Текст книги "Вскрывая душевные раны (СИ)"
Автор книги: да_Винчи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)
– Госпожа Урахара, ну я же просил! – послышался грозный голос Гранца из динамиков с боку. Я вернула голову на место, тем самым я смогла увидеть немного блёклое изображение хмурого учёного, появившегося на изнанке толстого стекла медицинской капсулы. – Не двигайтесь, пока не закончится обследование!
– Прости, Гранц-кун, – я немного смутилась из-за своего промаха.
Полчаса назад мне резко стало плохо до того состояния, что я просто обессиленно упала прямо посреди покоев Айзена. Мы в который раз разговаривали о моей прошлой жизни, и он «просвещал» меня во многих вопросах. И, кажется, он был готов к этому мою томбэ* прямо на пол, так как нажатием всего одной кнопки он связался с Гранцем. Тот в кратчайшие сроки подготовил всё оборудование в своей лаборатории. Мы оторвали его от какого-то важного эксперимента, но он старался не показывать своего раздражения. И тут меня попросили просто спокойно полежать (для моего же блага), чтобы капсула провела полное сканирование моего организма, а я и этого не могу сделать.
– Ты проживёшь много дольше, – я не могла видеть лица Соскэ, так как теперь смотрела только перед собой (в потолок медблока через стеклянную крышку, ведь изображение с Гранцем уже исчезло), но тон его голоса был очень серьёзным. Соскэ пытался успокоить меня, и, возможно, меня.
– В общем… – я прокашлялась, но теперь стоически держала голову в зафиксированном ранее положении. Светящийся сканирующий меня бегунок в третий раз пробежался по стеклянной крышке капсулы. – Не трогай дурака, пожалуйста.
– Только ради тебя.
Раньше я бы ядовито рассмеялась на эти слова, не поверив в них и на грамм. Сейчас у меня просто не было сил хоть как-то на них реагировать, поэтому я их просто приняла. Сказал и сказал. Главное, чтобы не соврал и не тронул Джагерджака.
– И пусть он дальше будет моим компаньоном, – нагло пользуясь такой возможностью и размытием сознания на фоне боли, попросила, а скорее приказала я.
– Тогда в его смену с вами будет ещё кто-нибудь, – всё-таки удивив меня в это время, ответил он.
Бегунок перестал мелькать перед глазами спустя несколько минут. Затем мне разрешили двигаться. Я вновь повернула голову вправо туда, где перед монитором капсулы, в которой я лежала, стоял Айзен. Сложив руки на груди, он наблюдал за крутящимся знаком загрузки посреди экрана. В этот момент дверь в стене слева открылась, и из своего кабинета к нам вышел Заельапорро, который держал в руке свой какой-то крутой планшет. Сквозь его прозрачный с двух сторон корпус я смогла увидеть картинку с изображением моего тела. Где-то в районе живота там тоже был значок буферизации.
– Сокорро, почему так долго? – раздражённо произнёс он, видя, что и на экране капсулы нет никакой информации. В ответ ему раздался механический женский голос компьютера:
– Извините, Гранц-сама.
Тут же раздался какой-то писк, после чего одновременно на экранах перед Соскэ и Заельаппоро отобразились результаты сканирования.
– Состояние близко к критическому. «Панацея» полностью подавила ингибитор. Отказ сердца произойдёт примерно через 396 часов, – безжалостным голосом огласила приговор «Сокорро».
Ну хоть до конца месяца протяну…
Как бы мне хотелось увидеть всех их в последний раз… я почувствовала, как из внешнего уголка моего правого глаза стекла слеза к уху.
– Так, не разводите сопли, не конец света, – Гранц хмуро окинул меня взглядом, пока быстро свайпал снизу-вверх по планшету, что-то ища. Уже скоро он остановился и нажал на одну из строк. На экране появилось разрешение на введение какого-то препарата. – Сокорро, готовь образец 221 стандарта «b» для интракардиальной инъекции.
– Слушаюсь, Гранц-сама.
