Текст книги "Сова (СИ)"

Автор книги: Forzill

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

– Ты просто не встретила его, Энджи, вот и все. И именно поэтому я все равно сидел бы тут, что бы ты ни делала. В один день ты встретишь того парня, который заставит тебя хотеть выглядеть полной идиоткой ради него.

Энджи смотрит ему в глаза своим теплым и темным взглядом.

– Да?

– Конечно, и он где-то поблизости… Так же как и Мари, видимо.

Фред пинает какой-то камешек и тот летит вниз на спящий Лондон, и громко бьется об асфальт, еще через секунду словно стадо начинают завывать сиренами машины. Энджи вздыхает и задает вопрос. Для этого наверное она и пришла сюда и сидит тут с ним, хотя, конечно, это по меньшей мере абсурдно, если не сказать хуже… Но она должна спросить.

– Как ты это делаешь, Фред? Как ты сидишь тут всю ночь – на крыше, в холоде, и все еще веришь, что твоя Мари придет?

Он ссутулится и улыбнулся ей так, как улыбался еще в школе шутник-Фред, а не так как улыбался ее муж. Казалось, груз обязательств, которые он перед ней нес – сдавливал раньше эту дерзкую подростковую улыбку, которая, в общем-то и была самим Фредом, если разобраться. Удивительно, как человек иногда весь может поместиться в чем-то настолько маленьком… Вот и Фред сейчас целиком и полностью поместился в своей улыбке.

– Ну… я изрядно пьян.

Анджелина громко и нескромно захохотала, толкая его в плечо и обнимая. Он положил подбородок на ее макушку и пробормотал.

– Слушай, я знаю, что случайностей типо любовь всей моей жизни вдруг передумает и волшебным образом зайдет в эту дверь в 2-43 утра не бывает.. Но это каждому кажется хорошим вариантом – просто, ну знаешь, сидеть и ждать…

Он чувствует подбородком как она кивает. Теперь они подождут вместе и Фред втайне этому рад, хотя это все еще абсурдно и даже может оскорбительно, что она тут и в конце концов неуместно. Но зато сегодня не придется сидеть одному и одному признавать, что Мари снова не пришла. Самое ужасное было то, что они оба – и Фред, и его бывшая жена, знали, что Фред прав и что они уже в прошлом друг для друга, что Фред имеет право оттолкнуть ее, и поэтому ему хватило бы одной фразы, чтобы заставить ее замолчать, поэтому она не настаивала бы и сразу ушла; но то, что они оба знали это, не отменяло того, что ни один не шелохнулся и никакая логика не могла этого исправить.

Поэтому Фред невидящим взглядом упирается в волосы Анджелины Джонсон, в кипящий как котел и раздувающийся как старая жаба Лондон, и просто ждет…

Взрослому состоявшемуся человеку неприлично быть несчастливым. Конечно, штучные большие трагедии – например, развод, банкротство или смерть в семье – дают нам право на то, чтобы дать слабину, , рассыпаться на время. Бросить работу, перестать смотреться в зеркало и выходить из дома. Рыдать на руках у друзей или отмахиваться от их настойчивой заботы. Следует помнить, однако, что даже у острого горя существует срок годности, растягивать который невежливо. А уж тяготить других своими будничными неудачами – вообще непростительно. Точка, в которой ты находишься в середине соей жизни, и есть твой собственный выбор. В этом возрасте твоему несчастью нет больше оправданий. Очевидно, ты просто слаб, зол или глуп. Заслужил его или сам этого хотел. Так или иначе, ты – пропевшая лето пустая стрекоза. Негодная, лишняя. Благополучные муравьи не могут жалеть тебя слишком долго, у них на это нет времени. Так и Фред был счастлив, он был счастлив снова жить в своей квартирке, иногда брал племяшек к себе на выходные и, разумеется, как всякий порядочный одинокий дядя позволял им лишнего. Фред был счастлив безумно бросаться и путешествовать с неугомонным Ли Джорданом, оставляя магазин на Рона, с которым было так приятно по возвращению посидеть в «Котле» и под ворчливое сопение о расходах травить байки как он убегал от Сносорога, как подхватил мозгошмыга и лечился у целителей Южной Америки или как подцепил тройку вейл (на самом деле одну и та оказалась настоящей фурией).

