Текст книги "Античная наркомафия 4"

Автор книги: Безбашенный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

– Ну, красивая женщина разве не должна вызывать вожделение у мужчин?

– Земная женщина, но не богиня. И в-третьих, даже сама красота его модели-натурщицы святотатственна. Она оскорбительна для эллинских женщин!

– И чем же она для них оскорбительна?

– Слишком длиннонога, слишком полногруда, слишком крутобёдра – в общем, слишком красива. И при этом она какая-то – ну, слишком живая, что ли? Так нельзя! По сравнению с ней священный эллинский канон выглядит каким-то бесформенным…

– Ну так тебе-то что до того? Ты и сама не вполне канонична и как-то, я бы сказал, не проигрываешь от этого…

– Верно, но мне это можно – я ведь земная женщина, а не богиня, – гетера явно набивалась на комплимент по поводу своей «сверхбожественной» внешности.

– Тогда что именно тебя оскорбляет в этой работе Леонтиска?

– Но я ведь не о себе говорю, а вообще…

– А «вообще» красивых эллинок статуя красавицы оскорблять не должна, а некрасивым никто не виноват в том, что они уродились такими, а не лучшими. Я же считаю, что хорошая женская скульптура должна формировать у мужчин хороший вкус к женской красоте, и если эта последняя работа Леонтиска хотя бы вполовину такова, как ты мне описала – она должна мне понравиться.

– Ну, я ведь и не говорю, что Леонтиск бездарен. Он, конечно, талантлив, но лучше бы он применял свой талант в общепринятых рамках. Ты ведь уже видел, конечно, его Медузу Горгону? Это же просто ужасно!

– А по-моему – очень даже хороша.

– Так ведь в этом-то и весь ужас! Чудовище, которое должно вызывать страх и отвращение, он изобразил красавицей! А самое ужасное – это её волосы-змеи, которые выглядят как пряди пышных густых волос – таких, какие редко увидишь у эллинок…

– Именно! И этим – особенно хороша!

– Да кому она такая нужна! За два года так никто и не купил!

– Вот и прекрасно! Прямо как нарочно меня дожидалась. Вот, представь себе, Аглея, – я обернулся к массилийке, – У всех общественные источники воды – тонкая струйка, слабенько вытекающая из пасти львиной морды. А я вот теперь хочу сделать у нас на городской площади фонтан – заказать тому же Леонтиску или кому-нибудь вроде него сногсшибательную бронзовую красотку с амфорой на плече – и чтоб фонтан бил прямо из горлышка амфоры.

– Такого нет нигде в Элладе, и это выглядело бы чудесно, – оценила идею аулетрида, – Но Леонтиск не работает с большими размерами. У него и небольшие-то статуэтки покупают нечасто…

– Тем лучше – нам больше достанется, гы-гы!

– К счастью, мастера по крупным скульптурам в манере Леонтиска не работают, – злорадно сообщила Федра, – Не найдёшь ты в Коринфе скульптора для задуманного тобой фонтана.

– Ну, не найду – так не найду. Тогда – тем более нужны образцы, на которых будет учиться наш собственный.

– И в Риме одобрят такие неканонические работы?

– А кто их там увидит? Мы – испанские римляне и живём в Испании. И всё, что мы ищем и приобретаем здесь – для нашего испанского города, а не для Рима.

– Ну, разве что так… Варварам – да, должно понравиться, – понимающе кивнула александрийка, – Но что мы всё о каких-то диких и грязных варварах? Если уж тебе по вкусу только варварское искусство, так может быть, поговоорим лучше об истории?

– В интерпретации гетер?

– А чем она плоха?

– Ну, если в сожжении Александром Персеполя повинны месячные Таис Афинской, то чьи месячные или климакс повинны в отравлении самого Александра?

– Ты считаешь, что его отравили? Есть, конечно, и такая версия – у нас немало таких людей, которые в любой исторической случайности усматривают чьи-то тайные козни. Но даже будь это и правда, то Таис тут совершенно ни при чём. Она, конечно, была одно время любовницей Александра, но расстались они без ссор, и ей абсолютно не за что было ему мстить.

– А кроме той Таис, значит, больше и некому было? – ухмыльнулся я.

