Текст книги "Под знаменем Сокола (СИ)"

Автор книги: Белый лев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

За советом к кудеснику

Во глубине дремучих лесов, надежно хранимое непролазными чащобами и буреломами, оберегаемое губительными топями, располагалось самое почитаемое место земли вятичей – святилище великого Велеса, скотьего бога, владыки Нижнего мира, хозяина лесов, рек и всех подводных и подземных богатств. Конечно, Велеса чтили везде. В каждом селище неукрепленном, в каждом граде большом или малом и даже в стольном Корьдно, на полуночном конце Ждамировой крепости была вырыта обращенная на все стороны света четырехугольная яма, в которой приносили хозяину Нижнего мира богатые жертвы.

Но, ежели бояре да нарочитые мужи не чаяли, как умолить скотьего бога отвести от родной земли засуху или холода, глад или мор, уговорить пронести мимо злые полчища врагов, то, забыв о гордыне, отложив на время все свои житейские надобности, устремлялись они сюда, на лесистые берега Угры. Ибо именно здесь, вдали от людской суеты, лучше любой стражи оберегаемый тенистым покровом векового леса, жил старый мудрый кудесник Арво, хранильник и чародей, ведающий путями верхнего и нижнего миров, за свое мастерство и мудрость прозванный Кейо – эльф.

Укатанный, утоптанный снег вкусно хрустел под копытами. Пар от дыхания выпадал инеем на лошадиные морды и гривы, бороды и усы вершников, волчий мех плащей. Шел месяц Снежник. Около десятка человек, на одежде и упряжи которых можно было разглядеть изображение росомахи – знак Корьдненского князя Ждамира, ехали по лесной дороге (собственно, даже не дороге, а прямо по руслу вставшей реки), окружив узорчато украшенные, богато выстеленные медвежьими шкурами, легкие сани, в которых сидела, забавляясь с прирученным соболенком, юная прекрасная девушка. Временами она отвлекалась от своего занятия и поднимала хорошенькую головку, чтобы переброситься парой фраз с одним из верховых, ехавшим одесную от нее.

Богатый хвастает золотой казной, умный хвастает отцом с матерью, безумный хвастает молодой женой, а светлейший князь Ждамир мог бы похвастать родной сестрой, молодой княжной, Всеславой Всеволодовной. Краше всех в земле вятичей, да, верно, не только в ней, уродилась княжна. Молодая ласочка в весеннем бору. Садовая яблоня в пору цветения. Статная, ладная, гибкая, проворная. Глаза зеленые сияют смарагдами заморскими, смех – колокольчик серебряный. Коса долгая, ровная, спелая, точно наливной колос, гладкая, как ромейский шелк.

Назвал старый князь Всеволод дочь Всеслава, а следовало бы Забава. Словно солнышко на небе восходило, когда млада княжна в горнице появлялась. А уже если песню заводила или пляску зачинала, казалось, даже звезды ясные с небес спускаются послушать да подивиться. Вот и княжей гридьбе, красавицу сопровождающей, нынче мнилось, что не солнышко холодное, зимнее, тучами скрытое, а краса их госпожи освещает им путь, не волчьи шубы согревают, а ее лучезарная улыбка. Ах, как бы от той улыбки не растаял на реке лед.

Впрочем, заслуга в том, что княжна не скучала долгой, холодной дорогой, принадлежала отнюдь не угрюмым коренастым мужам и угловатым парням Корьдненской дружины, ибо человек, умевший развлечь свою юную непоседливую собеседницу и завладеть ее вниманием так, что она даже забывала про своего мохнатого любимца, носил знаки иного вождя. Он и внешне отличался от остальных.

И дело было даже не в том, что его выбивавшиеся из-под шапки кудри и короткая борода чернели, точно чешуя ужа, а красивое молодое лицо даже в середине зимы имело густой медово-смуглый оттенок. В свои двадцать пять лет повидав немало разных стран, пережив всяких невзгод, побывав во многих серьезных переделках, из которых только чудом выбирался живым, неизменно оправдывая еще в детстве нареченное ему имя Анастасий, то есть воскресший, он продолжал смотреть на мир широко раскрытыми глазами, не уставая удивляться его чудесам.

