Текст книги "Сова (СИ)"

Автор книги: Forzill

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Вокруг вязко-серо, февральская слякоть чавкает под ногами, а маггловский кофе с платформы подгорел, и Тео почти жалко этих каких-то там кнатов или сиклей за напиток. Но он заставляет себя пить. Потом он заставляет себя идти к дому по вязкой слизи улиц. Он чувствует, что все пошло под откос уже давно, и единственный вопрос, звучащий в пустоте его головы – когда? Когда все пошло не по плану?

Дверь Мари открывает тут же.

И мысль, – когда все пошло не так? – тесно соседствует с, – что сделать, чтобы было, как раньше? Но ответа не находится ни на один из мучительных вопросов, и они, кажется, из разряда потенциально риторических – в чистой теории ответ на них дать можно, но найти его практически невозможно. Пытаться почти так же бессмысленно, как доказывать теоремы.

И в конечном итоге самым важным вопросом в жизни, вопросом, ответ на который является автоматически ответом на все другие трудноразрешимые вопросы, становится мучившее его еще со времен средней школы: чем теорема отличается от аксиомы? Зачем доказывать теоремы, сотни и тысячи раз уже доказанные, если они признаны абсолютно верными, почему теорема Пифагора – та самая, про квадрат гипотенузы – все еще не аксиома? В детстве Тео упорно не желал доказывать теоремы. К чему, если всем давным-давно известно, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов? Если это одно из основополагающих утверждений евклидовой геометрии, почему это требует постоянного доказательства? Неужели если один маленький ребенок, еще даже в Хогвартс не поступивший, не докажет теорему Пифагора, она станет от этого менее верной?

Что будет, если не доказать теорему? Что делает теорему аксиомой? Сколько раз нужно доказать теорему, чтобы она стала аксиомой?

Тео мог бы подумать про них с Мари, мог бы подумать про зависимости и взаимозависимости, про действия и противодействия, мог бы, но на самом деле, он не может. В голове у него внезапно отчаянно пусто, и он вспоминает только теорему Пифагора, вот это глупость.

И когда же все пошло не так?

Партия начинается, когда ферзь делает первый ход, минуя проем входной двери. И кажется, именно в этот момент начинается для Мари самое длинное утро. Наступающая не в двадцатых числах декабря, но ее личное.

Мари засчитывает это за кухонное безразличие – они не задают друг другу вопросов.

Мари сидит на стуле, ссутулившись, так и не изменив своего положения с момента, как Драко ушел. Тео стоит в паре метров от нее, в дверном проеме между прихожей и кухней – этот портал он еще не решается преодолеть. Мари стискивает зубы, чтобы не задавать вопросов. Она не смогла бы, даже если бы разомкнула челюсти. Под взглядом этим, глубже, чем Рейн, Мари не находит слов.

Она находит их для себя и отвешивает себе мысленную пощечину вопросом: «Во что ты превратилась?». Смеется. Тео дергается на этот смех, горький, разочарованный, полный отвращения.

Она легко поддается, когда Теодор произносит тихое «Пойдем». «Пойдем» означает – в комнату, но Мари уверена, что пошла бы куда угодно. Мари делает шаг в спальню, в комнату.

– Я знал, что ты мне изменишь. Поэтому отпустил туда тебя. Я хотел этого.

Слова Тео бьют наотмашь.

Мари смотрит в ясные глаза Тео, удивительно холодные и бесстрастные. Она думает, именно так выглядят глаза у античных статуй. Болезненно прекрасные, но словно замороженные во времени. Мари смотрит в его ясные глаза и думает, вся глубокая синь небес ушла в эти глаза. Наверное, поэтому над Лондоном столько месяцев висят жеваные грязно-серые облака. Мари непроизвольно дергается, когда ее муж кладет ей на плечо руку, таким неожиданным оказывается этот простой жест, и таким пронизывающим, до самой кости достающим звучит его смех. Он улыбается.

Мари ощущает, что Тео за спиной нет, и слышит знакомое дребезжание металла о дерево. Быстро оглядывается через плечо и видит, как Тео оставляет на тумбочке свое обручальное кольцо.

