Текст книги "Сова (СИ)"

Автор книги: Forzill

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Земля внезапно кончилась. Совсем. Мари на мгновенье зависла неподвижно в воздухе, и, лишенная опоры, стремительно полетела вниз. Сухие травы сомкнулись над ее головой, как пасть прожорливого чудовища. Очнулась она, со всей силы ударившись затылком о зеркальную поверхность воды. Мари с головою ушла под воду, способность двигаться возвращалась не сразу, по чуть-чуть и отчаянное моргание, а потом хаотичное перебирание руками тины и водорослей, ни капли не меняло сложившейся ситуации. Одежда до нитки набухла влагой и сковывала движения. Она попыталась расстегнуть куртку, но молнию напрочь заело, шнурки на ботинках в воде как спаялись, а не избавившись от обуви, не стянешь и джинсы. Срочно всплыть, но куда там! Облепившая тело одежда камнем тянула на дно. Впрочем, где поверхность, а где дно, Мари уже тоже не понимала. Сознание путалось. «Тону», – обреченно отметила она. Говорят, больше всего ценит настоящее тот, кто лишается своего прошлого. Но Мари было плевать на демагогию. Больше всего ценит настоящее тот, кто головой вниз летит ко дну чертового черного озера, зачерпывая руками воду в жалких попытках выплыть и выпускает мелкие какие-то глупые пузырьки, которые на самом деле и есть, вот она, вся твоя жизнь… Бульк и нет. Надо бы наверное с кем-то попрощаться,

Мари закрыла глаза и осторожно вдохнула воду, сначала немного, заискивая и торгуясь со смертью, а потом уж резко и полной грудью, умирать так умирать, ведь Мари не трус, хотя бы в последнюю секунду своей жизни, когда она наконец убила того, кто превратил ее в этот комок нервостении, сейчас самое время глубоко вдохнуть и насладиться тем, что она умирает не как трус. Пусть об этом и не узнает никто.

Но героической смерти из книг почему-то не случилось. Мари всегда думала, что нужен один глубокий вдох, чтобы умереть, но почему-то этого не произошло, сознание вновь вернулось, как тогда, когда она ударилась черепушкой о водную гладь... Господи, да сколько можно! Всего лишь еще раз зачерпнуть воды ртом или носом и отправить в пламенеющие легкие, но все же… все же снова малодушно хочется сохранить это ощущение подольше, ощущение, что есть еще выбор и все может снова вернуться. Мари чувствует как ее покачивает в илистой воде и это так похоже на теплые убаюкивающие руки Фреда, как же она будет скучать по Фреду, вот бы последний раз насладиться этим хоть и лживым ощущением подольше… Медленно снова будто отнимаются ноги, немеют руки от леденящего холода и девушка слегка жмурит закрытые залитые глаза от того, как же это приятно. Умирать – приятно…

– Да дыши же ты, черт тебя побери!

Вдруг раздается прямо у левого уха. От неожиданности Мари резко дернулась и послушалась, через боль хватая ртом терпкий воздух вокруг. Воздух… Все окутал тягучий, невероятный, волнующий запах – хвойный лес, фиалка и мускатный орех… Запах очень дорогого мужского парфюма… И почему-то единственная мысль, которая с силой бьется в голове, не мысль о том, что она жива или что наоборот умерла, а то, что амортенция пахнет теперь для нее именно так и Мари буквально глотает этот аромат как дорогой огневиски. Делая последнее усилие над собой, она разлепила склеевшиеся ресницы и распахнула опухшие заплывшие глаза, но тут же почувствовала сильное головокружение и выбросила в сторону руку, чтобы ухватиться за... за чью-то шерстяную мокрую мантию. Последние силы она потратила на то, чтобы сфокусировать свой взгляд на том, кто же вытащил ее из лап неминуемой смерти, но все было напрасно, единственное, что она увидела перед очередным глотком темноты было то, как впереди, недалеко, прямо за лезущей в нос и глаза ворсистой влажной тканью, виднелись какие-то осыпающиеся руины, а в нескольких метрах, совсем рядом стояла большая, покосившаяся от времени табличка с надписью «Не входить. Опасная зона».