– Версия о карфагенском посольстве и вовсе смехотворна! Нет, ну я, конечно, понимаю, что вы, римляне, вынесли две тяжёлых войны с Карфагеном, и для вас вполне естественно приписывать своему недавнему врагу любые мыслимые и немыслимые злодеяния. И заинтересованность в смерти Александра у Карфагена, конечно, была. Но хотеть и мочь – далеко не одно и то же. Кто допустил бы их к питью или пище великого царя? Подкуп царского виночерпия? Сильно сомнительно!

– Согласен.

– А почему? – не поняла Аглея.

– Не пойдёт на это слуга, – пояснил я ей, – Ясно же, что царский виночерпий и так вознаграждается щедро, а служба непыльная, и он ей дорожит. Чем его соблазнять? Повышением по службе? Так по СВОЕЙ службе он и так уже на самом верху, а другой, на которой будут и ответственность, и суровый спрос за упущения, ему и даром не надо. Это же слуга, который привык ПРИСЛУЖИВАТЬ, а не СЛУЖИТЬ. Царь к нему милостив, иначе не держал бы в виночерпиях, а у нового и любимчики новые будут – тут он рискует потерять от смены царя гораздо больше, чем приобрести…

– А в чём был выигрыш Карфагена от смерти Александра?

– Это срывало его поход на Запад, который он не только замышлял, но и уже полным ходом к нему готовился. Строился мощный флот, в Эритрейском море абсолютно ненужный, а в Египте восстанавливался старый канал из Аравийского моря в рукав Нила, по которому этот флот можно было вывести уже в Ливийское море. А какая ещё цель на западе была достойнее богатого Карфагена? Тем более, что Александр уже объявил городу войну за его помощь Тиру, просто отложил её до окончания своего восточного похода. Да и по суше до города было не так уж далеко от уже подвластного Александру Египта. Кроме того, судя по пропавшему флоту Неарха, часть флота наверняка должна была обогнуть Африку, чтобы неожиданно для всех войти во Внутреннее море с запада. Зачем такие трудности, если не замышлялось противоборство с карфагенским флотом? Каковы бы ни были дальнейшие планы царя, первой жертвой готовящегося похода должен был стать Карфаген…

– Но при этом ты согласен с Федрой в том, что вряд ли это были карфагеняне?

– Их заинтересованность была очевидна, и за ними наверняка хорошо следили. Если тут и был заговор, то не внешний, а внутренний – в самом царском окружении.

– Но ведь это же были его друзья и сподвижники!

– Да, и они же – будущие цари-диадохи. Как говорят в Риме, если хочешь найти преступника – ищи, кому это преступление выгодно…

– И ты считаешь, что заговор всё-таки был? – снова перехватила инициативу александрийка.

– У нас тоже немало людей склонно усматривать заговоры в любом поворотном историческом событии, и обычно мы смеёмся над ними. Но в данном случае – да, считаю. С такими планами Александр просто НЕ МОГ не заболеть и не умереть.

– Ты думаешь, что Карфаген подкупил будущих диадохов?

– Да при чём тут Карфаген? Может быть, у него и взяли деньги, но дело было бы сделано и без них. Ганнибалова война длилась семнадцать лет, но от её итога зависело само существование Рима, и в таких случаях деваться некуда, как бы ни было тяжело. При моих дедах была четырёхлетняя война с примерно равным по силе противником – тут тоже деваться было некуда, и её выдержали, но устали от неё так, что долго ещё потом говорили «будь, что будет, лишь бы не было войны», – дедов я имел в виду, конечно, не мнимых римских и даже не испанских, а самых натуральных из нашего современного мира, да и саму войну имел в виду, конечно же, соответствующую, ни разу не античную, – А восточный поход Александра длился почти десять лет. Уставали ведь не одни только солдаты, но и их военачальники, включая и высших из царского окружения. Уже после Гавгамел ничто больше не могло угрожать с востока ни Македонии, ни Элладе, уже после Персеполя они награбили более, чем достаточно для роскошной жизни, уже в Бактрии и Согдиане, как только Александру принесли голову Бесса, ничто больше не угрожало и его власти над персами. А этот одержимый зачем-то попёрся в холодные степи массагетов, а после них – в Индию. Только из уважения к нему и ради дружбы с ним за ним туда последовали и его друзья – и сами последовали, и войско заставили, но сколько же можно, в конце-то концов? После десятилетней войны со всеми её тяготами и лишениями сами боги велели им наслаждаться честно заслуженным отдыхом, безбедно живя на добытые на ней сокровища, а этот безумец затевает новую большую войну с новыми тяготами и лишениями, и ладно бы сам по себе, с новым молодым войском, как-нибудь без них – так нет же, он и их опять тащить на неё собирается! И иди знай, хватит ли ему Карфагена, или его опять понесёт нелёгкая на самый край света? Зная его – а уж они-то его знали как облупленного – невольно заподозришь худшее. И по-хорошему его не переубедишь, а спорить с ним опасно, он ведь давно уже не прежний царь-товарищ, а самый натуральный восточный деспот, и способ угомонить этого ненормального – только один…

