Текст книги "Под знаменем Сокола (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)
Нежданный гость
Следующие несколько недель до возвращения в Киев Святослава и дружины они с Нежданом прожили, точно в каком-то сладком сне, полном безоглядного счастья, от которого просыпаться не хочется. В самом деле, нешто нельзя вот так всю жизнь пройти рядом: рука об руку, глаза в глаза, сколько ни гляди – не наглядишься! Дяденька Войнег, которого Всеслава за зиму почти привыкла называть батюшкой, их благословил. Рукобитье отметили пирком и, едва справив крестины малыша Люта, нареченного в Божьем Храме Ильей, начали готовиться к свадьбе. Ее собирались играть через неделю после Пасхи, на Красную горку, как раз к возвращению князя. Сидя с подруженькой Муравой над приданым, спускаясь в погреб поглядеть, как зреет сваренное к свадьбе пиво, или выходя на берег Днепра, где венец за венцом поднималась новая изба, в которую Неждан сразу после свадьбы желал ввести свою молодую, Всеслава поверить не могла, что все это происходит с ней и наяву.
Впрочем, нет. Страшным сном, который хочется поскорее забыть, ей представлялся прожитый год. И только продолговатая отметина от ножа на ее груди и следы от стрел на груди и плече Неждана горели тревожным назиданием. Да аромат яблонь, в благодатной земле полян покрывшихся цветами в ту пору, когда в краю вятичей не распускалась и верба, вызывали в памяти строки из вдохновенной песни Давида.
– Будь счастлива с моим братом и не поминай худым словом, – попросил ее на прощание юный поэт. – Не ведаю, доведется ли мне когда-нибудь увидеть родимый край, но аромат яблонь в любой земле мне напомнит о тебе, и воспоминание выльется в песню.
Он исполнил свое обещание. Много лет спустя смуглолицый путешественник из страны Андалуз передал Всеславе свиток стихов, сложенных, как он утверждал, одним из ученейших мужей его земли, и Всеслава безошибочно узнала манеру Давида, который и в изгнании продолжал прославлять красоту девы из страны ас-саккалиба. В день расставания она, понятно, ничего такого знать не могла.
– Береги себя, – напутствовала она юношу, вручая ему на память одно звено своего янтарного венца.
Она поначалу хотела прибавить локон своих волос, но потом решила, что на такой щедрый дар вправе был рассчитывать только Неждан, в назначенный день получивший всю ее косу вместе с ней самой.
Ох, Неждан, Нежданушка! Сокол ясный! Когда ее милый въехал тем вечером в ворота дома Хельгисона, у Всеславы болезненно сжалось сердце. С какой тоской глядел добрый молодец на белый свет, как много на буйной головушке появилось седых волос. Сколько перестрадал, бедный, из-за нее, неразумной, едва жизни не лишился. Спасибо батюшка Велес забрать не захотел, да и Белый Бог уберег. Теперь уж разлука не страшна: золотой венец связал их на все последующие века и в радости, и в горе, потому, выходя из церкви об руку с любимым, повитая в нарядную, расшитую жемчугом кику, Всеслава ощущала покой. Теперь им никакая разлука не страшна.
Понятно, что прожить всю жизнь рядом, точно лебеди или волки, у них не выйдет, и новый светлый просторный дом обживать ей придется в ближайшее время одной. Воина у бабьей юбки не удержишь, его кормит меч. Святослав не успел вернуться с дружиной из Саркела, как начал, несмотря на все сетования своей матери Ольги, готовить поход на Дунай. И как бы Неждан вслед за побратимом не относился к необходимости этого похода, он понимал: его лесные ватажники, приобщившиеся Перунова огня, к своим пашням, силкам и прочим скудельным ремеслам уже не вернутся. А дружину, сделавшую его из безродного Незнамова сына тысяцким, надо уважать. Что же до дома, то Муравушка, подружка, тоже не сразу к новому месту привыкла, а нынче хозяйствовала на подворье не хуже, чем в своем Новгороде. Всеслава тоже привыкнет и тоже станет хозяйствовать. Во всяком случае, это не та доля, за которую стоит судьбе пенять. Ох, знала бы, красавица, что в новом жилище ей не суждено даже зиму встретить.