Поражая окружающих как своими обширнейшими знаниями, так и безудержной тягой к ним, будучи настоящим мастером в искусстве исцеления людских хворей, молодой ромей проявлял редкостное бескорыстие. И то, что нынче он носил грозное знамя Святослава, князя русского, было связано не столько с желанием получить побольше казны, сколько со стремлением повидать иные земли и принести пользу тем, кого любил. Вот и в нынешнюю поездку Анастасий отправился лишь для того, чтобы подтвердить или опровергнуть те сведения, которые сообщали о земле вятичей его соплеменники, а также дабы угодить княжне, страсть как любившей слушать его рассказы про дальние земли.

Впрочем, сейчас их разговор не столько касался дальних и ближних земель, сколько затрагивал предметы высокие и для девичьего разумения весьма сложные. Княжна расспрашивала Анастасия о вере ромейской.

– И все же, я в толк не возьму, – говорила Всеслава, рассеянно перебирая тонкими пальцами мягкий мех на теплом животике соболенка, – почему ваш Бог не дозволяет поклоняться иным богам? Опасается, что его жертвами обделят?

Анастасий кротко улыбнулся, заранее прощая красавице ее невежество:

– Есть только один Бог на небе, Творец всего сущего и жизни податель. Тот, кто верует в Него, пребудет вечно в мире. Его же царствию не будет конца.

Княжна нетерпеливо тряхнула головкой:

– А как же Сын Божий Христос, Святой Дух, Матерь Божия, Святые Угодники? – проговорила она, загибая пальцы. – Твоя сестра мне рассказывала о них!

Анастасий терпеливо извлек из-за пазухи берестяной чехольчик, в котором оказался засушенный листок клевера.

– Посмотри, вот три листа на едином стебле, каждый равен другому, и порознь они не растут. Такова и Троица. Сын единосущен Отцу и Святому Духу. А Богородица и мученики или праведники, за свои богоугодные деяния вознесенные на небо, – молитвенники и заступники перед Богом за нас.

– Чудно, – покачала головой Всеслава. – И что ж, этот ваш Единый Бог видит вся и всех?

– Не только видит, – назидательно поднял указательный палец Анастасий, – но и в душах людских читает!

Княжна ненадолго замолчала, разглядывая цветок, а затем глянула на ромея серьезно и проникновенно:

– А правда, что если вашего Бога хорошенько попросить, он может совершить чудо, даже человека от смерти избавить?

– Святое Евангелие гласит, что Иисус поднял со смертного одра дочь Иаира и Лазаря воскресил, который уже три дня как лежал в могиле, – кивнул головой ромей.

– Это все было давно! – недоверчиво протянула княжна. – В прежние времена и Велес, случалось, по просьбе могущественных волхвов, ушедших до времени в его мир, обратно выпускал.

– Тот, кто истинно верует во Христа, попадет не в Нижний мир, а прямо на небеса! – назидательно начал Анастасий.

Но Всеславу интересовала пока не небесная, а земная жизнь:

– Твоя сестра рассказывала мне, что Белый Бог и ее жениха Хельги, когда хазары решили его лютой казни предать, от смерти избавил, – взволнованно проговорила она.

– Милость Господня не знает границ, – кротко улыбнулся Анастасий.

– Могущественный, верно, у вас Бог, коли способен чудеса такие творить! – с чувством вымолвила Всеслава.

Она, в самом деле, не очень верила в басни про Лазаря и дочь Иаира. Во времена давние и боги не считали зазорным ходить по земле. Но жениха подруги, отчаянного русского воеводу, на запястьях и ступнях которого еще не до конца затянулись раны от хазарских гвоздей, встречала едва не каждый день.