В этом нет ничего красивого или честного, нет ничего искреннего в этом жесте. Возможно, Мари было бы спокойнее, если бы металл тускло поблескивал на безымянном пальце мужа. Возможно, тогда ей не было бы так отвратительно. Поспешно отворачивается и торопливо скрывается в комнате – она знает, что он не знает. А она не знает, что он знает. Чертова рекурсия.

Тео гладит ее теплые плечи, целует волосы и сжимает крепко. Он знает, что это будет в последний раз и потому особенно нежен. Он знает, что всему в мире приходит конец и этому преступлению, когда они бесцеремонно забрались в жизни друг друга и похозяйничали в них – тоже. Что надо идти вперед. Но горечь ест, горечь горчит как сваренный в гейзерной кофеварке жженый до жути кофе, как самая дешевая сигаретная труха на последней затяжке.

У Мари забавно подрагивают ресницы, словно она изо всех сил удерживается от того, чтобы моргнуть – тут ее Тео прекрасно понимает, ему тоже не хочется моргать, чтобы не рушить момент – и от этих дрожащих ресниц по лицу мечутся полупрозрачные взволнованные тени. Когда он открывает рот, готовясь сказать последние слова, губы у него тоже немного подрагивают – но Мари на них не смотрит, она смотрит ему в глаза. И в них отражается пламя свечей, и от этого радужки внезапно кажутся темно-синими, будто и не его совсем. Будто его глаза – тихое, шепчущее море, о котором он ее просил думать, еще давно – когда впервые сказал, что у нее исчезла магия. У Мари наконец получается, и она даже немного шевелит пальцами ног – тепло. И кажется, будто приливная волна накатывает. Мари наконец думает о море, слышит его, и видит – покой в глазах напротив. Потому она не отводит взгляда, и потому не берется утверждать, дрожат ли у Теодора Нотта губы, когда он тихо и ровно задает вопрос. В голосе у него дрожи нет. Мари думает, он спросит: почему, или зачем, или не было ли ей противно, но тот спрашивает:

– Хочешь, я тебя поцелую?

От неожиданности Мари несколько раз часто моргает, и думает – не послышалось ли? Голос куда-то пропадает – не отыщешь, и губы внезапно дрожат – не сложишь в правильные слова. Да и какие тут правильные слова? В глазах у Тео плещется море, и Мари не слышит своих мыслей, она слышит только шелест волн. Поэтому слов правильных она не находит, и просто кивает. Едва заметно, так, что она сам не уверена, пошевелился ли, или только собралась? Но Тео все видит.

Он опускает взгляд чуть ниже, утыкается взглядом ей в губы, и внезапно воздуха нет – должно быть, весь кислород сгорел в дрожащем пламени свечей.

Секунды тянутся слишком долго, и та успевает вспомнить все свои поцелуи. Ее целовали торопливо и смазано, пока никто не видит; злобно и страстно, перемежая укусы влажными касаниями; медленно и нежно.

Так, как целует теперь Тео – никогда.

Он отстраняется, прежде чем она успевает разомкнуть губы, прежде чем ей удаётся на поцелуй ответить, и остаётся одно только воспоминание о тёплых и мягких прикосновениях – почти целомудренное, и Мари снова смотрит Тео в глаза – не может не смотреть, ведь там море. К сожалению, совсем не то, какое ей хочется видеть: в нем слишком много заботы, и слишком мало любви.

– Я отказался от должности невыразимца ради тебя, Мари. И ты отказалась от многого, я знаю. А что мы получили взамен?

Мари обнимает его.

– Ты любишь меня, Тео?

– Ты ведь знаешь лучше меня, что любовь – это одно, а семья – это нечто большее, это…

– Это система.

Заканчивает за него Мари.

Он усмехается.

– Кажется, мы просто перестали нуждаться в этой системе. Вот и все…

Он протягивает Мари взятую на работе выписку – подписанный его вороньим пером приказ об амнистии Гастона Сарвон по причине крайних заслуг некой увольняющейся из министерства Мари Нотт. Это его последний приказ, Тео это знает – а он, как и последняя воля, неоспорим.

