, снова неотрывно-жадно изучая ее лицо.

Выдохнуть. Очнуться. Осознать: это все просто кошмар, просто нелепый сон, ничего не было. Вот она, здесь, напротив, стоит, прислонившись к кухонному шкафчику, и смотрит на него иронично-тепло.

Но.

– Ирина Сергеевна, – произнес медленно, словно с усилием. Неподъемная усталость внезапно навалилась гранитной плитой. – А как же я?

Приподняла бровь, кажется, искренне не понимая, к чему он клонит.

– Что – ты?

Он замер в полушаге. Давило, душило, раздирало желание – просто протянуть руку, провести по щеке, коснуться огненных завитков, притянуть за плечи… Но тело будто заморозилось – не мог пошевелиться.

– Вы обо всех позаботились. О маме, о Сашке… Просили даже этого капитана, чтобы они ни о чем не узнали… А я, Ирина Сергеевна? Неужели вы меня считаете совсем бесчувственным уродом?

– Паша…

– Да что – Паша?! – взорвался. – Вы хоть представляете себе, что я чувствовал? Там, на этой гребаной дороге, когда вас опознавал? И потом, когда думал, что вы… что больше никогда вас… – захлебнулся словами, отчаянной горечью, неотступно-разрывающей болью. – Вы хоть представляете, что такое потерять… потерять любимую женщину?

Задохнулась. Негромко-беспомощно, совсем неверяще:

– Как ты сказал?

Но он, кажется, даже не услышал.

– Неужели вы мне не доверяете до такой степени? После всего, что было?

– Паш… – сама потянулась к нему, ласково прижалась холодной ладонью к колючей щеке. – Паш, послушай… Никто… никто не должен был знать. Я подписку давала, понимаешь? У них там целая спецоперация была по разоблачению этого бизнеса… ничего не должно было сорваться… я просто права не имела… Но я же обещала, я же тебе обещала, что все будет хорошо… Пашенька…

Смягченно-тихий выдох прошелся по оголенным нервам разрядом в добрые двести двадцать. Она никогда не говорила с ним таким голосом. Она никогда его так не называла. И она никогда не смотрела на него так.

Так, словно только в его власти – уничтожить ее или спасти.

– Это жестоко. Это слишком жестоко, Ирина Сергеевна.

Что-то треснуло, надломилось в его голосе арктическими льдами – стало явственно холодно.

– Я знаю, – на грани шепота, – я знаю, мой хороший… Я просто хотела… хотела, чтобы это все наконец-то закончилось… Я так устала… вздрагивать, бояться… за тебя, за себя, за Маринку, за Сашку… Я только хотела спокойно жить, знать, что нам не угрожает ничего… Паш, все ведь закончилось, это главное…

Он смотрел – смотрел и не мог оторвать взгляда от ее дрожащих губ, от огромных, испуганно-черных глаз – той бездны, в которой так всецело и абсолютно тонул.

И пустота, грызущая его все эти дни, наконец исчезла. Исчезла, заполняясь бескрайним, полным, выстужающим все насквозь холодом.

– Вы правы, Ирина Сергеевна, – проговорил очень ровно. – Все действительно закончилось.

Отшатнулась, врезавшись в угол шкафа – ушибленная спина тут же отозвалась вспышкой боли. Но Ира даже не обратила на это внимания.

Она сразу и безошибочно поняла, о чем говорит Ткачев.

– Ч-что? Паша…

Но он уже вышел из кухни, бесшумно притворив за собой дверь.

========== V. 7. Стена ==========

Все закончилось, Ирина Сергеевна.

Его глуховато-ровный, совершенно бесцветный голос звучал в висках гулким набатом.

Это же неправда, это же несерьезно! Ее вспыльчивый, взрывной Паша не мог быть таким – арктически-холодным и титанически спокойным. Он мог разозлиться, вспыхнуть – и также быстро, выплеснув эмоции, отойти, успокоиться, принять. Но этот Ткачев – изменившийся в чем-то почти до неузнаваемости за прошедший год – этот Ткачев остался непрошибаем и невозмутим.

Больше ничего – ни шутливого «товарищ полковник», ни встревоженно-скомканного «ИринСергевна», ни столь редкого, осторожного «Ирин», когда все же позволял себе назвать ее просто по имени – только официально-четкое и бесконечно отчужденное «Ирина Сергеевна». Больше никаких торопливых поцелуев в щеку, когда она встречала его в прихожей с работы или провожала по утрам. Больше никаких посиделок вечерами, когда просто молчали или разговаривали о чем-то – о каких-то рабочих вопросах, с которыми он приходил к ней, а не к новому начальнику; о чем-то повседневно-бытовом или беззаботно-легком, совсем незначительном. Они даже за столом встречаться перестали – утром Ткачев убегал на работу, когда она еще спала; с работы приходил зачастую совсем поздно и вымотанный до предела. Когда звала поужинать, отделывался отстраненным «Я не голодный, спасибо» и уходил в соседнюю комнату – они и спали теперь раздельно.

