Текст книги "Гробовщик. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Горан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Что теперь?

10. И снова Генка.

То, что я задумал, было дорогой в один конец. И я никогда бы не решился на эту авантюру, если бы не Генка. Он появился как всегда под вечер на другой день после моего похода в гости к Кирову. Я как раз курил после ужина. Сидел на лавочке возле нашего дома, пускал дым в темнеющее небо. Генка примостился справа, фонарь свой, со стеклом, кое-как склеенным скотчем, поставил на землю рядом.

– Всё спросить хочу, – сказал я. – зачем ты этот фонарь с собой таскаешь?

– Ищу человека, – серьёзно ответил мальчик.

– Здесь?

Генка промолчал.

– Знаешь уже, что наши отцы-командиры задумали? – задал я новый вопрос.

– Как не знать, – Генка смотрел перед собой, качал босой ногой в сандалике. На коленке у него краснела свежая царапина. И вдруг прошептал с тоской: – Когда вы уже кровью своей захлебнётесь?

– Начинается, – зло пробормотал я. – Сейчас снова заведёшь свою шарманку про то, какие мы, люди, сволочи и подлецы. Что сваливаем вину друг на друга: начальники на подчинённых, подчинённые на начальников. А по сути – являемся одним и тем же дерьмом.

– Только, может, обойдемся на этот раз без моралитета? – повысил я голос. – Сколько ты уже здесь обитаешь? Год? Два? И до сих пор не привык? Ну да, вот такие мы – люди. Я за эти несколько месяцев такого навидался, что сам могу тебе рассказать, насколько род человеческий – пакостное явление. Но тут два варианта: можешь здесь быть – будь. Не можешь – катись к той самой матери!

Чего это я так на него вызверился? Нервы, нервы. Навалилось всё.

– Ты чего раскричался? Орёт он! Это ты перед другими делай вид, будто только что понял, будто раньше и не догадывался, что всё это, – пацан махнул рукой за спину на дом со светящимся окошком. – Временно. А что не временно, то – отсрочка. Или ты всерьёз думал, что всё устаканилось, и ты еще долго сможешь колесить по здешним дорогам?

Ну так спешу тебя удивить: в Зоне ничего не бывает постоянного!

И Лёшка с Алеськой, детки из клетки, ты думаешь, они до старости здесь доживут? Рано или поздно им придётся нырнуть в тот омут реальности, из которого их выбросило. И хорошо бы это произошло, пока внешний мир осторожничает, ползает вокруг Зоны, да облизывается. А вот однажды, как хлынет внутрь, да как начнет перестраивать все под себя. Вот тогда здесь станет совсем худо. Эти «учения», про которые договорился Киров с Михалычем, возможно и станут той каплей, которая прорвёт плотину и сюда такое попрёт! Так что спрятать детей, то о чём ты собираешься меня попросить – не выход. В этот раз я их спрячу. А потом?

– Вы чего тут раскричались на ночь глядя? – спросил Генка выглядывая из калитки. – Ругаетесь что ли? Да так громко, что Алеська в доме услышала. Меня послала вас разнимать.

– Ничего мы не ругаемся, – смутился Генка. – Это мы так. Ты иди, Лешка, нам поговорить надо.

Мальчик обиженно шмыгнул носом, нерешительно спросил:

– Ты ночевать останешься?

– Сегодня никак, – развёл руками Генка. – Может завтра.

Лешка потоптался еще немного и ушел обратно в дом.

– И что ты предлагаешь? – спросил я, понизив голос. – В детдом их вернуть? Ты это называешь выходом?

Генка ответил не сразу. Шморгнул носом, пнул слегка свой многострадальный фонарь.

– Я могу увести их. Совсем, – наконец сказал он. – Туда, где они будут счастливы.

– А как же Зона? – я как-то даже растерялся. – Ты же Лешку специально натаскивал, чтобы он за ней присматривал, когда ты уйдёшь.

– Всё поменялось, – погрустнел мальчик. – Ваши идиоты-учёные обратили-таки на себя внимание…

Он потрогал царапину на коленке, пожал плечами:

– Не знаю, как назвать. Короче, один из вероятностных сценариев, того, что может произойти в Зоне, очень не понравился кое-кому. Так что в ближайшее время, сюда прибудет мой, как бы это сказать…, ну пускай будет – брат.

Я помолчал, потом глянул на пацана исподлобья:

– А они пойдут с тобой?

