Текст книги "Hell to the Heavens (СИ)"
Автор книги: ghjha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
А ещё он совершенно не знает где и как она живёт теперь. Не знает, спит ли она в казармах или уверенно устроилась в чьих-либо объятиях, ведь… Учитывая всю внутреннюю кухню рыцарей, у них и до его ухода всё было не так хорошо по этой части, как хотелось бы, но о том, что с этим происходит сейчас ему и подумать страшно.
Но ведь она всё ещё среди них, носит его погоны, хитро щурит глаза и информаторов подкупает скорее своим откровенным нарядом, чем морой, он знает, жалованием орден капитанов не обделяет, но всё-таки… Всё-таки на эти деньги не так-то и просто обзавестись нормальным жильём. У Кэйи, в отличии от него, магистра или леди Лоуренс, нет ничего, что могло бы ей удержаться здесь, если чужая душа выгорит.
Кэйа всё ещё принцесса для тварей, над которыми он ранее расправлялся ночами напролёт, она сама в этом признавалась ему в ту ночь, когда огненный феникс чуть ли не сжёг её заживо. Тогда он оставил её, игнорируя тихий плач, вызванный болью от его пламени, оставил её в темноте, не желая принимать истину, которую она скрывала, боясь их гнева.
И когда она засияла, когда отыскала в себе силы раздуть погашенные гневом искры, он снова хочет оставить её во тьме. До их ссоры она была мягким коконом, воспринимавшимся благодарностью за их доброту. Тогда она стояла за его плечом, готова поддержать его почти во всём. Соглашалась оставаться в тени, зная, что её ни за что не оставят вновь.
Теперь же её вера кажется чем-то до смешного наивным. Он понимает, Кэйа не примет покорно такого исхода, знает что закричит в лицо Джинн, выплюнет гневные слова о подлости, но лишь из-за того, что она всё ещё рыцарь, сорвёт со своего вульгарного одеяния погоны, бросит к его ногам и чуть ли не задыхаясь от слёз, выпорхнет их здания, пытаясь свой гнев успокоить на улице.
Она всегда так делала, когда переживала о чём-то. Не протестовала, хоть и могла переспросить, явно язвительно, но всегда слушалась отца, никогда не опуская уголков губ. И сейчас, когда Крепуса уже давно нет, когда единственные её цепи это личина и кодекс, она всё равно с этим смирится.
То ли дело в её нежелании возвращаться в бездну, то ли в отчаянном и неясном рвении остаться здесь, под звёздами, любой ценой. И чужие рассказы об отсутствии солнца уже не кажутся бредом. И всё это внезапно расставляет всё по своим местам. Не оставляет и сомнений в том что в тот один единственный раз не солгала ему. Осознавать то, что она не лгала ему вообще. Каждая её эмоция была искренней. И это сжимает горло в тиски, набатом с размаху бьёт совесть. Он оставил родной город, в то время как Кэйа, всегда для этого места чужая, осталась здесь, защищая его.
Он действительно идиот, но свою ошибку готов исправить, нужно только дать возможность. Нужно только приблизиться к ней вновь, переступить через себя, заново, протянуть руки к жгучему холоду, под стать её морозному глазу и…
Крепко стиснуть её, в своих объятиях, чтобы растопить чужой щит, подаренный лицемерной богиней, за людьми которой он пытался угнаться. Заглушить и больше ни за что не выпускать. И как же сильно он жалеет о том, оставил её, как жалеет о том, что сорвался на неё тогда, что позволил ей получить этот злополучный артефакт.