Драко Малфой сидел на Астрономической башне, свесив ноги в пропасть, и улыбался. Рядом стоит бутылка Огневиски, только вот пить совсем не хочется. Наконец, раздались шаги, и на площадку вышел Блейз.

– Радуешься? – тихо спросил Забини, усаживаясь рядом.

– Мы проиграли, забыл? – ухмыльнулся Малфой и резко влил в себя обжигающее Огневиски.

– Мы на другой стороне, забыл? – в тон ему вторил Блейз и улыбнулся.

Малфой закатил глаза и со всей злостью швырнул почти пустую бутылку в темноту ночи. Остается только надеяться, что на поляне не окажется никого из гриффиндорцев, решивших отпраздновать победу. А, пусть даже и окажется. Было бы неплохо, если бы там оказался кто-нибудь из Пожирателей, или даже Темный лорд, а еще лучше – сам Малфой. Ведь они так и не поняли – проиграли или нет. А, в сущности, – какая разница? Единственное, что леденило душу Малфоя – Тео не сидит рядом с ними, примяв на его плече мантию своей рукой, а Мари так и не огрела его ступефаем в схватке или подзатыльником после.

Но Малфой смеется. Потому что все это… слишком. Просто слишком. И Забини смеется вместе с ним. Так они и сидят: два хохочущих до колик слизеринца. Сегодня закончилась Война.

====== Продолжая дышать ======

Комментарий к Продолжая дышать Итак, решающая глава, которая можно сказать делит весь фанфик на “До” и “После”. Много говорить не буду, писалась она быстро и не пестрит изысками, возможно даже сырая и короткая, но она нужна мне здесь и сейчас, потому что мы должны идти дальше. Мы все должны продолжить дышать.

Писалась снова под невероятную песню Ingrid Michaelson – Keep Breathing. Серьезно, если вы не послушаете, то много тут потеряете...

И, вопрос к читателем, как вам “новый” персонаж, а? Кто-то тут думал, что Нотт будет играть важную роль в истории? А ведь это задумывалось ещё с первых глав...

https://pp.userapi.com/c624617/v624617253/3d9d4/cq7io9i-UC8.jpg

Тео сидел у окна и смотрел на сонную картинку загорающегося утреннего Лондона. Он аккуратно зажег огонь на конце палочки и медленно закурил, впервые в жизни. «Магловские…» он поморщился, дым был с привкусом какой-то дешевой жженой бумаги и такого же дешевого отчаяния… Серые никотиновые клубки поднимались к потолку и там застревали так и не решаясь вылететь в окно. Нотт усмехнулся, это напоминало нити воспоминаний, медленно вьющиеся в омуте памяти. И прошлое этот дым возвращал так же легко.

– Эй, Теодор! Теодор, ты будешь гномом. Настоящим гномом, не этим глупым садовым! – Мари поправляет юбку и бежит вперед. Узкая дорожка уводит влево и упирается в приоткрытую дверь подвала. – Догоняй!

Мы сегодня убегаем от миссис Малфой, та очень любит наморщить нос и процедить: «Ну-ка, скажи что-нибудь! Дорогая, – не дожидаясь ответа, она оборачивается к гувернантке Тео. Та неловко пожимает плечами и краснеет. Ей стыдно за меня. – Мальчик умеет разговаривать? Мне кажется, его нужно показать целителю», – мать Малфоя, похожая на кривую палку, качает головой, и стул подо мной нагревается. Становится горячо-горячо, как будто я сижу на сковороде. Я знаю, он заколдован, как и зеркало в спальне, которое каждое утро сообщает мне небрежным тоном: «Сначала надень брюки, а затем рубашку». Кажется, внутри зеркала живет домовик и день за днем читает по бумажке: «Встань-умойся-причешись-надень-брюки-а-затем-рубашку-спустись-на-завтрак». Бумажка длинная, как кишка, свернута в свиток, и домовик с усердием вычеркивает пункт за пунктом. Вечером, когда я ложусь спать, он смахивает пот со лба и с удовольствием достает новый пергамент. Шорох этого пергамента я слышу по ночам и уже не пугаюсь. Совсем-совсем не пугаюсь, хотя понимаю, что завтра на бумажке этой может быть написано: «Причешись-надень-мантию-не-дыши». И мне придется задержать дыхание, потому что… ну бумажка же! Я должен ее слушаться.

