Текст книги "Античная наркомафия 4"

Автор книги: Безбашенный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Мы как раз с рыночной площади к городским воротам по главной улице направлялись, когда вдруг – ни с того, ни с сего – этот форменный бардак приключился. Только что буквально они спокойно мирно торговали – или торговались, если купилок не хватало. Яростно, на непривычный взгляд – даже агрессивно, но по их собственным понятиям – тихо и мирно. Это же финикийцы! И тут вдруг – к счастью, с дальнего от нас конца рынка – началось безобразие. Рёв, гвалт, лотки переворачивают, горшки бьют, друг друга мутузят – сперва кулаками, затем и дубинки с ножами появились, а там – и мечи. Сунувшийся было к ним патруль городской стражи буквально искромсали на месте, а два других, видя это дело, благоразумно ломанулись за подмогой. А толпа – первоначальная небольшая группа бузотёоров мигом выросла в толпу за счёт праздношатающихся зевак – изрядно воодушевилась своей великой победой над патрулём из трёх человек и сбрендила окончательно. Кто там из наших великих русских классиков писал про русский бунт, бессмысленный и беспощадный? Это он, млять, ещё финикийского бунта не видел!

Мы, конечно, геройствовать не стремились. Оно нам надо, спрашивается? Есть кому за порядок в городе отвечать – за неплохое по местным меркам жалованье, между прочим, а не на бесплатных добровольно-принудительных общественных началах. Вот и пущай теперь своё жалованье отрабатывают, а мы все свои дела здесь уже порешали, и больше нам здесь делать абсолютно нехнен. И – вот мля буду, в натуре, век свободы не видать – так и ушли бы, ни во что не ввязавшись и никого не тронув, если бы нас никто не трогал. Ведь не тронь говно – оно и не воняет. Но похоже, что в финикийском языке подобной пословицы не завелось. В Карфагене, помнится, встречную толпу черни страшно возмутила рука Васькина на бедре честной добропорядочной гражданки, против чего та, кстати, и не думала возражать, но чисто формально – хоть какое-то подобие повода для тамошних борцов за справедливость, а тут-то что? Ведь в натуре – даже ТАК – никого не трогали. Но завёдённые и уверовавшие в свою силу забулдыги решили обойтись и без повода, так что тут уж наша совесть кристально чиста…

– Я разоружу этот проклятый город! – бушевал Миликон в своём большом шатре, временно заменявшем ему ещё не построенный царский дворец, когда ему доложили о случившемся, – С ними как с людьми, а они на голову садятся! Года не прошло, едва только месяц прошёл – и уже бунт! Всех заставлю оружие сдать, кто в городской страже не служит! Как римляне!

– Не заставишь, – спокойно и уверенно возразил Фабриций. Нет, пожалуй, даже и не возразил – поправил, скажем так.

– Это отчего же? – изумился свежеиспечённый царь.

– Ну, во-первых, ты дал присягу соблюдать Хартию, в которой обязался хранить и защищать права и вольности ВСЕХ своих подданных. В том числе и этих финикийцев. Месяца ещё не прошло, как ты присягнул в этом своему народу, и с чего ты взял, что тебе кто-то позволит нарушить присягу? Или ты уже забыл, что сказано об этом в Хартии?

– Забудешь о таком! По рукам и ногам меня связали – царь называется! Помню, всё помню! Но я ж не самовластно, я ж по согласованию с вами!

– Как глава правительства твоего царства, я не дам на это своего согласия, – решительно заявил Фабриций, – Ты, конечно, можешь и преодолеть мой отказ, если всё остальное правительство согласится с тобой. Будешь пробовать?

– Какой смысл?! – махнул рукой Миликон, – Ясно же, что все твои поддержат тебя, и единогласия мне не видать! Но почему ты против?! Я же караю преступников!

– Разве? Значит, это мне послышалось, что ты собрался разоружить ВЕСЬ город?

– Но ведь там бунт!

– На то есть городской Совет Двадцати, два городских суффета и подчинённая им городская стража. Самоуправление города входит в число прав и вольностей его жителей, и ты не вправе вмешиваться в него. Таковы законы твоего царства, и ты – при всём нашем уважении к тебе, великий – первый обязан подавать своим подданным пример в их соблюдении. Кто станет уважать законы царства, если на них плюёт сам царь?

