Текст книги "Hell to the Heavens (СИ)"
Автор книги: ghjha
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Бесполезный кусок мяса в её грудной клетке он разорвёт сам, превратит в кровавую кашу, посмеётся над её чувствами, а потом приблизится, мягко слёзы с уголков её глаз слизывая. В большем нет смысла, нужно лишь подтолкнуть… Вот только раздора он посеять между ними не способен, сам лишил себя такой возможности, примерив на себя роль её тени. А она улыбается, видимо думает о чём-то светлом и недостижимом. Глупая милая сестра, так отчаянно верит… Или пытается убедить себя в этом…
Он невольно фыркает, всё-таки решаясь подойти к столу и заглянуть в то, над чем она так усердно трудится. Едва ли что-то понятное ему, но всё же… Она такая спокойная сейчас, такая расслабленная… Впору осторожно обнять и не позволить вырваться. Дилюк ловит на себе усталый вопрошающий взгляд и сглатывает. Сестрица так ласково сморит на него, словно не обвиняет его в своём паршивом существовании от уймы запретов, особенно тех, что пытаются разорвать её нити, связывающие с Дайнслейфом. Дилюк оставляет осторожный поцелуй у неё на лбу, на мгновение забывая о желанной мерзости. Как можно поступить настолько подло, когда конкретно в этот момент его ни в чём не винят и искреннее, подобно кровной сестре обожают. Ему не нравится подобное виденье ситуации с её стороны. Он хочет быть ближе чем брат, он хочет иметь больше, чем брат.
Чужие глаза закрываются, со стороны Кэйи слышится беспокойный выдох. Мгновение – глаза распахиваются и она негромко отзывается:
– Я всё ещё жду извинений… – спокойно скажет она, сложив руки в замок и выжидающе глядя на Дилюка. – Это конечно здорово, что ты меня так опекаешь, но… не настолько же, чтобы заставить меня сомневаться, буквально в каждом своём шаге…
Она вскинет бровями, заглядывая в непроницаемое лицо Рагнвиндра и поднимется, понимая, что вообще-то, в этом нет никакого смысла. Как бы сильно она не старалась убедить его в том, что она любит этого человека, что хочет, чтобы ей эти чувства позволили, но… Брат – непробиваемая крепость, не позволяет и надеяться на снисхождение. Она сглотнёт и в кровать упадёт, взглядом за потолок цепляясь и руки в стороны раскидывая, словно на неё навалилась вселенская усталость.
– Я не буду этого делать, – присев на край, отзовётся Рагнвиндр, положив руку на чужое колено, чуть сожмёт то, едва уловив вопросительный взгляд, сбросит тапочки и с ногами заберётся на постель, устраивая голову у неё на груди. – Потому что так было бы действительно лучше…
Последние слова он почти выплюнет, её в лицо, сожмёт запястья чужие и злобно посмотрит на неё так, словно она совершила непростительную глупость. Хотя… Именно так он это и воспринимает. Как она вообще смеет думать и говорить о нём, когда Дилюк совсем рядом? Когда держит её руки, на остатках самообладания отталкивая себя от того, чтобы в тело своей сестры зубами впиться, чтобы стиснуть её талию и усадить себе на бёдра, размашистыми движениями всю дурь из этой прекрасной головы выбивая. О, он точно совершит эту ошибку, когда она попытается вывернуться из цепкой хватки, но пока… Предупреждение – ласковое касание губ к щеке. Им бы поговорить об этом, а не прикасаться к друг другу столь откровенно… Она вздрагивает.
Синева глаз смотрит на него с испугом, словно ещё пара мгновений – и её растерзают, оставив огрызки костей и кожи где-нибудь на богом забытой свалке. Она замирает. Сгибает ноги в коленях, желая спихнуть с себя настырного Рагнвиндра, но видимо, сегодня удача явно не на её стороне. Ноги оказываются раздвинутыми аккурат перед носом сводного брата. Тот прикусывает губу и бёдра обманчиво-мягко оглаживает.