Удалой храбрец и искусный гусляр, любимец русского князя и дружины, воевода Хельги, за свою отвагу прозванный Лютым Борцом или попросту Лютобором, напоминал ей одного человека, прежде служившего ее отцу, а при новом князе подавшегося в поисках лучшей доли в иные земли…

…Ох, друг милый, друг сердечный! Удастся ли когда свидеться? Удастся ли хоть весточку передать?! Узнаешь ли в своей далекой стороне, что помнит тебя твоя Всеславушка, что по тебе одному слезы льет? Ох ты, доля-долюшка, доля девичья! Не родиться бы в тереме да от князя-боярина. Не просватали б девицу в чужедальню сторонушку! Не приехали б сваты из-за моря далекого, не отдали бы горемычную за немилого да постылого! Ох ты, доля-долюшка, доля горькая, ничего с тобой не поделаешь, хоть живой во сыру землю ложись!

«Ты в ответе за свой народ! Ты – княжна! – с детства внушал Всеславе отец, а нынче повторял и братец Ждамир. – Ты распоряжаться своей судьбой не вправе». Всеслава и сама это понимала и вслух роптать не смела. Но чем ближе подступало время свершения предначертанного на роду, тем сильнее ее сердце сжимала глухая, безысходная тоска: чем вековать такую долю, не лучше ли уйти до срока в Велесов исподний мир?

Появление Анастасия и его друзей открыло ей, что еще существует на свете неведомый, но очень могущественный Белый Бог, способный творить чудеса. Может быть, Он, если Ему хорошенько угодить, сумеет ей помочь?

– А если я принесу Ему в дар все, что имею, все материно серебро, все приданное, которое для меня приготовили, Он сможет исполнить то, о чем я попрошу?

В голосе девушки звучала такая мольба, такая отчаянная надежда, но Анастасий только покачал головой:

– Чудеса не совершаются за мзду. Пути Господни неисповедимы. Молись и, может быть, Господь тебя услышит. Что же до твоей просьбы, госпожа, – продолжил он уже другим тоном, – то, я думаю, тебе для ее исполнения достаточно твоего брата попросить, чтобы данником русским себя признал да в походе против хазар участие принял.

Когда Всеслава услышала эти слова, первым ее побуждением было разреветься, как маленькой. Ох, обида, обидушка, горячая головушка! Она же просила Анастасия не заводить больше этот разговор. В глубине души она понимала, что для нее самой, да и не только для нее, подобный поворот событий не нес ничего, кроме блага, и что ромей абсолютно прав. Но как он себе мыслил этот разговор? Прийти к брату и прямо все высказать? Да она скорее согласится умереть! Да и с какой стати? Данниками себя признать! Выдумает тоже! Выступившие было на глазах предательские слезы мигом осушил гнев. Что он себе позволяет, этот чужестранец?! Как смеет ее поучать?!

Лицо девушки вспыхнуло, зеленые глаза загорелись огнем, тонкие ноздри затрепетали. Видела бы себя со стороны, сама бы залюбовалась:

– Правду бают, что на языке ромея мед, а под языком – яд! – проговорила она насмешливо и сердито. – Брат мой знает, что делает, и в моих советах, а тем более, твоих, не нуждается!

Она запахнула шубку и постаралась придать своему милому лицу совершенно ему не свойственное, надменное и грозное выражение.

Анастасий, впрочем, ничуть не испугался. Он отъехал немного в сторону от саней, а затем, как бы ни к кому не обращаясь, негромко пропел на мотив величальной:

– Отставала лебедушка от стада лебединого, приставала лебедушка к стаду поганых хазар.

Маленькие ручки Всеславы судорожно вцепились в мягкий мех полога, головка поникла, в глазах появился страх.

Ох, Всеслава, Всеславушка, сестрица княжеская. Ох, ты воля вольная, воля пташечья. Жить бы девице в тереме, без тоски без кручины, дожидаться бы мужа под стать, купава добра молодца, князя воеводу хоробра. Да только ждал Всеславушку у далекого моря Хвалисского супруг грозный, каган хазарский, тень Бога на земле. Сколько лет платили вятичи хазарам дань, столько времени жили во дворце у кагана сестры да дочери княжеские. Жили в почете да в богатстве, только разве веселое то житье: то ли жена, то ли заложница.