Наверное, эльфу страшно в зеркале, ведь там же все наоборот. Все-все. Там год начинается в декабре, вилку берут в правую руку, а пишут левой. Я как-то попытался взять перо в левую руку, но учитель сказал, что это неправильно.

– А почему? – хотелось, чтобы мой стул оказался под землей. Желательно вместе со мной.

– Потому что все пишут правой рукой, мистер Нотт, – учитель наматывает кончик бороды на палец и смотрит на меня сквозь круглые очки. – Понимаешь, Теодор? Все пишут правой, и ты тоже должен.

– А почему все пишут правой? – кажется, ножки стула на полдюйма ушли в пол. Готовятся провалиться.

– Потому что так принято, – важно кивает он, уткнувшись в учебник.

Моя комната дрожит и почти плачет. Я-то думал, что можно отличаться от других, а оказалось, что нельзя. И теперь мне придется отсчитывать год с января, писать правой рукой и слушаться бумажку. Потому что так принято.

А я все равно бегу за Мари и вижу лишь острые коленки и пятна на ее ногах от зеленой травы. Я не люблю бегать, потому что болят легкие, а сердце достает из-за пазухи скакалку и начинает прыгать через нее. Облака, как рваные ошметки старой ваты, рассыпались по небу и важно шагают по нему строем. Перешагивают через верхушки деревьев, обходят солнце и собираются на самом краю, у горизонта. Я уверен, даже у неба есть край, а все разговоры о бесконечности – выдумки.

– Теодор, ну что ты! – Мари заливисто смеется и машет мне рукой. – Теодор, а там что? – она показывает на темную дыру у подножья замка.

– Т… там подземелья, ту… туда нельзя, – шепчу я и задыхаюсь. Я бегу, а огромные, окрашенные белой краской руки обматывают меня белой тканью, как пеленкой. Прижимают локти к телу, связывают ноги, и я ничего не вижу, но бегу. А меня обматывают. А я бегу, и мир вокруг скручивается, сминается, как листок, катится впереди, оставляя мне только серую пустоту.

Смех Мари, словно старая запись на пластинке, шипит и хрипит. Надо бегать побольше, надо гулять, а я только читаю книги и потом задыхаюсь…

– Теодор, а ты весь грязный.

Серая пустота оказывается плотной, на ней даже можно лежать. Пустота трясется, словно по ней бегут десятки великанов, потряхивают кулаками и машут вырванными из земли деревьями. Они аккуратно переступают через меня, и один тонким голосом добавляет:

– А еще ты меня не догнал, – Мари держит в руках его книгу, которую он дал ей почитать – это «Хоббит», его любимая. Ну вот что ты лежишь, а? – Мари садится рядом и трясет его за плечо. – Мы же не доиграли.

Скрученный мир, как снитч, летит мимо, ударяется о серую пустоту и возвращается обратно. Смятый листок вздыхает и неохотно расправляется, стыдливо показывая мне очертания деревьев, силуэт замка и вроде бы краешек неба.

– Теодор, не забывай, что ты тот самый гном, ты настоящий Торин! Ну вставай же, – Мари тянет меня за руку, в ее глазах обожание и немного обида…

Тропинка уводит в дыру у подножья замка, я выпутываюсь и бреду туда, хотя знаю, что в подземелье холодно и сыро.

– Здесь темно! – из дыры мне машет белая маленькая ручка девочки. – Как нам пройти? – чуть не плачет моя подруга.

Холод сочится из-под фундамента, лижет нам ноги, мы дрожим и бредем наощупь по ступенькам. Ступеньки покачиваются, стены скрипят, и подземелье вот-вот рухнет. По бокам, прямо в неровных камнях понатыканы двери, но на каждой огромный замок и нет ручки. Наверное, двери нарисованные, как и факелы на стенах. Дорожка полнится синеватым свечением, а потолок, наоборот, черный, как будто небо и земля поменялись местами. Но мы идем, держась за руки и я шепчу Мари, что это всего лишь Эребор, раньше здесь было процветающее королевство гномов, а теперь притаился на древних сокровищах страшный дракон… Она крепко сжимает мою руку и почему-то спрашивает.