– Если ты не отговоришь – пойдут.

– А раньше ты их увести не мог?

Генка помотал головой:

– Раньше умники из лаборатории, что под реактором, буравили мелкие дырки в пространстве. Теперь они додумались, как открыть дверь. Идиоты. Это их счастье, что за ней будет стоять мой брат, а не ещё кто-нибудь. Вот тогда мы и обменяемся. Он войдёт сюда, а мы: я, Лёшка и Алеся – туда.

«А я?» – хотел спросить я. Но не стал.

– Тебя не пропустят, – извиняющимся тоном сказал Генка. – Знаешь, как я за тебя просил! Нельзя.

Обидно. Чем же я так пришёлся не ко двору?

Я глубок вздохнул. Сплюнул. И не стал выяснять причины. Спросил будничным тоном:

– Когда отправляетесь?

– Спасибо, – после паузы сказал Генка.

Мне не нужна была его благодарность. Я, молча, ждал ответа.

– Сигналом будет следующий Выброс, – пожал плечами пацан. – Представляешь, сколько энергии нужно на открытие Двери? Тут такое светопреставление начнётся! Всем Выбросам Выброс! Вот закончится, мы и двинем.

– А как же атака на блок-посты и лагеря бродяг? – заволновался я. – Получится с ними разминуться?

– Ты не понял, – улыбнулся Генка. – Это же будет не обычная дверь. А Дверь. В неё можно из любой точки Зоны пройти. Если знать, как. И, кроме того, после Выброса пройдет не меньше часа, прежде, чем начнутся эти «учения». Раньше никак не получится. Там такие остаточные эффекты будут… Ни связь, ни системы привязки к местности, ни даже простейшие компасы работать не смогут. Камеры наблюдения опять же, хоть они и защищены, но протестировать после такого светопреставления надо будет. Так что, не переживай. У нас будет время. Тем более, я уже сказал, и ходить никуда не придётся.

– Час после Выброса, – повторил я. – Час Скорби и Доблести. Не врали, стало быть, легенды.

– Знал бы ты, кто эти легенды сочинял, и кем они утверждались, не удивлялся бы, – сказал мальчик.

Он встал со скамейки. Потянулся. Поднял фонарь.

Стемнело. В траве тренькал сверчок. Над головой пару раз промелькнула маленькая летучая мышь. Лешка её почти приручил. Кормил её лепёшками из смеси мёда и муки, дрессировал прилетать на неслышный свист, от которого у меня начинали закладывать уши.

– Сколько у нас времени? – спросил я. – Хотя бы примерно.

– Неделя, – сказал Генка. – Максимум, дней девять – десять. Так что если есть какие-то незаконченные дела – заканчивай.

Мальчик помахал мне рукой и двинулся куда-то в темноту.

– Как хоть твоего брата зовут? – спросил я ему во след. – А-то, глядишь, пересечёмся. Чтобы хоть знать с чего разговор начать.

– На счёт пересекаться – не советую, – со смешком ответила темнота. – А зовут его Монолит.

Мои воспоминания прервал лязг железной двери. Я приподнялся на кровати. Ух ты, черт! Я, оказывается, сидя задремал.

И сколько я проспал?

В дверях стоял двухметровый детина, в костюме химзащиты. Противогаз, накидка с капюшоном, прорезиненные штаны, рукавицы. Всё чин-чинарём. В руках он держал короткую резиновую дубинку, усеянную острыми блестящими шипами. На ручке красовалась большая тёмная кнопка. Детина демонстративно её нажал – между шипами с треском проскочили мелкие молнии. Запахло озоном.

– Палка-палка, бей не жалко, – пробормотал я неизвестно откуда вспомнившуюся фразу. Потом обратился к конвоиру. – Ты, служивый, не горячись. Сперва скажи, чего ты от меня хочешь. Вдруг я и так всё выполню, и бить меня не придётся!

Тот окинул меня сквозь стёкла взглядом водянистых глаз и глухо буркнул:

– К стене. Лицом. Руки за спину.

После того, как я выполнил эти указания, он снял наручник с моего запястья, вместо него сцепил мне руки за спиной пластиковым шнурком-захватом. Затем, детина выволок меня из камеры, усадил в уже знакомую тачку и без усилий повёз по коридору к дверям лифта.