– Что-то у нас мрачные какие-то разговоры получаются! – нарочито поёжилась гетера, – Мы здесь вообще-то для того, чтобы веселиться! Может быть, пора поговорить…

– Пьём за милость Афродиты и за даримое ей счастье любви! – предложила вдруг всей публике тост наставница-поэтесса школы.

– Вот, точно! – подхватила Федра и тут же развалилась поэротичнее, – Нельзя же гневить Афродиту! Самое время почтить её добрым возлиянием, а затем и…

Тут она права, время – именно «самое». Архонт города уже лезет рукой в разрез пеплоса танцорши, две аулетриды уже возлежат в обнимочку с обхаживаемыми ими шишками, и одна уже тянет своего встать, указывая глазами на комнату за занавеской. По словам Меропы это не совсем по правилам – на самом симпосионе полагается добиться от своего кавалера публичного заявления о желании перепихнуться с ней, а затем уж он придёт в храм, где его желание и исполнится, но на нарушения давно уже смотрят сквозь пальцы. Главное ведь – результат. Судя по тому, как плотненько прижалась ко мне своими выпуклостями Аглея, по её мнению тоже настал момент истины…

Александрийка явно была уверена, что этот испанский римлянин-полуварвар наверняка предпочтёт «почтить Афродиту» в горизонтальном положении с раскрученной и далеко ещё даже не начавшей увядать знаменитостью, дабы всю оставшуюся жизнь потом только этим и хвастаться перед всеми своими друзьями и знакомыми, но это потом, а вот прямо сейчас – дабы показать всей здешней публике, насколько он неотразим, что вот даже саму Федру Александрийскую, на которую тут все недавно чуть ли не дрочили, с кем попало на ложе не кувыркающуюся, на любовь раскрутил. Да разве сравнить ЕЁ с какой-то там никому ещё толком не известной шмакодявкой-аулетридой! Она так и не поняла, что произошло, когда я встал и протянул руку не ей, а массилийке, а ей кивнул на наших – типа, почти-ка Афродиту с кем-нибудь из них. Володя, конечно, тут же с удовольствием её облапил, и гетере, конечно же, ничего больше не оставалось, кроме как – ага, назло мне, чтоб осознал, от ЧЕГО отказался и горько пожалел о своём дурацком выборе – продемонстрировать ему жаркую взаимность. Даже Аглея едва сдержала смешок от столь предсказуемой обезьяньей реакции.

Какова в постели сия Федра, и много ли я потерял от своего выбора – это мне, надо думать, спецназер завтра расскажет. Я-то ведь сам её теперь хрен опробую – она ж на меня изобижена до всей глубины своей обезьяньей души. Да и хрен с ней – на обиженных, как гласит народная мудрость, воду возят. Вот судя по Меропе – не очень-то я и прогадал. Опыт у девчонки, конечно, ещё не тот, но школа-то – та же самая, и выпускница уж точно не из худших, и старалась она на совесть. И если блокировать этот завязанный на ореол знаменитости раскрученных гетер греческий эгрегор, что для меня ни разу не проблема, то разница на мой взгляд – вполне в пределах допуска. Сделали доброе дело, ублажили их шаловливую греческую богиню, отдыхаем…

– А знаешь, Аглея, что самое занятное? Я ведь сейчас в Коринфе затем, чтобы толковых выпускниц вашей школы присмотреть, да сманить какую-нибудь из них к нам в Испанию. Вот такую, как ты, например – было бы просто идеально. Получается, в моих интересах было дать тебе провалить испытание – были бы тогда шансы сманить и тебя. А теперь ведь и Хитию не сманишь – она с тобой в паре работать будет. И почему я об этом не жалею?