– Хорошо, дадим время городским властям самим покончить с беспорядками, – ворчливо согласился номинальный глава государства. Но если они не справятся…

– То мы окажем им помощь по их просьбе. Но и в этом случае разоружать весь город мы не будем.

– Насчёт моей присяги ты сказал «во-первых», – напомнил Миликон, – Значит, у тебя есть ещё и «во-вторых»?

– Разумеется, великий. Но сперва позволь мне закончить с твоей присягой, раз уж мы начали с неё. Допустим на миг, что мы все дружно сошли с ума и нарушили нашу Хартию, ущемив права и вольности какой-то части твоего народа и объявив её ВСЮ поголовно – без следствия и суда – преступной. В данном случае – этих финикийцев. Как ты думаешь, великий, о чём уже на следующий день после этого заговорят на советах своих общин лузитаны и кельтики? Не о том ли, что если сегодня ты грубо попрал права финикийцев, то где гарантия, что завтра ты не пожелаешь утеснить подобным же образом и их? Надо ли объяснять тебе, что о том же самом заговорят через несколько дней и конии, затем – здешние турдетаны, а после них – и приведённые тобой из Бетики? Для того ли они пошли за тобой сюда, в полудикую Лузитанию, чтобы сменить римский произвол на твой?

– Ну, это ты уж загнул, Фабриций! Местные, которых мы здесь покорили – это я ещё могу с тобой согласиться, но не мои же! Это же совсем другое дело! Это ж – МОИ! Когда же это я их обижал?

– Так ты и финикийцев Оссонобы ни разу ещё не обижал, а сейчас вот хочешь крепко обидеть, хотя и присягал на Хартии ВСЕМУ своему народу, в том числе и им. Если можно обмануть их, почему нельзя прочих? И почему бы не выходцев из Бетики как самых послушных и дисциплинированных? Их же веками притесняли и обманывали, им не привыкать. Сперва цари Тартесса, затем карфагеняне, потом римляне, а теперь вот ещё и ты на очереди. Разве не так рассуждал и ты сам год назад, когда жаловался нам на произвол римлян? И разве не так же рассуждали тогда вместе с тобой и все твои люди? Так как же им рассуждать теперь, если ты дашь им для этого ТАКОЙ повод? А ведь они – твоя главная опора, великий, и не в финикийцах этих дело, а в них, прежде всего в них…

– И в вас – не думай, что я не понял твоего намёка.

– И в нас тоже, – покладисто кивнул мой непосредственный, – Ты присягал всем, в том числе и нам, и мы не позволим тебе создать опасный прецедент.

– Ладно, с присягой понятно, и довольно об этом. Скажи мне лучше, что у тебя «во-вторых».

– А во-вторых, великий, позволь напомнить тебе ещё раз события прошлого года, а точнее – консульства Катона. Он срывал стены неугодных ему испанских городов и разоружал их жителей – и чего добился в результате? Разве не восстали все замирённые им города вновь, стоило только его консульской армии покинуть страну? Люди, прощавшие его предшественникам немалые поборы, не простили ему нанесённого им оскорбления. Ведь лишить свободных и вооружённых людей оружия и права владеть им – тягчайшее из оскорблений, и тебе ли не знать об этом, великий? Не ты ли сам жаловался нам на разоружение римлянами твоих соседей и хороших знакомых и на то, как это оскорбительно – из союзников превратиться в обыкновенных данников? Мы лузитан с кельтиками так не оскорбляем, хоть и ожидаем от них вооружённых бунтов. Ты сам их подавлял и видел, как даже лузитанские женщины бросались в схватку с фалькатами в руках. Представь себе только, что было бы, если бы ты попытался их разоружить. Так то – небольшие сельские общины, а ты сейчас хочешь оскорбить подобным образом целый лояльный тебе до сих пор город – и виноватых, и ни в чём не повинных. Какого отношения к себе ты хочешь от них после этого? А ведь ты – не Катон, великий, и тебя не ждёт отъезд в Рим для триумфа и дальнейшей карьеры. Тебе жить здесь и царствовать над этими людьми, и не в твоих интересах оскорблять их.