Двери открылись, двери закрылись, и пол снова потянул меня вниз. Когда же лифт дрогнул, останавливаясь, и двери снова открылись, меня выкатили в полутёмное помещение с толстыми стеклянными колоннами, внутри которых струились и переливались, но не спешивались, разноцветные жидкости.

Тут же беспардонно вывалили из тачки, поставили на ноги, одним взмахом ножа освободили руки. После чего двери лифта закрылись, я обернулся на звук, и что дальше?

11. Кащей.

– А вот и наш чудо-мутант, – раздался голос искажённый динамиком. – Ну что ты вертишь головой? Динамик под потолком. Давай-ка я быстро разъясню тебе положение вещей:

– во-первых, я знаю, что ты пришёл сюда убить Щеглова, это, кстати, я, и тут ты опоздал. Я уже семь месяцев, как мёртв. Нынче моё сознание разбросано и продублировано на сорока пяти серверах, которые раскиданы по всем этажам лаборатории. Чтобы вывести меня из строя, нужно найти и уничтожить минимум тридцать один из них. А это, поверь, практически невозможно, потому, как даже я не имею доступ на седьмой, девятый и шестнадцатый этажи. Плюс сигнализация, плюс ловушки, плюс новейшие системы защиты. Я совсем недавно проверял – всё работает. Так что ничего у тебя по первому пункту не выйдет;

– во-вторых, я знаю, что ты пришёл сюда предотвратить то, что у нас называется ««учения в условиях, приближенных к боевым», и здесь ты тоже опоздал. Они уже на позициях. Не думал же ты, комиссия будет дожидаться, пока мои ребятишки совершат марш-броском через всю Зону? Это же долго. Аномалии и прочая мерзость, не всегда по-прямой пройдёшь. Сколько им плутать пришлось бы? Чтобы такого не случилось, мы их уже два дня, как вывезли за пределы Зоны. И, блин, как не береглись, а американцы уже прислали возмущённый запрос. Что, мол, за движение вокруг Зоны? И спутниковую фотографию. Две колонны по сорок грузовиков. … Ну, да это неважно. А важно то, что и здесь ты в пролёте;

– возможно, есть ещё и в-третьих. В этом я не уверен, потому, что это уже наивность, граничащая с глупостью. Ты и в самом деле рассчитывал уничтожить всю лабораторию? Лабораторию, которую не всякий ядерный взрыв возьмёт?

«А он хорошо осведомлён», – подумал я. – «Вопрос только: откуда? Неужели Кораблёв?»

– Не удивляйся моей болтовне, – между тем продолжил голос из динамика. – Стараюсь наговорится прозапас. Когда ещё удастся побеседовать с живым человеком? Ты представляешь, тут вообще нет ни одной живой души. Кроме тебя. Все остальные – куклы. Сырьё для будущих опытов. Я им оставил пока простейшие функции, но и только. А знаешь, откуда я их набираю? Из вашего брата. Из бродяг. У меня в разных местах стоят эдакие гаусс-ловушки. Кто туда попадается, тому память процентов на восемьдесят стирает. Взамен прописывается страстное желание идти на Зов. А он, естественно, приводит сюда. Не напрямую к КПП. Есть штук шесть, я не помню, может – больше, тоннелей, по которым они добираются для спецотстойников. Дальше – отсев. Это такие полосы препятствий, где проверяются физические данные, рефлексы, скорость принятия решений, ну, и прочее. Брак сам собой отпадает, к финишу приходит только нужный материал…

Я почти его не слушал. Я глубоко вдыхал воздух, сжимал и разжимал кулаки, жмурился и широко раскрывал глаза. Готовился, в общем. Решался. Жаль – последнее, что я увижу в жизни – вот эта поганая лаборатория.

– Да что это я всё о себе, да о себе, – вдруг сказал голос, назвавшийся Щегловым. – Теперь твоя очередь. Давай, рассказывай, чем ты меня тут собирался упокоить?

Всё! Булавка с кроваво-красной бусиной на конце – та самая, подарок Генки – давно была зажата у меня в кулаке. Как он там говорил: сломай и выброси?

Господи, как же не просто отпустить гранату, если выдернута чека!

Что ж пальцы так вспотели? И дорожат! Никак не получается!

Я плюнул на конспирацию, взялся за концы булавки двумя руками, резко надавил, зажмурившись…

– Щелк! – как мне показалось, оглушительно громко сломалась булавка.