– Это все, что я еще могу для тебя сделать.

Прокуренный туманом Лондон, погруженный в меланхолию и серость. Старушка Англия размеренно подносит к губам курительную трубку и выдыхает дым, погружая свое сердце в смрад табачного тумана. Он все сгущается и сгущается. Проникает в каждый закуток Лондона. Промозглым, сырым воздухом в душу каждого прохожего закрадывается ностальгия курящей Старушки.

Синоптики пересматривают метео – данные прошлых суток и удивленно разводят руками. Туман сгущается настолько плотно, что, кажется, еще чуть – чуть и он станет чем – то осязаемым, твердым, его можно будет потрогать и ощутить, но прохожие не слишком горят желанием трогать руками осточертевшее атмосферное явление и спешат кто куда. Одни – спрятаться от тумана в пабах за кружкой эля, другие – еще надеяться успеть на уютное семейное чаепитие, у третьих – еще куча дел до конца рабочего дня, поэтому они задвигают жалюзи в офисе и утыкаются в экраны компьютеров, пытаясь почувствовать домашний уют, вжавшись в кожаное рабочее кресло, пытаясь спастись от непрошеной меланхолии горячим ароматным кофе.

В этот день в сыром лондонском тумане витают призраки прошлого. Некоторые стоят прямо на тротуарах, смотрят в след редким прохожим, или же их прозрачный, но осмысленный взгляд устремлен вдаль, в туман.

Один из призраков галантно поклонился Мари, сняв с себя шляпу. Мари взялась за длинные полы пальто и сделала реверанс ему в ответ.

Она снова пошла по опустевшему тротуару, в руках был огромный чемодан. Ее пальто развивалось сзади нее, словно огромная черная тень, словно капелька черной краски в серой субстанции, которая все норовит слиться с серым туманом, раствориться с ним, но девчонка продолжала бодро шагать по Прайвет – стрит, стуча каблучками по мокрому асфальту.

Старушка Англия вспоминает…об отважных рыцарях, об эпохе Стюардов, англосаксах, римлянах…

Мимо Мари пронесся рыцарь в тяжелых латах на черном коне. Небольшая толпа прохожих не удосужились поднять головы на него. ” – Эй, глядите это же рыцарь! Настоящий! ” – захотелось крикнуть Мари, но слова так и не сорвались с ее губ. Вместо этого она побрела дальше сквозь туман. Сзади нее вместо латника грохотал, удаляясь, старенький трамвайчик.

Далее она видела, кажется, королеву Елизавету, какого – то пожарного, даму, одетую в платье девятнадцатого века и еще много кого.

Старушка Англия все курит трубку… В табачном тумане все больше призраков… Кто – то ужасающе хохотнул за углом…”Джек – потрошитель.» – тихонько шепнула та, но призрак услышал и ужасающе завыл. Его вой слился с гудком даббл – баса, промчавшегося по туманной дороге. Какой – то прохожий не сдержался от гневной тирады в адрес водителя.

Мари прошла по Бейкер стрит. В доме номер 221b горел приглушенный свет. Мистер Холмс выдыхал клубки дыма в унисон со старушкой Англией.

Старушка Англия отложила в сторону «Записки о Шерлоке Холмсе», не выпуская трубку изо рта. Славным малым был этот Дойль.

В сером тумане по Чаринг – Кросс – Роуд промчался «Ночной рыцарь». Затормозил тот, у неестественно прижавшегося к обочине фонарного столба. Из автобуса резво выскочил коротышка в свободной мантии. «Рыцарь» тут же сорвался с места, исчезнув с поля зрения Мари даже раньше, чем та бы поздоровалась с стариком Эрни или чем тот по всем законам физики скрылся бы в тумане. В это же время коротышка постучал палочкой по стене и тоже скрылся с глаз.

Старушка Англия – добрая, интеллигентная женщина… Аккуратные домики стоят в ряд словно игрушечные, словно маскарад, окутанные туманом.

Сердце старушки прокуренное со времен Лондонского смога. Привыкшее к крепкому табаку и тяжелым давним временам.

