Текст книги "Сова (СИ)"

Автор книги: Forzill

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

Она выходит из душа, ожесточенно вытирает волосы жестким полотенцем, натягивает на ещё влажное тело чистое белье и всячески избегает запотевшего зеркала.

На метле она давно не летала. Так что предложение добраться так ей нравится. Мари садится за спину Драко и чувствует, как за эти годы поменялись древки – совсем другая полировка, форма и в целом наверное аэродинамика! Приходится обхватить Малфоя за спину, но Мари почти ничего не чувствует от этого интимного жеста.

– Так и будем весь час молчать? – насмешливо спрашивает Драко, когда они взлетают и движутся по воздушным потокам в сторону окраин.

– Тут лететь пол часа, – парирует Мари и видит, как Драко улыбается и пожимает плечами.

– Ну да, – говорит. – А мы полетим через Кардифф, так час – смеется. И Мари неожиданно для себя расслабляется под звуки этого смеха. Откидывает голову, смотрит и расслабляется. Не думает о работе, о трупах, о ночных кошмарах, о Тео. Ни о чем не думает.

– Тео говорит ты повздорил с Асторией. – меняет тему Мари. Драко какое-то время молчит, и Мари даже забывает, что задала вопрос, не ждет уже ответа.

– Мы с ней в последнее время частенько по ерунде… не сходимся во мнениях, – Драко аккуратно подбирает формулировки. – Мои родители уехали на ближайшую неделю, решили себе медовый месяц устроить, и попросили нас за домом присмотреть. Она настаивала на том, чтобы я поехал с ней, а я поначалу упирался.

Мари чуть опускает уголки губ и легко качает головой, словно говорит – ясно. Хотя ничего на самом деле не ясно, да и не так ее это волновало, откровенно говоря. Она сетует на себя, что выбрал именно этот вопрос, чтобы заполнить тишину, но обратного пути уже нет.

– Почему не хотел на выходные с семьей-то выбраться? – тихо спрашивает она, отвешивая себе мысленную оплеуху за проявленную вежливость и надеясь, что Малфой не услышит и оставит вопрос без ответа. Драко, кажется, и правда не слышит, слегка качает головой в такт ветру и сбрасывает скорость, сворачивая и обходя деревья.

– Не хотел уезжать, чтобы не оставлять тебя в Лондоне одну, – внезапно говорит он, не удостаивая Мари взглядом, внимательно глядя на распластавшееся перед ними ночное небо.

– Кроме меня в Лондоне еще миллионов десять людей, один из которых – мой муж – огрызается Мари. Она косится на Мафоя, который с нечитаемым выражением лица уставился на дорогу.

– Почти двенадцать, на самом деле, – спокойно говорит тот.

– Ты же отдаешь себе отчет в том, что меня спасать не надо? – бросает Мари резко, даже не глядя на мужчину рядом с собой. Тот только качает головой. И Мари думает, зачем она согласилась на эту глупую поездку за город со своим недодругом-переколлегой?

– Ты серьёзно? Как тебя с таким уровнем интеллекта вообще в министерство взяли? – Мари смеётся, глядя на то, как Драко беспомощно всплёскивает руками, перерывая пакеты с продуктами, кладовку и тумбочки. С выражением абсолютной беспомощности на лице. Мари не может сдержаться и хохочет.

Малфой мечет в сторону ухохатывающейся Нотт раздражённый взгляд и едва успевает увернуться от мокрого снежка, брошенного в его сторону. Та лучезарно лыбится, зачерпывая вторую пригоршню снега из жаровни на улице, которую планировалось растопить и делать ужин, и формируя очередной снаряд.

– Ты бы на свой уровень интеллекта со стороны – эй! – посмотрела, – на этот раз увернуться от снежка не получается, и шею обжигает холодом, когда комок холодной медузой проваливается за шиворот, вынуждая изворачиваться, лишь бы избежать ледяных прикосновений.

Драко даже не пытается уже сохранять суровое лицо, сдаётся этой легкой непосредственности и купается в искристом заливистом смехе, наполняющем задний дворик. Взрослые серьёзные сотрудники магического правопорядка, закидывающие друг друга снежками – то еще цирковое зрелище, но ему не хочется думать о том, как они сейчас выглядят со стороны. Он смотрит только на Мари. На то, как она движется, как ожила вся, завелась каким-то совсем уж детским азартом.