– Правильно делаешь. Всякий раз, когда будешь в Коринфе – клянусь милостью Афродиты, ни в чём от нас с Хитией отказа тебе не будет…

– Я ведь воспользуюсь. Думаю вот, не прислать ли к тебе нескольких красивых рабынь испанок, чтобы вы с Хитией научили их вашим премудростям…

– Именно испанок? А, поняла – тебе нужны ИСПАНСКИЕ гетеры. Присылай! Мы их всему научим, что сами умеем – будешь доволен…

23
Высокое коринфское искусство

– Я тебя запорю! Я тебе пальцы переломаю! Я тебя на рудники продам, негодяй!

– За что, господин?!

– Вот за это, мерзавец! Ты что, погубить меня задумал?!

– Я хотел, как лучше!

– Да кто тебя просил как лучше?! Зевс всеблагой! Всё, что от тебя требовалось – это выполнить то, что тебе приказано! Сколько раз я уже прощал тебе твоё самовольство! Ты решил, что так будет продолжаться вечно?! Что я приказал тебе?!

– Ну, доработать модель, чтобы она стала пристойнее. Разве я не сделал этого, господин?

– Как ты посмел ОТЛИТЬ по модели статуэтку, не показав уже доработанную модель мне?!

– Ну, тебе было не до того, господин…

– Правильно, я был пьян! И ты подло воспользовался этим, неблагодарный раб! Я пожалел твоего труда и позволил тебе не уничтожать твою возмутительно развратную модель, а доработать её! Ты хоть понимаешь, глупец, что я хотел СПАСТИ твой труд?! Я едва упросил архонта, чтобы он мне это позволил! И такова твоя благодарность?!

Мы слушали и прихреневали, не улавливая логики происходящего. В руках старого Леонтиска превосходнейшая из статуэток – даже для его лавки превосходнейшая, и это видно даже издали, а он недоволен отлившим её мальчишкой-рабом, да ещё и так недоволен, что того и гляди применит скульптуру не по прямому назначению, а в качестве ударно-дробящего холодного оружия. Ну, это-то едва ли, конечно, если его очень уж не раздраконить, но ведь и в переносном смысле мозги парню выносить, на мой взгляд, явно не за что. Да и орать-то так зачем, спрашивается? Достойно ли солидного и уважаемого человека драть глотку и исходить на говно, проводя акустическую обработку помещения?

– Прости меня, почтенный Леонтиск, за то, что я вмешиваюсь не в своё дело, – обратился я к скульптору, – Но позволь узнать малознакомому с коринфскими обычаями чужеземцу, чем плоха вот эта девица, которой ты размахиваешь, как боевой палицей?

– Чем плоха? А ты разве сам не видишь, римлянин?

– В упор не вижу, хоть и не жалуюсь на зрение. А вижу обворожительнейшую девчонку, которую тут же хочется заполучить в натуральный размер и живую, гы-гы!

– Скажи лучше «распутную шлюху» – так будет точнее, – хмыкнул старик, – Афродита, конечно, не очень-то добродетельная супруга Гефесту, но шалит-то ведь она потихоньку, а не так вот напоказ! А что сделал этот негодяй? Одел её, называется! Мало того, что эта узенькая и тоненькая накидочка ничего не скрывает, а только внимание к якобы скрытому привлекает, так он ещё и якобы прикрыл груди богини и оставил полностью обнажёнными её ноги – это же верх непристойности! Уж лучше бы он полностью обнажённой её сваял – по крайней мере, её распутность тогда не так бросалась бы в глаза. Я и сам, признаться, далеко не безупречен в соблюдении нашего священного канона, и мне частенько за это пеняют, но когда же это я позволял себе ТАКОЕ?