И только в редкие и оттого драгоценные мгновения его лицо смягчалось, светлело – когда возился с Маришкой. Он как будто ненадолго теплел – и острые углы между ними в эти минуты как-то сглаживались.

А она, еще до конца не веря, пыталась пробиться через эту глухую стену – один раз все-таки застала его вечером дома, присела на диван рядом, мягко коснулась руки.

– Ну давай поговорим, – вышло жалобно, почти-умоляюще, – пожалуйста… Я не могу, когда так…

И снова – тонны железобетонного спокойствия в ответ.

– А мы разве не все еще обсудили? – отозвался без тени раздражения предельно-вежливо.

Слов не нашлось. Того Пашу, которого знала прежде, она бы еще смогла вывести на эмоции, заставить раскрыться – но как разговаривать с ним сегодняшним, она даже не представляла.

Смотрела – узнавала и не узнавала одновременно. Он менялся шаг за шагом – постепенно, но неотвратимо. Когда, еще ненавидя, решил остаться с ней ради их будущего ребенка и нового смысла жизни. Когда убил генерала Смольского, чтобы защитить ее и ее семью. Когда, ничего не требуя в благодарность, просто был рядом, тихо оберегая. И после, когда вроде бы не должен был за нее переживать, но окутал таким вниманием, нежностью и заботой, что она сдалась окончательно и бесповоротно. Сдалась – и позволила себе узнать, понадеяться, поверить…

Зачем, господи? Лучше бы она и не знала никогда, что бывает так… Что кто-то еще может к ней настолько безгранично, осторожно и искренне…

Ночами беззвучно выла в спальне, закусывая подушку и больше всего боясь, что услышит Паша, что проснется Маришка. Утром как-то хватало сил встать – и как ни в чем не бывало улыбаться ему, оставаться доброжелательно-спокойной, прежней – хотя казалось порой, что сил уже совсем не осталось.

– Ир, ну чего ты как девочка, – снисходительно улыбнулась пришедшая навестить свою крестницу Измайлова, когда устроились на кухне. – Мне, что ли, тебя учить? Кто у нас тут лиса? Ты вон посмотри на себя в зеркало… Расцвела, помолодела, похорошела… Да любой мужик не устоит, что тут про твоего Ткачева говорить? Надела что-нибудь покружевастее, покрутилась перед ним… Никуда он от тебя не денется!

Но и вторая попытка провалилась с треском. Ткачев, оторвавшись от какого-то журнала, медленно окинул ее взглядом с головы до ног – все с тем же безразличным выражением на лице – и очень спокойно сказал:

– Поздно уже, Ирина Сергеевна, идите спать.

Не оттолкнул, не вырвался – просто взглянул совершенно невозмутимо, так, что по коже прошелся мороз. Взглянул так, что другие слова оказались уже не нужны.

***

После того, как Земцова арестовали, а на его место назначили Климова, Ира стала часто бывать в отделе – Вадим то советовался по какому-то делу, то просил помощи с нужными контактами, то спрашивал, каким образом будет лучше решить тот или иной вопрос. Обсуждения часто проводили вне стен отдела, в ближайшем кафе – подальше от лишних ушей. Вот и сегодня Ирина по пути решила заехать в свое бывшее «царство» – недолго поговорила с Климовым, потом заглянула к операм. На месте оказался один Ткачев – вернее, совсем не один. Хорошенькая блондинка с лицом, не обезображенным интеллектом, жалась к его плечу выдающейся грудью, якобы изучая лежащие перед ними документы. Новая следачка, сразу же догадалась Ира, вспомнив, как Щукин иронично охарактеризовал свою новую подчиненную, которую Земцов принял на работу совершенно непонятно зачем – девица только строила операм глазки, в работе ни рвения, ни способностей не проявляя.

– Понимаете, Лерочка… – Паша широко улыбался и что-то втолковывал девчонке, делая вид, что ничего «неуставного» не замечает. А Ире вдруг совсем по-бабски глупо захотелось расплакаться – ей он так не улыбался… Собственно, он ей вообще не улыбался. И не разговаривал с ней. И…

Вылетела из отдела, даже не вспомнив, с каким поручением заглядывала к оперативникам. Снова заныло сердце. Душила яростная обида, а еще жгучая досада на себя – ну что она себе вообразила… Не за горами сорок, а туда же… Куда ей против всех этих смазливых, грудастых и молодых… Героиня-любовница, мать ее!