– Стук! – стукнуло моё сердце и замерло.

Я разжал пальцы. Открыл глаза. Всё тот же полумрак, колонны со струящимися разноцветными жидкостями. Ничего не переменилось.

– И чего? – услышал я насмешливый голос из динамика. – Ты, часом, ничего не перепутал? С иголкой – это в другую сказку надо.

Неужели Генка подсунул мне негодный артефакт? Не может быть!

Как бы в подтверждение моих мыслей, кровавая бусина на обломке булавке вспыхнула нестерпимо ярко, резко воспарила и стала вдруг расти, бешено вращаясь. Пол мелко задрожал, подпрыгнул вверх. Одна из стеклянных колонн с хрустом лопнула, осколки брызгами разлетелись вокруг. Я думал, что сейчас оттуда хлынет разноцветная жижа, но внутри только искрили и дымились провода, прямо на глазах покрывались копотью зелёные платы, утыканные микросхемами. Тряхнуло еще раз, сильнее. Я чуть не упал. Недалеко в полу образовалась трещина. Сверху посыпался какой-то мусор, мелкие камешки простучали по спине.

– Ты что натворил? – взвыл голос в динамике. – Это что такое? Это же Выброс! Как?!

Я не слушал его. Подошёл к лифту, нажал кнопку вызова. Дохлый номер. Одна из створок перекосилась, на другой зияла вмятина. Из щели тянулся дым. Ну, что же, поищем пожарный выход. Должны же тут быть лестницы на случай поломки лифта. Двинулся почти на ощупь Как бы сейчас пригодилась схема эвакуации персонала, которыми были увешаны этажи учреждений и которые так раздражали своей очевидностью.

Тряска всё усиливалась, лопались колонны, осыпалась штукатурка, временами от перепадов давления закладывало уши. И вот я среди всей этой катавасии ходил невредимый, упирался в тупики изавалы и ничто меня не брало. Нет, одежда моя была вся перемазана в пылью, меня душил кашель, глаза слезились от едкого дыма, но в основном, на мне не было ни царапины. Так продолжалось минуты две. Я уже даже стал удивлятся своему невероятному везению.

Но потом очередной толчок сбил таки меня с ног. Я попытался отползти к стене, не успел – сверху обрушилась здоровенная плита и зажала левую ногу, как в тиски. От боли у меня потемнело в глазах.

Голос всё продолжал и продолжал верещать что-то про Выброс, который невозможен в закрытом помещении и про то, что пусть я не надеюсь выбраться отсюда живым., и про бога-душу-мать… Он, то басил, то переходил на тонкий визг. Снова затрясло, с грохотом просело ещё одно перекрытие. Воздух окончательно превратился в смесь пыли, мелкой крошки и горького дыма. Я с трудом уже различал здоровенный огненный шар, который раньше был бусинкой на конце моей булавки, который не прекращал вращаться и расти. На зубах скрипел песок, глаза слезились, адски болела нога, еще одна плита сдавила мне грудь. Стало трудно дышать…

И вдруг всё кончилось. Я открыл глаза. Мир замер, как в кино. Кусочек щебня перестал падать и замер у моей щеки, дым тоже застыл, будто борода старика Черномора. Меня потянули за руку, и я выскользнул из-под державших меня в плену осколков. И заскользил, заскользил в темноту…

Когда же, наконец, скольжение остановилось, я оказался перед светящейся воронкой. Рядом стоял и держал меня за руку Генка. В другой руке на уровне глаз он держал свой фонарь. В первый раз я увидел его зажженным.

– Снова ты мне помереть спокойно не даёшь, зара…, – хотел было выругаться я, но слова застряли в горле. Там, где свет от фонаря ярко освещал Генку, мальчик был цветной и осязаемый. Там где нет, он переходил в черно-белый цвет, детали размывались, плыли, будто серое облако. Парень как раз шевельнулся, повернул голову, и фонарь осветил кровь у него на виске. Кровь и небольшое отверстие.

– Ты это…, – начал я, не зная, как продолжить.

– Времени мало, – сказал мальчик. – Лёшка поехал в лагерь. Взял твою упряжку и погнал.

– В лагерь? Зачем? – опешил я.

– Предупредить про атаку.

– Погоди, – пытался я привести мысли в порядок. – Откуда он узнал?

– Это не важно, – отмахнулся от моих вопросов Генка. – Важно, что он поехал. И Алеська с ним.