Хотя перед Богом их с Нежданом соединили в недавно отстроенном старой Ольгой храме, свадьбу играли, как у предков заведено. Потому в новом доме, куда Неждан внес ее, согласно обычаю, на руках, чтобы обмануть домового, их ожидали веселые гости и пир горой. Сам Святослав, так же, как и у Хельги с Муравой, гулял на свадьбе набольшим, и прочие воеводы не отставали от него. А какие песни на том пиру звучали, какой шел веселый перепляс! Сама бы подтянула да лебедью среди подруг поплыла! Жаль, невесте, пока, подтверждая свершение брака, мужа не разует да на ложе к нему не взойдет, нельзя лишний раз слово молвить, ногой необутой по земле ступить.
Рука милого, которой он сквозь расшитый рукав ласкал ее ладонь, была так надежна и так горяча, ореховые глаза пламенели, точно огонь родимого очага. Скорей бы уж наступил закат. Неужто всего полгода назад она лила слезы, сидя за пиршественным столом рядом с Давидом, а до того мечтала, как бы умереть, прежде чем к ней прикоснется ненавистный Ратьша. Все теперь позади! И хотя ночь принесла им с Нежаном все, что должна была принести, в недобрый час вспомнила она имя Мстиславича.
Поскольку на свадьбе присутствовал отец Феофил, отводящего порчу кудесника не стали звать. Решили, что свадебный приговор под перезвон гуслей молодой чете произнесет на правах дружки Нежданов побратим. Хотя Лютобор пил сегодня за двоих, хмель его не брал. Молодой воевода разве что балагурил больше обычного да крепче обнимал строгую на людях жену. Однако, когда пришел назначенный час, Всеслава увидела, что у печного столба с гуслями стоит совсем иной человек.
Седой как лунь, с опускающейся ниже пояса бородой и такими же длинными волосами, ниспадающими ровными прядями, он был облачён в долгополую жреческую одежду, расшитую знаками верхнего и нижнего мира. Высохшие узловатые пальцы уверенно перебирали струны гуслей, вернее, даже не гуслей, а финского кантеле, а голос, звучавший ясно и властно, чередовал слова славянского благопожелания и мерянского приговора. Быть не может! Он же более полувека не покидал мещерских лесов!
Пока Всеслава не могла двинуться с места, пытаясь отогнать наваждение, к пришельцу уже подскочил прислуживающий за столом вместе с другими отроками Тойво:
– Деда! Деда!
Неждан на правах хозяина шагнул из-за стола:
– Добро пожаловать, почтенный Арво! Какие вести принес из земли вятичей на наш почестен пир?
Арво Кейо, а это оказался, конечно, он, отложил в сторону гусли. Обнял внука, вежливо поклонился светлейшему, ещё раз благословляя молодых, пригубил меда и преломил хлеб. А затем присел за стол на отведенном для него почетном месте, и свет, освещавший его лицо изнутри, погас, сменившись вызванной горькими думами тяжкой усталостью.
– С такими вестями впору приходить не к милым чадам на свадебный пир, а в жилище злейшего врага.
Он посмотрел на русского князя, потом со вздохом перевел глаза на Неждана и его молодую:
– Немирье нынче у нас! Брат идет на брата, сын на отца. По всей земле рыщут злые хазары, которым удалось гнева Огненного сокола избежать, и прочий беззаконный сброд. Грабят, жгут убивают, уводят в полон сотнями. Многие села и веси совсем обезлюдели. По Оке и другим рекам, кто пытался зимой на санях с товаром ехать, и товара лишился, и жизнь потерял!
За столом поднялся гул возмущения:
– Это что же получается? – сердито пророкотал Икмор. – Сражались мы, сражались, проливали кровь, проливали, а прямоезжей дороги по Оке из Киева на Итиль как не было, так и нет?
– О-хо-хонюшки, – покачал седой головой Асмунд. – Час от часу не легче. А мы этой дорогой через верховья Дона раненых под Саркелом собирались везти.