Но ему кажется, что он сумеет растопить этот лёд, сумеет стиснуть чужое сердце и забрать его себе вновь. Даже если придётся сделать ей больно, даже если она будет стараться вырваться, оспорить решения и сжигать к чёрту всё, что так отчаянно пытается ему воспротивиться. И тогда…
Все в городе забудут о ней как о капитане. И сольётся она с остальными рыцарями, станет мягким светлым пятном за его спиною. Конечно не сразу, едва ли Альберих так просто сдастся, едва ли решится вернуться ему за спину, едва ли воспримет это хорошем знаком. Скорее это покажется для неё усмешкой, издёвкой, об которую она отчаянно обожжётся, а потом, едва вдохнув, закроет глаза, и… Он не знает как она отреагирует ведь…
Они несколько лет друг друга не видели, несколько лет молчали, таили свои обиды, не решаясь переступить через себя. Рука в перчатке мягко проводят по столу вновь, глаз цепляется за письмо с печатью предвестника. Так не похожая на официальную печать организации. Видимо, личное, уже вскрытое и любопытство берёт своё, заставляя осторожно выцепить ту из огромного количества таких же личных писем, и всё-таки… Он вздрагивает, разворачивая лист.
«Надеюсь, что это письмо застанет вас в добром здравии и несколько ранее, нежели мы встретимся вновь. А в прочем, нет смысла затягивать с приветствиями и целями, ради которого это послание пишется вам.
Как вы знаете, нет никаких сомнений в том, что в случае открытого столкновения наших сил, у вас не будет никаких шансов. Но думаю, в том у вас не будет никаких сомнений, а потому, я всё ещё надеюсь на то, что вы не желаете этого. А потому, хочу сказать, что моё предложение всё ещё в силе.
Леди Альберих, я знаю, вы самый преданный этому городу защитник и лучше чем кто-либо иной знаете, как сильно Мондштадт уязвим здесь и сейчас. Можете считать мои слова лестью, однако…
Вы самая прекрасная леди, среди тех, кого только мне удавалось встречать, и если вы всё ещё не смяли это письмо, если всё ещё терпеливо смотрите на эти строчки, если всё ещё ждёте чего-то более существенного, чего-то, что внесло бы хоть какую-то ясность в цель моего следующего визита, то более, я не посмею отнимать ваше время.
Как я говорил, моё предложение о женитьбе всё ещё в силе. И прибыв, я хочу получить от вас один конкретный ответ. Я понимаю, вы хотите быть свободной, как ветер, но к сожалению… Вам нужно будет сделать выбор.
Вы ведь прекрасно понимаете, что всё равно окажетесь в моих руках, либо добровольно, либо как трофей. Вам ведь не убежать от меня, так быть может… Вы избавите себя от необходимости проходить через капитуляцию города, вам ведь едва ли захочется проходить через эти унизительные формальности.
Надеюсь на то, что вы примете взвешенное и правильное решение.
До встречи.
11 предвестник, Тарталья.»
Дилюк вскидывает бровями. Неужели слова о чужой возможной свадьбой не были шуткой? Неужели у них всё настолько плохо, что этот шаткий союз всё же может что-то решить? Он вздыхает, вытаскивая ворох писем с печатью кита. Дилюк прочитывает чужие письма, видит некоторые вложенные в письма ответы сестры, и понимает, что она наверняка согласится, особенно после того как у их бога было похищено сердце.
Он облизывает губы, понимая что всё-таки слишком многое упустил. Настолько, что хочется засмеяться. И почему только он решил не верить чужим словам? Глаза цепляются за черновой ответ на письмо рыжего наглеца, видит как осторожно она намекает на согласие, видит мокрый след на углу, видимо слеза.
Стискивая зубы, он кидает взгляд в окно, не слыша как открывается дверь в кабинет. Но услышав чужие шаги, оборачивается, злобно смотря на временного магистра. Хочется закричать, схватить его за грудки, склонить голову набок и кричать, кричать, до чёртовых сорванных связок.
– Ты знал? Знал об их переписке? – в лоб спросит он, протягивая тому письма со всяческими намёками о свадьбе. – Знал о том, что они собираются сыграть свадьбу, из-за неспособности рыцарей защитить город? Знал что они собираются сделать это ради союза?
Он кивает, заставляя того отойти на шаг. Рагнвиндр готов вспылить, готов наброситься на него прямо сейчас. И всё это так странно. Он сдерживается, откидываясь на спинку стула, закрывает лицо руками, недовольно рыча. Это так отвратительно и лицемерно!
Чёртов орден, сборище лицемеров! Они скрыли правду о смерти отца, а теперь собираются сплавить сестру в руки предвестника. И при том, выставляю это как спасение города! Как они смеют? Мало того, что они окунули её в сомнительную связь, дали в руки чужое сердце, заставили принять как должное и сейчас толкают ему в руки.