Капсула тут же практически бесшумно пришла в действие. По пневмопочте сюда поступила склянка с какой-то сиреневой жидкостью, которую тут же механизм начал заправлять в шприц с длиннющей тонкой иглой. У меня голова закружилась от этого зрелища, я зажмурила глаза и отвернулась в другую сторону. Отчего-то слёз потекло больше: от неугасающей боли, тошнотворной картины ближайшего будущего и неумолимо приближающейся кончины.
– Это ингибитор? – спросил Айзен.
– Нет, – ровно ответил Гранц. Я развернула голову к ним обратно, старательно не замечая, как готовится препарат для укола в сердце. Моё бедненькое сердечко. – Этот препарат не остановит аннигиляцию клеток, но он сведёт боль на ноль и предотвратит бесконтрольное обескровливание тела. Но надо будет вводить его каждые четыре дня до разделения.
– Гранц-сама, всё готово, – раздался голос Сокорро. – Пожалуйста, подтвердите введение.
На экране Заельапорро появилась стрелка, указывающая вниз на круглую кнопку в его корпусе. Учёный приложил туда палец, после чего красный экран стал розовым, и вместо стрелки там появился улыбающийся смайлик.
– Отпечаток пальца подтверждаю, – произнесла Сокорро. – Введение начнётся через шестьдесят секунд. Пятьдесят восемь, пятьдесят семь…
– Божечки, – я судорожно выдохнула и закрыла глаза. Чтоб у вас в аду была жаркая вечеринка, изобретатели уколов!
– Нам срочно нужна та женщина, – слышала я голос Гранца, еле перекрывающий обратный отсчёт Сокорро перед инъекцией, звучащий для меня громче любого истошного предсмертного крика. – И сроку у нас две недели – максимум. Потом будет поздно.
Комментарий к Глава IX. Хрупкий цветок укрепляет корни *.tombée-(томбэ) – «падать» из стойки на носках в пятой позиции выпад вперед (в сторону, назад) с возвращением в исходную позицию скользящим движением.
====== Глава X. По кому плачут драконы? ======
Небеса знают, что нам никогда не нужно стыдиться своих слез, потому что они – дождь на ослепляющую земную пыль, покрывающую наши жестокие сердца.
Чарльз Диккенс
– Кучики-сама, рады приветствовать Вас в Вашем доме, – Фуджи прогнулась в пояснице на девяносто градусов перед вновь возвратившемся в родное поместье господином. Вслед за ней поклонились и четверо служанок, вышедших на встречу к нему вместе со своей начальницей. – Надеюсь, Ваш отдых и лечение прошли как можно благополучнее для Вас и Вашего здоровья.
– И моё здоровье, и моё расположение духа были лучше, чем у многих моих сверстников, пока мне не пришли известия из столицы, – бывших глава клана Кучики хмуро и устало обвёл глазами девушек, скопившихся перед ним. Чо синхронно со своими подчинёнными выпрямилась.
– Мне знакомы Ваши чувства, Кучики-сама. Судьба это или нет, но былого уж не воротишь и не исправишь.
– Отведите мою гостью в лучшие гостевые покои, – Гинрей кивнул в сторону женщины, пришедшей в поместье с ним.
– Добро пожаловать, достопочтимая госпожа, в поместье клана Кучики, – Фуджи развернулась к ней и снова поклонилась вместе со слугами. – Лилу и Мидори расположат Вас в Ваших покоях и будут рады служить Вам всё то время, что Вы прогостите у нас.
Названные служанки ещё раз поклонились гостье, Лилу по праву старшей среди своих сослуживец предложила пройти за ней. Трое девушек удалились в сторону гостевого крыла главного здания в поместье.
Гинрей проводил их взглядом, после чего вновь вернул своё внимание Фуджи.
– Где мой внук?
Чо немного помолчала, пытаясь подобрать нужные слова. Она понимала, в каком состоянии оставила Бьякую в бывших покоях Нацуми, и считала, что поступит как предательница, если скажет, где он и как он его деду. Управляющая уже было открыла рот, чтобы не нагло соврать, но феерически выкрутиться, чтобы обе стороны остались довольны, как вдруг где-то рядом послышался громкий стук. Так обычно в истерике она сама захлопывала сёдзи своей комнаты, чтобы показать, как она зла. Спустя несколько мгновений из сюмпо прямо перед собравшимися у главного здания поместья вышел сам Бьякуя. Мужчина удивлённо смотрел на заявившегося среди ночи деда, из-за которого, собственно, он и затормозил здесь.