– А когда ты вырастешь, ты ведь не бросишь меня?

– Не-а. Я потомок Дурина! Потомки Дурина своих не бросают – Мы с Мари держимся за руки и прижимаемся друг к другу, потому что закуток крошечный, а еще так теплее.

Мари шмыгает носом. Кажется, она хотела услышать что-то другое. И мне очень хочется порадовать Мари.

– Хочешь, я подарю тебе эту книгу?

Она кивает. Идти дальше не хочется. Дракона мы так и не нашли. Мы выходим на свет и Мари бледная, словно мел.

– Твой дом не любит, когда в его подземельях ходят люди, да? – шепчет она и оглядывается по сторонам.

Замок не может не любить. Он ведь неживой. Ерунду какую-то Мари говорит, мой учитель сказал бы, что она не такая, как все. Это очень плохо.

Забавно, как память подобна шкафу зельевара, в котором воспоминания лежат в коробочках, разлиты по флаконам или упакованы в полотняные мешочки. Если зельевар внимателен и педантичен, то воспоминания будут храниться бережно, в чистоте, во флаконах из темного стекла, промаркированных тщательнейшим образом. Всегда под рукой. А ежели мастер неаккуратен по жизни, то просыпавшиеся подробности, детали того или иного события, могут попасть в другой кулек или растеряться где-то на полках огромного шкафа. Тео всегда был педантичен, так что он аккуратно стряхнул пепел и сделал еще одну, последнюю и сухую затяжку, когда вдруг в комнате напротив раздалось сразу несколько звуков – громкий и гулкий падения какого-то тела, а потом звонкий и надрывный – разбивающегося стакана. Нотт одним четким движением скинул ноги с подоконника и, даже не покачнувшись на до этого балансирующем на грани стуле, встал на пол. Было пора… Он поежился.

Только войдя в комнату, он тут же увидел закутанную в одеяла Мари, которая лежала на полу и потирала локоть, а рядом растекалась лужей вода, которую он оставил для нее в стакане… Вид у нее был то ли растерянный, то ли виноватый, то ли сонный. Тео улыбнулся, ему хотелось захватить эту секунду в памяти, пока все не полетит к чертям, пока она такая рыжая и неуклюжая, сидит в этих десяти пледах и виновато бормочет.

– Я хотела попить воды, и… и уронила. Тео… Прости, я исправлю, сейчас!

Тео чуть было не вскрикнул, не делай этого, не надо, не теперь! Но понимал, что этим он только напугает ее, лишь отсрочив неизбежное. Так что он просто сглотнул, наблюдая как Мари, таким привычным и естественным движением схватила с тумбочки свою палочку и, не задумываясь ни на секунду шепнула «Репаро», едва взмахнув палочкой, даже не целясь и не направляя искры на осколки. Но целиться и не надо было… Ведь искр не было. Не было и тонкого полета стеклышек, которые едва касаясь друг друга собирались воедино. Были только слегка сдвинувшиеся брови Мари. Она перевела взгляд на Нотта, проверяя заметил ли он ее промах, какой позор… И тут же увереннее, как на первом курсе у Флитвика, произнесла заклинание, четко указав немного гнувшимся концом своей палочки на растрескавшуюся посудину. Но и это не помогло. «Витрум репаро», «Спекуло репаро» шептала она хрестоматийные заклинания, а в глазах начинал появляться испуг… Тео хотел бы закрыть лицо руками и не видеть этого, вместо этого он аккуратно направил свою палочку на осколки, пока это были осколки стакана, но он знал, что через пару секунд не только стакан будет разбит вдребезги и невербально сделал то, что больше никогда уже не сможет сделать Сарвон. Мари во все глаза смотрела то на палочку, то на стакан, пытаясь найти подвох в чем-то, но подвох все никак не хотел находиться. Потом она перевела взгляд на слизеринца, но тот только и мог, что выдавить.