Всеслава, закусив губу, чтобы не расплакаться от страха и волнения, глянула в сторону новгородской боярышни. Отважная льчица умоляюще глядела на мужа: сделай же что-нибудь! На одной из ладей, поднимавшихся сейчас по Дону, находился Анастасий, которому верность врачебному долгу помешала присутствовать и на сегодняшней свадьбе, и на крестинах племянника.
– На ладьях помимо раненых и вполне здоровых воинов хватает, – успокоил Асмунда и Мураву Святослав. – Сфенекл и Рогволд – опытные воеводы, а не какие-то там купцы. Нешто они, победители хазар, от разбойничьих ватаг не сумеют отбиться. Только сдается мне, – он испытующе глянул на Арво Кейо, и в его серых, глубоко посаженных глазах загорелся огонь, – что, кабы речь шла о разбойниках и прочем озорующем сброде, ты, премудрый, не стал бы своих лесов покидать!
– Твоя правда, батюшка светлый князь, – вздохнул хранильник. – Пока разгульные ватаги по лесам и весям озоровали, на них мало кто внимания обращал. Кто умел – отбивался, кто не умел – о тех уж более не услышат. Да только по весне появился у кромешников лихой вождь, и дело запахло нешуточной смутой.
– Кто таков? – боднул упрямой головой воздух Святослав.
Кудесник вздохнул:
– Поначалу, пока не обрел сподвижников, он таился, но нынче доподлинно стало известно, что это никто иной, как Ратьша Дедославский.
– Быть не может!
В нарастающем гуле светлейший подскочил на резвы ноги!
– Ты, верно, шутишь, премудрый! Я своими глазами видел, как дедославского крамольника Инвар-урман мечом зарубил.
– Я и не говорю, что глаза твои ошибаются! – величаво кивнул Кейо. – Когда незнамые люди младшего Мстиславича в отчий дом в конце осени привезли, никто не чаял, что тот останется жив. Да только тело крепкое молодое, да дух мятежный, упрямый, – он указал на Хельги Хельгисона, – способны перебороть и не такие раны. – Всю зиму Ратьша хворал: жил тихо в доме отца, никто о нем слыхом не слыхивал. А как день с ночью сравнялся, солнце с весны на лето поворотило, за прежнее взялся, и никакого угомону на него нет.
– А что же братец молочный Ждамир?
На помрачневшем лице Неждана ходили желваки. Хотя, обретя родство и доброе имя на Руси, бывший корьдненский гридень, так же, как и Всеслава, не собирался возвращаться в землю вятичей, беды края, который вскормил его, за который он кровь проливал, не могли оставить его равнодушным.
Арво Кейо только руками развел:
– Князь силен дружиной да боярами, да простыми людьми, у которых в сердце живет любовь к земле родной. А у нас что получилось. Те, кто землю родную любил, к хазарам беззаконным ненависть питал, либо под стенами Итиля и Саркела полегли, либо идут с вашим Сфенеклом по Дону, либо сидят нынче за этим столом.
Он выразительно глянул на свадебных гостей, среди которых большую часть составляли доказавшие свою доблесть во время похода соплеменники Неждана и Всеславы.
– Тех же, кто остался, Ратьша Дедославский сумел или перекупить, или запугать.
– И откуда казны у него, смутьяна, столько взялось – против законного князя идти?! – в сердцах воскликнул боярин Быстромысл, который хоть и долго собирался, а как до Итиля дошел, говорят, показал такой пыл и такую отвагу, всякому бы так.
– Оттуда же, откуда бралось и прежде, – презрительно фыркнул Хельгисон. – Цены на невольников да рабынь в этом году, конечно, снизились, однако на рынках Булгара и Хорезма живой товар по-прежнему торгуется хорошо!
– Хазары беззаконные хотя бы земли данников разоряли, – покачал головой дядька Нежиловец. – А этот стервятник, считай, в родной дом татей кромешных впустил!
– В любом случае, его надо остановить! – подытожил Святослав.