– Ну, так уж прямо и оскорблять! Ты преувеличиваешь, Фабриций. Ты был бы прав в отношении коренных испанцев – даже турдетан Бетики и бастулонов, но сейчас мы говорим с тобой о финикийцах. Разве на улицах финикийской части Гадеса не запрещено ношение оружия?

– Ношение – да, но не владение им и не хранение дома. В любом приличном гадесском доме найдётся достаточно оружия, чтобы вооружить всех его обитателей. И это при том, что город вот уже несколько столетий не подвергался нападению со стороны соседей-испанцев. А здесь – Оссоноба. Город только за последние двадцать лет трижды бывал в осаде и один раз отражал приступ. Вряд ли здесь найдётся хоть одна финикийская семья, которая не была бы в родстве или свойстве с окрестными испанцами. Это те же испанцы, только чтящие финикийских богов и живущие по финикийским обычаям, но такие же гордые и воинственные, как и их сородичи вне города. И этих людей ты собрался разоружить? Даже если случится чудо, и город – теперь уже ВЕСЬ город – не восстанет против тебя – какой смысл? Случится то же, что и в разоружённых римлянами испанских городах. Железа в стране достаточно, оружейников – тоже. Взамен отобранного тобой оружия они накуют нового, и уже через пару месяцев город снова будет поголовно вооружён – и при этом ещё и озлоблен на тебя. Разве этого ты хочешь добиться?

– Хорошо, убедил – разоружать город не будем. Но я буду требовать, чтобы городские власти поймали и примерно наказали смутьянов!

– В этом мы поддержим тебя, – пообещал Фабриций.

Пока мы обсуждали, что будет, если мятежники одержат в городе верх, и как нам действовать в этом случае, в наш лагерь прибыл гонец от оссонобских суффетов. В переданном им донесении говорилось, что порядок в городе уже восстановлен, и власти заняты теперь выявлением и арестами бунтовщиков. Городской Совет только просит царя ввести в город отряд турдетанских войск для охраны общественных зданий и рыночной площади, дабы высвободить всю городскую стражу для прочёсвывания городских улиц и кварталов. Ну и прислать своих представителей для присутствия на суде над зачинщиками смуты. Обе просьбы финикийцев Миликон исполнил с удовольствием, отобрав пятерых вождей из своей свиты для «прокурорского надзора» и согласовав с Фабрицием ввод в Оссонобу одной из когорт Первого Турдетанского, выбор которой решили оставить на усмотрение его легата. Судя по доносившемуся из-за городских стен шуму и поднимавшимся в паре мест клубам дыма, зачистка кварталов от бунтовщиков не везде проходила гладко, и поступившая вскоре от префекта введённой в город когорты просьба о подкреплении нас не удивила. По нашему совету Фабриций даже сделал широкий жест, предложив царьку самому выбрать пару центурий лёгкой вспомогательной пехоты для откомандирования в распоряжение префекта, после чего безоговорочно подтвердил царский приказ от себя. Довольный этим шагом навстречу Миликон дал понять, что и сам в свою очередь одобрит отправку туда и любой центурии наших наёмников на усмотрение Фабриция, но мы решили, что без крайней необходимости делать этого не стоит. Что такое частная армия Тарквиниев, здесь и так все уже хорошо знают, её наличие вблизи города учитывается, и пугать жителей вооружёнными до зубов профессиональными головорезами на городских улицах нужды пока-что не просматривается. Мы не тираны и уважаем самоуправление подвластного финикийского города, гы-гы!