– Ирин, хорошо, что ты не уехала, – Климов догнал ее уже на крыльце. – Надо поговорить, дело…

– Что? – подняла на него непонимающий, затуманенный взгляд. Все слова прошли мимо сознания, словно пули мимо мишени. – О чем поговорить?

Климов взглянул встревоженно, придержал за локоть.

– Давай не здесь.

***

В кафе Ира только механически кивала на фразы Вадима, так и не притронулась к кофе и по существу ничего не сказала. Климов долго смотрел на нее – пронзительно-голубые глаза просвечивали словно рентгеном. Зимина невольно поежилась, вдруг подумав, что взгляд у него очень неуютный. А у Паши глаза совсем другие – карие, теплые-теплые, и даже когда смотрит холодно или сердито, ее никогда так не пробирает дрожью…

От боли скрутило так, что захотелось застонать.

Что же ты делаешь? Со мной, с собой, с нами?

– Ир, ты меня не слушаешь, – укоризненно заметил Климов. Протянул руку, на миг коснулся ее лежащей на столе ладони – пальцы будто обожгло, и это заставило очнуться.

– Что? Прости, задумалась.

– Ирин, у тебя все в порядке?

– Да, все в порядке, – бросила спокойно и все также автоматически.

Да, все в порядке.

Не считая того, что моя семья рушится на глазах. Не считая того, что человек, еще недавно готовый беречь, почти перестал смотреть в мою сторону. Не считая того, что я, кажется…

– Все нормально, – повторила твердо. – Так что ты там говорил?..

Они уже собрались уходить, когда мимо столика прошла женщина с корзиной цветов. Остановилась рядом с майором.

– Мужчина, купите своей даме цветы, – улыбнулась, окинув их внимательным взглядом. – Вы очень красивая пара.

Ира только тихо фыркнула, не заметив странной тени, мелькнувшей на его лице. А Климов уже протянул цветочнице деньги.

– Давайте вот эти, – вытянул из корзины перевязанные шелковой лентой тюльпаны. – Сдачи не надо.

– Вадим, зачем? – слабо возмутилась Ирина, протестующе выставив ладонь. Климов улыбнулся как-то сдержанно-неловко, устроив цветы на шатком столике.

– Возьми, Ирин. Может, хоть это тебе немного поднимет настроение.

Ира ехала в такси, сжимая в дрожащих руках примятый букет и почти со страхом ожидая того момента, когда придется переступить порог квартиры. Маришка сегодня у бабушки – «Ир, тебе нужно проводить время наедине с мужем», – безапелляционно заявляла каждый раз мама, забирая Марину Павловну к себе на выходные. И раньше Ирина безраздельно посвящала это время им с Пашей – им, только им двоим… А что теперь? Что она будет делать теперь наедине с собой в четырех стенах?

– … Что бы с нами ни произошло, от меня не беги, – донеслось из динамиков надрывным напевом.

– Выключите! – резко бросила Ира, невольно вздрогнув.

– Попсу не любите? – понимающе спросил таксист, послушно выворачивая нулевую громкость.

Ирина, ничего не ответив, вновь отвернулась к окну. Глаза отчего-то нестерпимо жгло – провела по лицу ладонью, чувствуя, что щеки насквозь мокрые.

Впервые за эти бесконечные дни она наконец-то позволила себе расплакаться.

========== V. 8. Искушение ==========

Все закончилось.

Так просто оказалось сказать ей это в глаза, когда внутри все обледенело от боли.

И так сложно, практически невозможно оказалось остаться с этими словами один на один. Он не мог простить ей той боли – умом все понимал, но смириться не получалось. Сколько, сколько они уже прошли вместе? Сколько лет прежде он был ей бесконечно верен, не сомневаясь в ее решениях, в ее правоте? Сколько еще он готов был совершить теперь ради нее и их семьи? Неужели она, после всего пережитого, все равно сомневалась в нем? Или не сомневалась – просто не видела, не понимала, не признавала самого очевидного? Но как этого можно было не заметить – когда он вот так каждый день рядом с ней… Она же не слепая, она же не дура… Но почему тогда так обесценила все, что с ними было? Он не понимал – и это раздирало.

А еще был Климов. После его назначения Зимина зачастила в отдел словно по расписанию – они постоянно что-то обсуждали за закрытыми дверями, часто сидели в кафе, вели какие-то общие дела. Однажды он столкнулся с ними у дверей кабинета – и внутри что-то перевернулось: увидел, каким взглядом Климов окатил его, блин, жену!

И вот сегодня опять. Пришла неприлично поздно. Спокойная, улыбчивая, с цветами. Он, замерев у дверного косяка, стоял дурак дураком, глядя, как она, будто не замечая его, скидывает обувь, снимает пальто, перед зеркалом поправляет прическу.