Текст книги "Под знаменем Сокола (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)
Знаки судьбы
– Эй, парни! кончай баловать! Твердята, ты что ли мне в спину древком копья тычешь?! Руки оборву!
– Почему, чуть что, сразу Твердята? Нужна мне твоя спина! Это я вон того в косматой шапке хотел достать, а тут теснота такая – повернуться негде!
– Да разве это теснота? Здесь между рядов можно ещё два ряда поставить.
– Понятно, Путша, что тебе хотелось бы стоять ещё тесней, поближе к своей соседке, белой да румяной. Ты, красавица, с ним поосторожнее, у него только одной руки нет, а всё остальное пока на месте!
– Ну и жарища! И это на восходе солнца. Страшно представить, что будет к полудню!
– Да ты особо не переживай, Радонег! До полудня ещё дожить нужно!
– А почему бы не дожить! Впрочем, на всё воля Божья, говорят, в райских чертогах тоже неплохо!
Первую атаку они выдержали почти шутя, даже темпа не сбавили. Не имеющие доспехов огузы и сами не полезли на копья, пытаясь выстрелами из луков и отборной бранью (где только выучили кощунственную славянскую молвь) раззадорить, заставить пуститься в преследование и расстроить ряды. Зря старались. Не на тех напали. Как говорят у них же в степи: собака лает, караван идет. Самое большее, что получили – калёную стрелу в глотку да сулицу под ребро. Новгородские да полоцкие застрельщики привыкли бить белку в глаз, да и в земле вятичей пока не перевелись хорошие стрелки.
– И это всё, на что они способны? – разочарованно протянул Доможир-охотник, опустошив половину тула.
– Они ещё даже не начинали, – усмехнулся в ответ Анастасий, удобнее перехватывая древко копья.
Участник многих битв, он знал, что говорил. Когда в бой вступила хазарская конница, даже Добрыничу, перевидавшему за свою долгую жизнь всякого, сделалось жутко. Ибо стремительно приближавшиеся толпы закованных в броню всадников на одетых плотным войлоком и железом конях казались не людьми, а чудовищами, выходцами из нави, безжалостными и кровожадными. Что же говорить о простых ополченцах: пахарях, охотниках и ремесленниках, мужество которых до сего дня проверялось по большей части лишь во время встреч с лесным зверем да кулачной потехи на Велесову неделю. К чести Неждановых лесовиков и новгородцев – не дрогнул никто. Впрочем, у них и выбора-то не оставалось.
Святослав неспроста выстроил большой полк стеной, да ещё и вытянутой вглубь на два десятка рядов и составленной клином. Русский сокол, подобно Александру Великому и другим выдающимся полководцам прошлых времен, ведал, как сделать так, чтобы в бою добиться толка даже от самого никудышного и неумелого бойца. Сила фаланги заключается не в умении и личной отваге отдельных воинов, хотя без этого тоже никуда, а в слаженности и сплоченности каждого и всех. Добиться этого не так уж и сложно, ибо, когда передние ряды уже столкнулись с силами противника, задние ещё продолжают движение, своим натиском помогая тем, кто впереди, но зачастую даже не видя и не ведая, что там происходит. А тем, кто увидел и ужаснулся, чье сердце дрогнуло, отступать все равно некуда: свои же раздавят, и волей-неволей приходится идти дальше.
– Копья вперед! Щиты сомкнуть!
– Ровнее ряды, не замедлять движения!
– В Вальхалле для каждого из вас хватит места за пиршественным столом!
Приказы и призывы Сфенекла, Рогволда и других командиров потонули в шуме схватки. Топот ног и копыт, грохот сшибающихся тел, лязг металла, треск ломающихся копий и человеческих костей, крики воодушевления и ярости, вопли боли и отчаяния, смешиваясь во что-то невообразимое, тяжким обухом били по барабанным перепонкам, и стучала в виски жаркая кровь. Словам места не находилось, да они сейчас и не имели смысла. Слова придут потом, возможно, через много лет, когда подросшие внуки пристанут с расспросами: деда, а что ты тогда делал, много ли видел, о чем думал.
Младое веселое племя. И что им говорить? Напугать безжалостно являющимися в кошмарных снах мучительными видениями? Рассказать о том, как продолжало сокращаться и трепетать омытое жаркой кровью сердце в разрубленной груди Богдана-кожемяки, как текли слезы из глаз лошади, которая при падении сломала хребет и, не понимая этого, делала безуспешные попытки подняться. Как у мальчишки-хазарина, разрубленного едва не напополам, выпадали из-за поясного ремня внутренности и хлестала изо рта и из носа черная кровь. Как другой, тоже безусый, мальчишка-славянин, уже пронзенный тремя копьями, в последнем усилии сумел-таки достать противника.