Если чем и наградили светлейшего князя Ждамира добрые боги, то удачей воинской точно обделили. И хазарам дань молодой князь, как и его предки, платил, и от злых находников-печенегов оборонить степное порубежье никак не мог. А когда пожаловал в его землю киевский сокол Святослав, светлейший князь Ждамир да главы входивших в союз вятичей десяти славянских племен войско собрали незваных гостей встретить, но как увидели тьмы, пришедшие с земель полян, древлян, северян, кривичей, радимичей, словен новгородских, затаили робость в сердцах. А уж когда Хельги-Лютобор едва не в начале предваряющего любую битву поединка бросил на сыру землю лучшего во всем воинстве бойца – молодого княжича Ратьшу Мстиславича, совсем пали духом вятичи, безо всякой дальнейшей борьбы и пустили чужаков в свои земли.

Думали светлейший Ждамир с малыми князьями, что Святослав, как прежде хазары, дани с них станет требовать, а он с хазарских данников воинов запросил, чтобы походом на самих хазар идти. Град их взять, земли к Руси присоединить. Вот тогда и призадумался князь Ждамир, как бы ему и русского князя не обидеть, и с хазарами мир не нарушать. Вот тогда и собралась к Арво-хранильнику Всеслава: о будущем узнать да о лучшей доле Велеса испросить. Ибо появилась в девичьем сердечке надежда. А кто не надеется, почитай, не живет!

Дабы отогнать тяжелые думы и размять молодые косточки, которые страсть как не любили долго сидеть на одном месте, Всеслава велела подать ей коня. Резвый иноходец гнедой масти, под цвет ее рассыпчатой каштановой косы, играл под седлом и громко хлопал губами, требуя угощение. Соболенок устроился на шее хозяйки живым воротником.

– Ну что, ромей, не желаешь ли наперегонки? – насмешливо глянула девица на Анастасия, пуская коня рысью.

– Изволь, госпожа, – отозвался он, принимая вызов.

Лошади рванулись с места, сразу обогнав нагруженную поклажей свиту, оставив где-то вдалеке мерный скрип саней. Заплясала, закружилась перед глазами снежная круговерть, зазвенели в гулкой вышине лошадиное ржание и веселый смех, побежали прочь припорошенные снегом прозрачные березы да серебряные осины, затерявшиеся в высоких сугробах пойменные луга да завороженные зимним сном дубравы, сумрачный ельник да нарядный сосновый борок на высоком речном берегу. Поначалу сильный, горячий конь Анастасия вырвался вперед, оставив далеко позади гнедого иноходца, однако потом его ездок придержал поводья, позволив девушке выиграть это маленькое состязание. Уловка, впрочем, не осталась незамеченной.

– А твой князь тоже предпочитает уступить победу? – насмешливо глянула на Анастасия Всеслава.

– Спроси об этом у своего брата, – пожал плечами ромей. – Ему лучше знать!

И вновь Всеслава почувствовала себя уязвленной. Как смеет этот бродяга, лишь волею судьбы оказавшийся в милости у сильных мира сего, напоминать ей, княжеской дочери, о неудаче светлейшего Ждамира.

– Ваш князь мечтатель или безумец! – в запальчивости вымолвила девушка. – Нешто он и в самом деле рассчитывает одолеть хазар?

– А чего бы ему их не одолеть? – невозмутимо отозвался Анастасий. – Правда на его стороне. Да и сил, если союзники нас не подведут, к тому достанет, что бы в вашем дружинном доме о том ни говорили. А если бы твой брат Ждамир не только о сиюминутной выгоде нарочитых мужей пекся, а о благе своей земли радел, он бы, чем жаться и журиться, для этого похода и воинов дал, и сам в него пошел. Нешто не противно ему сестру родную, кровь единую, поганым почитай в неволю отдавать?

– Не твое дело! – едва не в слезах проговорила княжна. – Мой брат меня любит и никогда никаким хазарам не отдаст! Нешто ты не слышал, жених у меня и в здешней земле есть, Ратьша Мстиславович, сын владетеля Дедославского!

– Вот как! – невозмутимо повел смоляной бровью Анастасий. – Да неужто ты, госпожа, ему все-таки обещалась? А то, я слыхал, Ратьша хоть и приходил со сватами, да получил от твоего брата отказ, мол, неможно никак, а то хазары разгневаются.