Фред часто виделся и с Анджелиной, они вместе летали, играя в квиддич, пока она смеялась и пинала его, что он постарел и обрюзг. Это, разумеется, было неправдой, и Фред кричал ей в ответ, что женская обида просто не дает ей признать, какого красавчика она упустила.

А больше всего Фред был счастлив за работой в своей маленькой квартирке. Разжечь огонь под чугунным котлом, растереть в ступке засушенные грибы из Запретного леса, лизнуть прототип новых гадючек-липучек, покрыться чешуей или мехом от очередного неудавшегося эликсира, а главное – колдовать, бормоча самые разные каламбуры в надежде найти что-то особенные... Его уверенные руки давно легко справлялись с повседневной работой, а беспокойные мысли никогда не молчали.

И все же чем больше Фред погружался в свою жизнь, тем больше цеплялся и верил в свою будущую великую любовь и как всем казалось – сходил с ума, каждый день рождения вбегая на крышу Биг Бена. На утро он всегда возвращался. Хмурый и разбитый. С заледеневшей тяжёлой мантии текло за шиворот, и Фред слышал собственный запах. Ему казалось, он пахнет мокрой собачьей шерстью. Отвращением и злостью. Он падал на кровать, засыпал и на следующий день начинался еще один год.

Апрель пришел, а вместе с ним морозный ночной воздух сотнями иголочек впивался в лицо и почти нежно отбирал последнее тепло. Пустынные улицы ночного города были окутаны хрупкой, точно вафельной тишиной.

Круглые желтые фонари лежали между веток. Один из них, ослепительно яркий, шарообразный, запутался в ветвях и казался сияющим яблоком. И, Фреду казалось, он даже видит как мелкие мошки танцевали рил вокруг него. Фред решил весь состредоточиться на этих мошках – у него будет много времени, чтобы изучить все их пируэты… Опять, снова он тут. В памяти всплывают лица, которые он видел раньше. Это уже не только Мари. Вернее даже в меньшей степени Мари. Члены семьи, одноклассникии даже те, кто ушел совсем. И когда Фред стоит здесь, они встречают его волной его опыта. Это очень приятно, но Фред теперь точно уверен – это закончится, и все же видимо прав был этот мир – не стоит задерживаться в прошлом. А что касается будущего, то, благодаря Мари, он его больше не боялся: будущее будет таким, каким он его захочет, и кто может сказать, что этого может не случится? Кто рискнет сказать, что фантазии могут не сбыться? Ведь будущего не знает никто...

Фред и сам не знал, что заставило его обернуться. Как и тогда, когда они улетали из Хогвартса, столько лет назад – но однажды обернувшись, он уже никогда не мог полностью смотреть вперед. У расшатанной и ржавой двери, державшейся на паре катушек, стояла она.

Она. Со стриженными до плеч волосами, в волне которых только угадывались прошлые кудрявые вихры, в теплом свитере под горло, домашнем белом свитере с поеденными молью участками, прикрытые длинным бежевым плащом. Мари стояла и высматривала его на этом парапете, слегка щурясь и переминаясь с ноги на ногу. Видимо, время не пощадило и ее зрение, она хмурилась и слегка косила глаза… Как только их взгляды встретились – улыбка расплылась по ее лицу как вода, которую плеснули сгоряча. Она крикнула ему, вставая на краюшек балкона и медленно, хватаясь за железяки, зашагала в его сторону.

– Без магии сюда забраться не так-то просто, знаешь ли….

Фред чувствует, что воздух внутри будто сдулся. Она пришла. Всё такая же угловатая и нескладная, всё те же узкие маггловские штаны обтягивают тонкие ноги. Она выглядит одновременно молодой и взрослой. Подползает к нему, на выдохе отцепляется от балки и так же мертвенно хватает его куртку, опускается на коленки рядом и смотрит прямо в глаза. А потом не удерживается и ногтем стучит по стеклу линз. Как в окно иногда стучатся – мол, выходи, Фред Уизли…

– Фредерик Уизли, вот уж никогда бы не подумала, что ты будешь носить очки. Ладно Джордж, но ты!