– Ну, может богиня просто раздевается для купания на пляже?

– Опираясь на декоративную колонну с вазой и поправляя волосы явно перед кем-то? И ладно бы ещё одно только это…

– А что твой раб ещё натворил?

– А ты взгляни, римлянин, сзади и снизу!

Я последовал совету мастера и ухмыльнулся – несмотря на небольшие размеры статуэтки, звиздень у девчонки и отлита правильно, да ещё и тщательно прочеканена, и прочеканена совсем недавно, так что блестит это великолепие – ну, как у кота яйца. Наши глянули и тоже посмеялись, одобрительно оттопыривая большие пальцы.

– А сколько парню лет? – спрашиваю скульптора.

– Четырнадцать.

– Ну, в его годы вполне естественно проявлять особый интерес к красивому женскому телу и к некоторым его отдельным частям.

– Но не тогда же, когда ваяешь богиню! Ты только представь себе, римлянин – архонт города видит восковую модель вот с ЭТИМ, впадает в гнев и приказывает мне немедленно уничтожить её, если я не хочу предстать перед судом за святотатство. Я с огромным трудом уговариваю его позволить доработать модель попристойнее – и разумеется, убрать ЭТО и вообще прикрыть само нескромное место и ноги. И что делает этот негодный мальчишка? Мало того, что он лишь слегка прикрывает нескромное место спереди, а ноги оставляет обнажёнными, так он ещё и не убирает ЭТО, а лишь маскирует слегка сзади! И КАК маскирует! Нарастив этой бесстыжей и без того немыслимо длинные и пышные волосы! Я и сам этим злоупотребляю – и длинными ногами своих моделей, и формами тела, и пышными волосами – видел бы ты, как негодуют на меня те коринфянки, которых природа наделила всем этим гораздо скупее! А уж как негодуют на меня – по их наущению – их мужья! И тут этот мерзавец, эта змея, которую я пригрел на своей груди, не только лепит из воска, но и отливает ТАКОЕ в бронзе!

– Ну, я бы его за это не порицал, – и мы расхохотались всей компанией.

– И я бы не порицал, если бы не имел из-за него неприятностей, – хмыкнул Леонтиск, – Научил на свою голову! Меня и моей Медузой Горгоной всё ещё попрекают, на днях за мою Артемиду Охотницу отругали, а тут теперь ещё и вот эта непристойная Афродита! Сегодня утром архонт прислал своего помощника проверить, как исполнено его повеление, и что увидел помощник? Что она уже отлита и ЧЕКАНИТСЯ! Этот юный похабник ещё и лицо своего творения до конца прочеканить не успел, но прочеканить ЭТО ему времени хватило!

– Ну так понятно же, что именно с ЭТОГО он и начал! – мы снова рассмеялись.

– А мне теперь грозит обвинение в святотатстве, и вряд ли я оправдаюсь, если не избавлюсь и от этого похабного творения, и от его похабного творца. Убивать или калечить его я, конечно, не буду, но продать его мне придётся, и уж точно не скульптору по бронзе. Ни один скульптор не купит его у меня – ему ведь тоже жить и работать в этом городе, и зачем ему неприятности? Даже не знаю, кому теперь его и предложить, чтобы и купили, и жизнь дальнейшую парню не изломать…

– А сколько ты за него хочешь? – я сходу сделал охотничью стойку.

– Ну, когда я покупал его, то он обошёлся мне в две мины – обычная цена за ничего не умеющего слабосильного мальчишку-варвара. Но теперь он и постарше, и покрепче, и я научил его искусству – ты сам видишь, римлянин, на что он способен. Будь он свободным эллином – из него хоть сейчас вышел бы великий скульптор, если бы не его дурное самовольство, ещё худшее, чем моё. По справедливости – как скульптор – он должен бы теперь стоить раза в три дороже, и это было бы ещё очень дёшево, но я не могу продать его как скульптора – весь город тогда поймёт, что я спасаю дурня от заслуженной им кары, а значит – соучастник его святотатства. Парень достаточно крепок для своих лет. Дай мне за него три мины – это справедливая цена раба для тяжёлых работ – и забирай его себе со всеми потрохами…

– Три мины – это триста драхм? Договорились! А как ты намерен поступить с вот этой его работой?