Джинн лишь присаживается на край стола и укоризненно на него смотрит, а после резко за подбородок хватает, к себе притягивая, злобой на злобу отвечая.
– Тебе ли об этом говорить? Ты ушёл, никому ничего не сказав, а сейчас смеешь нас в чём-то упрекать? – стиснув чужие щеки, прошипит он, а потом оттолкнёт от себя, слыша стук чужого затылка о спинку стула. – Она уже взрослая Дилюк, я не понимаю почему это вызывает в тебе такую злость. Она пришла ко мне в ту ночь, думаешь я не видел того, что ты оставил на ней, она могла умереть, но тебе было абсолютно плевать. Так какое право ты имеешь осуждать в чём-то нас?
На этом их разговор закончится. И магистр оставит его, заставив задуматься о том, что он тоже немного неправ. Рагнвиндр зажмурится, понимая что у неё действительно были причины так поступать, вот только… Он видит, видит как порою скачет её почерк, чувствует её нервозность и на секунды сдаётся, отыскивая на её столе знакомый светлый скальп. И на мгновения становится легче. Лишь до нахождения записки с печатью от похитителей. В ней лишь благодарность за оплату и приписка о том, что с нею приятно иметь дело.
Во что же вляпалась его милейшая сестра? Что же всё-таки произошло за годы его отсутствия? Он понимает, чужие письма затянут его надолго, понимает, что ему предстоит разобраться со слишком многим, ведь…
Она пригрела часть похитителей лишь ради того, чтобы вести дела вне кодекса. Она удерживает их, не обижает, не травит на них орден, лишь потому что теперь это её глаза и уши. Она может потерять их, внезапно потеряв звание капитана. Она их потеряет, и об этом он совершенно не думал.
Не то чтобы ему жаль рушить всё то, что выстроила его сестра за время на этой должности. Обводит пальцами края печати, понимая, что орден погряз слишком сильно во всей мерзости и едва держится на плаву.
Он справится. Счистит чёртову скверну с рыцарской чести. Заставит их вспомнить о том, кто они и для чего служат, а пока… Взгляд пробегается по строчкам писем, не столь интересных, как переписка с предвестником. А потом… А потом он сделает всё, чтобы это безумие, хоть на пару мгновений закончилось.
***
Кэйа возвращается молча. Недовольно фыркает, замечая свой стол там, где он стоял когда-то давно, бросает ему на стол погоны, едва сдерживая гневные вздохи. А потом на подоконник падает, прислоняясь плечом к стенам.
– Ты доволен? – негромко спросит она, едва сдерживая свои слёзы, она не ожидала от него этого, не ожидала что тот захочет вернуться и после произошедшего посмеет вернуться на её место.
Он унизил её. Заставил вновь уйти в тень, демонстративно разрушая всё, что имеет смысл и вес. Оборвал все её сети, оставляя слепым котёнком. Заставил скрыться в стенах кабинета и на ночных заданиях, что кажется… совсем не способны обеспечить тот же уровень адреналина, в котором она нуждается.
Она не ожидала подобной подлости от сводного брата, не ожидала, что тот решится разрушить всё, к чему она привыкла, всё, что создала ради чёртового города. А потом она резко обернётся, почувствовав прикосновение к плечу и взгляд злобный, что кажется вот-вот подпалит белый мех. Без погонов она выглядит несколько менее устрашающе. И брат притянет её к себе, заглядывая в затянутую синевой звёздочку.
Его руки касаются её щёк, притягивает чужое лицо, внимательно смотрит на неё, склоняя голову набок и это так странно, так неожиданно. Она зажмуривается, чувствуя жар чужих рук даже через толстый материал перчаток.
– Ты собиралась отдать сердце предвестнику. Без звания капитана у тебя не будет этого соблазна… – холодно отрежет он, не позволяя той отстраниться. – Неужели ты настолько наивна, что поверила в его слова о возможном мире? Он бы забрал тебя, заставив поверить в то, что ты предала их, оставив на растерзание войнам из Снежной.