– Ты останешься со мной… – утыкаясь носом в солнечное сплетение, скажет он, под спину руку просовывая, чтобы застёжку лифа найти, другой же, её руки над головой удерживая, мысленно смеясь с ударов чужих пяток по своей спине, пусть брыкается, так куда интереснее. – Поэтому, я не буду извиняться за это. Он лишь мешает.
Она вздрогнет, услышав довольный смешок. Кажется, застёжка поддалась. И теперь он улыбается, чуть приподнимаясь и внимательно разглядывая свою сестру. Она прекрасна, даже сейчас, когда хочет вырваться и кричать ненавистное ему имя… Когда пугливо оглядывается по сторонам и не верит в то, что это именно он нависает над ней, желая присвоить, желая забрать и запереть в самом тёмном углу, чтобы более никто не смел и посмотреть на неё. Она сглатывает, жмурится и отворачивается, чувствуя дыхание чужое на шее. Хочется запищать и позвать хоть кого-нибудь на помощь, только дома никого кроме брата сводного нет никого, а эти отчаянные попытки вырваться из его рук, лишь подпалят отвратительное желание. Альберих зажмуривается, ожидая укуса, но чувствует лишь осторожное движение языком. Её брат тоже колеблется, тоже медлит, словно даёт осознать неизбежность того, что должно произойти. И она сдавленно выдохнет, тихо, но твёрдо, собирая остатки своих сил, попросит того прекратить. Взглянет на него холодно, а её в лицо засмеются, не девая и шанса на иной исход.
Она безумно этого не хочет. не хочет чтобы Рагнвиндр касался её так, не хочет чтобы с ней играли, чтобы подпалили в быстрых языках пламени, не оставляя после себя ничего кроме пепла.
Она всхлипнет, когда тёплые пальцы проведут по животу и задерут край футболки, медленно, словно издеваясь, сводя его всё выше и выше, как осторожно коснутся груди, цепляя расстёгнутый бюстгальтер. Как оголят её, поведут выше, на мгновение руки от цепкой хватки освобождая. Слишком короткое, чтобы сделать хоть что-то.
Дилюк прислоняется к её губам своими, вылизывает их, мягко проводит кончиком языка по дёснам и зубам, чтобы потом отпрянуть и посмотреть на чужую рассеянность. Ей и правда идёт, особенно в его руках.
Тряпьё падает куда-то на пол, под тоскливый вздох Альберих. И мальчишка показывает ей банку скотча, ласково улыбаясь. Если сестрица не хочет принимать правила игры добровольно, он заставит её им следовать. Она так отчаянно любит Дайнслейфа, и так наивно верит ему, Дилюку Рагнвиндру… Что он не может спокойно отпустить её в любящие руки, просто потому что безумно желает оставить её себе. Такой же очаровательной, и зовущей его по имени…
Липкая лена сцепляет прут изголовья и зажавшие его руки. Он улыбается, осторожный поцелуй на щеке девушки оставляя, чтобы после резко сдёрнуть чужие просторные брюки с бельём. Он прищурится и голову склонит на бок, слово разглядывая, оценивая то, насколько сладкой будет его трапеза.
Он совершенно точно уверен в том, что таковой она и будет. Никто не помешает ему овладеть ею, никто не вырвет её из рук впредь… Он улыбнётся, Понимая что Дайн определённо безумно любит её, даже отметин не оставлял. Видимо, он действительно был с нею ласков. Будет немного нечестно показать её все свои эмоции и истязать так, словно перед ним путана на трассе, а не милая сестрица, до последнего не верившая, или очень искусно делавшая вид, что не верила, в его отвратительную тёмную сторону, в мерзкую и липкую зависть, заставляющую его буквально привязывать к себе самыми крепкими узлами, на которые он был только способен. Или…
Нет. Он крепко стискивает её талию, смотря за беспокойными попытками оторвать скотч и результативно на него накричать, и подкрепить свои слова парой неплохих ударов, чтобы не распускал более рук и не думал о ней, как о своей будущей супруге. Жаль, что этого не случиться, а брак станет последним гвоздём в гроб её бесконечной и взаимной любви. Он похоронит эти надежды, а потом с ласковой улыбкой заглянет в чужие глаза, мягко-мягко шепча о том, что очень надеется на то, что она не станет особо сильно за ни цепляться, иначе…
Он сделает её существование невыносимым, будет делать всё, чтобы выгнать ласкового неприятеля из её сердца и мыслей, сделает всё, чтобы она зависела от него, чтобы не шептала чужого имени во снах и во время близости… Чтобы добровольно ступила в его пламя, чтобы добровольно вручила ключи от своей темницы и навсегда забыла о том, что небо, кроме алого, бывает ярко-голубым, и тяжёлым серым.