Ну конечно, она своего брата нипочем не бросит!

Я схватился за голову.

– Да твою же мать! – заорал я. – А ты куда смотрел? Чего сюда припёрся? Почему их не остановил?

– Я не мог, – вдруг расплакался Генка. – Меня снайпер убил.

– К-какой снайпер? – опешил я. – Как убил?

Мальчик посмотрел мне в глаза, и я сам все увидел.

12. Звёздный час Юрия Семецкого.

Вот Алеся.

Стоит у окна такая грустная, и такая красивая. Она думает, что это последний пейзаж на Земле, который она видит. Скоро грянет Выброс, который придётся пережидать в подвале при свете керосиновой лампы. А после этого странный мальчик откроет Дверь и проведёт их в другой мир. Нет, она не против. Они вчера всё обсудили. Но, среди всех чудес, про которые рассказывал Генка, как же она будет там скучать по облакам, деревьям, цветам! Особенно по цветам.

Вот Генка.

Ему не терпится, чтобы всё поскорее закончилось. Смотреть на печальную Алесю – сердце разрывается. Он думает, что сразу после перехода нужно будет (подробностей нет, засветка – ничего из этих его мыслей не видно!) – это её развеселит, а потом (засветка) – это успокоит. Тут он улавливает её мысли о цветах и улыбается. Решительно идёт к двери.

– Ты куда? – спрашивают брат и сестра в один голос.

– Всё нормально, – успокаивает их Генка. – Я сейчас вернусь.

Он выходит на крыльцо смотрит на небо, шевелит губами, вычисляя, и узнаёт, что до Выброса девятнадцать и девять семнадцатых минуты.

Бегом, бегом к мосту через речку. Там слева у самой воды растут чудесные ромашки – любимые Алеськины цветы. На ходу Генка достаёт из кармана шорт артефакт в форме небольшой блестящей подковы. С его помощью мальчик собирается сохранить цветы вечно свежими и цветущими. Пуля бьёт его в висок, когда, не доходя моста, мальчик сворачивает по тропинке влево. Он падает на бок, «подкова» катится из его рук. Минута, две, семь. Наконец к нему подходят ноги в «берцах». Одна толкает мальчика в плечо, перекатывая его на спину. Неизвестный присаживается рядом с Генкой, подбирает артефакт, в поисках признаков жизни, всматривается в детское лицо. И я, наконец, узнаю имя стрелявшего.

Юрий Семецкий.

Ему обидно. Год охраняет Зону, а хоть бы что к рукам прилипло. Всё мимо него. Вот и нынче, из троих, отобранных самим Кировым для спецзадания, двое остались с начальством водку пить, дожидаясь нужного часа, и только его отправили на эту водонапорную башню. Подстраховывать, если что.

А что – если что?

Наплели полковнику про пацана, что аномалиями, как снежками зимой, бросается. Вот он, Юрий Семецкий, с прошлого вечера, да всю ночь, и теперь, утром, за домом наблюдает, и ничего. Нет, само по себе, странно всё это. Живут себе пацан с девкой, и будто не Зона вокруг, а обычное село. Интересно, он её …того? Или ещё не дорос? Юрий бы такой вдул. Может, ещё получится…

ПДА показывал, что до Выброса оставалось примерно, минут двадцать…

Вот ещё новшество. Обычно про очередной Выброс оповещали примерно. Типа, в течение часа-полутора грянет. Так что ушами не хлопать! При первых признаках – галопом в убежище. А тут, видишь ты, точное время указали. Сервис.

Так вот, до Выброса оставалось примерно минут двадцать, когда из дома выбежал, …блин, а это ещё кто? Семецкий присмотрелся через оптику СВД. Откуда взялся этот пацан? Так их там не двое, а трое? Мальчик бежал к мостку через небольшую речушку.

Куда тебя черти несут? Выброс скоро!

Вдруг, мальчик пошарил в карманах, и в руках у него засияла какая-то блестящая хреновина. Что это? Ничего подобного Юрий никогда не видел. Да что видел, на инструктажах, которые проводились раз в две недели, ни о чём подобном не рассказывали.

Неизвестный артефакт!

Это ж, сколько он будет стоить!

Семецкий хотел было начать спуск, чтобы перехватить пацана по другую сторону моста, но тот свернул влево, в сторону, где далее начинался густой кустарник. Уйдёт!