– Гинрей-сан? – вместо приличного приветствия спросил он, хмурясь. – Мы ждали Вас не раньше вечера завтрашнего дня.
– Я получил письмо от Генрюсая-доно, – ровно, не реагируя на холодный и враждебный тон Бьякуи, произнёс бывший глава клана Кучики. – В нём говорилось, что мой внук нуждается в помощи и поддержке. И я вижу, что мой старый друг ничего не приукрашивал в своём послании.
Он придирчиво окинул взглядом временно отстранённого от своей должности капитана шестого отряда. Действительно, Бьякуя предстал перед дедом не в лучшем своём свете. Бледный и осунувшийся. В глазах лопнули несколько капилляров, под ними припухли и потемнели мешки от недосыпа. Взлохмаченные тёмные волосы растрепались ещё больше из-за той скорости, на которую он перешёл, чтобы буквально сбежать из поместья, минуя пост охраны на его выходе. Да и одежды были не только неприличны для встречи такого гостя, но и сбиты и измяты. Тонкая ситага обнажала теперь не только руки, а ещё и крепкую жилистую грудь; пояс, удерживающий хакама, ослаб.
Под изучающим и иронизирующим взглядом родственника, Бьякуя сильнее сжал кулаки и стиснул зубы. Его снова начало всё раздражать.
– Оставьте нас, – обратился Гинрей к прислуге. Девушки поклонились на прощание господам и молниеносно удалились, как и охрана, стоявшая всё это время за спиной Кучики-старшего. Когда вокруг стало пусто, он твёрдым и прямым взглядом пронзил внука.
Бьякуя держал свою ледяную маску, сквозившую неприязнью к своему обожаемому и глубокоуважаемому родственнику. Гинреем же завладел азарт, постыдный для людей его почтенного возраста. Всю жизнь он видел в глазах внука одно лишь восхищение и уважение. Никогда ещё юный отрок не шёл ему наперекор. Он готов был поставить многое на то, что если бы лично не дал добро на его брак с Хисаной, то Бьякуя бы не связал себя с этой женщиной. Но он не стал неволить его, особенно тогда, когда тот спустя многие годы немного встрепенулся и ожил после разлуки с невестой и потери родителей.
Однако сейчас во взгляде внука было то настоящее пламя непокорности и уверенности в себе и своих решениях. По мнению Гинрея, именно таким и должен быть глава клана Кучики.
– Со мной всё хорошо, – Бьякуя выпрямился и застыл, как натянутая струна. Гинрей в ответ в подозрении прищурил глаза.
– Я вижу, – Кучики-старший удержал себя от усталого вздоха. Он лишь прикрыл глаза, помолчав несколько секунд. – Куда ты так спешил, мой возлюбленный внук, в такой поздний час? Тебе запрещено выходить из стен поместья.
– Туда, куда считаю нужным спешить.
Гинрей про себя удовлетворённо кивнул. Как он и подозревал, Бьякуя даже не собирался терпеть его домашний арест, не тот он был человек.
Немного пораздумав, Кучики-старший решил надавить на него и его чувства, чтобы убедиться в серьёзности намерений своего отпрыска. Мимолётный ли это порыв, несвойственный натуре Бьякуи, или решение истинного мужчины, который готов за то, что любит, по головам пройтись? Он должен выяснить это, как его любящий дед и единственный близкий родственник.
– Ты готов замарать честь клана, капитана и свою собственную ради какой-то девки? – без зазрения совести, но и без задней мысли окрестил нелестным в заданном контексте словом Нацуми Гинрей. – Она же бросила тебя. Растоптала твои чувства, ни во что их не поставила. Ты думаешь, что ей есть дело до тебя?
– Да. Готов, – упрямо, словно ребёнок, заявил мужчина. – Ты не понимаешь. После её ухода я есть не могу, спать не могу. Она мне везде мерещится, по ночам снится, а я чёртовых двадцать лет не видел снов!