И вновь Всеславу взяла досада, и откуда этот бродяга все знает. Впрочем, чему тут дивиться: руссы за настроениями Корьдненского князя и его нарочитых следили ох как пристально, а ромей едва не на всех советах бывал.

– Как ты не понимаешь! – постаралась уйти от неприятной для нее темы Всеслава. – За каганом сила великая, с которой даже вы, ромеи, вынуждены считаться!

– Это все в прошлом, – ответил ромей. – У моего народа есть басня про великана, ноги которого на поверку оказались сделаны из хрупкой глины. Думаю, каганат и есть этот великан. Недаром великий Хорезмшах отказался прийти ему на помощь.

Всеслава в задумчивости потрепала коня по мохнатой холке:

– Мой брат не верит, что Хорезмшах в самом деле отказался хазарам помогать.

Анастасий помрачнел, потом проникновенно глянул на собеседницу:

– Хазарам очень хочется, чтобы все по-прежнему видели в них несокрушимую державу, которую следует бояться и которой необходимо платить дань. Иначе, зачем бы они пытались расправиться с моим другом Хельги, когда тот доподлинно разведал, что это не так. Кажется, твой брат до сей поры имеет на него зуб то ли за то, что Ратьшу Мстиславича победил, то ли за те вести, которые он из Хазарии принес.

– О поединке нечего и толковать, – возразила княжна. – То, как ты знаешь, была воля богов. А что до вестей, – она ненадолго замолчала, затем продолжила другим тоном: – Мой брат полагает, что, кабы не твой товарищ, русский князь, быть может, и не решился собирать поход.

Голос Всеславы прозвучал почти виновато, и она ничего не могла поделать с собой. Мудрый князь Всеволод приучил ее судить о людях не по их словам, а по их поступкам, и на фоне отчаянной храбрости Лютобора Хельги, едва не поплатившегося жизнью за благо родной земли, осторожность ее брата Ждамира выглядела почти трусостью.

– Плохо твой брат знает Святослава, – усмехнулся Анастасий. – Насколько я успел его изучить, он не из тех, кто привык отступаться от задуманного. А что до Лютобора, то он только подтвердил то, что было и так давно известно.

По тонкому льду

После полудня погода испортилась. Бледное небо мерзло и зябло, глубже и глубже зарываясь в пуховую перину тяжелых снеговых облаков. Злой полуночник, бесприютный бродяга, гулявший по речному простору да отплясывавший хмельного трепака на макушках деревьев так, что они, бедные, кланялись ему едва не до самой земли, взбивал небесную перину, взбивал, а потом из озорства взял да и проткнул. Снег, летавший до того в воздухе малыми, веселыми снежинками, повалил густыми хлопьями, а полуночник, беспутный Стрибожий сын, разохотившись к гульбе, пошел вдоль берега вприсядку, закручивая снежные вихри, вздымая полы плащей, бросая в лица целые жмени колючего снега.

Двигаться в этой кутерьме с каждым шагом становилось все сложней. Лошади недовольно отфыркивались и мотали головами, а люди, поругивая нежданное ненастье, гадали, что могло стать его причиной.

– Не к добру это, не к добру, – недовольно щурил глубоко посаженные зеленые глаза и сердито тряс запорошенными снегом седыми усами сотник Войнег Добрынич, нынче отвечавший за безопасность княжны. – Совсем Велес осерчал на нас, бедных.

– Да это ромей со своими разговорами про Белого Бога виноват! – ревниво предположил щуплый молодой гридень по имени Хеймо, чья бабка Тару слыла лучшей на все Корьдно потворой и повитухой. – И зачем мы только его с собой взяли?

– Известное дело, зачем! – простуженным басом отозвался один из его товарищей, муж из старшей дружины, за свою любовь ко всякого рода сплетням прозванный Сорокой. – После того, как Неждан Незнамов сын за море русское на службу к басилевсу подался, княжна каждого ромея готова приветить! Вдруг весточку какую от милого друга принесет!

– Про Неждана хоробра нам и самим охота послушать, – заметил еще один гридень, ладный темноволосый парень, по отцу прозванный Чурилой. – Говорят, он в ромейской земле еще как отличился, за свои подвиги дорогую награду получил.