Винтовка будто сама собой упёрлась в лечо. Прицел, толчок, эхо от выстрела. Мальчик упал.

Уф! Попал!

Юрий глянул на часы: шестнадцать минут. Успею! Бросился вниз. Нельзя такую вещь оставлять на улице, во время Выброса. Вдруг испортится! Или ещё чего.

Он лихорадочно перебирал скобы лестницы и убеждал себя, что сделал всё правильно. Можно, конечно, было и не убивать. Ранить в ногу, например. Но кто бы потом стал с ним возиться? Особенно сегодня, когда такое намечалось. Да и приказ, который он получил, гласил: стрелять в любого, кто попытается пересечь мост в западном направлении.

И вообще, никакой это был не пацан, а мутант, порождение Зоны.

Он спустился до конца и рысцой подбежал к мёртвому мальчику. Пнул, переворачивая на спину. Точно – готов. Поднял с земли блестящую, аж глазам больно, подковку, бережно отёр от дорожной пыли. Достал из заплечного мешка рулон туалетной бумаги, обмотал артефакт в несколько слоёв, обжал, вернул всё в мешок. Глянул, не видно было из дома, за которым он вёл наблюдение? Нет! Улица делала изгиб, и мостик заслоняли другие дома.

Как всё удачно получилось. Он подхватил тельце мальчишки под мышки, подтащил к мосту и сбросил вниз. Глухой всплеск.

Вот так. Нехрен было по Зоне бегать!

Вытер пот с лица. Глянул на часы. Ё-моё, шесть минут. Ходу!

Семецкий захлопнул за собой толстую крышку глубокого погреба ровно за минуту до того, как снаружи началось.

Зря он спешил. Откуда-то пришла уверенность, что лучше бы ему было подохнуть под Выбросом!

А вот и Лёшка.

Он в подполе, его глаза закрыты, голова – на руках у сестры. Снаружи ревёт небывалый Выброс. Дом скрипит, будто стонет, под шквалом его гнева. Но сознание мальчика не здесь. Оно скачет по вариантам ближайшего будущего. И там сплошь: крики и стоны, боль и кровь. И смерть, смерть, смерть…

Но что это? Мелькает вариант, в котором Лёшка видит себя. Вот он помогает людям в лагере отбить атаку нечисти. Вот в самый отчаянный момент прилетают вертолёты миротворцев и добивают поганых мутантов ракетами и из пулемётов. Вот их с Леськой везут в столицу, и там сам президент вручает ему награду. А вот женщина с таким знакомым лицом. Мама?

Лёшка открывает глаза, рывком садится и встречается взглядом с сестричкой.

А та, он видит, на грани истерики. Генка пропал, с братом беда, а дядя Немой как уехал вчера утром, так и не вернулся. И когда уходил, прощался, будто навсегда…

Лёшка прислушивается. Снаружи тихо.

– Закончился? – спрашивает он, про Выброс.

Алеська, вытирает слёзы, неуверенно пожимает плечами.

Они выглядывают наружу. Тихо. Оседает взбаламученная пыль. Осторожно выбираются.

– Генки нет, – констатирует Алеся.

Лёшка пренебрежительно махает рукой. Что может в Зоне случится с Генкой? Его занимают другие мысли.

– Вот что, – наконец решает он. – Мне нужно съездить в Лагерь.

– Ты что, сдурел? – тихо начинает Алеся, но с каждым новым словом её голос звучит всё громче. – Какой Лагерь? Нам здесь нужно быть. Генка вот-вот вернётся. Нам же через Дверь надо!

– Ты не понимаешь, – пытается объяснить мальчик. – Они ничего не знают. А им в спину ударят! Их же там всех перебьют! Тридцать человек. До единого. Примерно через час начнётся атака. Я успею! А ты меня здесь подожди. Если Генка появится, скажи, что я только туда и обратно.

Он идёт к двери, девочка виснет на нём:

– Не пущу!..

И вдруг сама видит то, что видел брат. Кровь, смерть… Девочку буквально отбрасывает от него. Она бледнеет, закусывает губу.

Перемотка. Движения детей ускоряются, голоса превращаются в непонятный писк. Они размахивают руками, мечутся по комнате и говорят. Говорят…

Затемнение.

И вот уже повозка, запряжённая Здоровяком и Малым, скоро движется через мост, с которого убийца сбросил тело Генки в реку.