Фред теряется… Кажется, когда он начнет говорить – из его рта полетят мыльные пузыри или вовсе, голос будет как у маленького мальчишки, которые весело шелестят обертками в магазине. В таких мыслях рождается самое глупое, что можно ответить сейчас ей…

– А может я и есть Джордж. Пришел сюда, чтобы тебя передать, что Фред умер в муках ожидания и все что от него осталось – скелет, вечная память да магазин приколов...

Уже в конце фразы его голос теряется, Фред хочет ударить себя по лбу – ну и чего он несет… Но Мари не обижается. Она в общем-то никогда на него не обижалась, хотя и стоило, даже когда они придумали тот несусветный розыгрыш с золотыми рыбками или когда опоили ее Амортенцией. Мари, смеясь, толкнула его в плечо, и Фред тоже уверенно захохотал, шутливо выставляя вперед руки.

– Интересно, почему это ты так уверена, что я не Джордж? Столько ведь лет прошло! Ты не можешь точно знать, Мари Сарвон!

Мари повела плечом.

– А я и не знаю! Наугад говорю и все.

Фред смеется, в его смехе нотки узнавания и сам смех не такой как обычно – это скорее горький вариант той школьной усмешки, запылившейся на полке.

– А ведь тогда ты так же ответила… На первом курсе, когда я тебя позвал раскрасить Миссис Норрис.

– Ну уж нет, это я сама придумала ее покрасить! Фред… А почему ты позвал меня тогда, а? Позвал с вами? Я ведь уверена, что это был ты…. Жалкое зрелище, верно? 35-летняя женщину волнует то, почему на нее, не первокурсницу уже как лет 100, обратил внимание мальчик со старших курсов…

Он рассмеялся и пожал плечами, раскачиваясь на краю Лондона.

– Сам не знаю. Иногда наши лучшие решения лишены всякого смысла...

И вот уже они сидели, вспоминая былое.

Под грузом времени факты расплющивались и теряли форму, перемешиваясь со снами и химерами. То, что мы когда-то сказали и сделали, переплетается и путается, смешиваясь с тем, что мы собирались сделать или сказать.

– А помнишь, вы пытались бросить имя в кубок? У тебя была тогда такая роскошная борода! Не понимаю, почему это ты сейчас такую не носишь!

– А того попугая под Хогвартсом? Вот уж бррр, я тогда, конечно, тебе не говорил, но порядком испугался!

– Точно! Вы меня спаcли тогда… И где твоя феска??

– То спасение – ерунда, лучше вспомни как мы с Джорджем взорвали унитаз, а ты пыталась прикрыть нас от МакГонагалл?

– А тренировка, ты это помнишь? Я упала с метлы, а ты хотел меня удержать, и мы свалились вместе! Нам от Хуч тогда влетело!

– Зато мадам Помфри положила нас на соседние койки, и мы всю ночь рассказывали страшилки.

– Это ты специально меня пугал, чтобы потом провожать до спальни!

– Я – провожать тебя? Зазнайка! Ну, конечно, специально!

– Я так и знала, олух! Мне потом неделю Кенсингтонский вампир снился!

– А сама-то? Забыла, как чистила прутья метлы и случайно ударила меня древком прямо… Эй, чего отвернулась? Мари, ты нарочно!

– Извини, я на тебя разозлилась, ты тогда сказал, что девчонки не умеют играть в квиддич, и мы продули из-за меня!

– А ты помнишь Святочный бал?

Фред все это помнил, помнила и Мари и они смеялись, неудержимо и громко, смеялись неприлично, прогибаясь и прикрывая рот рукой. Фред помнил, как сильны и прекрасны, как счастливы и полны надежд они были уже почти двадцать лет назад. Какие острые были у них зубы, какие ясные глаза. Как много у них, семнадцатилетних, еще оставалось времени. Жизнь человеческая длинна. Огромна. Она не заканчивается ни в сорок, ни в пятьдесят, и, если повезет, есть крепкие шансы прожить до восьмидесяти пяти. Это мы, мы же сами за каким-то чертом все время делим ее на отрезки, на «до» и «после», на «еще не время» и «уже поздно» и переживаем конец всякого этапа так, будто репетируем собственную смерть. Мы пугаем себя сами, а после, визжа от страха, бежим друг к другу за утешением. И не боимся теперь, только собравшись вместе, без чужих; потому лишь, что двадцать лет назад условились друг другу не врать.