Он сожмёт пальцы на её челюсти, стаскивает с подоконника, подтолкнув ту к столу, усадит на его край и сожмёт чужие плечи, злобно выдохнув. Она смеет злиться на него за то, что он оттащил её от непоправимого.
И она вздрагивает, заметив как он стаскивает с себя перчатки, как мягко жар расплывётся по коже, когда он осторожно коснётся её живота, распахнёт глаза, смотря как чужие руки стаскивают с неё перчатку, как зубы впиваются в основание безымянного пальца, оставляя алеющий след. Не угроза, констатация факта, предупреждение о том, что он заберёт её, не позволит свернуть не туда. Фатуи отняли у него отца, но сестру они не посмеют у него отобрать. Теперь он не оставит её и возможности на то, чтобы оступиться.
– Я не знаю, что произошло между вами, но ты не отправишься в его руки… – злобно шепчет Рагнвиндр, опрокидывая ту на стол и руки чужие над головой перехватывает, нахмурив глаза. – Я не позволю тебе этого самоуправства…
И она тихо вскрикнет, стоит ему свободной рукой отстегнуть чужой мех, сбросив его куда-то на пол. Он хочет разглядеть хоть каплю искренности в глазу-звёздочке, хочет получить хоть что-то в ответ. И она, кажется, мысли его услышала, поднялась, едва хватка с рук исчезла, глубоко вдохнула, посмотрев на него нерадостно, потянулась к ленте на голове, стаскивая с лица повязку и подняла взгляд, разноцветными глазами съедая его.
– Иногда, мне очень хотелось вернуться домой… – тихо говорит она, не сводя глаз с лица сводного брата, сомкнёт руки в замок и опустит на них голову, глаза прикрывая. – Например, в тот момент, когда ты оставил меня под дождём, велев мне убраться куда подальше… Я правда не знала, чего мне хочется больше, домой или всё-таки умереть…
И она слезет со стола, потирая запястья, заберёт перчатки, немного скривившись при виде укуса, но остановится, чувствуя как осторожно тёплые руки проводят по ребру ладони, как осторожно тянут на себя, не позволяя отстраниться. Она вздрагивает, когда чужие губы касаются её ожога, словно в желании разворошить осиное гнездо, вспомнить обо всех погасших звёздах и неисполненных обещаниях. Словно это только её вина в том, что произошло той ночью, словно то чудовище – её рук дело, словно это она подстроила чужую смерть…
Он не пожелал услышать её в тот раз, не поверил в её скорбь, не позволил хоть как-то реабилитироваться в его глазах, и сейчас он, словно снисходительно, проводит губами по своим же ранам, но не с целью забрать всю боль, хоть на пару мгновений, а для того, чтобы напомнить ей ещё раз о том, кто она и где её место.
И правда, не каждому рождённому от знатного человека бастарду удаётся найти тёплое местечко в сердце родителя, а тут… Просто ребёнок с улицы, принятый и обогретый, словно свой. Она понимает, тут есть чему завидовать, понимает что чужая ярость вполне оправдана, но почему-то совсем не желает мириться с этим, не желает понять, что это совершенно ожидаемая реакция…
– Знаешь, внутренняя кухня ордена – самый настоящий змеиный клубок… – вздохнёт она, едва тот отстранится от её рук, едва она соберётся с силами, чтобы не заплакать от обиды и злости, испытываемой чужими действиями. – Это было действительно мерзко и унизительно… Наверное я просто ослепла от твоего яркого пламени, воспринимая орден чем-то более тёплым, чем мерзкие рептилии, но знаешь… Водить дружбу с бандитами действительно… было весьма выгодным занятием, особенно когда звонкая монета для них слаще любого обещания и заигрывающего взгляда…
Её руку крепко стиснут, на мгновение заставляя замолчать. Она зажмурится, думая что ту ей сломают, прикусит губу, внезапно осознав что это чувствуется словно пламя, что с радостью расплавит её кожу вновь, оставляя после себя лишь угли, попытается вырвать ту из стальной хватки и пискнет, чувствуя как её снова хватают подбородок.