Через пару дней, которые было решено дать финикийцам на самостоятельное наведение порядка, заявившись в Оссонобу, мы убедились, что наш расчёт был верным. И Совет Двадцати, и оба суффета прекрасно понимали расклад и старались, как только могли. Расстарались они на славу. На улицах не толпятся, больше трёх не собираются, на рыночной площади не шумят – ну, почти не шумят, это ж всё-таки финикийцы. Тишь, да гладь, да божья благодать, как говорится – даже немецкие марши насвистывать как-то не тянет. Шпана вообще поныкалась и носу из своих берлог не кажет, а патрули – как финикийские, так и турдетанские – бдят и ворон не считают. На площади человек пять – прилично выглядевших, холёных, что самое интересное – висят на принятых у финикийцев косых крестах. Четверо приколочены и уже пованивать начинают – стража ворчит, что давно пора бы уж и убрать эту падаль. Пятый, похолёнее тех четверых, окочурился только недавно – он не приколочен, а только привязан. При распятии на кресте, если кто не в курсах, прибивание к кресту гвоздями – не жестокость, а наоборот, гуманизм. Казнённый от потери крови быстрее загибается и мучается не столь уж долго. Привязывание – куда суровее. Тут нет ран, и гибель наступает от жажды и обезвоживания, и бывает, что дня три распятый страдает. Ну, если здоровья было вагон, конечно – этот при жизни был слишком изнежен и едва ли протянул больше полутора дней. Ещё где-то с десяток хулиганов рангом помельче висят по человечески, то бишь «высоко и коротко». Сразу видно, что при всей своей махровой захолустной традиционности, финикийцы здесь живут – испанские до мозга костей. Испанцы финикийского происхождения, короче, как и растолковывал Фабриций Миликону. Видно это и по петлям – не удавки, в которых смерть от удушения наступает, довольно мучительная, а петли на жёстком узле, переламывающие шейные позвонки при вздёргивании – быстро и легко. Положено вздёрнуть, вот и вздёрнули, без лишних мучений. Этих повесили относительно недавно – ещё не завонялись, и даже глаза вороньём ещё не выклеваны. А у суффетов вожди нашего царька пируют, отмечают восстановленный в городе порядок…

Но мы на сей раз не к суффетам городским, мы – по частному делу. Взглянули на висящих походя, все эти характерные моменты заметили и заценили, да и пошли себе дальше. А путь наш лежит – ну, не в трущобы, конечно, но и не в фешенебельную часть города, где олигархи проживают местечковые, а в район сугубо пролетарский, если не в римском смысле этот термин употреблять, а в куда более привычном нам современном. Ведь чем мастеровой от работяги отличается кроме собственности на свои немудрёные средства производства? Ну так этот сугубо экономический момент только для двух известных бородатых классиков важен, но мы-то – ни разу не классики, мы с людьми дело имеем, а люди тут простые, от высоких материй далёкие, зато душевные, после трудов праведных не дураки выпить, а выпив – покуролесить от всей своей широкой души. Часто – на грани, а иногда и за гранью – вот как на днях, например. Пара домов вон, по правой стороне улицы, до сих пор дымится, хоть и потушены давно пожары. Хорошо погудели, млять! Поэтому без надёжной охраны чужаку по этим улицам гулять не рекомендуется – не любит здешний простой и душевный народ чужаков. Особенно – трудящаяся молодёжь, запросы которой зачастую превышают её скудный честный заработок. Если только кошелёк отберут, да пару раз в зубы дадут – считай, дёшево отделался. Но мы – и сами вооружены, и при охране, и нам дорогу заступать – категорически не рекомендуем. Кошелёк не отберём, не нищие, но проткнуть лишнюю дырку в чрезмерно приставучем и непонятливом организме за нами не заржавеет. Впрочем, такие здесь, если и были, то в аккурат пару дней назад должны были кончиться, а свежая поросль отмороженной шпаны нескоро ещё подрастёт. Да и неуютно сейчас этим робингудам местечковым – пока по улице шли, так с тремя патрулями разминулись – с двумя местными и с одним нашим, турдетанским. Схлопотать добрую испанскую железяку в брюшину или составить компанию висящим на площади – желающих не наблюдается. Правда, тот человечек, к которому мы направляемся, сам в ком угодно лишних дырок наделает, имели уже случай убедиться, но такие люди, как правило, вульгарным уличным гопстопом не промышляют. Не их это уровень. Вот уконтрапупить кого на заказ, причём кого-то очень непростого – это как раз по их части. Но и это, сдаётся мне, не наш случай. Если бы он хотел кого из нас уконтрапупить – уконтрапупил бы. А человек интересный, и пообщаться с ним – весьма любопытно. Есть, правда, риск, что не застанем его дома – если он участвовал в хулиганской заварухе, то небезопасно ему в городе оставаться, но будь он в розыске – мы бы знали об этом от городских властей.