Старушка Англия с волшебством и вековой историей. С легендами о королях и королевах. С платформой девять и три четверти. С призраками из другого мира. С призраками настоящего и прошлого.

С дымом, туманом, магией и зеркалами витрин. С красными драконами – автобусами в тумане. С тесными телефонными будками.

Сегодня старушка Англия вспоминает. Вспоминает пожар в 1666. Как провонялись гарью улицы. Как полыхало яркое зарево.

Мари стоит возле платформы и бросается на встречу курчавому престарелому мужчине в странном костюме-тройке, который заканчивается старомодным викторианским плащем, накинутым на плечи. Он гладит ее по голове и отстраняет от себя. Им о многом предстоит поговорить, но такие телячьи нежности да еще и на вокзале – не дело! Они берутся за руки и уходят куда-то в бульвары и дворики с маленькими клумбами. Сегодня в Лондоне призраки. Сегодня в Лондоне туман. Это все такая осязаемая иллюзия, театральная постановка, это все ностальгия старушки Англии. Это все нарисованная тонкой струйкой дыма картинка. Это все мазки прошлого на полотне. Это все аллюзия. Лондон – стопка книг в библиотеке, склад сюжетов, выставка событий. Это все туман. Это все дым и зеркала. Мари расставляет руки в стороны и кружится, а неодобрительное покачивание головой отца вдруг переходит в глухую, почти дедовское по звучанию усмешку. Она – тоже призрак. Она – иллюзия. Это все лишь дым и зеркала.

Со стороны могло показаться, что у Фреда и Анджелины все идеально. Он и сам иногда так думал. Магазин приколов все еще был самым ярким на весь косой переулок, приносил хороший доход и радовал близнецов. Квартира над магазинчиком давно стала слишком мала, так что Джордж, вместе с Алисией и двумя детьми, давно съехал в новенький коттедж около Ракушки, и только Фред, несмотря на недовольство Анджелины, упорно не хотел съезжать, хотя и сдался, приобретя год назад прекрасный небольшой домик в Годриковой Впадине. Соседи, в соновном пожилые и сентиментальные, сводили ручки и не могли нарадоваться новым соседям… Безупречная, счастливая семья. Что еще человеку надо? Иногда Фред воображал. Вот подойдет Анджелина и начет просить: «Фредди, дорогой! Ну скажи, что сделать, чтобы я еще лучше стала, чтобы ты еще сильнее меня любил?» А ему и сказать нечего. Всем доволен. Лучшей жизни и представить трудно.

Однако с тех пор как Мари пропала из его жизни, временами ему стало казаться, что он живет в безвоздушном пространстве, как бы на Луне. Как… как если ее больше не увидеть, никого на этом свете не останется. Он лежал ночью, сон не шел, а перед глазами одно и то же – занесенный снегом косой переулок, когда она хотела сказать… Он надеялся, что со временем воспоминания поблекнут. Ничего подобного. Чем чаще всплывал в памяти тот день, тем отчетливее и ярче рисовалась эта картина. Надпись «Мари» на стене квартирки над магазином напротив рождественской елки; снег за окном валит так, что в пятидесяти метрах ничего не видно. Мари, в сером свитере, с шеей, всей в веснушках, съежилась на диване. Запах ее тела, смешанный со слезами и печалью. Он оставался с ним до сих пор. А рядом тихо посапывала во сне жена. Спит и ничего не знает. Фред закрыл глаза и тряхнул головой. Она ничего не знает.

Воспоминания не давали спать. Фред поднимался среди ночи и больше не мог заснуть. Шел на кухню, наливал виски и со стаканом в руке долго смотрел на темнеющее за окном витрины. Он и сам себя чувствовал такой витриной. Как долго тянулись эти темные предрассветные часы. Умел бы Фред Уизли плакать, может, было бы не так тяжко. Но из-за чего плакать? И о ком? С какой стати плакать о других? А о себе плакать? Смешно.

В окно стучится сова, горделиво выкидывая из клюва корреспонденцию и щегольно подставляя мешочек для монет. Фред берет в руки пророк и маленькое письмо. Удивительно, но они идут в паре и Фред берется читать слегка пожеванный ветром пергамент.