– И ты отдалась им? – прищурит глаза, кажется, разочаровываясь всё больше и больше в своей сестре, если бы отец узнал, наверняка бы от позора потерял сознание.
– Нет, – поджав губы ответит она, отнимая руку от своего лица и кончиками пальцев проводя по чужим щекам. – Я отдалась предвестнику, ведь… на то у меня были свои причины. И не тебе меня осуждать за это. Ты вообще ушёл, оставив меня со всеми бедами этого ордена и не только. А сейчас ты осуждаешь меня за мои попытки защитить город ветров? Ты ведь презираешь меня! Презираешь за всё, что я делаю!
А после она схватывает его за руку, прижимая к своей груди, зажмуривается, стискивая запястье. Тихо всхлипывает, и опускает голову, почувствовав как осторожно обнимают её за талию, как мягко целуют её в лоб, не давая отстраниться. Чужие руки забираются под рубашку, очерчивая подушечками пальцев живот. И кажется, она готова расплакаться, воспринимая чужие действия прощением, готова расплакаться от мягких касаний к своему животу, тихо всхлипывает, проводя по чужой груди, а потом…
– Не давай мне надежды, прошу тебя… – тихо говорит она, позволяя тому осторожно распахнуть полы своей рубашки, позволяет тому прильнуть к груди своей, мягко руки на макушку алую уложить, провести по волосам, ласково зацеловывая чужую макушку и вздрагивая от касаний шершавого языка.
С ним тепло, пусть это и, наверняка одноразовая акция, что это ничего не поменяет, что всё это совершенно точно зря и нет никакого права думать о продолжении, но чужие касания так приятны, ей так хочется получить себе хоть на самую малость побольше… А потом она вспомнит, вспомнит, что не получит ничего, кроме внезапного порыва с чужой стороны, а потом она вскрикнет, когда почувствует как сомкнутся чужие зубы на соске, и она зашипит, пропуская момент когда руки его коснутся пояса её брюк, осторожно приспуская тот. И она дрогнет, дрогнет, судорожный взгляд на дверь бросая, и кажется, они не заперли её, но.. Никто ведь не посмеет потревожить их здесь и сейчас? Она ведь имеет право на сиюминутное счастье или хотя бы его иллюзию? Она проводит по его плечам, а потом целует его в уголок губ, приподнимая бёдра. Она позволит себе эту сиюминутную слабость, ведь в конце концов…
Она ведь так хотела оказаться в его объятиях, особенно когда позволила предвестнику прикоснуться к себе впервые. Тогда тот шутил над ней, шепча о том, что он не знает кто это, но если он очень на него похож, то ему определённо стоит скрестить с ним клинки. Она зажмуривается, облизывая губы.
Всё-таки, она так желала оказаться в чужих объятиях и порою едва сдерживала себя от того, чтобы позвать его, находясь в объятиях предвестника. Кусала губы, плавясь от чужих касаний, а сейчас…
Его губы проходятся по её шее, и ей так тепло, так спокойно в чужих объятиях, словно это тот самый огонь, от которого ждут спасения. И кажется, она расплачется от чужих ласковых касаний, от чужой, едва видимой заботы.
– Любишь ли ты меня? – спрашивает она, позволяя ему сжать свои ягодицы, проведёт по щекам чужим, а после мягкими касаниями проведёт по чужой спине, чувствуя себя самым счастливым созданием, в один-единственный миг.
Она не ждёт чужого ответа, не хочет слышать ни правды, ни лжи, слишком больно это. А потому… Лишь тихо всхлипывает, стоит току прикусить кожу на её шее, тихо скурит, ощущая растекающийся по телу жар. Сейчас он любит её, и пусть это слово звучит максимально глупо, пусть она не имеет никакого права на эту чёртову любовь, но ведь… Именно здесь и сейчас он держит её за талию, здесь и сейчас шепчет ей о том, что он скучал о ней, что жалеет о том, что оставил её.
А она знает, знает что всё это ложь, знает, что больше нет никакого права на ответные чувства, что стоит заморозить раскрытую рану, пока она не растеклась, заставляя Кэйю захлёбываться в собственной крови.