Дом его нам давно уже показали, так что дорогу мы знаем. Финикийцы – умора, млять – зыркают из-за оконных занавесок, но принимают нашу охрану за усиленный патруль и не высовываются. Хрен ведь нас знает, по чью мы душу. Одной неосторожно показавшейся из-за занавески любопытной бабе Володя скорчил зверскую рожу, отчего та отпрянула и задёрнула занавеску – типа, замаскировалась. А если визит изобразить, так она ж небось и обосрётся с перепугу – ага, если кондратий не хватит. Нам оно надо, спрашивается? Да и кому она на хрен нужна, эта перебздевшая лахудра – потасканная и явно кошёлка кошёлкой? Поэтому, поржав, развивать хохму не стали – тем более, что и нужный нам дом уже в двух шагах.

– Максим! Умоляю тебя, не трогай моего отца! Он не хотел причинить тебе зла! – молоденькая финикиянка, куда симпатичнее той, напуганной Володей, вцепилась мне в руку с явной готовностью при необходимости бухнуться и на колени.

– Дидона? – я узнал девчонку, – При чём тут твой отец? Я ищу Идобала, сына Сирома.

– Это и есть мой отец. Он не враг ни тебе, ни твоим друзьям…

– Успокойся, Дидона, я не собираюсь арестовывать его. Так ты, значит, его дочь? Вот так дела! – я добавил и универсальное выражение по-русски.

Не то, чтоб этот расклад сильно менял дело, но… гм… нет, девчонку надо взять на заметку и поразмыслить на досуге на предмет её будущего…

Познакомились мы с Дидоной незадолго до праздника Астарты, и инициатива исходила ну никак не от меня. Нет, серьёзно. Вот мля буду, в натуре, век свободы не видать. Внимание-то я на неё тогда, конечно, обратил и должным образом её внешность заценил, но чисто теоретически, потому как практических планов на неё при этом как-то не образовалось ни малейших. Сиюминутных – оттого, что как раз возвращался с застолья у суффетов, где были и флейтистки, и танцовщицы, и просто шлюхи, а на перспективу предстоящего праздника – оттого, что выбор обещал быть достаточно широким. Это же финикийцы! По древнему финикийскому обычаю в праздник Астарты все бесхозные, то бишь незамужние бабы должны послужить богине передком, если возраст ещё не тот, в котором уже «просьба не беспокоиться». И это – не считая храмовых жриц, которые работают по этой части вообще круглогодично, а в праздник Астарты вообще дают бесплатно, хотя в этот день и не всякому, а кого выберут сами. Ну и благочестивые прихожанки, хоть и имеют обычно на примете заранее, для кого ноги раздвинуть, да только большинство ведь баб – обезьяны обезьянами, и финикийские бабы в этом тоже исключения не составляют. Увидит такая в такой день крутого высокорангового самца – и срабатывает обезьяний самочий инстинкт, и похрен, что уже с женихом или с ухажёром договорилась. Ну, до такой степени – это, конечно, уже не большинство, а меньшинство, но не столь уж и малое – всегда найдётся такая, не головным мозгом думающая, а маточным. Потом, возможно, и пожалеет, и очень горько пожалеет, но это будет потом, а сей секунд ей хочется элитного самца-осеменителя, и похрен инстинкту, что потом будет. Самцы же означенные, ясный хрен, в этот день отовсюду стекаются, дабы уникального шанса не упустить. И пускай не всем, далеко не всем, но некоторым – удаётся. За океаном красножопые чуда в перьях – все, кто хоть мало-мальски крутым в своей общине числится – спешат к этому млятскому празднику поближе к храму млятской богини, дабы млятством этим финикийским воспользоваться. А здесь, в Оссонобе, лузитаны с кельтиками до сих пор крутыми парнями считались и тоже ни одного праздника Астарты не пропускали. В этот раз только облом им вышел – наши нагрянули и крутизну ихнюю убедительно оспорили. Как раз перед этим их в процессе наведения орднунга немножко строили в две шеренги на подоконниках, а особо непонятливых и гоношистых – немножко вешали, и как-то не до финикийских давалок стало в этот раз уцелевшим. А разве ж должна давалка простаивать? Свято место пусто не бывает, и прежних ухарей сменили наши, турдетанские. А уж начальствующий состав, ясный хрен, круче вкрутую сваренных яиц, а мы – уж всяко не рядовая солдатня, даже не центурионы, так что проблем с привлекательностью для местных любительниц этого дела – никаких.