Вот только сестра шипит недовольно, бёдрами дёргает, желая руки чужие с себя скинуть. И он распахивает глаза, пальцами в них впиваясь и заглядывая в гневный взор усмехается, медленно ведя вниз, чтобы движение казалось ей неприятным, оставляющим после себя противный зуд.
А потом отпустить, пальцы в противной клубничной слизи смазывая. Заставляя её зашипеть от осторожных касаний к внешним губам и отвернуться, лишь бы противный приторный запах не чувствовать, лишь бы он в глаза не въедался, оставляя лишь ощущение мерзкой сладости и беспомощности в чужих руках.
Она вздрогнет, когда чужие пальцы окажутся внутри, и посмотрит так затравленно, словно более мерзкого с ней никогда не случалось. Дилюк так спокойно улыбается, давая к своим тёплым рукам привыкнуть, словно напоминая, что более той щемящей нежности, так щедро подаренной ей любимым более не будет. Он позаботится о том, чтобы она никогда не сбежала, если она добровольно от чувств своих не откажется, если попытается и дальше цепляться за чужую искренность и ласку, если посмеет себе понадеяться на успех своего побега.
Он хмыкает, понимая что девушка чуть успокоилась, мягко оглаживает низ живота, чтобы та расслабилась, а потом начинает медленно ту растягивать, осторожно вводя фаланги вовнутрь, плавно двигая ими вперёд-назад, а потом аккуратно добавлять ещё один.
Как бы сильно ему ни хотелось проучить свою сестру и напомнить ей о том, где и в чьих руках её место, больно делать он ей не намерен. Слишком дорого это для сиюминутной злости, что сжимает сердце, заставляя это всё делать. С её стороны слышится сдавленный вздох, и Рагнвиндр прикусит губу, вслушиваясь в хлюпанье смазки. Она так мило и злобно на него смотрит…
Что он не удерживается от того, чтобы наклониться к ней, мягко утаскивая очередной поцелуй с её губ, но не решаясь его продолжить, заметив как угрожающе её зубы клацнули пустоту. Он усмехнётся, и дразнясь, проведёт языком по щеке, медленно выводя пальцы из чужого тела. Улыбнётся довольно, слыша как она выдохнет, злобно шипя и крича в его адрес проклятия. А потом мягко улыбнётся, касаясь чужой щеки. Он всё равно безумно её любит, как бы она не старалась убедить его в обратном. Как бы не пыталась убедить его в том, что это совершенно неправильно…
Звук раскрываемого контрацептива – последнее предупреждение перед неизбежным. Окончательное решение, не подвергаемое рассмотрению. Последняя надежда безжалостно разбита об отчаянное желание и вязкую смесь из зависти и ревности.
Рагнвиндр утыкается носом в чужой изгиб шеи, втягивает запах её кожи, мягко огладив её бока, а потом мажет языком по горлу, словно предупреждает о неизбежном, прежде чем впиться зубами в смуглую кожу, и закрыть глаза, вслушиваясь в задушенный писк, чувствуя как отчаянно его бьют по пояснице пятками. Он отстраняется, не очень довольным своей работой, на смуглой коже его отметины не так сильно выделяются, но…
Это совершенно не имеет значения, особенно когда этих следов никто не увидит. Кроме их самих, разумеется…. Дилюк смотрит на неё ласково, снисходительно, словно даёт крупицы времени на то, чтобы взять себя в руки и крепко стиснуть её бёдра.
Она прекрасна прямо сейчас, когда всхлипывает, и недовольно говорит, словно надеясь на то, что Рагнвиндр её услышит. Такая глупая, но всё равно замечательная, особенно в моменты своей беспомощности. Он прикроет глаза, прежде чем плавно проникнуть в чужое тело, на мгновение затыкая поток чужого бессильного гнева.