Мари обнимает его, обхватывая руками, через слои теплой и толстой одежды – как обнимаются поставленные рядом плюшевые игрушки. Пока она скользит кончиками пальцев по ткани, впитывая в себя почти стершийся рисунок-елочку, перед внутренним взором вспыхивают эпизоды прошлой жизни, заставляя стыдливо спросить.

– Почему ты тут? Почему ждал, Фред? Почему не бросил эту идею, когда я не пришла в первый год?

– Почему? Да пустяки потому что. Мы ведь друзья, мы… Двадцать лет – это очень много, это целая жизнь. Ты же знаешь сама. У нас не будет других друзей.

Он шутливо пнул ее в плечо кулаком. Мари же сложила ладошки и подняла на него свои крапчатые перепелиные глаза в морщинистой паутинке. Он щелкнул ее по носу.

– Знаешь, а ведь люди оправдывают ожидания, если в них верить.

– А.. ты помнишь… Помнишь, Фредди, ту мелодию, что ты сочинял, когда учился играть на гитаре? Я ведь дописала слова. Я наконец дописала слова, как обещала.

Она неуклюже приподнялась и запела, смотря на него в упор – она пела то, что не могла просто сказать. Пела то, что должно было все объяснить и извинить за все эти годы.

Фред смотрел на нее во все глаза. Это вечная удивительная загадка, как одна и та же женщина раз за разом сводит нас с ума...

Нашим детям всегда будут рассказывать

Романтические баллады о далёком прошлом.

Наш “виновный” век придёт и уйдёт,

А наши давние мечты всегда будут жить.

Останься со мной,

Ты – мой лучший друг.

Всю мою жизнь,

Ты им всегда был.

История проползла через них, тяжелая, как ледник. Наваливаясь и ломая их кукольные домики, их маленькие нелепые жизни. Она раздавила их родителей, а следом по инерции раздавила и их.

Помни, помни,

Всё, за что мы боремся...

Помни, помни,

Всё, за что мы боремся...

Мари понимает, что он не будет ни о чем спрашивать. Она сама расскажет, если будет хотеть – и о смерти отца, и о магловской жизни, и о том, почему она пришла только сейчас. Это были такие важные вещи, что по сути не имели значения. Особенно на фоне того, что происходило все эти годы.

Не покидай меня,

Ты – мой лучший друг.

Всю мою жизнь,

Ты им всегда был.

Не покидай меня сейчас,

Ты – мой лучший друг.

Всю мою жизнь,

Ты им всегда был.

И по ее щеке прокатилась одинокая слеза – она прокатилась по ее коже и упала на скелет Лондона – на темную металлическую конструкцию часов.

Помни, помни,

Всё, за что мы боремся...

Помни, помни,

Всё, за что мы боремся...

Мари закончила и зажмурилась. Это было все, что она могла ему дать, не больше и не меньше… Теперь будь что будет – в любом случае это ее последнее будь что будет, последняя история, на которую она способна. Теперь Мари закроет глаза, и все это просто исчезнет – крыша, магия, Фред, воспоминания – сколько волнений подряд может вынести человек, сколько раз у него екнет сердце, собьется дыхание до момента, пока ему не станет все равно и все, происходящие вокруг него, не превратиться в бессмысленные, полуреальные декорации?

Именно в эту секунду Мари ощутила как все вокруг охватывает запах пороха, сладостей и Фреда. Запах квартирки над магазином, запах бесчисленных вечерних откровений, запах прошлого. Она ощутила его мозолистую и очень теплую руку на своей холодной застывшей ладони. Она прижалась щекой к его щеке и это было так приятно и мягко, как будто окунуть лицо в бархатистое теплое солнце. И она прошептала в это тепло.