Понимает – вряд ли он скоро увидит такое вновь. Зимнее чудо случилось. И потому ловит жадно каждое движение, каждый вздох; удивляется – как быстро может преобразиться человек. За своим любованием разошедшейся Мари тот пропускает момент, когда она налетает на него и опрокидывает в сугроб, обрушиваясь в пушистый снег рядом с ним.

– Реакция у тебя, Малфой, тоже ни к черту. Ты в правопорядок через постель попал, признавайся?

– Ага, конечно, – Драко тяжело дышит и засматривается на разгорячённую шутливой потасовкой, разрумянившуюся жену своего друга.

Спустя сорок минут разгребания заснеженной жаровни, поджигания старых газет палочкой и просто спичками – приходится признать, что ничего не выйдет.

– Ты же кричал, что у тебя лучшая магическая жаровня из всех! Меня Тео потом достал, чтобы мы такую же купили…

– Да так и было… Наверное ты в нее снежком попала! И вообще, кто из нас двоих мастер заклинаний и чар? Это у тебя было превосходно, а у меня только выше ожидаемого!

Оба просто сдались и вернулись в тёплую кухню, переговариваясь о пустячной ерунде, вытряхивая из манжет снег и потирая замёрзшие уши.

– Знаешь, я просто пожарю нам мясо с луком, и все, – уверенно говорит Драко и, кивая сам себе, принимается за готовку. Он высоко закатывает рукава объёмного вязаного свитера с оленями какое клише, и подбрасывает в руке большой нож. Мари на мгновение напрягается, но любитель театрального поведения Драко с ловкостью ловит нож – благо, за ручку, а не лезвие – и отворачивается от нее, все еще подпирающую косяк, и принимается за мясо.

Мари выуживает из-под ножа ломтик лука и закидывает в рот. Лук сладкий, а Драко, пока готовит, удивительно откровенен о работе, и Мари ловит эти крупицы информации, пытаясь составить полный образ Драко, пытаясь восполнить пробелы.

Драко бросает мимолётный взгляд через плечо, улыбается задорно и потряхивает сковороду с аппетитно шкворчащим мясом. Когда Мари уже открывает рот, чтобы задать какой-то вопрос, сзади внезапно раздаётся женский голос, заставляя ее от неожиданности подскочить на месте и беззвучно выругаться. Она резко отрывается от косяка и разворачивается на месте, пульс долбит где-то в горле, и Мари ругает себя за глупый испуг.

Это его жена. Астория.

– Драко, можно тебя ненадолго? – произносит она ровным голосом с едва различимой вопросительной интонацией. На Мари она бросает лишь беглый взгляд и удостаивает ее бесцветным: – Здравствуй, Мари.

Мари мелко кивает, порывается протянуть руку, но вовремя отметает эту идею и просто сдавленно отвечает:

– Давно не виделись!

Драко разочарованно цокает языком, откладывая деревянную лопатку, которой помешивал мясо. Хватает Мари за локоть и, подтягивая ее к плите, наставляет:

– Последи за мясом. Помешивай иногда «Конвертатом», чтобы не пригорело ничего, и если увидишь, что всё готово, выключишь, – он скользит по спине Мари, когда оставляет ее один на один со сковородой, и направляется к жене. – Да, дорогая, что случилось?

Они уходят вглубь дома, и Мари слышит только обрывочные фразы, но и их хватает, чтобы крепче сжать челюсти. Астория не стесняется задавать вопросы, которые сама Мари предпочла оставить неозвученными. Мясо шкворчит, выбрызгивая каплей масла, и обжигает тыльную сторону ладони – она уперлась руками в стол по двум сторонам от плиты и смотрит беспомощно, как пригорает мясо, борясь с желанием просто взять и разломать эту бесполезную палочку, которой она даже мясо помешать не может, разве что саму ее опустив в этот вязкий жир.