– С ЭТОЙ? Переплавить на металл! Или продать по цене металла – пятнадцать драхм, и она твоя. Зло берёт, но если я продам её дороже – мне несдобровать…

– Вот и прекрасно! А чтобы тебя не так сильно брало зло – сколько ты хочешь вот за этих двух «распутных шлюх»? – я небрежно указал на его Артемиду с Горгоной, едва удерживая серьёзное выражение морды лица.

За недавно отлитую Артемиду старик запросил было двести драхм, но в ходе торга скостил до полутора сотен и как-то не сильно при этом скис. За Медузу Горгону, порядком у него застоявшуюся, он просил сто двадцать, но уступил и за восемьдесят, не особо при этом огорчившись. В принципе примерно такие же цены были и у его соседей, торгующих идеологически… тьфу, канонически выдержанными бронзовыми голыми бабами, то бишь мелкогрудыми, жидковолосыми и коротконогими толстухами, так что за эти две ВЕЩИ – именно так, крупными буквами – я уж всяко не переплатил. А уж за эту свежую девку – млять, мне ведь хрен кто поверит, гы-гы!

– Так, Амбон, забирай-ка вот этих двух, – велел я слуге, отсчитывая скульптору серебро, – А вот эту, почтенный Леонтиск, прикажи парню дочеканить и вообще довести её до ума, и тогда пришлёшь его ко мне вместе с ней.

Потом мы, обойдя его соседей, присмотрелись получше и приценились уже к их товару. Те же цены, что и у Леонтиска, относились только к оригинальным авторским работам, а уменьшенные копии знаменитых скульптур прошлого шли гораздо дешевле – редко какая стоила больше сорока драхм. Прикинув хрен к носу и посмеявшись, мы купили в мелкомасштабном бронзовом исполнении и Афродиту Книдскую, и Каллипигу, и фидиевскую, с Фрины изваянную, и Милосскую, больше известную как одноимённая Венера. Последняя, как прекрасно помнит всякий, видевший ейные фотки – прямо-таки воплощение греческого канона, тоже жирная, с мелкими верхними выпуклостями, едва намеченным слабеньким намёком на талию и жиденькими волосами, и в каком состоянии надо быть, чтобы хрен на такую встал – это греков спрашивайте, потому как ни один из наших не заявил о своей способности выпить СТОЛЬКО. И купили мы ейную копию лишь потому, что она – в отличие от доставшегося нашим современным историкам мраморного оригинала – оказалась в полной комплектации, то бишь с руками. Юлька хрен простила бы нам, если бы мы сию Венеру Милосскую не раздобыли и не привезли.

А так вообще-то мы этой классикой канонической заморочились просто для наглядного сравнения – чтоб сравнивали её наши потомки со статуями в натуре классных баб и понимали, чем отличается нормальный здоровый вкус от канонического греческого. А с учётом услышанного от Федры Александрийской, а теперь вот и от Леонтиска, я тут въехал наконец-то, отчего этот греческий канон столь неаппетитен. Ведь, казалось бы по логике вещей, разве не с первых красавиц должна ваяться статуя богини красоты, коей и числится у греков та Афродита? Та же самая Каллипига по легенде ваялась в Сиракузах с победительницы специально для этого устроенного «конкурса красоты», и не звиздите мне, будто не оказалось среди сиракузских гречанок никого красивее этой низкожопой жирной коровы. Быть такого не могёт, потому как не могёт быть никогда. Есть среди гречанок такие бабы, рядом с которыми нервно курит в сторонке их официозный канон, и все наши тому свидетели. А раз так, то и вывод тут напрашивается только один – что проводятся те «конкурсы красоты» с таким расчётом, дабы ни одну бабу из почтенных и уважаемых городских семейств – ага, реальную, включая и мелкогрудых, и жирных, и низкожопых, и редковолосых – не обидеть и в комплекс неполноценности не ввергнуть. Ну и чтоб никто потом не считал таких обладательниц «божественной» фигуры за уродин и не брезговал ими при выборе невесты. Политкорректно и толерантно проводятся, говоря современным языком, и если итоги такого конкурса необъективны – тем хуже для той не нужной никому, как выясняется, объективности. Млять, скорее бы римляне этих грёбаных политкорректных к уродам вырожденцев прижучили на хрен!