– Мне очень жаль…

И Мари прикрыла лицо ладошками, стараясь сдержать крик. Ей не нужно было, чтобы он сказал это. Она ощутила, она тут же поняла это, исчезла та невесомая легкость, которая появлялась на кончиках пальцев в ту секунду, когда ты еще не сказал заклинание, но уже задумался о результате. Исчезло то неуловимое и никогда не замечаемое Мари чувство плотности, когда берешь в руки волшебную палочку, как будто она была в сотни раз более телесной и в тысячу раз более настоящей, чем все предметы вокруг. Пропала расползающаяся волна теплоты и силы, которая всегда окружает любого мага, едва колебля воздух. Она все подбирала и подбирала слова, но могла бы делать это до бесконечности, потому что описать такое, увы, невозможно – как если бы ослепший человек начал пытаться дать определение слову зрение…

Магия – это касание. Это дружеское похлопывание по плечу или тонкие девичьи пальцы, ободряюще сжимающие твоё предплечье. Это древко метлы, стиснутое в чуть-чуть вспотевших ладошках, и последующее за этим снятие баллов, сопровождаемое возмущенным «но, профессор, на метле по замку реально быстрее! Вы же не хотели, чтобы я опоздал к вам на занятие?» Это обжигающий огонёк свечи, на которой даётся клятва при посвящении в первокурсники. Это искусанные губы и съедающее изнутри волнение от того, что твой друг после очередной вашей авантюры всё-таки оказался в Больничном крыле. Это пальцы, сжимающие шершавое древко палочки, пока губы бормочут какое-нибудь заклинание из курса ЗОТИ под улыбающимся взглядом декана.

Магия – это зрительный образ. Это прожженное экспериментальным зельем тёмное пятно на некогда гладкой поверхности стола. Это постоянные взрывы и чуть-чуть подпалённые ресницы у твоего приятеля, потому что «искусство – это взрыв, разве вы не знаете?» Это восхитительные виды, открывающиеся с вершины самой высокой башни Хогвартса. Это потолок гостиной, украшенный светящимися в ночи звёздами не хуже, чем в Большом зале. Это исписанные быстрым корявым почерком обрывки лекций и лабораторный журнал, заполняемый с каллиграфической аккуратностью. Это конспекты, где каждый заголовок выделен как-то по-своему: особым шрифтом, специальным скотчем или волшебным текстовыделителем. Наконец, это изумительные иллюзии, создаваемые профессором Заклинаний – и научить им она готова любого, кто доберется до седьмого курса.

Магия – это запах. Это тонкий аромат парфюма, подчеркивающий галантные манеры. Это запах вина, льющегося в гостиной Слизерина прямо в очередной («господин декан, кажется, это десятый подряд, нам уже некуда их ставить!») выигранный кубок школы. Это резкий запах полироли для мётел, смешивающийся в гостиной с ароматным дымком, поднимающимся от тонких японских благовоний. Это запах хорошего чая и книг. Это запахи лекарств в Больничном крыле, когда студенты помогают школьному колдомедику наводить порядок. И конечно, это тонкий запах зелий, вздымающийся дымком над котлом и плавно перетекающий в хрустальные флаконы под бдительным надзором профессора Зельеварения.

Магия – это звук. Это гитарные переборы и ритмичное постукивание по маленьким африканским барабанам. Это пение хором и в соло. Это тихое потрескивание поленьев в камине и скрип пера, вырисовывающего на пергаменте смешную карикатуру. Это хаффлпафские (сколько бы гриффиндорцы не пытались убедить весь мир в обратном) самые шумные и дерзкие вечеринки в Хогвартсе. Это восхищенное перешептывание эльфов, приветствующих заглянувших к ним на кухню, и звон монеток, отсчитываемых за очередную подработку в Хогсмиде. А ещё это свист волшебной палочки, рассекающей воздух, чтобы превратить носовой платок в большой, мягкий и очень тёплый плед, которым можно укутать ножки всем собравшимся в тесный кружок на ковре в гостиной.

Магия – это вкус. Вкус первой победы и первого разочарования. Вкус дружбы и вкус вражды. Это ветер, танцующий на языке, пока ты летишь к кольцу с мячом. Это сотни немыслимых лакомств, подаваемых эльфами в Большом зале – и покидать эти пиршества так не хочется! Это вкус кофе или зеленого жасминового чая, помогающих бессонными ночами справляться с бесчисленными домашками.