Она чувствует чужие толчки, тихо стонет он того как пальцы впиваются в ягодицы, плачет, желая чтобы это продлилось как можно дольше, сминает чужую рубашку, скрещивая ноги на чужой талии, прикрывает глаза. А потом крепко обнимает его за шею, понимая как сильно она хочет остаться здесь, в чужих руках, чтобы никто более не тревожил её, хотя бы пару мгновений.
Её укладывают на стол, крепко стискивая бёдра, двигаются, смотря странным озлобленным взглядом, словно не он несколькими мгновениями ранее целовал её руки, словно не пытался успокоить, понимая, что она едва заплачет…
Солёную каплю чужой язык всё же слизывает, осторожно оттягивает сосок, заставляя отвлечься от собственных переживаний. Она тихо дрожит от чужих поглаживаний, стискивает его, распахивая глаза и шепотом просит больше, просит стать мягким коконом вновь, лишь бы он оставался с ней…
И прислушиваясь к ней, он сжимает её бока, стискивает зубы, понимая как сильно хочет она чтобы он был с нею, понимает как сильно он ранил её, а потому принимается вылизывать её шею, всё-таки решаясь вонзить зубы в неё. И тут же отстранится, осознавая что именно делает, слышит собственными ушами стук шлепков бёдер о её, он зажмуривается, резко притягивая её к себе, на мгновение заставляя её испугаться.
– Если ты… сделаешь это, мне могут дать отпуск… Я так устала, Дилюк… – тихо, чуть ли не плача говорит она, упираясь руками в его грудь, а потом опускает те, закрывая лицо, словно взгляд чужой обжигает не хуже пытающего меча. – Но если честно…
– Молчи… – шепчет он, соприкасаясь носами, зажмуривает глаза, проводя вниз по бёдрам, стискивает её ноги под коленями, на плече себе закидывая, тихо зашипит, понимая, насколько сильно он желал это сделать….
Да, он представлял их встречу в своём странствии. Представлял как они посмотрят друг другу в глаза, как наконец решатся поговорить о том, о чём так и не решились в ту ночь, в ту чёртову ночь, когда она решилась ему признаться в своей личине, но сейчас…
Но сейчас она находится в его руках, сейчас она тихо скулит в его руках, изредка всхлипывая и прося его остаться рядом с нею. И он раскрывает глаза, мягко касаясь бусины клитора. Мягко ведёт по кругу, заставляя ту извиваться в его в своих руках, заставит просить и зажмурится, понимая что он совершает ошибку.
Ему бы отбросить её, выйти и оттолкнуть, обзывая чёртовой лгуньей, спустить на самотёк, оттолкнуть в объятия предвестника и забыть, забыть обо всём что с нею связано. И после стереть из своей памяти и памяти этого города.
Но он обнимает её, слушает о чужих проблемах, слышит её плач, и почему-то хочет остаться, хочет мягко сжать в своих объятиях, поцеловать в лоб и больше не заставлять плакать и думать о чём-то не том.
– Ты думаешь, что это станет для тебя просто отпускам? – хитро прищурившись, спросит он, замечая затуманенный взгляд со стороны своей сестрицы, и понимая что она не ответит ему, сдаётся, в полной мере осознавая что именно делает.
Слишком беспечно с её стороны видеть в этом желанный отдых, ведь… А в прочем неважно, она ведь сама так отчаянно тянулась к нему…
Но если она желает остаться, он примет её обратно, пусть и не в роли сестры.
– Ты правда так сильно любишь меня? – спрашивает он, замечая чужой кивок и вслушиваясь в тихие полустоны, изливается в чужое нутро, прикладываясь ухом к чужой груди. – Если ты того желаешь… Считай это моим прощением…
========== das Licht ==========
Комментарий к das Licht
Множко влюблённый Альбедо, здоровые отношения с малюсенькой скидкой на тараканов
Альбедо довольно улыбается, осторожно проводя по чужим бокам. Он обожает Кэйю, злобно оглядывая окружающих, когда та с кем-нибудь заговорит или вовсе позволит кому-то прикоснуться к своей руке в дружеском рукопожатии, что уж говорить про объятия при встречи или вовсе непонятный ему повод посмеяться. Альбедо прекрасно понимает насколько это всё незначительно и нет в этом никакого повода для опасений или, упаси архонты, ревности. Но он всё равно стискивает зубы и впивается пальцами в свои ладони, удерживая себя от того, чтобы сделать пару шагов навстречу и встрять в чужой разговор, поспешно перетягивая девушку на себя.