Потом заглянули в лавку Диэя, спеша успеть до обеда. Почему-то среди этих деятелей искусства полным полно алкашей, и греки в этом плане ничем не отличаются от наших дражайших современных соотечественников. Ну, разве только водки у них нет, а есть только вино, ну так они и пьют его так, как наши любители этого дела – пиво, когда «попить пива» – это занятие на весь остаток дня, а то и на следующий продолжится, если запаслись с избытком. А если цель – именно нажраться, так грек пьёт неразбавленное вино и закусывает хлебом, смоченным в том же вине, и срабатывает этот немудрёный в общем-то трюк безотказно. Вот и Диэя этого надо застать до того, как он «дегустировать» начнёт, потому как если он начал, то остановиться уже не в состоянии – тонкая творческая натура, млять! К сожалению, этот героический борец с зелёным змием – единственный в Коринфе скульптор по животным, у которого они реалистичные, а не стилизованные чуть ли не до детского мультяшного уровня.

Тут-то меня и подстерегал жестокий облом. Нет, самого-то Диэя мы застали и живым, и трезвым, и даже увлечённо работающим над чем-то пока еще неопределённым и понятным только ему самому, но вот слона евонного, на которого я слюну пустил, мы у него в лавке уже не увидели. Продан элефантус – в тот самый день, оказывается, когда мы на симпосионе гетер греческих в деле наблюдали. А слонопотам был классный! Типичный «лесной африканец», матёрый самец, да ещё и прекрасно проработанный скульптором во всех подробностях – грек в натуре сотворил шедевр, хоть и наблюдал тех слонопотамов недолго – как раз когда близ Коринфа разбивала лагерь консульская, а точнее – на тот год давно уже проконсульская армия Тита Квинкция Фламинина. Того самого, который этими элефантусами при Киноскефалах не успевшее ещё перестроиться в боевой порядок левое крыло фаланги Филиппа смял, с чего и начался разгром доселе непобедимой македонской армии. Вот стояли те слоны в римском лагере, да выгуливали их время от времени, а Диэй наблюдал, да старательно зарисовывал всё, что запоминалось с трудом. И не зря зарисовывал! Элефантус явно стоил запрашиваемых за него двухсот драхм, и моя жаба помалкивала, не имея ни малейших возражений, но на тот момент столько не было, и это к менялам надо было идти, чтоб карфагенские шекели на те коринфские драхмы обменять, и я, понадеявшись на то, что цена приличная, и не всякий её сходу отвалит, не догадался договориться о покупке заранее. А теперь вот и драхм наменял достаточно, да только этот слонопотам, млять, хрен меня дождался, а сделал мне ручкой, точнее – хоботом. Впрочем, и без него нашлось у Диэя на что внимание обратить. Вепрь евонный – так это вепрь! В общем-то обыкновенный дикий кабан, но какой кабан! Ведь настоящий матёрый секач – плотно сложенный, щетинистый, ощущение мощи от него так и прёт, клыки – что твои бивни, эдакий маленький носорог. Лев у него – так это лев! Говорят, осталось их уже на Пелопоннесе с гулькин хрен, но где-то грек явно понаблюдал этого гривастого кошака как следует. В принципе-то титульный для Коринфа зверь – как раз неподалёку от города та Немея находится, в которой согласно мифу Геракл своего Немейского льва промышлял, и наверняка при каком-нибудь из коринфских храмов хоть одного ручного льва, да держат. Но у Диэя – явно не тот случай. Поджарый, мускуистый, уж точно не раскормленный на халяву ручной, и вся его поза наглядно демонстрирует деловитый поиск на предмет эдак плотненько пожрать. Понравился мне и конь евонный. Ну, точнее – жеребёнок-подросток, судя по пропорциям. Вроде бы, и в типично греческом стиле – крупная голова, коренастая шея, стоячая грива, толстые крепкие ноги, но обычно у греков всё это стилизованное и схематичное, а тут, судя по играющей мышце – или настоящий дикий тарпан, или хотя бы похожий на него полукровка. Вот таких бы нам у себя развести, только крупного размера.