– Она уже мертва, в любом случае, – надеясь на неверность собственных слов, озвучил худшие свои предположения Гинрей.
– Мы не можем этого знать наверняка.
Бьякуя сдерживал себя из последних сил. Ему уже хотелось кричать от безысходности и из-за того, что его эмоциональный, но тщательно взвешенный чувственный порыв смогли пресечь. Он был уверен, что никто его не остановит на пути к Сенкаймону, что он сегодня же уйдёт из Общества душ, отыщет Урахару Киске, вправит ему мозги и заставит открыть проход в Уэко-Мундо. Он ждал даже преграды в лице Генрюсая, но никак не деда. Это был удар под дых, ему понадобились все его оставшиеся силы, чтобы снести его. Действительно, Бьякуя никогда не мог противиться воли деда. Но не сейчас, не сегодня.
Отныне и навеки – никогда-либо ещё.
– А если она мертва? – умело, как могут только истинные Кучики, деланно холодно говорил Гинрей. И тут последние силы Бьякуи иссякли, нервы сдали и словесный поток бесконтрольно полился не изо рта, а из самого его сердца.
– Да мне плевать! Я люблю её, всегда любил, чёрт возьми! С её смертью ничего не изменится! Нельзя разлюбить человека, даже если он умер! А она была лучше всех, кого я знаю, лучше всех, кто продолжает жить. В тысячу раз лучше! Да!.. – Бьякуя осёкся, осознавая, что он не только повышает голос на деда, но и делает это необоснованно. Поэтому он снова взял себя в руки и дальше уже почти спокойно продолжал говорить:
– Да она жизнь отдала за всех нас: за свой отряд и за меня – идиота. Букашки лишней никогда не давила, только и делала, что помогала всем, кому не лень. И когда ей нужна была поддержка, я не понял. Когда то единственное, из-за чего она держалась за жизнь, уже утрачивало свои силы, я лишь быстрее это уничтожил. Я всегда думал только о себе – о своей гордости и своём долге – и никогда о тех, кто страдал из-за моего эгоизма. Она же думала только о других, всегда, каждую минуту своей жизни, даже в своих кошмарных снах. Даже тогда, когда Нацу устала о них печься, и задумалась о своём сердце, она не смогла долго уделять внимание себе и своей израненной душе.
– Поздно же ты спохватился… – Гинрей с сожалением смотрел на разбитого и измотанного внука. После своей речи он выглядел ещё более изнеможённым, особенно с этим выражением скорби и ужасной душевной боли на лице.
Бьякуя опустил голову, снова напрягаясь и сжимая кулаки. Его глаза больно щипало, а он так давно испытывал это чувства, что успел позабыть его. Горькое чувство боли в груди перед слезами безысходности. Последний раз он проливал их на могиле своей матери. Даже когда Хисана умерла, он сдержал себя и свои чувства.
«Она ворвалась в нашу жизнь так неожиданно… я боюсь, что вдруг однажды, она так же неожиданно и испарится… Я не хочу этого, но, кажется, только тогда ты поймёшь, какой ты идиот. Но будет уже поздно»
От воспоминаний слов Рангику стало только хуже. В конце концов одна единственная слеза скатилась по его щеке одновременно с тем, как он поднял свои глаза на деда. В них были отражены все его чувства вперемешку с не озвученным криком о помощи. Боль души всё усиливалась, что отражалось в мелкой дрожи, пробравшей его тела.
– Я думал, – почти шёпотом говорил он, еле находя в себе силы двигать языком и выдавливать из себя членораздельные звуки, – что у меня есть завтра, послезавтра, послепослезавтра. Вся жизнь…
– С чего ты это взял? – обречённо покачал головой Кучики-старший. – Неужели жизнь не научила тебя, что ценить надо каждый день, каждый момент? Скажи мне только одно, возлюбленный внук: почему ты всё это понял только тогда, когда потерял её?
– Я… я не знаю, – голос Бьякуи дрогнул. Резким движением руки он быстро стёр очередную одинокую слезу с щеки, словно стараясь скрыть следы своей слабости. – Наверное, это небеса обрушили на меня заслуженную кару: за непомерную глупость и отвратительный эгоизм.