Кэйа лишь мило улыбалась ему, когда до этого всё таки доходило, а ещё грозилась помешать его разговору с Сахарозой, осторожно щёлкая по носу и довольно смеясь с чужих насупленных бровей. Она называла его милашкой, мягко по плечам поглаживая в очередной раз. И как бы ей ни хотелось в том признаваться, всё же, пару раз чужое рвение, ревностью чужое чувство она назвать не решается, всё-таки её здорово помогли. Некоторые наглеют, воспринимая спокойную речь как позволение на навязчивые объятия и шепотки , которые ничего громе отвращения вообще-то не вызывают. Она тогда фыркает, выворачиваясь из чужих рук, если Альбедо рядом не наблюдается, что, стоит заметить, случается довольно редко. А если тот в зоне видимости, то делать ничего не приходится. Тот с радостью встрянет между ними, поспешно уводя её прочь, а потом ярко улыбнётся, получив негромкие слова благодарности и едкий комментарий по поводу персоны, с который ей несколькими мгновениями ранее пришлось разговаривать. И слыша чужую искреннюю благодарность, злость сходит на нет, ведь…
Кэйа сжимает его руку в ответ, и если рядом нет излишне строгих пар глаз, позволяет себе поцеловать того в лоб, едва они отойдут на достаточное расстояние. И всё же… У её осторожности тоже были свои причины.
Например его мать, Рейндоттир. При всём своём уважении к ней, Кэйа её немного побаивается и на то есть вполне адекватные причины.
Например, чужая одержимость наукой. Альберих не имеет ничего против этого, ведь фанатики своего дела – гениальные люди и его мать не исключение, но… Когда Альбедо впервые представил Кэйю ей, девушка получила несколько нелестных слов и недовольное фырканье в свою сторону.
Эта женщина была гением и, видимо, от сына своего желала того же. Наедине с этой женщиной Кэйе бы не хотелось оказаться вновь, потому что это немного… Жутко. Её взгляд внимательно бегал по девичьей фигуре, а губы кривились в усмешке.
– Слишком яркая… – услышала она комментарий в свой адрес, внимательно наблюдая за её поворотом головы, в глазах на мгновение сверкает разочарование, руки скрещиваются на груди, а девушка невольно вздрагивает, не зная чего ожидать от неё. – И шумная. Что он только нашёл в тебе?
Кэйа молчит, не понимая как ей на это отреагировать. Но прищурив глаза, та всё-таки решается возразить что-то, готовясь к безапелляционному отказу с чужой стороны. Всё-таки, возразить ей нечем. И разве она имеет право упрекать её в том, что она хочет видеть достойное продолжение? В конце концов, её тоже дома не погладят по голове за такие выходки, ведь…
Учёба главнее отношений, учёба стержень для будущего, а отношения – попробуй удержи хотя бы год, или самую малость поменьше. Она понимает, правда… Но отказа получать совсем не хочется, особенно привыкнув к чужому теплу и присутствию, вот только… От своей семьи она скрыла это, боясь материнского гнева и отцовского неодобрения, а представая перед Рейндоттир, когда та попросила сына подождать их за дверью, страх бил изнутри по черепной коробке, слишком заискивающе она заглядывая в её лицо, слишком тщательно разглядывала с головы до ног.
А потом отстранилась, махнув рукой.
– Ладно, не так уж ты и плоха… Не алкоголичка, не наркоманка, и голова на плечах имеется. Вдохни и успокойся… – а потом прищурится, резко развернувшись. – Но попробуй без излишних нежностей на публике. Не думаю что кому-то из нас нужны лишние вопросы, правда?
Она усмехнётся, и снова махнёт рукой, мол иди и занимайся чем собиралась. В тот момент Кэйа почувствует облегчение, расплываясь в довольной улыбке, едва закрыв дверь в комнату его матери.