«Здравствуй, старый друг, вот мы и здесь.

Ты и я, на последней странице. К тому времени, как ты прочитаешь эти слова, мы с Тео наверное исчезнем навсегда. Так что знай, что со мной все хорошо и, если я и не была счастлива, то обязательно обещаю быть. И, прежде всего, знай, что я всегда буду любить тебя и Джорджи. Я не хотела, чтобы так закончилось – в том, что случилось вообще никто не виноват. Просто помнишь, мы с тобой смотрели – тебе еще тогда фильм не понравился… Так вот помнишь? Жизнь как коробка шоколадных конфет: никогда не знаешь, какая начинка тебе попадётся. Я надеюсь, что тебе попалась твоя любимая – сливочная. А про мою… До последнего надеялась, что ты не узнаешь, какая досталась мне. Ты же не думал, Фредди, что я забыла, как ты воровал все мои конфеты, а? В любом случае уверена, что скоро обо всем этом будут говорить каждый, кому не лень, так что уж лучше узнай это так. Специально взяла из типографии «Пророк» – забавно, наконец удалось воспользоваться служебным положением, он только завтра выйдет, но ты прочитай хоть раз в жизни эту газетенку, в этот раз там правда. Вообще забавно, ты в Хогвартсе когда-нибудь думал, что мне и моему мужу будет посвящен целый пророк. Весь выпуск, ну ничего себе! Неужели им написать не о чем? Хоть о том же попугае, который в подземельях Хогавартса – было бы интереснее… Ох, Фредди, ты главное не расстраивайся, когда прочитаешь. Я не бедная, не несчастная, спасать меня не надо. И мужа своего я любила и работу ну… Просто все так вышло. В жизни все всегда как-то не так получается, как ты планируешь, это я теперь точно знаю. Но закончится обязательно правильно.

Иногда я все же беспокоюсь о тебе. Я думаю, что когда я уйду, ты будешь хмуриться еще какое-то время, и ты можешь быть один, хотя никогда не должен им быть. Не будь одинок, Фредди. И сделай еще одну вещь для меня. Передай Джорджу горсть летучего пороха, я ему задолжала как-то. Кажется, все, вот и вся история Мари Сарвон и Мари Нотт. И вот как она заканчивается.»

Фред машинально поправил очки, впиваясь в дужки пальцами, и не успев даже отложить письмо, тут же впечатался глазами в расплескивающиеся, разрастающиеся заголовки. «Самый громкий скандал в министерстве магии за последние сто лет!», «Министр магии отказывается от своего поста!», «Последняя воля министра – освобождение преступника. Кто такой Теодор Нотт и кем он казался?», «Плевок в лицо всей магической расе – магл в рядах министерства», «Хорошая борьба – с кем и чем на самое деле боролась защитник Мари Сарвон», «Магия превыше всего – от Мари Сарвон до Мари Нотт. Судьба самого высокопоставленного сквиба в истории Британии». С картинок на него своими стальными глазами смотрел Теодор Нотт, он слегка приподнимал бровь и, Фред поразился, его осанка, его ровные широкие плечи, внушают трепет и ощущение такого человеческого и магического величия, что близнец вдруг осознает, почему штормы называют в честь людей. В глазах этого человека не замеченные им ранее штормы. На следующей странице много ничего не значащих фотографий – Хогвартс, приемы, их свадьба, отдых, многочисленные и одинаковые огромные колоннады судебных залов. На последней странице – она. Попаравляет волосы и смотрит прямо на него. И в ее глазах такие же штормы, только разрушительные и огненные. Она просит – не жалей меня, она на колдографии – статная, гордая, упрямая и пропащая, она была удивительно хороша! Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть, были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста все же возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти черты. Эта ослепляющая красота была даже невыносима, красота бледного лица, чуть не впалых щек и горевших глаз. Фотограф словил ее в какой-то поездке в Азкабан по работе, на колдобграфии она без конца садилась в карету, поправляла волосы и отворачивалась от незадачливого зрителя, бросая последний взгляд. В глазах ее отражались соленые брызги.