– О, не сваливай свои грехи на небеса, Бьякуя, – Гинрей покачал головой, подойдя к внуку степенным шагом почти в плотную. – И не иллюстрируй этой «небесной карой» свою порочность. Попрекай ими себя в меру, ведь никто не безгрешен. Но это не значит, что нам дозволено творить всё, что захочется. Заплати же за свои грехи сполна, – Кучики положил руку на плечо внука и сжал его в поддержке; Бьякуя отвернул голову в сторону, чтобы спрятать под мраком ночи свои молчаливые слёзы, – очисти свою душу и освободи в ней место для животворящей и всепреодолевающей светлой любви. Лишь она исцелит ваши израненные души: твою и юной Нацуми.
Бьякуя судорожно выдохнул, подавляя подкатывающие к горлу рыдания, далеко не мужественные. Гинрей положил руку на его мокрую щёку и повернул его лицо к себе, тепло глядя в его поддёрнутые пеленой слёз глаза.
– Наберись сил. Они понадобятся тебе не только, чтобы спасти её, но и чтобы вымолить у неё прощение.
Накрыв затылок внука, Гинрей притянул к себе голову величайшего главы клана Кучики, который сейчас больше походил на маленького мальчика с ранимой душой, обнимая его. Старец чувствовал, что и сам согрешил, когда позволил своему наследнику попытаться уничтожить своё человеческое начало. В ошибках его отрока есть и его вина. Но он поможет своему внуку, своей плоти и крови. Ведь они семья. А в семье принято помогать друг другу. Даже в такой сильной, как семья Кучики.
Комментарий к Глава X. По кому плачут драконы? Последние несколько глав никто не комментирует эту работу, что очень меня удручает, ведь она моя самая любимая. В неё вкладывается больше всего моего времени, сил и души, и персонажи в неё мои самые любимые и самые живые, что у меня получались. Так что если вам нравится, то отправьте хотя бы смайлик: вам не сложно, а автору ой как приятно)
====== Глава XI. Лёгкие ожоги от собственных чувств ======
Болит меньше, когда тебе просто безразлично.
Доктор Хаус
Прошло ещё два дня. Я до сих пор ощущала тошнотворное послевкусие от той инъекции. Конечно, я кричала больше от страха, чем от боли, когда манипулятор медицинской капсулы всадил мне в сердце длинную иглу с размаха, но тошнило меня серьёзно и тогда, и сейчас. Но Гранц не забывал подкалывать меня каждые десять минут весь оставшийся день своего «дежурства». На самом деле мне понравилось с этим весьма импозантным мужчиной проводить время, потому что, во-первых, он уделял практически всё своё время мне и никогда не оставлял меня одну (за исключаем того разговора, на который меня вызвал Айзен и в течение которого мне стало плохо). Во-вторых, я не была в своей комнате взаперти целый день. Гранц водил меня по своим лабораториям, на которые было выделено невероятна огромная территория Лас-Ночес. Его апартаменты походили на ядерную смесь лабораторий Куроцучи и моего брата. Воспоминания о самом дорогом для меня человеке больно ранили. О человеке, для которого сейчас я лишь предательница, разочаровавший его эксперимент по помещению настоящей души в способный к биологическому развитию рейгай, который на какое-то время он считал сестрой. Сестрой, которая вот уже как сто с лишним лет умерла.
Нацуми Урахара – лишь подделка, пустышка. Она была создана для того, чтобы отчаявшийся учёный, потерявший всю свою семью, не остался один без своей второй части – своего близнеца. Связь Эрики и Киске была настолько сильна, что время от времени они плевали на строжайший запрет о личных встречах, лишь бы только увидеть и почувствовать, что они семья. Что они не одни в целом мире.
– Вот, – Айзен положил на кровать передо мной большую коробку. Ещё по две в мою комнату заносили Гин и Локи. – Это вроде картины твоего отца и фотографии из твоего дома.