Магия – это ты. Но теперь у магии другое определение, понимает Мари. Ей больше негде взять боггарта, но она и так знает, как выглядит самый страшный ее кошмар.

– Что произошло?

Гриффиндорка смотрела на свои руки, будто впервые их увидела и была очень удивлена… Это что за 5 отростков? Зачем они? Они что – называются пальцы? Так всегда было?

– Темный Лорд проиграл.

– Я знаю, но что произошло со мной? Это было проклятье, сглаз, что? Ведь это временно, Тео, да?

Она лихорадочно бегала глазами по комнате.

– Мари… Я… Не я должен тебе это говорить, то Темный Лорд умер, погиб окончательно, это конец…

– Да ну и что, Тео? Ну и что? Ты хочешь, чтобы я пустила слезу? Чтобы порадовалась? Так вот я рада, но что, ради Мерлина, произошло со мной?!

Она почти кричала.

Нотт опустился к Мари на пол и она тут же подползла к нему, обхватывая его руку и закрывая глаза, он мог посчитать каждую слезинку, которая плыла сквозь ее веснушки и находила покой на его черной футболке. А она… Это было слишком, это снова было слишком и она просто глотала слезы, готовясь услышать свой окончательный приговор. Хвойный лес, фиалка и мускатный орех, ещё немного приятного и запретного аромата дыма, не тот задорный порох, которым пахло от близнецов, а волнующая сигаретная горечь… Хотелось задохнуться этим запахом, как тогда, у озера. И утонуть. В темных как два лесных озера глазах Теодора Нотта.

– Хорошо. Давай я начну сначала? Уверен, часть этой истории ты сама расскажешь получше меня. Ваша семья, ваш род, род Сарвон – очень древний и берет начало от благороднейшего волшебника Маркуса Сарвона, который писал первые магические законы и собственноручно закладывал фундамент, а точнее собственноручно накладывал защитные и маскирующие чары, на первое в Англии министерство магии, за что и получил аристократический и чистокровный титул, по сути сам себе его вручив. Это тебе рассказывали, наверное, с пеленок. А еще даже я помню, что когда нам читали сказку о трех братьях, ты любила доказывать, что это все чистая правда и твой какой-то там прадед какое-то время владел воскрешающим камнем… И знаешь, я ведь тогда тебе не верил и наверное стоит извиниться за это, Мари, но как бы я сейчас хотел оказаться прав и обозвать тебя снова последней врушкой…

Мари слушала его и слегка дрожала.

– Потомки и предки Маркуса Сарвона создали не один мощный артефакт, Мари, но ни один из них никогда не мог сравниться с тем, что они получали по наследству. Каждый использовал дар Кадма Певерелла кто на что горазд, воскрешали умерших, занимались некромантией, вызнавали чужие секреты, один даже пытался создать армию призраков… Были и те, кто просто общался с родными или запирал камень в сейфы и сундуки, один даже сточил его и сделал из артефакта ювелирное украшение, носил его как кольцо! Но сути это не меняло, в каждом поколении за камень велась кровная вражда. Даже не вполне понимая, зачем и как его использовать, братья шли на дуэль, поддаваясь манящему обаянию невероятной магической силы камня.

Тео закашлялся, выкуренная сигарета давала о себе знать, застряв вкусом пепла на языке и горечью в лёгких.

– Я, конечно, не уверен, что было так, но кровопролитные войны ведь не начинают ради фамильной безделушки?

Мари всхлипнула…

– Это – моё сокровище, хоть я и заплатил за него великой болью…

Теодор улыбнулся. Улыбка получилась невзрачной, не та обычная фальшивая, которую он дарил девушкам, чтобы поддержать разговор. А искренняя.

– Прекрасная аналогия… Кольцо и кольцо, даже попахивает черным юмором, верно?

Мари еще раз всхлипнула, утирая нос рукавом кофты.