Фред снял очки и схватился за голову. Он вновь опустил глаза на пергамент, который сжимал в пальцах так сильно, что уголки замялись. И начал перечитывать ее слова.

«Здравствуй, старый друг, вот мы и здесь.

Ты и я, на последней странице…»

Комментарий к Штормы называют в честь людей Ребят, глава получилась ну очень длинная. Не ругайте меня, ага?

Так должно.

Музыка –

The Sorry Kisses – Abandon Ship

Atj – Breezblocks

Keegan DeWitt – Nothing Shows

Фотографии –

Домашние сцены в поместье Ноттов

https://pp.userapi.com/c836621/v836621115/18f04/ri5Yt-b0QaM.jpg

https://pp.userapi.com/c836621/v836621115/18f4c/tpK6nCvoGIc.jpg

https://pp.userapi.com/c627830/v627830115/1937f/hYOUkfP7rCA.jpg

Колдографии, пророк

https://pp.userapi.com/c639517/v639517234/36611/lfqXb—iFpQ.jpg

https://pp.userapi.com/c836720/v836720115/2d0e7/X356pDu3js4.jpg

https://pp.userapi.com/c836720/v836720115/2d0cf/St7ernmli4w.jpg

====== Три дырявых котла ======

Фред всегда хотел кота, большого и толстого. Ленивого кота, который весь день будет спать, просыпаться только чтобы поесть. Еще Фред хотел магазин приколов.

И вот сидя в этом самом магазине до поздней ночи, разрабатывая придуманную с Джорджем очередную серию товаров, Фред вдруг осознал, почему на очередной вопрос, почему он не идет домой – там же ждет Анджелина… Фред понял, что поэтому и не идет.

Он покосился на сову, которая принесла от Джорджа письма и счета и скривился. Еще немного и им исполнится 30 лет… Намечалась очередная костюмированная вечеринка и в письме Джордж восторженно обсуждал новые парные костюмы. И, как бы скептически Фред не косился на беременную Алисию в роли белого кита и своего постаревшего брата-капитана, но со вздохом приходилось признать, что Фред хотел так же. Хотел так же, но не с Анджелиной. Он со вздохом смял в руке старую колдографию, где еще в Хогвартсе они втроем с Мари наряжались в соль, перец и тмин или леди, бродягу и тарелку со спегетти, и тихо выругался. 30 лет… И что с ним теперь? Сидит и смотрит на старые фотокарточки. Джордж свои 30 не терял даром, прямо сейчас он отдыхал где-то с беременной Алисией и двумя своими дочками и вообще черт знает чем занимался. А что Фред? Фред был в магазине. Иногда ему казалось, что теперь даже не имеет смысла спрашивать «А где Фред Уизли?», ответ всегда был всегда ограниченным – как на старых часах мамы, его стрелка навсегда застряла в одном и том же положении и не сдвигалась вот уже много лет. Конечно, что-то поменялось… Фред вот обзавелся щегольскими очками, рыжей бородой и дюжиной седых волос, а еще Фред днями и ночами торчал в магазине, разрабатывал новые вредилки и каждый месяц регулярно взрывал свой кабинет, после чего долго и кропотливо заново его отстраивал.

Фреду иногда казалось, что магазин успел стать его тюрьмой, ведь любое место, которое ты не покидаешь – по сути тюрьма. Смешно…