– Брешут, верно, – покачал седой головой Войнег, недовольно глядя на увлекшихся досужей болтовней воинов. – По мне, за свое беспутство так он только каши березовой заслуживает, как и все вы, бездельники! Это ж надо такое выдумать, сестру княжескую из терема уворовать! Считайте, он тогда легко отделался, отведал одних батогов!

– А я слыхал, – не унимался болтун Сорока, – что Незнамов сын в нашу землю воротился, в лесах с разными побродягами вроде разбойного Соловья скрывается, русские дозоры подкарауливает да на обозы нападает. Люди бают, что сам Соловей – это он и есть!

– Скажешь тоже! – махнул на него Чурила. – У Соловья, сказывают, голова, как пивной котел, глаза, точно глиняные плошки, между глаз стрелу можно положить, а наш Неждан, хоть и беспортошный, а лицом всегда был пригож, иначе стала бы о нем наша госпожа слезы лить!

– Бабье болтливое! – простуженным гусем зашипел на гридней Войнег. – Накличете лихо на наши головы! Будто непогоды нам мало!

Он в сердцах хватил батажой коня, выезжая вперед, дабы поглядеть, видна ли еще накатанная санная дорога. Гридни за его спиной притихли.

Хотя светлейший князь Ждамир и его бояре, признавая силу и превосходство руссов, ласково принимали в Корьдно Святослава и его кметей, не все в земле вятичей смирились с поражением и нападения на дозорных, обозников или гонцов были не так уж редки. Особого вреда они руссам, конечно, не причиняли, но докучали не хуже назойливых мух. Особенно отличался на этом поприще некий Соловей, прозванный так за особую манеру переговариваться со своими людьми с помощью различных птичьих пересвистов. Особо удавались лихому разбойнику трели да переливы соловьиные. И из тех, кто эти трели слышал, мало кто живым ушел.

Цельное лето и почитай всю осень злодействовал Соловей, видавших виды гридней и воевод поражая своей дерзостью. Подобно птицам крылатым, его люди возникали точно из воздуха и так же, будто по воздуху, уносились прочь. Все попытки изловить Соловья оканчивались провалом, а посланные на розыски сами попадались в расставленные им ловушки. Он же оставался неуловим, изобретая новые и новые способы, как нанести урон.

Сказывали, убежище его скрывается в самой лесной чащобе. Знающие люди, а чаще всего болтуны, вроде Сороки, говаривали, что жилище его стоит не на земле, а на древесных ветвях. Сидит Соловей на семи дубах, от посвисту его соловьиного листья вянут и травы сохнут, а всякий человек или зверь падает замертво.

Войнег в эти разговоры не очень-то верил: что только народ не наплетет, напридумывает. То, что руссы не преуспели с розысками, так то не диво, в лесном краю надо родиться, чтобы все тропы звериные знать, а то, что Соловей – уроженец здешних мест, никто не сомневался. Про Неждана гридни болтают. А что, может, Соловей – это и точно Неждан? У Незнамова сына на такие дела удали вполне бы хватило, да и дури в буйной головушке гуляло пока предостаточно. А коли так, то надо глядеть в оба да беречь княжну. И сохрани Велес от этого Соловья и прочих лихих людей.

Тем временем непогода разыгралась не на шутку. Снег падал уже не только сверху, но летел спереди, сбоку, сзади и даже, кажется, снизу, забиваясь во все пазы и щели, залепляя глаза, не давая дышать. Княжна и одна из ее служанок пересели в санки и едва не с головой укутались меховым пологом, соболенок залез к хозяйке под шубу и свернулся калачиком на груди, временами высовывая из-за ворота недовольную ушастую мордочку. Гридни жались к саням, запахивали плащи и держались за шапки. И только Анастасий ромей, словно безумец или кудесник, упиваясь восторгом новых ощущений, вдохновенно глотал ветер и снег, во весь голос распевая какой-то гимн, сложенный в честь сурового Борея. И лучше сопели или гудка ему вторила ревевшая и рыдавшая на разные голоса метель.