Она улавливает оторванные от контекста слова и фразы, из которых складывает общую картину разговора. Не подслушивает. И рада бы был не слышать ничего. Но игнорировать тихое препирательство семейной пары за стеной не выходит, как ни старайся.

Астория спрашивает, зачем Драко привез с собой ее. И Мари задерживает дыхание – она тоже себе этот вопрос задаёт. Малфой говорит, что она – друг, которому необходимо развеяться, потому что у нее было сложное дело. Мари фыркает себе под нос и думает, что это у Драко налицо комплекс бога.

Мари не нужно спасать, уж точно не Малфой должен это делать. Астория упрекает его в том, что тот не проводит время с семьёй, хотя это именно то, о чём она его просила. Договорённость у них была – провести время с ней, а не спасать замужних друзей от выдуманных проблем. Мари не нравится тон, которым говорит та, она ей вообще не слишком нравится, но дело тут скорее в том, что правда глаза и уши режет. Она чувствует себя – вновь – лишней, не вписывающейся в картину, и ругает себя в очередной раз, что дала слабину и попёрлась с Малфоем к чёрту на кулички.

Всё внезапное хорошее настроение, сопровождавшее ее весь вечер, резко улетучивается. Она вымученно смотрит на мясо на сковороде и борется с острым желанием закурить, как Тео, что-то маггловское. Почти физически ощущает вкус табака на губах, но разочарованно думает, что сигарета сейчас не спасла бы положения, а курить на чужой кухне – верх бестактности. Ей остаётся только зажимать большой палец правой руки между указательным и средним, пытаясь избавиться от фантомного ощущения сжатой в них сигареты.

Она слышит, как Драко что-то тихо и вкрадчиво втолковывает Астории. Слов не разобрать, и Мари зло отталкивается от стола, оставляя мясо без присмотра, отходит к окну, пытается рассмотреть тёмный задний двор за стеклом и то место, где она в детстве убила воробушка. Ей не нравятся интонации, пробивающиеся сквозь стену. На бесконечном повторе она прокручивает кольцо на безымянном пальце, словно это – кольцо всевластия, которое может сделать ее невидимой, убрать из этого дома, убрать вообще подальше от Драко. Избавить его от острого чувства, что она лишняя здесь.

Слов Драко снова не разобрать, слышно только, как Астория бросает ему «Делай, что хочешь» и уходит на второй этаж.

Когда Драко возвращается в кухню, надевая на себя свою самую нейтрально-дружелюбную и вежливую улыбку и поправляя закатанные рукава свитера, Мари начинает говорить сразу, не давая мужчине ни малейшего шанса вставить слово.

– Я поеду домой. Это всё ни к чему, – Мари говорит мрачно и уверенно, не прерываясь, не давая сомневаться в серьёзности своего намерения уехать. Ей кажется, она сейчас готова пешком идти до Лондона, методично выкуривая одну за другой горчащие сигареты, лишь бы убраться подальше от напряжённой атмосферы в доме.

– Ерунда, – резко обрывает ее Драко, – сядь на место.

Он не отступает, так и стоит в проёме двери, ни на шаг не сдвигается, даже когда Мари Нотт подходит вплотную, намереваясь выйти из кухни.

– Сядь на место, я тебе сказал, – цедит он и, положив руку ей на грудь, ощутимо толкает обратно, вглубь кухни. Словно в капкан загоняет. Когда Мари тяжело оседает на колченогую табуретку, Драко в два шага преодолевает расстояние до плиты и выключает мясо.

– Драко, мне действительно нужно уехать, – начинает по новой она.

– Тебе надо пойти со мной покурить, – устало парирует Драко.

Мари открывает было рот, чтобы что-то ответить, но Малфой предостерегающе вздёргивает раскрытую ладонь, предупреждая любые препирательства.

– Я думала, ты не куришь, – все равно отвечает Мари и изгибает бровь.

– А я и не курю, и ты тоже – пожимает плечами Драко. – Это Тео курит.

Они курят в полнейшем молчании. Ни один из двоих не произносит ничего, пока они делят две последние сигареты в пачке. Драко только тихо ругается сквозь зубы, когда у него никак не выходит закурить. Мари вздыхает тяжело и забирает у него его счастливую «Мальборо». Суёт в руки собственную сигарету, прикуривает, наконец, малфоевскую и обменивается обратно.