Он улыбнётся, ни разу не сомневаясь в том, что ему будет безумно хорошо. Нет никакой необходимости осторожничать с любым движением, близость для неё – очевидно не первая, а потому он довольно улыбается, привыкая к давлению стенок. Жаль конечно, что тот человек вкусил её раньше него, но… Более он никогда не попробует этого.
Он опускается, мягко языком проводя по ореолу соска, вслушиваясь в чужое прерывистое дыхание, на мгновение отстраняется, заглядывая в потеплевшую синеву, и возвращается к груди, слыша как на смену бессильным ругательствам, приходят сдержанные вздохи, чувствует как учащаются движения чужой грудной клетки под его щекой. А потом поддаётся вперёд, отметину свою на чувствительном участке оставляя и на последок, втягивая тот ртом, слыша болезненный вскрик. Если потребуется, он с радостью оставит на ней ещё больше таковых, а потом будет помогать той скрывать их. Ревность ревностью, но лишнего беспокойства не хочется.
Сестрица всё равно расскажет об этом ему. Человеку который ничего ему не сделает, человеку, что будет в силах лишь успокоить её, да мелкие ранки обработать, чтобы потом вернуть яркую искру в потухший взгляд одним ласковым поцелуем в лоб. Она всё равно не вырвется…
Тихий скулёж Кэйи вырывает из излишних раздумий, заставляя другой рукой чувствительную бусину меж пальцев стиснуть, и обвести языком по укусу, начиная плавно двигаться в её теле. Внимательно проследить за тем, как она запрокинет голову, как неосмотрительно откроет доступ к своей глотке, всё ещё находя силы на редкие проклятия в его адрес в промежутках между шумными вздохами.
Зубы снова вонзятся в плоть, чуть пониже предыдущего укуса. Мысленно – Дилюк ликует, отцепившись от чужой груди и впившись пальцами в бёдра, чуть приподнимая те, дабы проникнуть поглубже, чтобы в полной мере овладеть её телом, чтобы не оставить той ни единой надежды.
Чужое всхлипывание – лучше любых афродизиаков, заставляет ускориться, вгоняя ногти в её ягодицы. Он готов поспорить, тот, кому она отдала себя впервые не оставил на них и следа, стараясь не причинить ей боли. Он усмехнётся, всё-таки, некоторые преимущества от этого есть. Можно не бояться омрачить первые ощущения.
Задушенный всхлип – он оставит её несколько алых борозд на её бёдрах, прежде чем переместит руки на талию, крепко стискивая ту. Отстранится от шеи, поднимется, резко притягивая чужие бёдра к себе, словно желая сделать как можно больнее. В синеве глаз блеснут слёзы, заставляющие его наклониться вновь.
Чтобы оказаться ещё глубже и слизать их. Она задрожит, заставив его ухмыльнуться, а потом шершавый язык мягко коснётся солёной капли, размажет по коже, и отстранится, довольно хмыкнув. Начнёт двигаться чуть резче, подушечками пальцев оглаживая чужой них живота, и по бусине клитора мягко похлопывая, внимательно следя за тем как елозит милая сестрица, пытаясь о ли из липкой ленты выбраться, то ли почувствовать хоть что-то помимо омерзения, стиснувшего её рёбра, заставляющего в пустоту просить о помощи.
Дилюк довольно урчит, укус на плече её оставляя и мелкими поцелуями принимаясь бегать по ключицам её, стараясь хоть как-то отвлечь её о мыслей о другом человеке, прервать тихий зов излюбленного ею имени. Он недовольно рыкнет, губы чужие своими вылавливая, языком дёсны и зубы обводя, чтобы потом уверенно проникнуть вовнутрь, дабы вылизать чужое нёбо, заглушить поток столь осточертевших звуков, срываясь на грубые рваные движения, превращающие чужое имя в поток нечленораздельных звуков. Он рыкнет сквозь поцелуй, сожмёт её груди, и прикусит её губу, кровавую каплю с покрасневшей кожицы слизывая, снова и снова, пока она не попытается ударить его вновь.