Сотник Войнег не без труда пробился к саням:

– Госпожа! – перекрывая голос ветра, хрипло прокричал он. – Дальше двигаться нельзя! Слишком опасно! В этом месте на реке бьют ключи, потому полыньи по ползимы не замерзают! В такую ненастную пору и под лед угодить недолго!

Всеслава, однако, покачала головой:

– В родной избе мимо печи не проскочишь! – улыбнулась она. – Нешто в первый раз, дядька Войнег! Чай, все полыньи вдоль крутого берега идут. Если что, лесом проскочить можно.

– Каким лесом?! – возмутился сотник. – Там кругом сплошная топь!

– А ежели назад поворачивать, то точно в лесу заночевать придется!

И княжна, подавая своим людям пример, велела вновь подать ей коня.

Уважая княжескую волю, дальше препираться сотник не посмел. Только выругался про себя покрепче на девичье своевольство. Окажись на месте Всеславы его собственное дитя, выпорол бы, не задумываясь, без лишних слов. Впрочем, все в Корьдно знали, что старый сотник и свою единственную дочь, красавицу Войнегу, ровесницу княжны, баловал сверх всякой меры, и прекрасную Всеволодовну любил, словно родную кровь, если не паче нее.

Метель ревела и выла, замешивая вкрутую мороз и снег, нещадно хлестала по верхушкам деревьев, вилась понизу поземкой. Кому-то в ее отчаянном голошении слышались причитания Лады-Весны, оплакивающей заточенного в ледяные подвалы Даждьбога-солнышко, кому-то мерещился безудержный хохот бесов, водящих свои адские коло вокруг входа в иной мир.

Гридни поминали Велеса, прося у скотьего бога защиты, а Войнег, ругая про себя девчоночье упрямство и свою уступчивость, через каждые двадцать шагов сменял передовых, сам постоянно слезая с коня и проверяя путь. Занятый своим делом, заунывную песнь метели он не разбирал, потому, когда неуемный ромей подъехал к нему и сказал, что де слышит, будто кто-то на помощь зовет, Войнег только сердито отмахнулся: прислышалось.

– Это тебя Морана кличет, в полынью заманивает! – пояснил он, предостерегая чужеземца (какой-никакой, а все-таки гость). – Скажи спасибо, что она тебя человечьим голосом морочит, на иных, бывает, собакой лает или вовсе медведем ревет!

Анастасий только отмахнулся. Уповавший на своего всемогущего Бога, в козни Мораны он не очень верил. Сорвав с головы шапку, чтобы лучше слышать, он пустил коня рысцой, обгоняя отряд. Войнег в досаде последовал за ним.

«Чтоб ты провалился, дубина заморская!» – в сердцах подумал сотник и тут же взял свои слова назад, ибо Анастасий, несмотря на все его странности, относился к тем людям, которым Войнег просто не мог желать зла. Ну, скажите, какой еще лекарь мог среди ночи, в самую что ни на есть лютую непогоду, бежать на другой конец города ради больного или увечного, сирого или убогого, не надеясь получить за лечение даже мизерной платы? Какой еще полез бы в горло к маленькому Веллу, запоздалому первенцу боярина Урхо, оттягивать тлетворные, удушающие пелены, зная, что хворь в любой момент может перескочить на него? Тогда ведь даже старая потвора Тару побоялась подойти.

Сзади послышался дробный стук копыт гнедого иноходца. Вырвавшихся вперед всадников нагоняла княжна. Гридни, кто как мог, поспевали за ней.

– Что случилось? – с тревогой глянула на сотника Всеслава.

– Да ромею твоему, госпожа, голоса тут все мерещатся! – в сердцах начал Войнег.

Однако в этот момент его слух, хотя и слегка ослабевший с годами, но все же привыкший различать в шуме битвы сигнал тревоги или призыв наступать, уловил сквозь вой ветра человеческий крик. Кричал ребенок, и кричал совсем неподалеку.

Перешедшие в галоп кони шибко разлетелись по снегу и потому, когда впереди замаячило черное недреманное око полыньи, вершники едва не вылетели из седел в попытке их остановить.