Они молчат.

Смотрят друг на друга порой. Мари – долго и испытующе, словно пытается угадать, что творится в голове у слизеринца. Малфой – быстро, вскользь, словно отзываясь на почти физически ощупывающий взгляд.

Никто не разрывает хрупкой морозной тишины. В рыжем свете фонаря мерцает мелкий снежок, возобновивший свое непринуждённое планирование на землю. Когда снежинки серебрят Драко волосы, делая его похожим на седеющего профессора литературы, Мари легко кивает, призывая его зайти обратно в дом. Дверь за их спинами хлопает громким, не подлежащим обжалованию приговором.

Когда они возвращаются с холода в нагретую кухню, тепло окутывает обоих пьянящим миражом. Никотин, почти не ощущавшийся на уличном холоде, резко ударяет в голову. Мари приходится несколько раз сморгнуть, чтобы сфокусировать взгляд в полумраке – горит только шар света над плитой.

Мясо все-таки немного пригорело, но они слишком голодны, чтобы жаловаться. Мари вынуждена признать: грубо порубленное крупными кусками и пожаренное с луком мясо вкусно до безумия, и ей кажется, что они ненадолго становятся героями какой-то странной, наверняка с претензией на абсурд истории.

Драко мычит, что-то внезапно вспомнив, вытирает жирные губы салфеткой и торопливо открывает кухонный шкафчик. Мари не оборачивается и не смотрит на мельтешащего Драко, он не отрывает взгляда от наполовину опустевшей сковороды. Они не церемонились – поставили большую сковородку прямо на стол и ели, вооружившись вилками, не выкладывая мясо на тарелки.

Мари смотрит на Малфоя, вопросительно изогнув бровь, когда тот ставит на стол два стакана и бутылку огневиски.

– «Огден», серьёзно? – в ответ Мари получает лёгкое движение плечами вверх-вниз. Ей не хочется думать о том, как следует понимать этот жест. Она просто легко качает головой и говорит: – Я не пью.

Драко смотрит на него насмешливо, пока откупоривает бутылку. Он плещет янтарную жидкость сначала в свой стакан, а затем пытается наполнить и ее, но Мари кладёт ладонь поверх, закрывая стакан и твёрдо смотрит на Малфоя, молчаливо подтверждая, что не жеманничает, когда говорит, что не пьёт.

– Откуда же ты такая правильная взялсась, – со смехом выдыхает тот, поднимая бокал и разглядывая искрящийся жидкий янтарь. – Кофе не пьёшь больше, алкоголь не употребляешь. Ты делаешь хоть что-нибудь вредное для здоровья?

Мари настороженно смотрит на то, как Малфой вновь наполняет стакан. Ей хочется спросить, как часто он пьёт. Вместо этого она задаёт другой вопрос, давно ее волновавший.

– Почему ты пошел в результате работать в правопорядок?

Драко натянуто улыбается и опускается на табуретку, подогнув под себя одну ногу, обхватывает сцепленными в замок пальцами колено. Чуть отклоняется назад и тяжело вздыхает. Он сейчас больше похож на жеманного поэта с пристрастием к огневиски, чем сурового палача, который как сама смерть обеспесивает все магические приговоры. Кажется, ещё немного, и он начнет с придыханием цитировать Верлена или Уитмена. Вместо этого говорит:

– А что, не похож я на палача? – Драко странно передразнивает «палача» и смотрит смешливо из-под полуопущенных век.

– Не похож, – честно отвечает Мари.

– Не похож, – вторит ей Драко. – Я знаю, что не похож. Я же быть хотел министром, ну или заместителем хотя бы. И посмотри на меня теперь. Твой муж министр, а я так – с косой хожу и в плаще, обеспечиваю приговор, от которого ты хочешь защитить.

Мари не прерывает, смотрит молча и выжидательно. Не поторапливает, но и не позволяет думать, что разговор окончен. Она не получила ответа на заданный вопрос.

– Выбора не было. Когда Уизли свой пост заняла. Тео сказал – либо это, либо жизнь в лачуге.