Так вот, значится, иду я через рыночную площадь – нает, напит и натрахан досыта, и ни хрена мне уже не хочется. И тут Дидона эта на глаза попалась, а девка видная, так что глазами раздел и эфиркой полапал чисто машинально, на автопилоте. Ну и иду себе дальше – никуда особо не торопясь, но в направлении ворот. Поухмылялся, глядя на дурачащих ротозеев греков-напёрсточников, погрозил пальцем пытавшемуся подобраться к моему кошельку мальчишке карманнику, кинул медяк расстаравшемуся с кучей ленточек фокуснику, дальше идти собрался, да почуял спиной и бочиной прикосновение – не физическое, эфиркой. Физически-то меня на площади уже две шалавы как бы невзначай задеть успели – одна верхней выпуклостью, другая нижней, да только нахрена они мне сдались? Фигуристые, этого не отнять, но коротконогие, вульгарные и размалёванные как куклы – макаки макаками! Гляну, хмыкну и – от винта! А тут – и на верхнем уровне, и на нижнем разом – аккуратно, скромненько даже, но выразительно – для понимающих, конечно. Оборачиваюсь – как бы невзначай – ага, так и есть – она. Эфирке – до моей далеко, конечно, но ДЭИРовцев в античном мире не водится, а йоги тоже как-то всё больше в Индии кучкуются, ни разу не в Средиземноморье, и с учётом этого – плотненькая, на редкость плотненькая. У Велии – и то порыхлее была исходная, покуда я её по этой части не поднатаскал, но эту-то кто натаскать мог? Тут – явно природное, врождённое и, скорее всего, наследственное. И это невольно вызывает интерес, хоть и не физический ещё пока-что. А она улыбается и спрашивает о моих впечатлениях от проделок фокусника. Фокусник – так себе, в Карфагене и поискуснее видел, но для Оссонобы – очень даже вполне, не ожидал. Так ей примерно и ответил – ну, в максимально щадящих её местечковый патриотизм формулировках. А девчонка снова улыбается, давая понять, что такт оценила, затем таки включает означенный патриотизм и указывает на шатёр заезжей труппы иллюзионистов – типа, доводилось ли мне видеть такое? Вроде бы, и с показушным вызовом, но и намекая, что приглашение на сеанс не будет отвергнуто. Ну, судя по суетящемуся снаружи со сменными картинками работничку зрелищ, там явно уже знакомая по Карфагену камера обскура, эдакий античный аналог нашего современного кинотеатра. Во всех смыслах, кстати, и это – явный намёк. Темнота – друг молодёжи, если кто запамятовал. И всё-таки, чего ей от меня надо? На шлюху непохожа, да и юна для шлюхи, у финикийцев, да ещё и захолустных, с этим строго. На всякий пожарный, отвечая на вопрос об известности мне данного вида зрелищ, как бы невзначай «проговорился», что и с законной супружницей посещать их доводилось. Слегка нахмурилась, но только слегка, обескураженной при этом не выглядя. Ну, раз так – посетим культурное мероприятие…

Наверное, добрая треть зрителей была здесь не столько ради «кина», весьма убогого по сравнению даже с самой простенькой театральной пьеской, сколько ради означенной темноты. По крайней мере – задний ряд, и устроители зрелища это, конечно, учитывали, расстаравшись на скамьи, по причине малой длительности представления не очень-то и нужные. Финикияночка сама конкретизировала цель посещения заведения, физически прижавшись якобы случайно, но эфиркой – уж точно не случайно, а когда я дал волю рукам – уже физическим, так сама же и перенаправила мне их с предварительных целей сразу на основные, дав себя хорошенько ощупать и убедиться в полном соответствии натуры зрительному образу. Под юбку только не до самого конца пустила – в смысле, залезть пальцами под набедренную повязку не дала, только снаружи. Но – тоже с намёком, что всему своё время. Соседи по скамье представляли из себя такие же примерно парочки, занятые тем же самым, так что шептаться мы могли совершенно свободно, и Дидона не стала мурыжить меня неведением.