– Папа рисовал? – я любопытно посмотрела на голубую коробку, после чего моментально вскрыла её. Действительно, там лежало множество холстов и несколько картин в рамках. Пейзажи в основном, очень много изображений неба, некоторые знакомые мне улочки Сейрейтей, поместье семьи Урахара недалеко от Широикири*. Я там очень давно не была…
У отца был явный талан к этому. Странно, что и я, и Киске не умеем рисовать от слова совсем. На этих картинах папа будто запечатлевал свои чувства. Я взяла особенно удачную работу в руки и бережно провела по засохшим мазкам какой-то очень приятно пахнущей краски, сохранившей свой аромат и до этих дней.
– Это прекрасно… – я чуть не заплакала. Это было так замечательно – прикасаться к вещам, которые свои руками создал истинный мастер и знаток своего дела. А когда это и ещё твой возлюбленный отец, воспоминания о котором ты утратил много лет назад, но они всё ещё хранятся в твоей душе, будто она обладает какой-то необычной способностью сохранять их несмотря ни на что – это трогало до физической боли.
Слеза всё-таки покатилась по моей щеке. Её стёр Айзен, слегка улыбаясь, будто понимающе или в попытке поддержать меня. Хотя кто знает, что у него на уме.
Я выложила все картины, и тогда пошли фотографии. На первой же были сами папа и мама. Это их свадебная фотография. Такие счастливые улыбки… Мама, прикрывая в радости глаза, прижималась к приобнимающему её отцу, склонившему к ней.
У папы убранные в косичку на одно плечо белые волосы, сильно оттеняющие его смугловатое лицо, ярко-голубого цвета глаза, почти небесного, повязка, скрывающая его повреждённый правый глаз, и официальное одеяния брачующегося мужчины. Правда, шляпки не было.
У мамы наш с Киске цвет волос. Точнее – у нас её. Его губы подведены алой помадой, а ресницы совсем немного подкрашены. И больше ни грамма косметики. Очень красивая причёска, сдерживаемая золотым обручем – символом невесты в клане Касумиоджи. Яркие многослойные одежды, контрастирующие на фоне её аристократичной бледности. И выражение безграничное счастья и душевного спокойствия на лице.
Они такие… не такие, как я и Бьякуя. Точнее, наша фотография с помолвки и фотография моих родителей были почти одинаковые. Правда, в нашем случае там эмоции выражались ярче, в силу возрасте: не было этого умудрённого годами спокойствия. Но папа и мама всегда были такими. Почему же у нас всё с Бьякуей так сложилось? Где же я прокололась? Может, это от того, что даже будучи Урахарой Эрикой я почти не виделась с матерью? Нас ведь разделили с Киске в детстве, и она стала растить его, а отец меня. Я просто не переняла от неё этой истинно женской мудрости. От отца же мне достались сострадание к каждой букашке и какой-то неординарный характер: максимализм, хитрость, пытливость, шило в одном интересном месте.
Я отложила фотографию в сторону, чтобы потом установить на алтарь памяти дорогих мне людей. Дальше в коробочки лежал конвертик. С подписью «наши мечты». Я уже собиралась читать стикеры с какими-нибудь мечтами (ну а что я ещё могла подумать из названия), но достала из него лишь один чёрный лист. Это было УЗИ. Наше УЗИ. Не в смысле моё (вообще-то я ещё девушка, если честно (да я даже никогда не целовалась! (хотя мне уже больше ста лет!!!))). Эти маленькие человеки, запечатлённые спинкой друг другу, – это была я и Киске. Такие крохи… Такие лапочки… Ну всё, я снова плачу.
Я поймала себя на мысли, что если бы не вот это вот всё, то обязательно бы женила на себя этого… как его там я называла? Сгусток сексуальной отчуждённости. И если бы он отпирался, я бы зачала от него пару деток, а потом развелась – и мне счастье, и ему какая-никакая выгода. Ну… наверное.
Да уж. Чем дальше моё сердце разлагается, тем более бредово я мыслю. Меня начинает это тревожить.
Потом была семейная фотография. Папа, мама, а на их руках два больших свёрточка, перевязанных голубой и алой ленточкой.
Потом несколько фотографий меня, Киске, была по две штуки и наших родителей.
В конце лежала картина. Там была написана я. То есть, взрослая я. Её не мог создать отец – его не было на свете, когда я была в этом возрасте.