– Я скучаю по тебе. Не в том смысле, что «давай будем жить вместе», даже не в том смысле, что «все теперь будет как раньше». Но в том смысле, что я просто «скучаю по тебе».

Дружба не предполагает ослепительности; напротив, ее суть, ее смысл – в том, что мы выбираем из огромного числа самых разных людей – нескольких. Немногих. Очень часто – случайным образом, бессистемно. И затем начинаем любить и принимать их с открытыми глазами, без самообмана, просто в обмен на то, что и они знают нас и прощают наши слабости и несовершенства. Наши странности и грехи. Если не подвергать дружбу ненужным испытаниям, не требовать громких жертв, если не раскачивать лодку, не ждать слишком многого, не обострять и не придираться, если хвалить без ревности и не вмешиваться, пока нас об этом не спросят; если повезет и не случится какой-нибудь катастрофы, можно годами плыть вместе в одном направлении, соприкасаясь плечами, дрейфуя, приближаясь, отдаляясь, но никогда не покидая друг друга. Чувствуя нежность, и родство душ, и взаимную принадлежность, и бог знает что ещё.

Пускай такая дружба во многом – иллюзия. Но с любовью ведь тоже самое. Разве иначе с любовью?

И Мари прижалась губами к Фреду, ощущая какой он невероятный, какой он любимый и какой теплый и подумала о покое и безмятежной, безадресной нежности, когда уже все есть или все было, и уже не нужно никуда бежать, никого хватать, о своей любви, которая, может быть, последняя и навсегда. Что сердце спокойно сейчас и звучит глухо, как шаги по траве, оно не бьется взбесившейся лошадью и не застывает мертвой ящерицей. И этот ровный ритм дает какую-то новую силу, она просто еще не привыкла. Что вот этого ей и недоставало последнюю пару лет, а если и разобраться – то всю жизнь. Она целовала его и нежно терлась о щетину носом, Фред это ощутил и вот они уже терлась носами как две лошади, будто все еще шел тот самый снегопад предвоенного года.

Наверное, редко всё складывается так, как планируешь. Иногда судьба бывает на твоей стороне, иногда ты сам творишь свою судьбу, но в любом случае надо верить – то, что должно случиться, обязательно случится, и в конечном итоге рядом с тобой окажется кто-то особенный. Ведь… Разве мы не должны быть с людьми, которые не просто терпят наши недостатки, а кому они действительно нравятся.

Маленькое лиловое солнце равнодушно смотрело в сторону. Мир исчез. Осталась только прозрачная камера времени, воздушный батискаф, в котором они, взрослые уставшие люди, прижавшись носками к окнам, молча пересекали небо. Невидимые никому. Всеми позабытые и свободные.

====== Что-то старое, что-то новое ======

Мари любит просыпаться поздно и смотреть, как солнечные лучи пытаются прорваться сквозь плотную завесу штор. Они тёмно-бордовые – один в один как в гриффиндорской гостиной, поэтому в комнате ещё несколько минут стоит алый дневной полумрак, прежде чем Мари потянется в постели, лениво выползет с кровати и распахнёт все окна, впуская в дом уханье сов, хлопки открывающихся дверей и стук каблучков по брусчатке – весь этот шум и магические запахи Косого Переулка.

Она, по обыкновению, оборачивается к постели с которой только встала, и успевает заметить, как сонный и растрепанный Фред едва заметно приоткрыл глаза и тут же, столкнувшись с ее взглядом, зажмурил их и притворно захарпел.

– Вставай, сегодня у нас важный день! – бодро зовёт она его и направляется на кухню, даже не дожидаясь реакции – знает, ее не будет…