Альбедо тоже был весьма удивлён чужим согласием, но с радостно улыбнулся, протягивая той руку. И когда та коснётся пальцами его ладони, он осторожно сожмёт их, мазнув губами по щеке. У себя дома он позволял себе чуть больше, чем злобные взгляды и внезапные схватывания за руку, когда ему что-то не нравилось.
В согласие своей матушки он до конца не верил, всё-таки, через некоторое время решаясь узнать почему та не устроила привычного представления, ведь Кэйа… Явно не понравилась ей, ведь она наверняка желает видеть рядом с ним Сахарозу, партнёршу на лабораторных и практических работах, точно так же зацикленную на всём, что связано с биологией…
Ответ застал врасплох.
– Чтобы ты не загнулся раньше времени, над своими бумагами и экспериментами… – спокойно скажет она, склонив голову, а потом с радостью перескажет свою историю знакомства с супругом, довольно давно, чтобы стереться из памяти мальчишки, ушедшего в мир иной.
В такие моменты он чувствовал, что не смотря на всю её гениальность, она остаётся человеком с обычными людскими чувствами, и в такие моменты ему особенно сильно хотелось быть идеальным… Оправдывающим все вложенные усилия. А потом лишь мягко улыбался, покидая ту. Солнечный свет слишком навязчиво манит к себе, раскрывает ласковые объятия и он в них с радостью идёт, зная что это лишь для него, мягкое прикосновение губ к макушке и тихий смех, слишком редкий в стенах университета.
И прижимаясь щекой к чужой груди, Альбедо понимает: Она – идеальна. Немного шебутная, заставляющая распахнуть глаза и выйти на свет, опасаясь лишь ослепнуть от чужого великолепия. Особенно когда можно уткнуться носом в чужую грудь и осознать то, что это позволено лишь ему.
Разговор о близости безумно смущал, но матушка лишь заливисто засмеялась, говоря о том, что с радостью расскажет ему всё в красках через парочку вечеров, когда Кэйи не придёт, ведь это может спугнуть её, а ведь она не ради этого дала своё согласие на её кандидатуру в качестве девушки своего сына. Благо этого она не слышала, сидя на подоконнике соседней комнаты и пусто смотря в экран телефона. Ей следовало бы прийти домой пораньше, чтобы родители не ругались, ни разу не жалея на неё самых гадких слов, на которые они были способны.
Им не объяснить что у неё появилась вторая половинка и они вообще-то не делили постель. Не объяснить что всё что нужно – готово и может быть проверено. Конечно, не на отлично, не идеально, чтобы повода придраться не было, но всё-таки приемлемо, вытягивающее на твёрдую четвёрку… И она вздрагивает, понимая что этого им мало. Грустно улыбнувшись, она спрячет телефон в сумке и слезет с подоконника, понимая что ей наверняка пора домой, как бы сильно ей ни хотелось бы остаться подольше.
Дома у Альбедо тепло и никто не смотрит как на грязь, когда вместо ожидаемого “отлично” она принесёт вполне адекватное “хорошо” . Мягко улыбнувшись, она поцелует Альбедо в висок и попрощается с ними, мысленно подготавливая себя к разговору, ведь…
Сообщение с текстом: “Дома поговорим ” никогда не значило чего-то хорошего. Наверное это будет очередной упрёк в том, что она не пришла домой сразу после учёбы, что провела неизвестно где и с кем несколько часов, ничего им не сказав… И она очень хочет думать, что это забота, а не эгоистичное желание контролировать, вот только…
Она ни за что не скажет им об Альбедо, пока не придёт нужное время. Потому что они могут всё испортить, потому что она слишком сильно привязалась к нему, чтобы по собственной неосторожности разойтись из-за конфликта с родителями. А она знает, они настоят на своём, и даже если ей не захочется выпускать из своей руки чужую, те без колебаний и осторожности, разожмут их скреплённые пальцы, а потом ещё и накажут, отправив под домашний арест или отключив интернет. Не то чтобы последнее её пугает, просто это самое безобидное, что они смогут сделать, ведь…