Драко замолкает, методично прокручивая стакан. Звук стекла о деревянную поверхность обеденного стола режет слух, но Мари не двигается, ничего не говорит, почти не дышит даже. Чувствует, есть что-то ещё.

– Астория тогда беременна была, мне нельзя было. Помню как сейчас нас с Грейнджер разговор – помню костюм, в котором я пришел – далеко не новый и потому стыдливо скрытый полами лучшей мантии. Кабинет, сопоставимый по площади со всей квартиркой, которую мы снимали с Асторией. А еще то, что я все же на свободе. Грейнджер старательно обходила неприятные для моей гордости моменты, что заставляло их проступать еще четче.

– Мистер Малфой, скажу вам откровенно, профессия пока сталкивается с непониманием со стороны волшебного сообщества… – напоминанием, что дни славы семейства Малфоев в прошлом и теперь мне считают возможным предлагать место, от которого отказываются другие.

– Я изучила результаты ваших СОВ и ТРИТОНов и нахожу их достаточными для этой должности… – констатацией того, что иных достижений у меня нет.

– Работа достаточно высокооплачиваемая… – отзвуком моих тогда финансовых трудностей.

– Кроме того, это весьма перспективное место, с возможностью дальнейшего карьерного роста с увеличением штата и появлением соответствующей коллегии… – намеком, что никто другой на сколь-нибудь значимую должность в Министерстве Магии меня не возьмет.

Нет, жизнь мою после войны хоть и нельзя было назвать безоблачной, но и тяжелой она не была. Нас с отцом оправдали, поместье сохранили за нами, несмотря на последовавшие за Победой конфискации. Вот только все вокруг восстанавливали разрушенное – Хогвартс ли, семьи, разнесенные войной – или пытались строить что-то новое, а я вдруг как-то оказался не у дел. Сумевшие наконец вздохнуть спокойно родители сычами засели в поместье, проживая оставшиеся деньги и годы. Иногда мне даже казалось, что такие, будто похороненные заживо и избавленные от необходимости что-то решать, они счастливы.

Но я счастливым себя не чувствовал. Впрочем, и снятая в Лондоне квартира, и работа, которую я нашел с некоторым трудом, этого не изменили. Даже беременность Астории. Жизнь текла своим чередом, и ей абсолютно не было дела до Драко Малфоя, что оказалось куда оскорбительней редких косых взглядов или невнятных оскорблений. Мне не ставили подножки ни в прямом, ни в переносном смысле слова, просто дороги, которые я с детства привык считать открытыми, внезапно ушли из-под ног. А потом… я согласился на эту должность. Только все равно выкидыш у Астории случился, а я застрял на должности могильщика.

Мари сдержала любые комментарии, и Драко был ей благодарен. Не хочет он сейчас слышать никаких соболезнований или извинений, для этого уже поздно, слишком много лет прошло. Осталась тупая боль потери, которая никуда не уйдет, и назойливая мысль, что он сейчас не там, где хочет быть, а там, где обязан. Он сейчас не тот, кем хочет быть, а тот, кем должен.

– Черт, – изрекает наконец Мари. И Малфой с ним внутренне соглашается. Драко вновь берет в руки бутылку, и в этот раз Мари не отказывается от предложенного алкоголя.

– А ты? – спрашивает он в тот самый момент, когда она проглатывает обжигающую горло жидкость, заставляющую закашляться. Мари поднимает на него тяжёлый, тёмный взгляд. Драко знает, что та не хотела этого вопроса. Но раз уж у них сегодня вечер откровений, кого вообще волнует, на какие вопросы они хотят отвечать?

– Мы что, играем теперь в вопросики? – язвит она, потому что свою историю выкладывать на стол перед Малфоем ей не хочется, она почти физически не может. Ее история – это всё еще история про настоящее. Если у Драко его личная драма осталась в далёком прошлом – сколько лет прошло, пять? Больше? – то для Мари ее личная драма была неотъемлемой частью каждого грёбаного дня.

– Да, Сарвон, играем в вопросики, – Драко абсолютно спокоен и не отводит взгляда, когда Мари Нотт смотрит на него уничтожающе. – Честность в обмен на честность, все как у взрослых. Ответишь на мой вопрос, можешь задавать следующий, и я, как ни крути, буду отвечать честно.