Правит Лёшка. Рядом Алеся. Тихая, решительная.

– Все-таки, какой хороший у меня брат, – думает она. – Храбрый, добрый. И глупый…

Она знает, что их вот-вот убьют, знает наверняка, хоть и не может это объяснить.

– Ну и что, – думает она. – Ну и пусть. Зато…

Она придвигается к брату, тихонько трётся щекой о его плечо. Лёшка оглядывается, улыбается. Подмигивает.

Повозка проезжает недалеко от подвала, в котором прятался от Выброса Юрий Семецкий. Крышка приоткрывается, из-под неё показывается рука, которая скребёт землю обломанными ногтями. Кто-то неразборчиво мычит и столько муки в этом мычании! Рывок назад, и рука исчезает в подвале. Крышка захлопывается с негромким стуком. Малой вздрагивает. Опасливо косится в сторону звука. Здоровяк только фыркает и прибавляет шагу.

13. Тоннель.

Последнее, что я увидел, это как повозка исчезла в лесу за мостом.

На мгновение все у меня перед глазами померкло, а потом, я снова оказался в каком-то тёмном помещении. Под ногами пыль, обломки штукатурки, Почти не видны, но угадывались в темноте силуэты рухнувших бетонных плит.

Между мной и светящейся воронкой – мальчик-призрак с кровавым отверстием в виске.

– Но ты ведь выжил? – спросил я. – Ты же – живой?

– Нет, – виновато улыбнулся Генка. – Извини, Гробовщик.

– Так как же тогда… это? – растерялся я.

Хотел шагнуть к нему ближе, но был остановлен хлёстким:

– Стой!

Воронка жадно потянулась ко мне, силуэт моего собеседника заколебался, будто дым на ветру, потом снова обрёл чёткость.

– У нас мало времени, – продолжил Генка, на секунду оглядываясь. – Я сейчас открою тебе ход, по которому ты доберёшься до Западного Лагеря. Особый такой тоннель. Всего минут пятнадцать ходу. Короче не смогу. Так что, когда доберёшься до места, скорее всего, живых там уже не будет. Найди детей.

Мальчик протянул мне овальные, похожие на морские, камешки. Два синих и два красных.

– Вложишь им в руки. Синий в левую руку, красный – в правую. Не перепутай! Как сделаешь – уходите оттуда! Хоть на пару километров глубже в Зону, там приём лучше. Потом свистнешь в этот свисток. Там всё увидишь.

Он протянул мне серебристый цилиндрик с овальной дырочкой.

– Свисти долго и громко, – посоветовал мальчик. – Сейчас всё от тебя зависит. Успеешь – с Лёшкой и Алеськой будет всё хорошо, как я и обещал. Не успеешь… Успей, пожалуйста!

Он умоляюще на меня посмотрел.

– Всё, давай, Гробовщик, двигай. Выручай детишек, – Генка, наверное, хотел меня ободряюще ткнуть кулачком в грудь, но его полупризрачная рука прошли сквозь меня.

– А как же ты? – я посмотрел на Генку. – Что с тобой теперь будет?

– Со мной – ничего, – грустно сказал Генка. – А вот что с вами будет? Брат вам никогда мою смерть не простит…

Воронка снова качнулась к нам, и мальчик опять на мгновение превратился в призрачный силуэт.

– Хватит разговоров, – заспешил он, как мне показалось, с трудом обретая форму. – И давай уже, иди. Я не смогу долго здесь. А мне ещё для тебя проход удерживать.

– Да, чуть не забыл, – вспомнил он. – Не дай тебе Бог, пока будешь идти, свернуть с прямого пути! Ни каких поворотов, освещённых эскалаторов или зовущих к себе родственников. Правильный путь там только прямой. Всё, топай! Время!

Генка неловко хлопнул в ладоши, и слева от меня пыль на полу вздыбилась, заклубилась. В следующий момент порыв ветра унёс поднявшуюся пыль в сторону, и моим глазам предстала большая квадратная крышка.

Мальчик кивнул мне на неё:

– Открой!

Я подошел, потянул за толстое кольцо. Поднимая новые клубы пыли, крышка поддалась неожиданно легко. В открывшемся проёме, стали видны ступеньки, уходящие вниз. Я спустился вниз – вроде бы коридор. Но на сколько длинный и куда вдёт, в темноте не было видно. Выглянул из проёма, вопросительно посмотрел на Генку.