Джордж же медленно отходил от дел, он окончательно переехал с женой в коттедж рядом с «Ракушкой» Билла и даже придумал своему такое глупое название, попахивающее кризисом среднего возраста – «Берлога», но Фред не мог его винить – у Джорджа были замечательные дети, красавица-жена, пара кило лишнего веса и даже гараж, в который он ревностно перевез все жужжащие и трещащий магловский хлам отца. Фред не винил Джорджа, в конце концов тому было почти 30 лет и они давно перестали вести одну жизнь на двоих… От брата в последнее время приходили только счета и прочая бухгалтерия и он давно не заезжал, чтобы очередную ночь провести вместе с Фредом, чтобы высунув кончик языка создавать новые наборы вредилок, веселящих конфет, подставных зелий и хохмо-эликсиров. Временно компаньоном Фреда во всех этих делах стал неугомонный Ли Джордан, но и тот быстро пошел дальше. Ли манили другие страны и города, он раз за разом предлагал братьям ехать вместе – оставить все и лететь куда глаза глядят, за новыми идеями, за новыми впечатлениями, открывать новые филиалы, путешествовать. Фреда ничего не обременяло, даже маленьких детей как у Джорджа у него не было. Казалось бы, забросил пару футболок, подал документы на трансконтинентальную трансгрессию и вперед, далеко и надолго. Но Фред отнекивался – то у Энджи были соревнования, то надо было пересчитать налоги, то неожиданный суд о той неудачной партии исчезающих шляп. Всегда находились причины. Ведь в конце концов, когда ты хочешь, то причину найти – проще простого, как чашка чая! А Фред хотел. Вернее не хотел. Фред так не хотел, чтобы все это заканчивалось. Приколы, громкие посиделки, это ощущения – молодости. Но было уже не так, ну нет во взрослой жизни той же прелести. Да он и сам не знал, что именно ему так нравилось в те первые пару лет, когда они жили в квартирке над магазином вдвоем и когда из мебели было только старое красное кресло, которое Энджи, кстати, выкунула, потому что в нем оказалось целое гнездо толстеньких и довольных жизнью докси, просто… Те дни прошли и очень давно, но новое для Фреда почему-то так и не началось. Иногда Фреду казалось, что он, как и Анджелина, играет в Британской лиге. Что в международную ему рано, что он еще слишком молод и все успеет – и попутешествовать, и переехать куда-нибудь как Билл и Чарли. Как и детей, большой дом – все ведь успеется… Зачем ему другие страны и другие дела и проблемы, когда и в Лондоне столько неотложных, столько таких интересных дел – вон опять эти конкуренты «Приколы от Пола» выпустили карманную карту Хогвартса со всеми новыми тайными проходами, о которых Фред и подумать не мог!

А еще в Лондоне была Мари. То есть он, конечно, не знал, где она, но точно знал, что где-то в Лондоне. Почти физически ощущал ее присутствие. Когда-то Фред еще пытался ее искать, ссорился с Анджелиной, бродил по маггловским кварталам, давал объявления во все газеты. Но ничего… как будто она растворилась в том чертовом Лондонском тумане. Пробираясь сквозь него Фред в тот день бежал к ней домой, но увидел только огорождения, висящие над домом цветные объявления о продаже и суровые лица работников конфискации. Это было бесполезно, как и она писала. Мари исчезла, исчез и Теодор Нотт…

Фред грубо сжал кулаки – в свой 30-летний день рождения он опять думал о Мари Сарвон. Это… это было не глупо, а просто-напросто позорно. Дома его ждала Анджелина, она наверняка сама испекла какой-нибудь красивый торт с вишнями, а он думал о давно ушедшей школьной любви. Может поэтому его и не пускают в международную лигу? Как и Энджи с ее травмой, из-за которой, он знает – она тогда тихо плакала всю ночь на кухне – ей уже никогда не летать за сборную. Может быть и у Фреда такая же травма? Из-за которой ничего уже не поделать.

Если бы все истории заканчивались happy end-ом, о любви не было бы написано столько книг, столько стихов и песен. Хот наверное, он даже уже не любил Мари, по-крайней мере, как раньше. Эта любовь переросла во что-то иное, но не исчезла совсем. Просто немного притупилась. Стерлась местами. Покрылась слоем пыли. И все равно. Между ним и Мари не осталось нитей, их связывающих. А если и есть, то они не рвутся. Их невозможно сжечь или перерезать. Они просто есть и их не может не быть.

Их последние встречи запомнились Фреду какими-то смазанными. Они были уже слишком редкими. Они уже совсем не общались, но Мари по-прежнему спрашивала, как его дела… Фреду иногда стыдно, но он не отвечал тогда на ее сов, ограничивался сухими отписками, а сам с Ли и Энджи мотался где-то по соревнованиям по квиддичу, тогда был год кубка как раз. Фреду стыдно, но он почти не помнит, как даже Мари выглядит. Закрывает глаза и не может ее представить. Иногда Фред с ужасом понимает, что через смутные черты Мари в воспоминаниях проступает загорелая кожа и пухлые губы Анджелины.