А потом её ноги разведут в стороны, чуть приподнимут туловище, и прошепчут так мягко и ласково, словно нет ничего плохого в происходящем:
– Смотри, Кэйа, мы сейчас единое целое… – тихо скажет он, замечая испуганный взгляд снова, показательно подастся вперёд, заставляя ту заметить собственные соки, со смазкой смешанные, и из глаз снова брызнут слёзы, тут же слизываемые Рагнвиндром. – В следующий раз, моя дорогая сестра, – выделяет это слово, почти насмехаясь над нею. – Я поставлю на колени.
Она недовольно шипит, глаза зажмуривая, лишь бы не видеть констатации этого отвратительного факта, слышит чужую усмешку и снова громко вздыхает, кажется, братец снова бьёт по нужным точкам, чтобы в голове не осталось ничего кроме осознания своей беспомощности перед ним. И всё-таки, Альберих приоткроет глаз, чтобы заметить довольную улыбку на чужом лице, чтобы увидеть сытый взгляд, радость, что плещется на дне алых глаз, от причиняемой ей боли. А потом замолкнет, когда движения снова станут более плавным. Зажмурится, чувствуя как мягко коснуться чужие губы её щеки, а тело сожмётся вокруг его члена. На мгновение она испугается сама себя, жалобно на брата посмотрев, а после выдохнет, чувствуя как тот покидает её тело, показательно контрацептив завязывая.
Едко усмехнётся в сторону тот отбрасывая, а после сожмёт челюсти её, строго заглядывая в чужие глаза.
– В следующий раз, я могу не воспользоваться этой вещью… – хитро голову на бок склонит, по животу её проводя, а потом ещё раз осмотрит её с головы до ног.
Пожалуй, он постарался сегодня на славу, надо будет обязательно повторить для закрепления, чтобы она более и думать не смела о чужих руках. Да, он определённо избавит её от мыслей о нём. И плевать насколько болезненным это окажется…
========== Blutrote Symphonie ==========
Комментарий к Blutrote Symphonie
Loreley – Lord of the Lost
Проигрыш рыцарей, при военном столкновении с фатуи – был очевиден. Дело техники, подготовки, ресурсов… Слишком много факторов, что при наложении друг на друга, становились бесконечной лавиной, обрушивающейся на головы жителей. До последнего момента, магистр Гунхильдр оттягивала момент столкновения, до последнего вела переговоры, будучи готовой на любые уступки, пытаясь тянуть время до возвращения Варки, что забрал большинство способных к военному делу людей. И сейчас, смотря в потолок, она понимает: Мондштадт не дождётся его возвращения, падёт прежде чем они успеют вернуться из бездны на поверхность. Лишь ответные письма до конца теплили её надежду на то, что этих людей удастся поставить на место. Видимо, нет.
В тот же час, она велит капитану Альберих казнить всех отбросов клана Лоуренс, кроме Эоло. Тот, кажется, совсем не противится, лишь храбрится, готовясь с потенциальным предателем пару минут по переглядываться и в лицо Шуберту плюнуть, прежде чем лезвие в руках Кэйи к его шее прикоснётся. Он уже однажды был в сговоре с фатуи, и теперь ему не позволят получить какую-либо выгоду от любого исхода. А Альберих улыбается в лицо невинно осуждённым, тем, о чьих смертях никто не узнает. Наигранно-ласково говорит о том, что постарается сделать всё безболезненно, и глаз рекомендует не закрывать. Звёздочка блестит в синеве взгляда.
Альберих не даёт им последнего слова, с самого начала несколькими ловкими движениями срубая головы самых младших наследников. Тихо смеётся с визга леди Лоуренс и осуждающего взгляда капитана разведки.
– Можете пустить их на корм… – скажет она рыцарям, кивая на обезглавленные трупы детей. – Или же сделайте из этого последний обед для господина Лоуренса и его супруги.
А потом уйдёт, оставляя Эоло с ними. Это будет их последняя беседа, но… Кажется, тот решает не пользоваться этой возможностью, быстро следуя прямо за ней, явно желая спросить о том, что она только что сказала, а потом слышит фразу брошенную солдатами и выяснять особенности чужого отношения к людям, подобно его дяде совершенно отпадают.