– Твой лик написал Соджун-сан, – словно прочитав мои мысли, озвучил Айзен. У меня что-то такое щёлкнула в памяти. Соджун вроде рисовал. Правда, не очень часто, и вообще завязал с этим, когда занял высокую должность в иерархии синигами шестого отряда. – Ты ведь у них жила после того, как Кассиопею убили.
Я кивнула, переведя взгляд обратно на картину. Масляные краски потемнели с годами и лак, которым была покрыта картина, немного потрескался, но всё равно переливами блестел в свете факелов, освящающих комнату. Внизу была длинная надпись мелким шрифтом: «Моему лучшему другу. Спасибо тебе за то, что ты есть. Ты редчайшая драгоценность, которую мне посчастливилось отыскать в скучной обыденности этого мира».
Распущенные волосы были более натуральными, более похожими на настоящие, чем мои сейчас. Их цвет был копией цвета волос Киске, как и должно быть у близнецов, а не те золотые нити, как у меня сейчас. Расслабленная улыбка на лице, эта я не была обременена любовными проблемами. И взгляд был чистый, спокойный и прямой.
Хотела бы я снова стать такой? Отказаться от всего, что произошло со мной как с Урахарой Нацуми и стать Урахарой Эрикой? Это было заманчиво, ох как заманчиво. Но я не готова была отказаться Хисаны, Рукии, Рангику, Гина и… Бьякуи, которых я познала только после той катастрофы. Много от кого я не могла отказаться. Наверное, я всё же никогда бы не изменила своё прошлое.
– Думаю, ты не будешь любоваться собой каждый день, – Айзен взял картину, когда я отложила её к работам отца. – Я повешу её в галереи, если ты не против.
В галереи висело множество картин, включая изображений Айзена, Ренэйт, которая Галлея, их сына Локи. Ну и некоторые другие. Соскэ вообще был ценителем искусства, поэтому таких побрякушек у него там много в отдельном помещении, не только картины. Зачем ему там мой фэйс вешать? Но против я не была.
Я отложила картины отца обратно в ящик. Не знаю, как скоро смогу их повесить, да и где? Пусть пока тут полежат. Фотографии родителей я отложила к фото в рамках – их я собиралась вставить в специальный альбом, любезно предоставленный мне Айзеном.
Локи поднёс настоящий сундук, после чего разлёгся на моей кровати и начал заново конопатить снимки. Я же открыла увесистую крышку его ноши. Здесь было множество богато расшитой одежды, а также украшения, ленты, заколки, даже два веера. Это всё принадлежало моей матери, как меня оповестил Соскэ. Хотя я и сама это поняла.
На самом дне лежала бронзовая шкатулочка округло-выпуклая. Её бока украшали двенадцать знаков зодиака в виде символичных фигурок из того же металла. На крышке красовалось солнце, а на дне луна. В сердцевине луны была прорезь для ключика. О, так это музыкальная шкатулка! Ключик, к слову, лежал здесь же, в сундучке. Я приняла его за подвеску на цепочке, ан нет.
Я открыла крышку. Сразу бронзовый ангелочек на гибкой ножке выпрямился, устремившись куда-то в бок, не по феншую. Содержимого не было. Дно и изнанка крышки были раскрашены в звёздное небо, очень искусно. Мило. Работа явно на заказ.
Я завела шкатулочку, три раза прокрутив ключ. Ангелочек медленно и плавно закрутился. Чуть резковатая, но всё равно нежная мелодия звонкими нотами полилась из механизма. Похоже, что это колыбельная. Никогда прежде не слышала эту музыку, хотя я в этом поприще сведуща. Очень красивая, так бы и слушала её всё время.
Но мелодия быстро стихла. Я прикрыла шкатулочки и прижала её к груди. Что-то, а эту вещь я больше никогда никому не отдам и не оставлю пылиться в сундуке.
– Это свадебный подарок твоей матери от твоего отца, – снова просветил меня Айзен. – Он сам сочинил музыку, а шкатулку сделали лучшие мастера из Общества душ.
Я кивнула, чуть сильнее стискивая вещицу.