– Стоять! Мать вашу! – заорал на гридней Войнег, чувствуя, как опасно колеблется и зловеще трещит под лошадиными копытами лед.

На расстоянии примерно двадцати шагов, плохо различимый в снежном мороке, но от этого не ставший менее реальным, в самом сердце полыньи отчаянно бился мальчишка лет десяти-двенадцати. В безуспешных попытках выбраться он судорожно хватался за острые, точно осколки привозного стекла, края, но тонкий лед, не выдержав даже такого ничтожного веса, обламывался, погружая неудачливого пловца с головой под воду, с каждой новой попыткой отнимая силы и тем самым лишая его каких бы то ни было шансов.

– Вот бедолага, – участливо пробасил Сорока. – Видать, Велесу новый прислужник потребовался. Скорей бы уж! Сердце кровью обливается на него смотреть!

Войнег хоть и прицыкнул на кликушу безмозглого, а и сам видел, что помочь ничем нельзя. Лед вокруг был еще слишком тонкий, никак не подлезешь. Но что делает безумец ромей? Скинул плащ с сапогами и, распластавшись лягушкой, ползет к полынье. Нешто не видит, что лед вокруг весь пошел трещинами!

– Стой! – заорал Войнег, но ветер отнес его голос в сторону.

Вовремя подхватив вздумавшую последовать за ненормальным Всеславу, сотник рявкнул на гридней, чтобы подали веревку. Как ни скудоумен был Анастасий, но конец вокруг пояса обвязал. И в этот миг Водяной утащил мальчишку под лед.

– Все, ребята! – почти с облегчением выдохнул Войнег. – Тащите этого полоумного назад! Не хватало еще и ему провалиться!

Но сотник плохо знал Анастасия. Раньше, чем кто-либо успел выполнить приказ, человек русского князя распрямился в полный рост, в несколько безумных прыжков пересек расстояние, отделявшее его от роковой купели, и нырнул.

Веревка проворным ужом зазмеилась следом, но повитухин внук Хеймо, с размаху плюхнувшись животом на лед и проехав таким образом саженей пять, если не более, подхватил конец едва не у самого края. Чурила поймал его за сапоги.

– Еще одну веревку давайте, только конец к саням не забудьте привязать, – распорядился Войнег, тоже укладываясь на лед, используя свое копье и копье Сороки как полозья. – Копья все сюда, да лапнику нарубите. Когда скажу тянуть, навалитесь все разом. Может, хоть этого гуся заморского живым достать получится!

«Как же! Небось, обоих только по весне сыскать теперь удастся, да и то, ежели всплывут. Ох, и полетят же наши бедные головушки!» И вновь Войнег устыдился своих мыслей. Да что же это с ним сегодня делается?

А ведь в прежние времена он бы первым полз по гиблому льду и первым в полынью сигал, если бы только любимый вождь, князь Всеволод, его не опередил. Ох, старость не радость! Или нет? А может, дело было в том, что за прошедшие пять лет правления князя Ждамира Всеволодовича все они, и дружина, и вятшие мужи настолько привыкли жить с оглядкой, благоразумно и тихо, что даже поездка на ярмарку в соседний град уже казалась приключением, а торг в Булгаре или Новгороде равнялся с безрассудством. Не потому ли отчаянные ребята, вроде того же Неждана, искали службы у иных вождей или уходили, сбиваясь в ватаги, в леса? Не оттого ли дружина хоробрая и вся воинская рать, сынами Вятока собранная, почти без боя землю родную залетному соколу русскому сдала?

Впрочем, все эти размышления посетили старого Войнега уже потом. В тот момент его мысли касались лишь веревки и двух человек подо льдом.

– Мать честная! А я их вижу! – заголосил, точно полоумный, Сорока.

– Да где же, где? Брешешь небось!

– Да вон они подо мной! Ромей, что твоя стерлядь, плывет!

– И правда! А вон и другой виднеется. Эк, его далеко Ящер уволок!

– Ничего, может еще отпустит…

– Есть! – закричали разом несколько голосов.

– Что есть? – напустился на них Войнег.

– Ромей мальчишку держит, обратно плыть пытается, – пояснили гридни.