– Помню, как ты читал мне Толкина в детстве, когда я болела. Сам читаешь чуть ли не по слогам, а все равно…

Тео покрепче прижал ее к себе. Не время было предаваться воспоминаниям и оба синхронно тряхнули головами, сбивая вдруг повисшее в воздухе наваждение прошлого.

– Так вот, Мари, никто не знает, что случилось потом, но... когда два волшебника – твой предок и предок Темного Лорда, вышли во двор, чтобы очевидно решить, кто из них переживет 17-летие, именно в тот день, почему-то выжили оба. Однако осталась запись. Отныне, если хоть один вашего рода в будет сражаться против другого, то с той же секундой, когда испустит последний вздох один, второй потеряет всю свою силу, и так прервется навека славный магический род, сраженный своим же личным проклятьем, имя которому алчность и гордыня. А воскрешающий камень исчез, будто в воду упав, наверняка он был заброшен в сокровищницу ко всем остальным богатствам и ценностям, регулярно участвовал в дележе наследства, перекатываясь из кучи в кучу, и даже пару раз застревал, всеми позабытый, в старых золотых латах или запертых сундуках. Некоторые, безусловно, пытались снова им воспользоваться, но где-то в пожарищах затерялись или намеренно сожглись свитки с указаниями как это делается, зато зловеще нависало висящее в библиотеке, написанное кровью проклятье. И, надо сказать, оно было благословеньем, потому что ни одна межусобица, ни один конфликт не разобщал твой род, преумножая его славу, пока память о славном Кадме Певерелле и Ясмине не потухла в новых достижениях и не превратилась в славную легенду, дело давно минувших и варварских дней… Маркус Сарвон снял старый пергамент со стены замка, насмехаясь над тем, что кто-то в новую эпоху магической демократии все еще верит в детские сказочки. Надо сказать, что он не был идиотом, но облазив всю сокровищницу и не найдя и следа воскрешающего камня, был полностью убежден в том, что бумажка оставлена сплотить весь род в единую силу для борьбы за власть в магической Британии и не более, пусть это было настолько цинично, насколько и наивно, но не нам его тут осуждать. А воскрешающий камень тем временем исчез со страниц истории, будто повинуясь желанию Маркуса сделать из него всего лишь красивую байку, а потом материализовался так же неожиданно, как и пропал. Проходя через едва отслеживаемую и крайне мутную череду женских линий, он оказался там, где меньше всего кто-то ожидал его найти, у семейства Мраксов, наследников самого Слизерина, но и там осел тихо, не вызывая лишнего шума. Казалось бы, так и должно было продолжаться до конца веков – камень валяется в сокровищнице Мраксов, а свиток с его проклятьем пылится в библиотеке Сарвон, никто даже не подозревает о опасности, которая висит над двумя важнейшими родами магической Британии. Но пока Сарвоны переезжали во Францию, занимались административной работой и богатели, Мраксы потихоньку сходили с ума, окончательно помешавшись на своей великой родословной. Не хотелось бы связывать это с камнем, но в конце концов от былого богатства у них остался только он и медальон Салазара Слизерина, и вдруг каноны чистокровности Мраксов были нарушены, когда Меропа Мракс, сквиб, о котором, кажется, и думать забыли… вышла замуж за магла, Тома Реддла-старшего.

– Тома Реддла…

Прошеплата Мари за ним словно эхо.Тео закончил максимально безэмоционально.

– Так появился на свет Темный Лорд.

– То есть мы с ним?..

– Да, родственники. Сейчас ваш род возможно единственный, который Воландеморт мог бы назвать своими родственниками.