– Вот за этим наш светлейший меня в Киев и послал. Батюшка светлый князь! – старый хранильник бросился в ноги русскому соколу. – Твой брат Ждамир челом тебе бьет. Любую дань станет давать, коли ты со своими воинами поможешь ему смуту прекратить, не допустить погибели нашей земли!
– А что же сам светлейший Ждамир не пожаловал? – поспешно поднимая почтенного старца с колен, поинтересовался Святослав.
– Недужится ему нынче. Безо всякого меча хворь злокозненная одолела. Вот Ратьша и лютует. Народ и бояр баламутит!
И вновь Всеславе пришлось закусить предательски дрожащие губы. О человеке, которого всю свою жизнь до этой осени считала братом, она в последнее время вспоминала нечасто и с досадой. Как она еще могла относиться к тому, который не сумел и не захотел ее защитить. Но вот, поди же, как представила родной терем, да покои светлейшего, да тощую долговязую фигуру, потерявшуюся под меховым одеялом, зашлось от жалости ретивое. Князь Ждамир никогда не отличался добрым здоровьем, а уж оставшись в одиночестве среди лжецов, завистников да жадных глупцов, пекущихся только о своем брюхе, совсем, видно, сдал. Кто о нем позаботится, кто пожалеет? Да нешто он ей более чужой, нежели Давид бен Иегуда? И что делать неведомо? Не на крыльях же лебединых в Корьдно лететь!
– Негоже, конечно, без особой надобности вмешиваться в дела соседней, дружественной нам земли, – начал Святослав, испытующе глядя на своих воевод и воинов земли вятичей. – Однако, коли сам светлейший князь просит, просьбу надо уважить. Не для того мы воевали хазар, чтобы их прихвостней недобитых у самых границ Руси иметь!
За столом поднялся гул одобрения, сопровождаемый лязгом железа: многие воины, выхватив из ножен мечи, колотили ими друг об друга и по развешенным на стенах щитам. Всеслава прижалась к Неждану, делая неимоверные усилия, чтобы не разреветься. Не положено невесте после венца плакать. Только как сдержать слезы, когда лада любимый, на которого и наглядеться-то не успела, едва ли не со свадебного пира вновь куда-то уезжает.
– Не кручинься, ладушка моя, – наклонился к ней Неждан, щекоча ухо усами. – Не в чужую, чай, землю отправляемся! Надо же этому олуху Ждамиру престол вернуть и смердов бесталанных от Ратьшиных крамольников защитить! Не будь я Соловьем!
Возвращение Соловья
Когда два года назад Войнег вместе с князем Ждамиром стоял во главе своей сотни на берегу пограничной Угры, поджидая полки, грядущие с Руси, он и в горячечном бреду представить не мог, что ему когда-либо доведется эту реку пересекать с другой стороны да еще под знаменем соколиным. В те далекие дни гордый победный стяг потомков Рюрика для воинства и народа земли вятичей полыхал злым пожарищем грядущей беды. Нынче пламенел знаком надежды, согревая теплом родного очага. Да и то сказать, где искать прибежища тем, чей очаг осквернен и разорен, а из ворот не хочет уходить беда?
А ведь как сладко грезилось и мечталось там, в диких безводных степях, о том дивном дне, когда они, победители хазар, наконец вернутся к заждавшимся их семьям с миром и радостью и богатой добычей, навоевавшись на три поколения вперед. Увы, беззаконный Ратьша эту возможность у них отнял. И потому, вглядываясь в зеленый сумрак звенящего ночь напролет соловьиными трелями леса, стоящие у границы родной земли ратники вместо радости ощущали тревогу. Что ждет их на том берегу, какую напасть таят зеленые своды, так ли безобидны соловьи, которые переговариваются в непролазной чащобе.
– Да что же это получается?! – возмущался вернувшийся из разъезда Чурила. – Словно тати крадущиеся в родной дом вползаем!
– Можешь не красться, – невозмутимо пожал плечами Хеймо. – Иди, не таясь, по сторонам не глядя. Только, боюсь, продлится твой путь не дальше ближайшей дубравы.