– Там должен быть выключатель, – сказал он.

Я снова, пошарил по мелкой неровной плитке на стене – есть!

Щёлк!

Вспыхнули неоновые трубки на невысоком потолке, и я увидел уходящий вдаль белый коридор. Сверху посыпались мелкие камешки. Я поднял голову, встретился глазами с Генкой, но в этот раз ничего не смог прочитать в его взгляде.

Я глубоко вздохнул, шагнул было в тоннель, остановился, хотел оглянуться, не смог, затоптался на месте, не зная, что сказать.

– Прощай, – громко сказал Генка, будто услышав мои мысли. – И помни, пока не спасёшь детей, ты не имеешь права помереть!

– Ну ты это…, – начал неуверенно я.

Но Генка рявкнул:

– А ну заткнулся! И бегом!

И тут же над головой с треском захлопнулась крышка люка.

14. Разгром.

Я шёл через разорённый лагерь. Я заглядывал в мёртвые лица. Я читал их краткие жизни. Я видел, как они умирали.

Мало, кому удалось это сделать достойно.

Лагерь был уничтожен минут за семь. Щеглов мог бы гордиться своими подопечными.

Вон лежит Гришка Сдоба. Невысокий толстяк, у которого голова повёрнута на сто восемьдесят градусов. Он даже не пробовал защититься. Пятился от надвигающегося кровососа, а потом выронил пистолет и закрыл лицо руками. Спрятался.

Лица, лица, лица. Перекошенные, испуганные, яростные, обезумевшие. И глаза:

– …Дяденька, передайте вашему самому главному…

– А ты что за птица?

– Подождите, я должен вам сказать…

– Нет, это ты погоди. Ты кто, я тебя спрашиваю? Откуда ты тут взялся?..

Не останавливаться. Дальше, дальше.

Глупый Лёшка. Ты думал, что они видят перед собой десятилетнего пацана? В Зоне не бывает детей. Оттуда приходят только монстры, а значит – ты один из них!

Кучей тряпья валяется Кирюха Палёный. Этот не закрывал лицо. Этот бился до конца. Одному снорку даже плечо повредил заточенной арматурой. В отместку ему содрали кожу с лица, а потом сломали позвоночник.

Дом с рухнувшей вовнутрь крышей и перекошенными стенами. Похоже на тектонический удар. Работа псевдогиганта. Я заглянул внутрь. Здесь держали оборону пятеро. Даже отстреливаться пытались. Вон гильзы. Из-под завала спираль провода с телефонной трубкой на конце.

– …Никто не снимает трубку. Где Копыто? Где эту сволочь носит?

– Да хватит тебе звонить. Даже если этот урод и на КПП, так он и побежал сюда – в самое пекло. Схоронился гад. Отсиживается в каком-нибудь подвале или подполе. Чего его искать? Какой от такого руководителя толк? Самим надо оборону готовить. А как отобьёмся, тогда и всех и разъясним. И со смотрящего недоделанного и с пацана этого мутного спросим.

– Но нам же сказали, что атака будет с другой стороны! Нужно предупредить.

– Откуда? От блок-поста? Если твари между нами и военными пролезут, то тут им и конец. Размажем с двух сторон. Ну, давай на всякий случай поставим двух наблюдателей…

– Белый, там Санёк, говорят, какую-то девку поймал!..

Дети.

Сначала Лёшка не послушался разумных слов сестрички и попёрся предупреждать этих подонков, а потом уже Алеся не усидела на повозке. Пошла следом за братом. И попалась.

Ещё один дом. Здесь контролёр поработал. Трупы рядком лежат рядом с крыльцом. Судя по позам, они не сопротивлялись. Я представил, как им по очереди перегрызают горло, а они стоят чуть-ли не по стойке «Смирно!», и содрогнулся.

Поднялся по ступенькам. На перилах следы, будто кто-то лупил по ним молотком.

…БАХ-БАХ-БАХ!

– Тихо! Сейчас будет устроен аукцион. Начальная цена – три бутылки водки!

– Четыре!

– Пять!

– Семь!

А в это время в доме:

– М-м-м!

– Да не кусайся ты! У, сучка!

– Дяденька, не надо!

Этот крик, как ножом в сердце. У меня подгибаются ноги. Я хватаюсь за перила, брезгливо одёргиваю руку, долго не решаюсь шагнуть через порог.