– И он развязал войну, не зная про это проклятье…

– Даже если бы знал, то это его вряд ли бы остановило. Зато это остановило твоего отца. Когда Воландеморт был побежден в первый раз, Гастон Сарвон вместе с Эддисон сохранял спокойный нейтралитет, в меру сил трудясь в министерстве и воспитывая сыновей, на всякий случай готовя им места обучения в Дурмстранге и Шармбатоне, если Хогвартс хммм… не пройдет аккредитацию у новой власти. Но вот Темный Лорд совершил нападение на дом Поттеров и в ту же ночь твой отец не смог подогреть свой вечерний кофе, а мать во время трансгрессии почти расщепилась. Они оба ощутили то… что ты ощущаешь сейчас, пусть и в меньшей мере, ведь в их случае Темный Лорд выжил. Гастон потихоньку оправился и стал с испугом искать следы в старых фолиантах, боясь повторения, тогда как Эддисон так и не смогла выкарабкаться, магические силы вернулись, но это уже не помогло. Вы, дети, не вступили тогда в права наследования и не ощутили ровным счетом ничего, потому Гастон, осознав это, обратился к родовой магии и семейным свиткам и… Узнал то, что я тебе рассказал. В ту же ночь он вступил в ряды Пожирателей. И поклялся защитить Воландеморта ценой своей жизни. Защитить вас и ваш род ценой своей жизни.

Мари была белая как мел. Казалось, что в ее голове все так перевернулось, что теперь снаружи был белый череп.

– Мои братья… Знали?

Она прошептала это, уже зная ответ.

– Во время совершеннолетия, может немного раньше. Они все хотели защитить тебя, чтобы тебе не пришлось делать этот выбор, чтобы не пришлось предавать друзей и ненавидеть себя до конца жизни за это.

– Так вот, что имел в виду Эйдан…

– Он не хотел этого, Мари, он не хотел всего этого. Но мы не выбираем времена, верно?

– Черт.

Из глаз Мари потекли слезы, это было выливавшееся потоком раскаяние, запоздалое и оттого еще более горькое.

– Черт! Черт! Черт! Я должна была прочитать эти письма, должна была поговорить! Я должна была!

Нотт приподнял лицо Мари за подбородок, легонько щелкая по ее красному натертому носу и грустно улыбаясь.

– Не вини себя, Мари, ведь подумай, что бы ты сделала. Выше нос, Сарвон, ты же гриффиндорка! Разве ты могла бы предать свои убеждения и друзей? Всегда выбирать семью и свой род – удел Слизерина.

Она выглядела потерянно, она запуталась не только в одеяле, но и в своем собствееном прошлом.

– Я бы… Я не знаю.

– Вот и не думай. История не знает сослагательного наклонения. Всякому знанию есть свое время и, видимо, так должно было произойти… Называй меня за это фаталистом.

Он аккуратно убрал с лица гриффиндорки тающую на его пальце кристалльную холодную слезу. А она прошептала.

– Дамблдор… значит он знал… Та история про шоколадных лягушек! Он все знал и молчал!

Сарвон посмотрела на Тео огромными пустыми глазами.

– Кто еще знает?

– Только мы. Теперь только мы.

Мари закрыла глаза.

– Это я. Я сама выбрала, чтобы все молчали… Как давно знаешь ты?

– С похорон отца. Гастон… Узнал о моем отношении к Воландеморту, он увидел, что у меня нет метки и позвал поговорить. Кажется, твой отец разглядел во мне что-то, что я сам в себе раскопал недавно. Он сказал, что я должен позаботиться о тебе, если…

Мари его перебила.

– Это если произошло?

Нотт попытался не смотреть на ее лицо, в ее серые с зелёной крапинкой глаза, на ее раскрасневшиеся щеки и мокрые пушистые ресницы. Он разбивался о эти черты лица как судёнышко о скалы, но все ещё пытался обойти эту тему.

– Я говорил о смерти Темного Лорда.

Она вздохнула, заметив это.

– Ты знаешь, о чем я спрашиваю.

– Да.

– Все они?

– Только братья. Суд состоялся вчера. Отец в Азкабане, я пытался что-то исправить, но Гастон не хотел оправдываться. Он сказал, что готов понести наказание за свою жизнь и что каждый из нас все равно его понесет. Твой отец пожелал искупления. А ещё последний раз попросил меня присмотреть на тобой. И я присмотрю, слышишь?

Она едва заметно кивнула, вряд ли сейчас для нее это что-то значило. Тео вновь захотелось курить. Обхватить пальцами по женски тонкий изгиб сигареты, с непривычки обжечься о догорающий и тлеющий огонек окурка, почувствовать липнущий к губам дым и утопить в этих чувствах все то, что происходит с ним и Мари сейчас. Его мысли прервал хриплый голос девушки.