На кухне у них штор все еще нет, осталось с тех пор, когда они, будучи молодыми, отрицали необходимость этого признака респектабельности, поэтому солнце чувствует себя здесь как дома. Живот призывно урчит и Мари достает из холодильника яйца для омлета, на секунду задерживая взгляд на всей этой утренне-обеденной обстановке. Небольшой стол из светлого дерева, навесные шкафы и мойка: Мари видит это не в первый раз. И утверждает, что обстановка ей до сих пор не наскучила, после стольких-то лет в квартирке над магазинчиком. Сливочное мерцание столешницы, похожей на кусок застывшего масла, тусклый блеск латунных ручек и необъятность матовых, темного дерева кухонных шкафов не вызывают у нее ни малейшей робости, ведь она дома. Она готовит, напевает себе под нос какую-то мелодию, известную только ей, потому что та насквозь маггловкая и достает пакет с молотым кофе, Чарли все еще привозит его им каждый год. Втягивает ноздрями аромат и с наслаждением улыбается, кажется, только она в этом городе все еще варит кофе по старинке, на плите. Она устанавливает над пылающей конфоркой пузатую турку и понимает, что потеющий под прозрачной крышкой толстый омлет и густой кофейный дух защищают ее. Кухня послушно наполняется запахами как по волшебству; а рядом трепещет и опадает желтоватая кофейная пена.

После Мари вновь идёт в спальню, гуляет по квартире, на ходу собирая кудрявые бронзовые волосы в упругий хвост. Уже в комнате, опять же как всегда, она обнаруживает досматривающего десятый сон и совсем не собирающегося собираться на свадьбу Фреда. Одеяло клубком лежит в ногах, а рот у него смешно приоткрыт. Она не беспокоит его: ночные мозговые штурмы в Всевозможных Вредилках – частое дело, но сегодня особенный день, так что Мари начинает его целовать, но Фред морщится и обнимает ее, не давая себя трогать, щекотать и считать ребра через домашнюю футболку. Его уже не возьмешь такой хитростью – лишние минуты сна так приятны, а нацеловаться он успеет потом… Тем временем Мари вскрикивает, вырывается и бежит на кухню.

Она снова пропускает тот момент, когда пора выключать кофе, и он с шипением выползает из турки, водопадом обрушиваясь на огонь. Мари уже привыкла, она даже не злится, только смотрит на свою тень на стене и улыбается, а уже через пару минут разбуженный Фред заходит на кухню, потирая глаза и улыбаясь ещё не совсем осмысленной улыбкой.

А кухня… Кухня как и много лет назад освещена Мари, согрета желтым омлетом и кофе. Только теперь здесь дымятся чашки. Стопка чистых тарелок смирно ждет на краю столешницы. Теперь здесь есть хозяин и хозяйка, а не веселая хулиганистая троица владельцев.

Мари приветственно машет вилкой и произносит с набитым ртом:

– Доброе утро.

– Доброе утро.

Наконец они садятся за стол, и Фред нежно касается щеки Мари, а потом убирает с ее лба растрепанные кудри, мельком бросая взгляд на часы, где стрелки «Фред» и «Мари» показывают на «Смертельно опаздывают, как всегда, ну сколько же это можно..!»… И тут же начинает совсем не романтично набивать рот едой, потому что сегодня ведь не совсем обычное утро, каким бы оно не казалось, потому что надо торопиться и бежать, и, обжигая губы горячим кофе, Фред весело улыбается.

– Кажется, мы опаздываем на свою же свадьбу, будущая миссис Уизли…

Мари смущается, утыкаясь в тарелку.

– Не называй меня так! А то я чувствую себя Молли… Ну вот уже захотелось вязать свитера и печь пироги с почками, ну что же такое!

– О нет, даже и не думай, у тебя ведь отвратительные пироги с почками!

Мари замахивается на него, а затем на пол пути останавливает руку и начинает гладить вихрастые рыжие волосы.

– Ох, ненавижу тебя… А кстати, что с Молли, ты ее позвал?

– Конечно, о чем вопрос!

– И даже без цепенящего заклятия?

– Не пойму, о чем ты вообще…

– Ну как же!

Мари, в очередной раз, споткнувшись о свой же каблук, пытается поправить черную кружевную мантию, которая все никак не хочет сесть ровно на птичьих ключицах, и тихо ругается (как последний тролль, ужас, неужели она так когда-то выражалась). Близнецы придерживают ее, улыбаются и глупо смеются, явно восхищаясь такими словцами от подруги и поощряя эту глупую подростковую браваду. На них прекрасные парадные мантии, поразительно похожие по фасону на ту, которую Фред выбрал на сегодня, но тот, молодой и ершистый Фред, разумеется имеет другое мнение.