Дверной колокольчик прозвенел в очередной раз, окончательно разгоняя эти наваждения. Фред поднял голову от записей, чтобы увидеть стопку коробок, а над ней пару рыжих вихров.

– Эй, вы там, джентльмен с коробками, прекратите загромождать магазин, – полушутя-полусерьезно произнес он. – Скоро нагрянут посетители. Боюсь, они начнут думать, что здесь продаются коробки, а не волшебные фокусы.

– Ты мог бы мне помочь, – Рон поставил коробки на пол, чтобы перевести дух. – Сидишь над своей учетной книгой, как Перси над отчетом о котлах.

Лицо Фреда вытянулось:

– О, нет! Малыш Ронни ранил меня в самое сердце тонкой иглой своего искрометного юмора! – он театрально вздохнул и приложил руку к груди.

– Я принес все коробки из фургона! – возмутился Рон. – А что сделал ты?

– Нанял тебя, – спокойно ответил Фред, снова углубляясь в бумаги.

– Так ты меня, значит, нанял? – уточнил Рон, открывая коробку, доверху набитую батончиками в разноцветных обертках. – А я-то думал, что бесплатно тут горбачусь, помогаю старшему брату. Где, в таком случае, моё жалованье?

Рон быстро справлялся с работой: одним заклинанием вскрывал коробку, другим левитировал её содержимое на место, третьим заставлял товары лежать немного неровно, чтобы покупателям захотелось подойти, поправить, а заодно скупить всё, что они видят.

– Ты всегда можешь пополнить свой запас забастовочных завтраков.

– Спасибо, Фред, ты очень щедр! Вот бы мне до сих пор было двенадцать!

Разноцветные леденцы-летуны отправились в бочку с прозрачным дном, подвешенную под потолком. Остановившись под ней, можно было принять бодрящий душ для любителей погоняться за сладостями.

– Вот бы в нашей семье водились домашние эльфы, – продолжал мечтать Рон. – Но нет же, Гермиона меня со свету сживет.

Ириски «Гипер-язычки» наполнили ведро с соответствующей надписью. Взрывающееся драже аккуратно поместилось на подстилке из мягкого зеленого бархата, тоже, кстати, съедобного.

Фред тихонько посмеивался.

– Неужели тебя рассмешила моя шутка? – удивился Рон.

– Нет, малыш Ронни, твоя шутка не рассмешила бы даже сову*. Но мне, кажется, кое-что вспомнилось. Кажется, с год тому назад…

– Ты обещал не вспоминать об этом, – напомнил он.

– Обещал не рассказывать Гермионе, но не вспоминать совсем – это выше моих сил. Уникальный случай! Забастовочный завтрак спас известного аврора от очередного скучного дня на работе.

Рон пожал плечами:

– Пока моя работа скучна, магическая Британия в безопасности. И меня это, знаешь ли, устраивает.

– Правда? – отозвался Фред. – Устраивает, когда какие-то школьники взрывают котел у себя в подвале, а их полоумные соседи вызывают авроров с испугу?

– Даже так, – кивнул Рон, поставил пустую коробку на пол, уменьшил её заклинанием и закинул в коробку для пустых коробок. – Ты предлагаешь мне бросить работу только потому, что она бесполезна?

– Нет, – ответил Фред, не отрываясь от книги. – Но я хочу, чтобы ты взглянул вот на это.

Рон подошел к столу.

– Это книга учета, – констатировал он.

– Это не просто книга, – гордо сказал Фред. – Это мой новый проект. Каждый раз я заполняю графы «приход» и «расход» вручную, а затем высчитываю в уме прибыль и остаток. Но что, если заколдовать страницу, чтобы она сама считала эти числа?

– Можно, – согласился Рон. – Но разве не придется каждый раз наносить заклинания на новые страницы?

– Если придумать, как его усилить, то можно заколдовать всю книгу. Она уже сама себя расчерчивает на таблицу, почему бы не научить её считать? – лицо Фреда озарилось новой идеей.