– Охрани нас Велес и Перун! – вздохнул Сорока. – Куда это годится, пройти полмира, чтобы застать в родном доме войну.
– Так оно чаще всего и бывает, когда дом оставляешь в ненадежных руках, – имея в виду молочного брата Ждамира, заметил Неждан. – Вспомните басню про Одиссея, которую Анастасий рассказывал.
– Одиссей свой дом сумел отвоевать и защитить! – напомнил Сорока.
– И мы, тем более, сумеем, – направив Серко в сторону брода, убежденно проговорил Незнамов сын.
Он забрал с собой десяток лесных ватажников и столько же человек из корьдненской дружины и отправился в дозор, оставив Добрынича распоряжаться на переправе. Великую честь первыми ступить на родной берег Святослав предоставил именно воинам земли вятичей. Хотя реку все преодолели благополучно, Войнег ясно видел, как люди взволнованы. Многие, едва ступив на твердую почву, опускались на колени или отвешивали земной поклон. Ракитовые кусты, березы и осины кланялись им в ответ. И что-то влажно блестело в изгибах морщин на лице старого Арво.
Что же до Войнега, он переходил реку с таким чувством, словно пересекал границу миров. Мыслил ли он полгода назад, когда, ощущая прикосновение ледяной длани смерти, открывал мучительную тайну, что не только переживет зиму, но и увидит Всеславушку, наденет меховую рукавицу, чтобы крепким пожатьем скрепить милый девичьему сердцу, союз. Да и как было не скрепить, коли Неждан из беспортошного Незнамова сына добрым воеводой стал. Обзавелся и дружиной, и казной, и дом просторный поставил, и вено, как положено, заплатил. Еще на безбедную жизнь им с любушкой любимой осталось. Какому родителю не придется по нраву такой зять? Жаль только, наслаждаться радостями супружества довелось молодым до обидного недолго.
– Присмотри за ним, тятенька, – умоляла Всеслава, не пытаясь скрыть слез. – Ты же лучше меня знаешь, какой он горячий да упрямый. Как Ратьшу беззаконного ненавидит. Не вышло бы беды.
Она ненадолго замолчала, а затем, видно, собравшись с духом, повесила на шею Добрынича вышитый своими руками дорогой оберег.
– И себя побереги. Для меня, для нас.
Надо сказать, что по поводу своего участия в походе Войнег сомневался до последнего. Еще в начале весны, тяжело оправляясь от ран, любуясь на Всеславушку, радуясь ее счастью, он полагал, что время походов для него миновало. Куда уж тут кого-то в бой вести, когда ни на коня толком взойти не способен, ни меч в руки взять. Отвоевался старый. Сиди у печи, изломанные кости грей. И благодари богов, что печь стоит не в чужой избе, не в своей осиротевшей, а в доме дочери родимой да зятя заботливого.
Вот только когда на свадебный пир незваным пожаловал старый Арво, сразу и меч легче пушинки стал, и добрый конь пытливо глянул в глаза: нешто родную землю защищать не пойдешь?
Существовала еще одна причина, побуждавшая Добрынича вновь достать из ножен отцовский меч. Старый сотник мог сколько угодно благодарить богов за чудесное обретение любимой дочери, сколь угодно лелеять сладостные мечты о тихой спокойной старости в окружении ласковых внучат. Однако даже в тот памятный миг на палубе новгородской снекки, когда веявшая над ним все тягостные дни полубредового забытья тень Всеславы неожиданно обрела плоть, вторая тень лишь скорбно улыбнулась ему из-за холодной завесы нави. Ох, Войнега, Войнега! Кровиночка княжеская! Непризнанная княгиня разоренной земли. Уж не платы ли за твою обиду и кровь требовали грозные боги и разгневанные духи предков, насылая на край вятичей новые беды.
Впрочем, такими ли уж новыми эти беды являлись? Да и враг, с которым с первых же дней пришлось столкнуться, выглядел прямо-таки до отвращения знакомым.