Ларчик открывался просто. Она просватана за какого-то богатого и влиятельного старпёра, от которого и родители её не в восторге, но которому отказать было никак нельзя. Но брак – это одно, а вот лишение невинности в праздник Астарты – совсем другое. Без этого удовольствия её женишок как-нибудь обойдётся, а если жениться из-за этого откажется, так ни её саму, ни родителей это не сильно огорчит. А почему именно меня выбрала? За «силу» – она имела в виду, конечно, не физическую, а плотную эфирку. Могла бы и не для одного только этого выбрать, но раз я женат – увы. Тогда – хотя бы так, ради эффекта «первой любви». Это она так фактор телегонии обозвала, в который в античном мире верят практически безоговорочно. Про кобылу лорда Мортона слыхали? Хорошая была кобыла, почти чистокровная арабская – у аглицких коневодов с этим строго, так что никаких африканских зёбр у ней в роду уж точно не водилось. Так означенный лорд её в порядке экскремента в первый для неё раз с жеребцом квагги южноафриканской свёл, а потом сводил с жеребцами её же арабской породы, но жеребята и от них рождались с зеброидными признаками вроде полос на ногах. Случай, правда, уникальный и никем впоследствии не повторённый, но факт остаётся фактом. Вот и тут считается, что эффект имеет место быть, и раз уж положено благочестивым финикиянкам Астарте свою целку жертвовать – так не с кем попало. Практикуется это и в Карфагене, и в Гадесе. Даже в заокеанском Эдеме – странно было бы, если бы не практиковалось и в Оссонобе. Так что подвоха тут не просматривалось, и возражений особых у меня не нашлось. Ну, планировал-то я в праздник Астарты с бабой поопытнее перепихнуться, а то и вовсе со жрицей, от которой удовольствия всяко поболе будет, но раз такие дела и такая деваха – надо уважить. Ну и уважил. Млять, не на свою ли голову?

Жили они в трёхэтажке – целая инсула по оссонобским меркам. Как и везде, чем ниже этаж, тем приличнее публика, а на дешёвых верхних только городская чернь обитает, так что проживание семьи Дидоны на первом этаже – тоже своего рода показатель. Средний класс, скажем так. Насколько добропорядочен конкретно ейный папаша – другой вопрос. Судя по самому себе пару лет назад в Карфагене… гм… ладно, замнём для ясности, как говорится.

Внутри жилище оказалось обставленным куда проще, чем можно было ожидать от первого этажа, но мы к подобным мелочам не приглядывались – нас интересовал сам хозяин.

– Я не одобрял этого выступления наших сограждан – это была глупость, – начал Идобал, не тратя времени на церемонные вступления, – Надо быть малыми детьми, чтобы поверить, будто вы и ЗДЕСЬ тоже служите римлянам. Я бы вообще не покинул в тот день дома, если бы не сын. Мальчишка поддался на уговоры таких же балбесов, как и он сам, и мне пришлось выручать его, покуда он не влип в какую-нибудь неприятность. Я нашёл их компанию, надавал ему подзатыльников, отругал и послал домой, но на обратном пути наткнулся на вас. Точнее – на Мазея, нашего знакомого. Это тот предводитель напавших на вас глупцов. Мы не были близкими друзьями, не были и единомышленниками, но его отец был другом моего отца, и я должен был хотя бы попытаться выручить его. И я бы это сделал, если бы не эти ваши маленькие механизмы. Я слыхал о них краем уха, но думал, что это пустая болтовня. Но раз это правда – тогда кое-что становится понятным…

– Это «кое-что» связано с твоим нападением на меня? – поинтересовался я.