В следующей коробке по аналогии находились вещи отца. Помимо одежды, среди которой было хаори капитана второго отряда Готей-13, тут лежало завёрнутая в покрывало дорогая катана из высококлассной и ультратонкой стали с гравировкой из непонятных букв. Фамильный меч семьи Урахара, который должен был достаться старшему близнецу, то есть Киске, на его двухсотый день рождения. Смертоносный не меньше, чем любой занпакто.
Я почувствовала, как Айзен пристально наблюдает за мной. Да, у меня в руках опасное оружие, но неужели он думает, что я собираюсь использовать его? Серьёзно? Да у меня еле хватает силы на ногах больше десяти минут стоять, я чуть не умерла несколько дней назад (в очередной раз). Или он что, ждёт от меня действий? Надеется, что я что-нибудь предприму? Или хочет узнать, что я выберу: попытку сбежать с помощью этой катаны, которую, естественно, он быстро пресечёт, или сделаю вид, что у меня и мысли об этом не возникло.
Я отложила катану обратно в сундук. Навряд ли она мне понадобится. Соскэ промолчал, ну и шут с ним.
В остальных коробках было примерно тоже самое: всякое барахло, детская одежда на мальчика и девочку, какие-то игрушки. Среди этих дорогих и весьма презентабельных даже спустя две сотни лет игрушек лежала соломенная кукла, привлёкшая моё внимание. Но даже когда я взяла её в руки, в моей памяти ничего не колыхнулось. Что же она здесь делает? Я ощущала себя этой куклой, которое так ярко выделялась на фоне мягких зверушек из чистого шёлка и настоящего бархата.
Мы закончили осматривать вещи из моего фамильного дома. Айзен принёс их сюда будто в надежде, что я что-нибудь вспомню из прошлой жизни, но ему не удалось практически ничего. В моей голове было пусто, и в тоже время она была забита смертью, что вот-вот нагрянет мне в гости. Я собрала то, что мне не понадобиться обратно, и коробки с сундуком унесли куда-то. Я обещала себе, что обязательно потом заберу вещи родителей, если у меня будет… если я в принципе буду, ну то есть буду жива. Под конец нашего междусобойчика мне стало плохо, поэтому Соскэ с сыном вышли из покоев, обязуясь отправить ко мне Гранца на осмотр и Койота с Лилинетт. Со мной остался Гин.
– Как ты себя чувствуешь? – он подошёл ко мне и насильно усадил на кровать. Я чувствовала, что и сама хотела уже оказаться в более удобном положении, в котором ноги не гудят, но испытывала какое-то возбуждение после контакта со своей историей. С тем, что связано с моей семьёй. – Лоли сказала мне, что сегодня ты снова плохо спала.
– Можно, пожалуйста, только не про чувства сейчас, – я обречённо усмехнулась и уткнулась лбом в его плечо. – Особенно про мои.
– Это дань вежливости, – протянул он в ответ. – Я-то знаю, что херовее многих.
Мы замолчали. Слова здесь были не нужны. Каждый из нас думал о своём. Он наверняка о Рангику и о той жопе, в которую я втянула его. Я о своей судьбинушке. Как же мне хочется наплевать на всё и убежать. Обратно в Сейрейтей. В прекрасное поместье Кучики. Как я могла представлять его как клетку? Оно идеальное! С прекрасным садом и прудом. Хочу обратно. Туда. Хочу к нему. В его тёплые крепкие объятия. Только в них я чувствовала себя защищённой. Даже если он меня не любит… Но ведь он говорил, что хочет быть со мной. Хочет «насыщаться» моим присутствием. Звучит странно, но разве это не значит, что я нужна ему? Хочу быть ему нужной. Люблю его.
Я сильнее стиснула пальцами левое предплечье Ичимару – он обнял меня, пока мы вот так молчали. Точнее почти вдавил меня в себя своей хваткой. Моя поддержка и опора, мой лучший друг. Что будет, если я останусь без него? Даже и думать об этом не хочу.
– Цветочек… – вдруг позвал меня Гин хрипловатым голосом. Я вопросительно посмотрела на него. – Я всё хотел отдать тебе кое-что.