С благословления дедославского княжича хазарские кромешники – охотники за рабами чувствовали себя на берегах Оки едва ли не более вольготно, нежели в занятых теперь печенегами степях. По малым и большим рекам шныряли, высматривая поживу, осененные полосатыми разбойничьими парусами ладьи северных находников. Восточные грады и селища опустошали приходящие из глухих лесов Мокши и Цны буртасы, желающие свести счеты за разорение своих земель. Засыпая под крышей родного дома, ни один селянин или ремесленник не мог с уверенностью сказать, что не проснется в рабских путах, а то и в мире ином. Всего за год благодатный, процветающий край превратился в разоренную пустыню, где человеческим стенаниям вторил волчий вой и клекот хищных птиц. Ох, Ратьша, Ратьша, коршун бесчестный! Вот какие блага готовило твое вокняжение земле отцов.
– Останови его, брат! – едва ли не со слезами на глазах умолял Святослава недужный Ждамир. – Как я предстану перед великим Вятоком и светлейшим Всеволодом, когда земля, которую они обрели и, сохранив, преумножили, стала сытью волков и стервятников?
– Слово внука Рюрика! – крепко пожал его десницу русский князь. – Да только рано тебе, брат, думать о том, как перед предками ответ держать!
Ждамир встретил благопожелание смиренной улыбкой. Светлейший владыка земли вятичей уже не покидал своих покоев и почти не поднимался с постели, тоскливо считая оставшиеся ему на этом свете дни. Отчаявшись найти спасение в добрых травах и ворожбе старого Арво, он призвал к себе Анастасия, готовый, если это поможет, даже ромейскую веру принять. Но молодой лекарь после осмотра лишь покачал головой. Этому недугу его искусство противостоять не могло, а что до веры, имел ли он право идти на обман. Ложь во благо, она все равно ложь.
И все же сын Всеволода встречал бы конец не с таким камнем на сердце, кабы не видел пропасть, которая разверзается под ногами его народа. Из прямых потомков Вятока оставались лишь мятежные дедославские князья. А среди глав входящих в союз племен да присных бояр, чье слово имело на вече особый вес, мнений о том, что является благом, находилось больше, нежели высказывавших их людей.
– Дни Ждамира Корьдненского сочтены! – убеждали сородичей сторонники дедославского княжича. – Наследников у него нет. Кто поведет войско в поход, кто отразит вражьи полчища?
– Уж не Ратьша ли Дедославский, вор и изменник, за хазарское злато с потрохами продавшийся? – сердито вопрошали бояре и воеводы, чьи земли и грады подверглись разбойным набегам. – От такого князя нам только позор и разоренье. Уж лучше Святослава или кого из его сыновей на престол посадить!
– Сами вы изменники! – ревниво восклицали вятшие мужи, чьи земли располагались близ границ Руси. – Святославу на верность присягнуть! Сыну бесчестного Игоря, древлянского обидчика, дань давать?! Ишь, чего захотели! Да чем он лучше хазар?
Что же до князей и даже воевод, сидящих по Оке, то они и вовсе решили, что, коли хазарский каганат разгромлен, а их собственный князь на смертном одре, им никто не страшен и не писан никакой закон. Сиди себе под защитой высоких стен, бери подати с купцов, какие вздумается, да гни в бараний рог пословных землепашцев и охотников. Деваться-то им все равно некуда. Уж лучше привычный произвол известного до самых потрохов боярина терпеть, нежели стоять в колодках на рабском торгу или скитаться с малыми чадами вдоль проезжих дорог.
Все призывы оставшихся верных законному князю немногих воевод и бояр взяться за оружие и дать отпор мятежникам пропадали втуне. Ратьша, пес поганый, всех запугал. Да и как тут не бояться? Летящие степной саранчой отряды хазар, беззаконные викинги, алчные буртасы и прочий кромешный народ в первую очередь разоряли города и дома тех, кто верность Ждамиру сохранил, к походу Святослава примкнул, кто поверил, что в этой жизни можно что-то изменить.