Ей хочется рассмеяться, послать манерного Драко, встать и уйти, но. Вместо этого она вцепляется тонкими пальцами в стакан с янтарным жидким ядом и опрокидывает жидкость в себя. Она знает, вечер искренностей, да ещё и приправленный алкоголем, ни к чему хорошему не приведёт. Но Мари упёртая и чертовски азартна– мысль о возможности задать Драко ещё один вопрос без права на ложь манит, и та скрипит зубами.

– Окей, и что, ты хочешь знать, как я попала в защитники? А ответ через постель уже не устроит? Тео подсуетился я имею в виду. – Мари следит за тем, как смеётся Драко, и думает, будет ли тот так смеяться, когда узнает всю историю? Мари тошно и муторно выталкивать из себя эти острые честные слова, но он же хотел. Хотел честности. Вскрываться, так всеми картами.

Слова горчат в горле, коньяк горчит на языке, горькая усмешка обжигает губы. Мари шумно выдыхает и поднимает пронизывающий свой, перепелино-крапчатый, искрящийся взгляд на Малфоя. Говорит так, не отрывая глаз. Про то, что ей надо освободить отца-маггла, про всю ее ответственность перед братьями, которые отдали жизни за то, чтобы она не узнала о том, что выбор давно сделали за нее. Про обещание Тео и потерю магии. Мари взмахивает палочкой и кричит Империус, кричит Авада, кричит, давясь всем этим – Левикорпус, Сектумсепра, Алохоморра, кричит детские заклинания вроде «Зайчик-зайчик, не ленись, а шнурочек завяжись». Драко трогает ее за руку, проверяя, действительно ли в ее руках палочка, действительно ли она пробует колдовать.

В этот наэлектризованный момент Мари кажется, что ему на грудь ставят раскалённый утюг. Вдохнуть не выходит, как ни старайся, а точки соприкосновения полыхают так, что прожигают мгновенно до пепла, и никакой огнетушитель уже не поможет. Мари так и смотрит испытующе на Драко, взгляда не отводит, не моргает почти.

Рука, которой Мари крепко, до побелевших костяшек пальцев, сжимает край палочки, судорожно дрожит от напряжения, и она выпускает теплое дерево из пальцев, позволяя палочке упасть вниз. Вместо этого она ощущает руки Драко на своих.

Губы дрожат, когда она пытается улыбнуться, и не может отделаться от мысли, что эту нежность она украла, не заслужила её, это милостыня, которую она, как попрошайка у белокаменных стен святого храма господня, получила, смачно приправленную жалостью. На деле же ещё мгновение – и в глазах, на губах, на кончиках этих едва ощутимо ласкающих пальцев будет искриться отвращение. Попрошаек никто не любит, их жалеют, их могут секундно приласкать, как бездомных животных. Не больше.

– Наверное, не стоило мне в магическом мире оставаться, как считаешь? Никто не любит сквибов, эти жалкие отбросы магического общества, которые только и ладят что с кошками?

Мари хочет зло рассмеяться, она выплёвывает эти слова, выбирает самые грязные и противные выражения. Так, чтобы не было больше жалости в глазах напротив, чтобы не было нежности в горячих пальцах.

Драко словно обмирает. Он сейчас больше похож на восковую фигуру – идеальная копия настоящего человека, вот-вот пошевелится и сделает что-то, но нет. Его призвание – замершее движение. У Мари болят глаза, она боится моргнуть, потому что, кажется, тогда по щеке покатится слеза, так долго она держала глаза открытыми, боялась оторвать взгляд от лица человека напротив. Сердце в груди уже не стучит, не бьётся, не сокращается. Каждый удар – как оглушительный, всесотрясающий удар гонга, заставляет всё тело дрожать, даже вздохнуть не даёт. Мари хочется закричать, зарычать, сказать – сделай ты уже что-нибудь! Ударь, оскорби, скажи выметаться, засмейся, что угодно!