После закупки голых баб у Леонтиска с коринфской наличностью при себе было уже негусто – только на тарпанчика этого и хватило, но уж на сей-то раз я с Диэем и насчёт его вепря со львом договорился заблаговременно – хватит с меня и одного облома! Идём до дому, до хаты, прикалываемся над каноническим греческим искусством, которое так и не вберёт в себя этих передовых достижений единичных новаторов. А ведь могли бы греки запросто выйти на такой уровень, что современным скульпторам по сравнению с ними уже и ловить было бы нечего…

– Федра эта Александрийская в постели, конечно, высший класс показала, – рассказывал Володя, – Ты её в такой ступор своим выбором шмакодявки вогнал, да ещё и при всём честном народе – это ж, можно сказать, репутацию ейную профессиональную сомнению подверг! – мы рассмеялись всей компанией, – Ну, она и зациклилась на идее-фикс – доказать, что это не она второсортная, а типа ты дикарь необразованный и ни хрена в бабах не понимаешь. Типа, соблазнился на свеженькую юную мордашку и не ценишь их великого искусства. Моешь представить себе, как она из кожи вон лезла – куда там до неё кордубским, гадесским и даже карфагенским шлюхам! Такое я в натуре хрен где встречал, и теперь я въехал, нахрена нам в Испании гетеры коринфской выучки. Она того, млять, стоит! Но при этом – мыылять! Стерва первостатейнейшая, куда там до неё нашим современным! Ты её тем, что девчонку выбрал, а не её, раздраконил так, что от неё прикуривать было впору. Представляешь, как должна шипеть королевская кобра? А я как раз это примерно и наблюдал, млять, собственными глазами. Видел бы ты, как она шипела и на какое говно исходила – я всё ждал, когда ж яд с зубов у ней закапает! Обхаживает меня – и нашетывает то и дело, какой ты редиска, – мы снова расхохотались, – Ублажает меня своей звиздой и шипит мне прямо в ухи, какая ты сволочь, как ты ЕЁ оскорбил и какой участи ты за это заслуживаешь…

– Кинжала в брюхо или яду в чашу? – поинтересовался я.

– Ну, с моим греческим я подробности только с пятого на десятое и разбирал, но кажется, и того, и другого, и ещё хреновой тучи всевозможных неприятностей. Досталось от неё, конечно, аналогичных пожеланий и твоей шмакодявке, но на порядок меньше. И так, прикинь, всё время! Капает и капает мне на мозги, и если бы я греческий как следует знал – наверное, вынесла бы мне их на хрен. Давненько уже, млять, ни одна шалава так примитивно вертеть мной не пыталась. И адресок свой давала, и к себе приглашала, да только нахрена она мне сдалась, эта манипуляторша хренова? Не люблю, когда мне мозги компостируют! Так знаешь, чего меня больше всего прикололо? Ейная ВЕРА в то, что я прям вот сей секунд проникнусь и зациклюсь, как бы мне тебе за её обиды насолить и её этим угодить! Такое впечатление, что хренову тучу раз уже таким манером мужиков на своих недругов настропаляла, и всякий раз у ней этот номер без проблем прокатывал. Неужто на греков этот вынос мозгов так безотказно действует?

– Получается, что действует, раз она на это рассчитывала, – рассудил Васькин.

– А чему удивляться? – хмыкнул я, – Жёны у них дома сидят – самые, что ни на есть натуральные домашние курицы. Внешне – не все, конечно, но по большей части – примерно такие, как этот ихний «политкорректный» к ним канон, который вы видели по их классике. Мозгов – тоже не сильно больше, чем в этих статуях. Книг они в основном не читают, а многие и вовсе неграмотные, и что они знают окромя своей кухни, тряпок с побрякушками, да сплетен, что слуги с рынка приносят? Чем они могут мужика развлечь? А тут – гетеры, высококлассные шлюхи, образованные, знающие – ну, по дилетантским меркам обычного всезнайки-обывателя – до хренища всякой умной всячины, да ещё и превосходнейшие массовички-затейницы. Кому ж ещё и вертеть греческими мужиками, как не им? Вот они-то как раз этим и заняты…