Одни только присыпанные пеплом головни остались от селища, из которого ушли Доможир с Богданом и еще десяток Неждановых лесных ватажников. В живых кромешники не оставили никого. Боярину Быстромыслу «повезло» больше: его молодую жену и двоих сыновей Ратьша спрятал в одном из своих лесных разбойничьих гнезд где-то на Мещере и теперь требовал за них немалый выкуп. Безвозвратно сгинули близкие боярина Остромира. А ведь он в хазарскую землю, можно сказать, против своей воли отправился. Другое дело, что его люди под стенами Итиля и Саркела показали, что они способны не только пиво пить и лясы точить.
– Надо было думать, прежде чем на наших благодетелей хазар походом идти! – отвечал Ратьша на все упреки в лиходействе и мольбы о пощаде. – В какую землю, спрашивается, теперь наши торговые гости с ладьями пойдут? Думаете, руссы пустят наши скоры и меда в Царьград и Корсунь?
О том, что на рынки Итиля из земли вятичей везли в основном живой товар, Мстиславич предпочитал не вспоминать.
– О каком разорении вы мне тут твердите? – отметал он жалобы на произвол его людей и набеги кромешников, грабивших без разбору все и вся. – Как только великокняжеский престол станет моим, самолично всю разбойную погань по лесам повыведу. А пока придется потерпеть: изменники, продавшиеся руссам, и их прихвостень Ждамир должны умыться кровью и захлебнуться в ней!
Безумец, неужто он не понимал, что кровля дома, который он пытается разорить, простирается и над его головой. Как известно, каждое действие рождает противодействие, а на любую силу может найтись иная, способная ее сломить. Вот такая сила по призыву несчастного Ждамира и пришла из пределов Руси. Святослав шутить не любил. Дорогу до Корьдно прокладывал огнем и мечом. Мятежные грады его воины брали один за другим, почти не снижая темпа ставшего привычным для них стремительного марша. Суд над крамольниками вершился суровый, но справедливый. Изменников отправляли на виселицу, их дома размыкались по бревнам, имущество изымалось в пользу тех, кто пострадал от мятежа, чада и домочадцы обращались в холопов.
Единственный способ избежать подобной участи – искупить вину кровью, сражаясь в рядах сторонников законного князя. Многие бояре и воеводы шли на это, предпочитая гибель в бою позору и разоренью. Другие, едва заслышав о приближении русского сокола, сами выходили войску навстречу и приносили присягу. Им тоже предлагалось доказать свою верность, сражаясь в передовых отрядах.
Впрочем, особой нужды в смертниках не было. Воины земли вятичей, вернувшиеся из хазарского похода, в стремлении отомстить за жен и детей сами рвались вперед, не замечая нацеленных на них копий, высоких валов и неодолимых стен. Войнегу и другим воеводам приходилось сдерживать пыл своих бойцов, сберегая их как от вражьих стрел и клинков, так и от свершения скорой расправы.
– Охолонь, ребятушки! – не без труда остановил своих лесовиков сотник Доможир, когда они собирались резать ремни из спины боярина Красимира, наславшего на их селище хазар. – Казнить его, изменника, мы завсегда успеем. Смотрите, из пятерых сыновей боярских после нынешнего штурма в живых осталось только меньших двое. Завтра, как приступим к Девягорску, они понесут для нас штурмовые лестницы и крючья: кто же им, изменникам, иное оружие в руки даст. Вот пускай боярин постоит с обозниками да посмотрит, кто из его отрасли к вечеру живым останется! А там видно будет.
Никакого снисхождения не допускалось только в отношении хазар и других иноземных разбойников, чьи отряды, особенно застигнутые за душегубством и грабежом, истреблялись до последнего человека. Более других на этом поприще преуспел Неждан, еще в бытность свою корьдненским гриднем на дух не переносивший алчных охотников за рабами. Бывало, что он, едва вернувшись из разъезда, вновь седлал коня и пускался в погоню за захватчиками, и лишь для того, чтобы защитить безвестную деревеньку или отбить захваченный полон, вернуть на родное пепелище вдов и сирот, до которых их собственным князьям и прочим набольшим, получалось, и дела нет.