Вместо того, чтобы что-то сказать, Драко скользит рукой вверх по ее шее, укладывая ладонь Мари на затылок, зарывается пальцами в жёсткие медные волосы, тянет на себя, заставляя склониться, заставляя уткнуться лбом ему куда-то в плечо. Мари позволяет себе наконец закрыть глаза. Это не объятия, не близость, это – шанс для них обоих спрятать свои чувства. И Мари признательна Драко за это мгновение передышки, за эту возможность перевести дух.

Драко оглаживает пальцами ее загривок, и Мари чувствует себя как послушный пёс, которого приласкал его хозяин.

– Почему ты никогда не говорила? – голос Драко звучит хрипло, словно это первые слова, которые он произносит после того, как много лет держал обет молчания.

– А что бы это изменило, если бы сказала? – глухо отвечает Мари и чувствует, как усмехается Драко. От него пахнет до боли сладко, приторно сладко, совсем не как от Тео. Немного – мускусным одеколоном, чуть больше – костром, еще немного – алкоголем и сигаретами, и сильнее всего, пряно и терпко – им самим.

Легкие горят, когда она наконец наполняет их воздухом. Мари чувствует себя сейчас изломанной марионеткой, не умеет сообразить, что делать со своим телом, чувствует, что если Малфой сейчас отстранится, лишит еее единственной точки опоры, она так и обрушится грудой перекрошенных костей к его ногам. Она поднимает руки и укладывает их Драко на плечи, словно в поиске поддержки. Малфой мгновенно перехватывает ее запястье и мягко оглаживает большим пальцем остро выпирающую косточку, словно успокаивая. И Мари не может разобраться – мерзко ей от этой жалости или уже неважно?

– А в защитники ты все-таки почему пошла? – внезапно произносит Драко.

– Не знаю. Чтобы отомстить. Чтобы не допускать такого с другими. Чтобы создать себе мнимое чувство отплаченного долга. Какая теперь уже, в сущности, разница?

Теперь уже разницы никакой, теперь уже ничего не имеет никакого значения, и Мари отстранённо думает, что полетело оно всё когда-то очень давно. С треском, с грохотом, помпезно и пафосно полетело, и теперь уже систему не откатить. Она выпутывается из этих недообъятий, отталкивается, упёршись ладонями в чужие плечи, и удивленно думает, что руки хоть и дрожат, но не подламываются.

Она думает, что Драко чертовски красив в приглушённом свете одинокого светильника, заливающего кухню оранжевым теплом. Что Астория тут все немного поменяла – все эти полотенчики, салфетки и статуэточки, и теперь тут уютнее, чем тогда, на летних каникулах. Она думает, что она самый феерический мастер принимать отвратительные решения и что в разведку ее с собой брать нельзя, она же всё разболтает – даже себя саму чтобы защитить, ничего дельного придумать не смогла. Она думает, что теперь настала ее очередь задавать вопрос без права на ложь и лукавство, а потом.

Потом Мари не думает.

Ее ведёт от выпитого алкоголя, от внезапно слишком крепкого «Мальборо», от изучающих, глаз, что смотрят в упор без тени отвращения, презрения, превосходства – вообще без тени смотрят. Драко тоже ведёт, ведет от одного взгляда на яркие, чётко очерченные карандашом губы, по которым Мари ведёт языком в слепой попытке слизать с них волнительную сухость момента.

Он подаётся вперёд, сдаваясь перед всеми своими желаниями, перед невыносимым искушением, тянется, в попытке сорвать с этих ярких губ вздох, слизать с них терпкий запах, отобрать всю нежность, на которую они способны.

Мари ничего не понимает и распахивает глаза, когда мажет губами по бритой щеке Малфоя.

Он всё понимает, когда Мари резко отшатывается и смотрит на него.

Мари внезапно хочется взять палочку и выстрелить авадой в себя, лишь бы не чувствовать рухнувшее в желудок сердце и подкатившую к горлу тошноту, лишь бы не видеть искривлённых в извиняющейся полуулыбке губ, лишь бы не искать жалость и отвращения в глазах.

Драко сжимает кулаки и заставляет себя рассмеяться.

– Прости, – выдавливает он из себя со смехом, – ну что с меня взять, сама понимаешь. – Он резко поднимается со своей табуретки, неловко отталкивая её и заставляя повалиться с глухим стуком на колкий мрамор пола с узором квадратами.