– Когда буду жениться я, – говорит он, оттягивая ворот, – я подобной дури не допущу. Все вы оденетесь, как сочтёте нужным, а на маму я наложу Цепенящее заклятие, и пусть лежит себе спокойно, пока всё не закончится.

Оба улыбаются этому воспоминанию, осветившему комнату враз, Фред качает головой, позволяя себе на секунду ощутить время, навалившееся на мужские плечи.

– Кажется, из тех мыслей о свадьбе, у меня осталась всего одна – я женюсь на тебе.

*

Драко просыпается в холодном поту и садится в постели. Он обводит взглядом свою спальню. Рядом мгновенно просыпается Астория и поворачивается к нему.

– Опять этот сон?

Драко молча кивает, чувствует как медленно успокаивается его сердце и приходит в нормальный ритм. Драко думает, что просыпаться каждое утро так рано – не подобает аристократу, но его фантазии на это плевать. Генерируемые его мозгом сны такие разные, но всегда об одном. Драко чувствует страх и боль, поэтому поднимается с кровати, стараясь не замечать нежного прикосновения тонких пальцев Астории к его груди. Он чувствует, что она провожает его долгим взглядом, но не оборачивается. Никогда не оборачивается. Он проходит в ванную комнату и открывает кран с холодной водой у раковины: душ бы сейчас тоже не помешал, но Драко хочет кофе. Чтобы больше не спать. Чтобы мозг больше не мог подкинуть воспоминания из его прошлого и наблюдать, как у Драко широко раскрываются глаза от испуга. Он умывается быстро и небрежно, вытирает лицо махровым полотенцем и выходит из ванной. Астория делает вид, что спит, отвернувшись к стене, но Драко знает, что она не спала с тех пор, как он стал бормотать во сне что-то вроде “Не надо!”. Он выходит из спальни и спускается в столовую: домовики уже знают, что хозяин проснулся, поэтому на столе уже стоит вкусный свежесваренный кофе. Драко по привычке берет кружку в руку и подходит к окну, из которого открывается вид на территорию его дома: полузаброшенный сад, окруженный живой изгородью, со строящимся фонтаном и высоким дубом справа, на котором все еще болтается косой, побитый ветром пустой скворечник. Все остальное – лес. Драко долго глядит вдаль и делает глоток горячего кофе.

– Черт, – шипит он, когда напиток обжигает язык.

Он вспоминает вдруг Адское пламя, пожар, разгоревшийся в Выручай-комнате, и смерть Крэбба. По телу бегут мурашки, и Драко отворачивается от окна. Сегодня ему снилось не это. Он старается очень усердно отогнать непрошеные мысли, но у него не выходит: он снова видит этот сияющий взгляд крапчатых глаз. Да, она не умерла, выжила, а теперь и снова рядом. Сидит сейчас, наверное, в своём доме и подводит глаза к церемонии бракосочетания. Драко сжимает челюсти: слишком много эмоций по отношению к Мари он испытывал раньше, не теперь.. Но тот сон, где она, еще девочка, танцует на балконе... он лишь молил о том, чтобы все прекратилось. Этот сон снится чаще остальных, и Драко ничего не может с собой поделать. Зелье сна без сновидений? Это ведь не просто сон – это он сам. И ведь никому не расскажешь, мол, мне снится она. Астория точно никогда не должна об этом узнать. Отец – тем более.

Драко слышит тихие шаги по ступенькам со второго этажа и оборачивается. В дверях столовой замирает красавица Астория и смотрит на него так печально, как даже мать не смотрела. Она молча подходит к Драко, и он замечает, что Астория босиком. Ее красивые пепельно-русые волосы спадают на плечи, а глаза глядят с опаской. Она касается своей ладонью его щеки и Драко чувствует то, что это прикосновение заставляет его успокоиться и просиять изнутри.

– Волнуешься из-за сегодняшней свадьбы?