– Заступник наш вернулся! С победой и славой! – восклицали жители Щучьего городка, небольшого поселения возле степной границы, где Неждановы хоробры с налета разметали две сотни уже почти одолевших ворота хазарских нахвальников.
– Дождались-таки! – им в тон отзывались с другого конца края вятичей обитатели приокского Колтеска, от стен которого Незнамов сын со товарищи отвел беду, пришедшую под разбойным полосатым парусом диких урман. – Теперь можно идти и Ратьшу супостата с его прихвостнями громить!
Многие из них, подкрепляя слова делом, укрывали баб с ребятишками в крепи лесной и, вооружившись, кто чем, присоединялись к войску. Конечно, эти люди были плохо вооружены и еще хуже обучены, но они болели за край родной.
– Ни стыда у тебя, ни совести, брат! – в шутку пеняли Неждану русские воеводы. – Можно подумать, ты в одиночку разгромил весь каганат, а мы так, прогуляться вышли.
– Нечего к славе товарища ревновать! – урезонивал особо обидчивых Святослав. – Каждого из героев больше любят и ценят в родной земле. Иначе и быть не может. Главное, что люди к нам и законному князю, а не к поганому Ратьше идут!
Светлейший был прав. В отличие от изменников бояр, рядовичи злом на добро отвечать не умели, за заступу платили Незнамову сыну, как могли, то есть, добрыми делами. Сколько засад их стараниями удалось обнаружить, сколько ловушек избежать. В общем, как и в прошлом году, добрая память о Соловье-заступнике и любовь к нему простых людей сделали для земли вятичей больше, нежели все усилия светлейшего Ждамира и оставшихся верными ему бояр.
– Эх, жалко, что такой удалец уродился не в роду Росомахи, – сетовал седобородый боярин Урхо, глядя, как сноровисто и умело бывший корьдненский гридень распоряжается в освобожденном им Колтеске и других городах.
– И почему только светлейший Всеволод так и не решился назвать парнишку сыном? – сокрушался боярин Быстромысл, которому Неждан сумел вернуть похищенную Ратьшей семью. – Нешто не видел, что из него выйдет толк?
И даже те бояре из окружения светлейшего Ждамира, которые прежде на дух не переносили Незнамова сына и всячески корили парня его матерью-полонянкой, нынче признавали, что под рукой такого вождя земля вятичей сумела бы не только преодолеть годину бедствий, но и вернуться в благословленные времена княжения великого Всеволода.
– Эх, Добрынич, Добрынич! – как-то раз в присутствии светлейшего Ждамира, вещего Арво и бояр укорил сотника Святослав. – Пожалуй, поторопился ты тайну корьдненской княжны нам открыть! Так, глядишь, нынче престол земли вятичей через светлейшую супругу законного преемника имел.
– Не знаю, для кого как, – обвел глубоко запавшими глазами присутствующих медленно угасавший Ждамир. – А для меня Всеслава, что бы там ни говорили, была и остается сестрой. И я совсем не против, – он перевел взгляд на Неждана, – чтобы она и ее избранник в стольном Корьдно правили.
– Только вот дедославские князья придерживаются по этому поводу иного мнения! – недобро сверкнул переливчатыми глазами Хельги Хельгисон. – А они, несмотря ни на что, увы, продолжают оставаться последними потомками великого Вятока.
– Дедославские князья встали на путь мятежа против своего князя и своего народа, – назидательно подняв указательный палец, заметил премудрый Арво. – Стало быть, их мысли и чаяния не угодны богам. Что же до рода великого Вятока, то с гибелью окаянной дедославской ветви он не прервется, и его потомки будут править в этой земле еще долгие годы. Только для этого надо сначала сломать мятежникам хребет.
Хотя пророчества вещего хранильника и прежде отличались туманностью, нынешние его слова оставили в недоумении всех, кто их слышал. О каких потомках шла речь? Впрочем, что толку пока рассуждать о грядущих правителях, да и какая разница, кто взойдет на великокняжеский престол: Волк или Сокол, Росомаха или Соловей. Главное, чтобы Правду чтил и любовь к родной земле в сердце нес.