– Я пойду спать. Где гостевая спальня, помню.

Она выходит из кухни, широкой дугой огибая Драко, не позволяя тому зацепить ее, когда он вскидывает руку в слабой попытке остановить.

Мари не помнит, как доходит до кровати, как раздевается и как забирается под одеяло, ёжась от прохлады простыней. Она помнит, как скрипит зубами и как сжимает кулаки до боли, до отпечатывающихся на ладонях следов-полумесяцев от коротких ногтей. Наверное, то, что сейчас испытывает Мари по отношению к себе самой, называется опустошающей злостью.

Мерное тиканье секундной стрелки предательски притаившихся где-то на полках часов нисколько не помогает успокоиться. В голове всплывает байка о китайской пытке каплей, и Мари решает, это заслуженное наказание для нее за все навороченные за прошедший день дела. Она закрывает глаза в слепой попытке провалиться в сон, хоть какой. Беспокойный, пропитанный влажными и пахнущими плесенью кошмарами, любой. Перед глазами – лицо Тео.

Наутро всё зачастую кажется куда уродливее, чем выглядело вечером накануне. Мари замечает, что стрелки на выбелеенном циферблате спешат вперед на добрую четверть часа (ей и самой впору было бы поспешить); обои на кухне – пыльные и отстают от стены, словно приоткрывая занавес мерзких тайн обитателей дома, видно, что больше у Мафоев не служит домовой эльф и сами они уже не справляются согромным домом; у Драко глубокие синяки усталости и бессонницы и россыпь морщин вокруг глаз; у Мари —

– у Мари бесполезная палочка, полупустая пачка «Мальборо», сбоящая зажигалка, саднящая голова и вязкий, горьковатый после-вкус на языке и где-то глубже в горле, который не получается ни сглотнуть, ни вырвать, ни заглушить уже которой по счету сигаретой.

Мари вылетает из дома и бежит куда-то в лес, через зеленые лабиринты изгороди, через мерзко подстриженные кусты. Она кидает в них бесполезную палочку, со всей силой и злобой, так, что ветки обламываются. Тут же рядом с ней, мерзко искривляя пространство и обдавая горячим воздухом, сбивая гриффиндорку с ног появляется трехэтажный синий автобус. Мари открывает рот от удивления.

– Уууу, какой перегар! Давно мы такого не видели, дамочка, а вы, оказывается, ох какой клиент! А Эрни не хотел ехать, говорит мол далеко, будем еще тратить одну пикосекунду, долго-долго-долго! Вот что теперь скажешь, а, пройдоха?

Из обклеенной подраными вывесками и афишами глубоко-фиолетовой двери высовывается ушастая голова и подает ей свою мягкую, словно надувную или игрушечную руку. Мари глупо смотрит то на эту руку, то на автобус…

– Ох, ведьмочка, вам сколько лет уже! Вижу, не школьница, а нас не знаете. Неужели такой уж примерный образ жизни ведете обычно? Меня зовут Стэн Шанпайк, Эрни – наш водитель. А уж про «Ночной рыцарь» вы не слышать не могли! Эрни ловко наколдовывает взитку в воздухе и протягивает ей. Ну так что – садитесь?

Мари тут же тупо отвечает «Сажусь», скорее повторяя, чем отвечая ушастому Стэну.

Уже через минуту она тряслась, съеживалась и растягивалась по всей кабине, проклиная все на свете и клянясь, что больше так не поедет. Потому что способ езды «Ночного Рыцаря» оказалася таков, что без крайней нужды во второй раз вы его не вызовете, хотя как его вызвать она умудрилась – Мари так и не поняла. Автобус брал резко с места такой разгон, что все пассажиры падали с кресел днём и слетали с кроватей ночью, тормозил не лучше, при этом никогда не ездил ровно по дороге, а встречающиеся на его пути деревья, фонарные столбы, почтовые ящики и прочая «мелочь» только успевали отскакивать в сторону. С оглушительным «бах!» «Рыцарь» трансгрессировал со всем своим содержимым в самые неожиданные места и, не снижая скорости, несся дальше, не разбирая дороги.