– Я не позволю тратить на них нормальные продукты, а хоронить сейчас некогда. Делайте то, что вам приказали, совсем скоро от нашей спокойной жизни не останется и основания, вы должны быть к этому готовы, хотя бы морально…
Лоуренс сглатывает. Кэйа определённо знает, что такое война. Не имеет значения откуда и когда она успела стать свидетелем её ужасов, но сейчас… Это ей очень поможет.
Её язык плавно проводит по лезвию меча. Дурацкая привычка, пробовать чужую кровь. Но кровь его родственников Альберих тут же сплёвывает, тихо-тихо называя ту натуральной гнилью. Ей настолько противно от факта чья она или у неё действительно дрянной вкус? Он не хочет об этом знать, уходя к действующему магистру.
***
– Ты же знаешь, что всё кончено… – тихо говорит Тарталья, встречая капитана кавалерии у отеля. – Лоуренсы проведут нас прямо в ваш штаб и…
– Завтра на рассвете, Лоуренсы будут накормлены своими же отпрысками и казнены моей рукой… – отрезает она, холодным взглядом отвечая предвестнику, и в очередной раз раз проклинает своё бешено колотящееся сердце, требующее подойти к нему, крепко взять за руку и приложить ту к щеке, прежде чем они окажутся по разные стороны, прежде чем им придётся вступить в смертельный бой, прежде чем она отчаянно закричит, и крик этот заставит из бездны тварей повылезать, чтобы наказать тех, кто попытается навредить той ей, кем Кэйа на самом деле является. – всё будет так, как ты любишь… Ещё потанцуешь на моих костях.
Тарталья засмеётся, в синеву глаза чужого заглядывая и проводит её силуэт, тихо ухмыляясь. Кэйа намерена умереть в бою, потому что прекрасно знает о том, что этой войны им не выиграть. Она собирается отдать жизнь, чтобы уйти любимым капитаном кавалерии, что отдала жизнь за этот город, а не той, кто не сумела его защитить.
Аякс засмеётся, покидая стены города. Уйдёт в сторону лагеря, всё-таки не решаясь верить словам Кэйи. Да, порою она могла поговорить о вещах редкостной мерзости, но чтобы такое – никогда. Всё же… Он рассчитывает на то, что этот город пожелает отделаться малой кровью и не станет обрывать нити, дарующие такую возможность.
***
Голос Альберих – сталь, непоколебимая, не сломленная от пятен крови, прищур выдаёт лишь пренебрежение, хватка на волосах леди Лоуренс – железная, приводящая в ужас не только осуждённых. Джинн старалась не давать ей ведение допросов, лишь потому что правду она вытаскивала слишком жестокими способами. И хоть она сейчас просто не позволяет той проигнорировать последнюю трапезу, просто шепчет ей о том, что её дети не обрадовались, тому что она их так отчаянно отвергает, и пусть они просто плавающие в тюремной миске куски мяса… Аккуратное движение, чужое лицо оказывается вжато в шершавые края посуды, на её лбу проступает царапина, а содержимое резко оказывается на платье Лоуренс. Кэйа решила прекратить эту комедию, ловко прекращая это представление. Велит уложить эти головы в коробку, а после следует с нею на место встречи с фатуи, указанное в случайных записках. Оставляет коробку там, устраивая с краю записку от себя. Она не могла этого не сделать, особенно ощущая фантомное дыхание смерти затылком и вздрагивая от шума собственного сердца.
Не то чтобы она сомневалась в том, что её чувства принесут что-то иное, помимо боли и сожаления…
Но когда это неизбежно, когда конец дамокловым мечом висит над головой, кончиком почти затылка касаясь, когда хочется почувствовать себя в особенности живой, она позволяет себе преступную слабость, прежде чем стать непробиваемой сталью вновь, прежде чем сделать один-единственный шаг в бездну, прося её о помощи, обещая вернуться домой и сочувствующе посмотреть на мрачную Люмин, что увидит всё, что сделала с её братом бездна. Взглядом просить у города прощения за ложь, прежде чем скрыться вместе с тварями из виду.