Она нежно проводит пальцами по его подбородку и опускает ладонь на его тяжело вздымающуюся грудь. Драко не отводит взгляд от ее глаз и кладёт свою руку поверх ее. Астория едва заметно улыбается и обнимает Драко. Ее пышные волосы щекочут подбородок, и Драко хмурится. Кошмар почему-то уходит: его будто и не было. Где-то в детской вдруг начинает плакать их ребенок и Драко срывается с места, хватая за руку Асторию, и вот она, сразу скованная и немного напуганная его поведением, бежит по лестнице с ним под руку, хохоча и немного задыхаясь – как дети… Только оказавшись в детской, Драко поднимает сына на руки и кружит. Раньше эта комната была гостевой.. Книги, шкафчики, цветочные горшки – все это трансфигурировано в игрушки, погремушки и светящиеся карусельки и смотрит из темноты с любовью на его маленького сына, защищая его детский сон. И Драко тоже готов защищать его сон, быть тем самым рыцарем в тошнотворных начищенных доспехах. Он клянется про себя, что будет для него таким. Он прижимает Скорпиуса к груди и вдыхает его чистый запах.

– Скорпиус, тише – он шепчет – Не плачь! Не плачь, малыш, тебя ждет столько всего впереди… Интересная жизнь, полная магии, любви, дружбы, разочарований и несчастий, несправедливости и даже жестокости. Прибереги слезы на потом, малыш.

Он видит, как Астория всхлипывает на этих словах и обнимает ее тоже, кладя подбородок на ее аккуратную макушку.

– О нет, это было жестоко! Глупости говорю, твой старый папаша, ты не слушай… А ты, ты еще так мал! Да? И знаешь, у тебя еще все впереди. Ты можещь быть кем угодно! Ты можешь гулять среди звезд, малыш. Когда я был маленьким – я очень мечтал гулять среди звезд.

Он подходит к окну и показывает своему сыну на самую яркую, покачивая его на руках, а Астория тем временем тихо взмахивает палочкой и звезды будто опускаются в комнату, окутывая их с головой, светя совсем рядом и перепрыгивая по их лицам. Скорпиус успокаивается и они так и продолжают стоять, окутанные белым млечным путем как сахарной свежей ватой.

Он шепчет Астории на ухо, отодвигая прямую прядку и щекоча голосом бледное ухо.

– Конечно же волнуюсь! У Скорпиуса все еще нет парадной мантии, в чем же он пойдет…

*

Он, определенно, выкурил сегодня слишком много сигарет. Легкие неприятно жгло, а в живот словно поместили целлофановый пакет, наполненный воздухом. Пакет с тонкими стенками, слишком тонкими, казалось, он вот-вот лопнет, и весь этот ядовитый воздух заполнит внутренности. Во рту долго чувствовался горький сухой вкус сигаретного дыма, и даже мятные леденцы не способны были полностью перебить его.

Он ел конфеты, он их грыз, ожесточенно раскусывая зубами, и глотал острые сладкие и прохладные осколки, но противный вкус по-прежнему оставался. Его рука тянулась за новой сигаретой. Курить давно уже не хотелось, до тошноты не хотелось, но он закуривал очередную сигарету, делал пару неглубоких затяжек и тушил ее, безжалостно и остервенело, ломая пополам, вминал ее пальцами в дно пепельницы. И пальцы резко пахли никотином, этот отвратительный запах невозможно было смыть, запах окурков преследовал, он впитался в кожу, врос в нее своими желтыми дымчатыми корнями.

«Что, если пропитать древко метлы концентрированным зельем левитации?», «Что, если заменить амортизирующие чары воздухоотталкивающими? Они легче, могут и сработать».

Вот уже который день Тео проводил над схемами и чертежами, над котлами и разделочным столом, пытаясь облечь свои абстрактные задумки в вещественную форму.

Неиссякаемый прилив сил, восторженная радость первооткрывателя. Словно кто-то открыл невидимый кран, и на него сплошным живительным потоком лилось вдохновение… Сигарета, раздавленная, сломанная надвое, жалобно висела между пальцами.

– Итак, ты женишься.

– Угу.

– А я тебе ассистирую.

Джинни развалилась в уголке дивана, ее золотистое платье разлетелось по обивке словно тысяча галлеонов из распахнувшегося сейфа.

– В точку.

– Мерлин, чем я только думала?!

Джинни засмеялась.