– Ну, так уж прямо и нападение, – хмыкнул финикиец, – Когда я НАПАДАЮ – результаты обычно бывают совсем другие…

– Это я понял. Поэтому и странно. В чём смысл?

– Смысл? Я поклялся узнать цвет твоей крови и должен был сдержать клятву. И я её сдержал, как ты мог заметить. Надеюсь, без обид?

– Я не из тех, кто обижается за подаренную жизнь, и претензий к тебе у меня нет. А вот вопросов – много. Ты согласен с тем, что дал мне для них достаточно оснований?

– С этим не поспоришь. Дидона тут ни при чём – ты ведь недавно думал об этом? Нет, тут всё было по обычаю и без обид. Причина – в другом, и гораздо раньше. Я искал тебя три года назад в Гадесе, и если бы застал тебя там – наша встреча могла бы окончиться иначе. К счастью, не застал, а пока выяснял, куда ты отбыл, да ожидал попутного судна в Карфаген – выяснил и обстоятельства дела…

– Три года назад, говоришь? – у меня мелькнуло в башке смутное подозрение, и я повнимательнее всмотрелся в лицо собеседника, в котором мне теперь почудилось что-то неуловимо знакомое…

– Дагон, сын Сирома, – подсказал он мне, – Мой младший брат. Мы не ладили с ним и не понимали друг друга – он считал, что я не умею жить и напрасно растрачиваю данные мне богами способности, а я – что его образ жизни до добра не доведёт. Но брат есть брат – родная кровь, ты же понимаешь. Наша мать была при смерти, когда до нас дошло это известие, и у её смертного ложа я поклялся найти убийцу брата. Я не знал обстоятельств случившегося, но я знал Дагона и знал, какую жизнь он вёл – поэтому и поклялся именно так, как поклялся. Ты взял нашу кровь, и по справедливости я должен был взять твою – столько, сколько окажется справедливым…

– Но в Карфаген ты вслед за мной не отправился?

– Ну, когда я разобрался и решил, что по справедливости смерти ты не заслуживаешь – куда было спешить? Такая месть может подождать. Я догадался, что в Гадес ты, скорее всего, ещё вернёшься, а у меня были дела и поважнее.

– Ты снял с меня тогда обвинение?

– По большей части. Попадись ты мне тогда – убить уже не убил бы, но и царапиной ты бы тогда не отделался. Не могу сказать, чтобы ты был мне тогда симпатичен – такой же наёмник, как и Дагон, и вы оба друг друга стоили. Но в том, что вы служили разным нанимателям, и ваши наниматели не ладили меж собой, нет ни его вины, ни твоей. В том, что ты оказался удачливее, винить тебя тоже было бы несправедливо. В том, что ты одолел его не совсем честно – теперь я знаю, как именно – пожалуй, тоже. Если бы повезло моему брату, он убил бы тебя без колебаний и тоже не был бы излишне щепетилен, но богам было угодно, чтобы повезло тебе. Приковать тебя на пару месяцев к постели, возможно, и стоило бы, а убивать – не за что. Вот так примерно мне представлялось…

– Представлялось тогда? А что изменилось потом?

– Потом? Ну, я ведь продолжал наводить справки о тебе. Потом до меня дошли слухи, что ты остепенился и взялся за ум. Не всякий наёмник на это способен – брат вот не смог. Тебе, конечно, и тут повезло, и крупно повезло, но боги редко помогают тому, кто не старается помочь себе сам. Знаешь, когда я тебя зауважал? Когда мне рассказали об обстоятельствах твоей женитьбы. Когда-то и я стоял перед таким же выбором – не таким роскошным, конечно, как был у тебя, но похожим по сути – и я тоже пренебрёг богатством и связями ради любви и породы. Все считали меня тогда чудаком, а Дагон – выжившим из ума глупцом и твердил, что будь такой выбор у него – уж он-то точно не сделал бы такой глупости, а обязательно вышел бы в люди. Забавно? Я выбрал то, что выбрал, и вполне доволен жизнью, да и по тебе не скажешь, чтобы ты жалел о своём выборе. А Дагон… По правде говоря, далеко ему было до меня и с фалькатой в руках, но и он стоил немалого…