«Мне правда очень жаль, что та встреча оказалась для нас последней, Аякс.»
Одна лишь строчка, немое сожаление. Кэйа порою очень сильно жалеет о том, что позволяет ему биться и своевольничать, не к тем людям привязываясь. Последний момент её слабости. Она готова направить на него свой меч. Будет готова вонзить в чужую шею клинок, а потом продолжить битву, и лишь по её окончанию, если она выживет, даст себе несколько мгновений на то, чтобы позволить своим глазам заслезиться. Несколько тяжёлых вздохов и… этого должно хватить до тех пор, пока инцидент не будет исчерпан.
А если она умрёт, тем более от его руки, то всё оборвётся стремительно, одной единственной вспышкой боли, где-нибудь под рёбрами, от клинка, что мягко в плоть её войдёт. Она улыбнётся своим тёмным мыслям, осмотрится по сторонам и скроется в тенях города, проживающего последнюю мирную ночь, скроется, готовясь встать перед остатками воинов, что здесь остались, готовясь принять на себя первые удары, которые, наверняка окажутся для неё смертельными. Она усмехнётся. Было бы глупо позволить этим отбросам аристократии провести их прямо к кабинету магистра и проиграть, не успев ступить на поле боя. Она выдохнет, пальцами звезду на перчатке обведя. К силам бездны она тоже вызывать не станет, те сами вылезут, мстить за неё. Или не вылезут, осознав что это бессмысленно.
Всё, что связывает её с мертвой цивилизацией – отвратительно. И статус принцессы, и обязательства перед бездной, которых она не давала, и обещания тех, кто давно мёртв, и их исполнение легло на её плечи.
Бездна заинтересована в том, чтобы сохранить существование входа под землю, что спрятан под фундаментом собора. Они уже предлагали свою помощь городу однажды, но тогда Варка не стал их и слушать, говоря о том, что не желает иметь с проклятыми ничего общего.
Альберих смеётся, кинув взгляд в зеркало и ларец в руках сжимая. Руны, руны от того, о чьём существовании она желает забыть, бросить те к ногам Люмин, и истерически кричать о том, что вот он, её брат, что это всё – его рукой написано… Что он подписывался под ними своим именем… Но сейчас это не имеет значения, руны летят в огонь. Чтобы даже после её смерти, никто не подобрался к её личине ближе, чем следует. Чтобы никто не узнал её отвратительных секретов, чтобы остаться той, кого жители города привыкли видеть.
Никто не должен знать о том, что она бездне – принцесса, что руку и сердце свои должна отдать близнецу, сидящему на троне. Она хоронит чужие руны в пепле рассветного неба, прежде чем провести по снежинке своего подарка от Царицы и криво усмехнуться. Однажды это божество спасло ей жизнь, а теперь её люди заберут её. Кажется, близится час расплаты, но почему-то, желание чувствовать себя живой пропадает, хотя на деле, должно обостриться, она должна впиваться глазами в светлую полосу восхода, осознавая то, что она может видеть её в последний раз.
Вместо этого – желание скорейшей смерти. Это освободит её от обещаний и обязанностей, это избавит её от мук выбора и позволит почувствовать себя совершенно свободной, в один-единственный раз, прежде чем клинок или снаряд прервут её торжество, изломанной куклой заставляя упасть на землю. Позволят сделать пару болезненных вздохов, прежде чем…
Запеленает душу тьма в прекрасный солнечный день, её не убивай, пока в глазах не встала тень.
Кэйа не знает о том, что ей не позволят погибнуть. Не знает, что фатуи обо всём позаботились, не знает как долго продлится кровопролитие, а потому крепко сжимает рукоять меча, идя к воротам города, всеми силами качающий кровь кусок мяса успокоить пытаясь. Вздыхает, переходя мост. В уши бьют звуки шагов, заставляя вернуться в реальность и крепче сжать рукоять меча, не обращая внимания на магистра, что стоит рядом, на брата, по другое плечо от неё. Лишь в сторону предвестника взгляд свой направив. Она убьёт всех по пути к нему, а после, вынудив того воспользоваться мерзким артефактом, подпишет себе смертный приговор, напарываясь животом на остриё копья.
Будет ли он сожалеть о её смерти от своей руки или забудет, подобно блеклому сну, окунаясь в бушующее кровавой рекой сражение? Останется ли она хоть на краю чужих воспоминаний, или её погрузят в забвение? Почувствует ли он боль от её смерти, или торжество победы крепко стиснет его грудную клетку, без права на другие чувства?
Всё это будет потом, когда её тело упадёт на землю безжизненной куклой, а сейчас есть лишь битва, заранее проигранная, без каких либо шансов. Она поймает взгляд ярко голубых глаз, движение уголков губ, и посмотрит в чужую спину. Услышит как тот приказывает своим людям нападать и побежит впереди них, намереваясь клинки свои с магистром скрестить.
– Вы так слабы, магистр… – усмехнётся он, как только Рагнвиндр скроется в пылу битвы и оставит её, не видя в той достойного соперника, пока что он может удовлетворить свою жажду крови и поиграться с рыцарями, прежде чем дать тем ещё один шанс на капитуляцию, прежде чем забрать из города то, о чём уже так долго пишет царица.
Взгляд скользит по полю, вытаскивая голубую макушку в пылу битвы. Она обязательно дойдёт до него, обязательно бросится в их последнее танго в этом городе. Прежде чем он сымитирует её гибель, позволив той уйти героем в глазах Мондштадта. Так ему не придётся указывать её в условиях окончания кровопролития, хотя… Он слишком сильно хочет и выполнить своё задание и оставить её рядом, не поддержать чужого желания умереть.
Рыцари выглядят детьми на поле, но он всё равно слышит хрип его людей, видит как стремительно приближается капитан к нему. Натягивает тетиву, смотря на капли воды на кончике стрелы, и отпускает, смотря как та с лёгкостью пробивает доспех рыцаря, а после лишь разворачивается, клинком блокируя удар леди Альберих. Он усмехнётся, заглядывая с синеву чужого глаза, а после отстранит ту от себя, делая шаг в сторону.
– Я и не знал, что без тебя и твоего братца, защищать этот город почти некому… – засмеётся он, смотря за тем, как начнут плясать вокруг возлюбленной льдины, налицо сходство с магами бездны, как только Синьора не поняла, что это она принадлежит к роду чёрного солнца?
Аякс хитро усмехнётся, резко вперёд поддаваясь и глубокую царапину на животе девушки оставляет, тут же в сторону уходя. Лезвие её клинка проходится по предплечью, а льдины быстро бьют по ногам, заставляя приблизится вновь.
– Мне жаль, что наша последняя встреча проходит вот так… – прищурится та, ребром по боку чужому ударяя, замечая короткую вспышку в чужих глазах, прежде чем тот приблизится к ней смертельно близко, прежде чем клинок слишком нежно для сражения, войдёт в живот, чуть сковырнёт мясо, и на землю отбросит, ступая рядом с лицом.
Аякс тихо смеётся, выбивая оружие в её рук, рассекая её ладонь, никто не заметит этот прилив нежности в пылу сражения. Да, потом придётся её подлатать, поэтому он старается быть аккуратным настолько, насколько это возможно. Кровь пачкает его светлое одеяние, кажется она не знала ни о чём, а потому он лишь прикусывает губу, не решаясь звать форму духа. Никто не обвинит его в том, что он медлит. Усмехнувшись, лезвие вводит под её ключицу, с удовольствием улавливая её вскрик.
– Ты не умрёшь, но я позволю им верить в свою героическую смерть… – скажет он, по голове девушку ударяя и убедившись в том, что ничто не пробудит её стремительно быстро, устремляется в бой.
Он знает, смерть капитана кавалерии подорвёт их моральный настрой, знает что кроме Дилюка Рангвиндра, никто не окажет им достойного сопротивления. А потому усмехается, без сожалений путь к Гунхильдр вновь расчищая. Он даст им день на раздумья перед капитуляцией, а потом… Войдёт в город, что бы они ни предприняли. Даже бездне не остановить их.