А может, лучше поведать о неслыханной удаче долговязого Твердяты, исхитрившегося насадить на копье разом троих хазар, или о богатырской удали здоровяка Радонега, могучей секирой разрубавшего всадников вместе с конями, о ловкости Анастасия, в отчаянном прыжке перелетевшего через головы коней и вершников первого ряда атакующих и уже оттуда прорубавшего верным мечом дорогу себе и товарищам. Так ведь все равно не поверят. Скажут ещё: совсем заврался, старый.
А говорить о себе, да что тут говорить. Что делал? Известно, что. Колол и рубил, поддевал вершников копьём и скидывал их на землю, пропарывал грудь и брюхо лошадям, сам уворачивался от ударов, глотая пот, кровь и густую, точно кисель, пыль, отчаянно продирался вперед, облегчая путь идущим следом, стараясь не обращать внимания на то вязкое и стонущее, что шевелилось под ногами. Многие из тех, кого он топтал, были еще живы. О чем думал? Да разве в такие моменты о чем-нибудь думается? Куда быстрее головы думает тело, многолетними тренировками наученное сберегать в себе жизнь. Голова нужна лишь для того, чтобы следить за ровностью и плотностью строя, который хазарам в этой битве так и не удалось прорвать, присматривать за теми, чьи жизни считал себя обязанным беречь.
В этой битве для Добрынича одна жизнь имела особенную ценность. Ее он ставил куда выше своей. Потому вместо того, чтобы пытаться прикрыться щитом соседа (именно по этой причине стена, да и любой другой строй в движении всегда кренится чуть влево, и эту особенность с выгодой используют умелые полководцы) он старался собственным щитом и телом прикрыть идущую сзади и наискось мятежную, но любимую дочь. Особенно в тот страшный миг, когда еще не вступили в бой полки правой и левой руки, и хазарским вершникам с разгона, усиленного тяжелой броней, едва не удалось их опрокинуть. Всем тогда досталось, на полжизни хватит. В первых рядах выжили лишь самые могучие да выносливые, вроде Икмора и Радонега, да наиболее ловкие или удачливые, вроде Анастасия и Твердяты. Впрочем, слабых да неумелых и не ставили в первый ряд.
– Далеко ли собрался, приятель? – ненавязчиво интересовался Талец, ловко подныривая под вражеское копье и используя силу замаха противника, чтобы выбить его из седла.
– Куда прешь, хазарское отродье! – ругался Доможир, могучим ударом обрушивая на землю всадника, пытавшегося растоптать его конем.
– С нами крестная сила! – восклицал Путша. – Гляньте, это там не светлейший ли конницу нам на подмогу ведет?! И Лютобор с ним, и Инвар, и все ребята!
Воодушевление и восторг до такой степени заполнили молодого гридня, что он даже выпустил копье, только что вонзенное в грудь какого-то алана как раз между пластин доспеха. Указующее в зенит древко проплыло над толпой и исчезло. Путша расстроился, но не очень. На земле нынче валялось с избытком копий и секир, владельцы которых примеряли к руке оружие иного мира.
Удалая поляница Войнега копья из рук не выпускала, сражалась молча и яростно, стараясь ни в чем не уступать идущим с ней бок о бок гридням, а кое в чем их и превзойти. В какой-то момент Добрынич даже пожалел, что ей не довелось родиться парнем: справный вышел бы воин, а то и воевода.
Когда сотник впервые увидел её на новгородской ладье в нынешнем обличии, у него болезненно сжалось сердце. Бедная девочка, что над собой сделала! Чёрная от солнца, с заострившимися чертами и тёмными кругами вокруг глаз, растрёпанными, как у отроков, вихрами вместо ровной долгой косы, в мужской одеже, висящей на ней мешком. А по плечу ли тебе, дитятко, доля тяжкая, доля ратная. Впрочем, утомительные дозоры, караулы да прочие повинности Войнегу не особенно и тяготили, заставляя отвлечься от тяжких дум. Ничего, потерпи, девонька, все перемелется. Как на молодом теле легче заживают даже самые жестокие раны, так затянутся раны и на изувеченной душе. И за добрым именем не станет. Придет время, и на твою буйную головушку наденем желанного замужества убор. А что до Ратьши. На север его и в горы, как говорят урманы. Найдутся и получше женихи.
Кого он пытался обмануть? Ох, Мстиславич, Мстиславич! Черным, безжалостным коршуном закогтил ты сердце бедное, сердце девичье. Стальной сетью паутины к себе привязал, не высвободишься. Впрочем, при чём тут Мстиславич, когда нерушимыми узами их связала сама судьба, хотя сейчас о величии и могуществе сил, эти узы благословивших, помимо Добрынича ведал один лишь старый кудесник Арво. Именно эти узы вели сегодня отчаянную поляницу сквозь ужас смертельной битвы, оберегая от вражеского меча. Она их ощущала каждым своим вдохом, каждым шагом, почти вслепую верша путь по бранному полю, не видя и не замечая тех, кого лишала жизни и кто пытался лишить жизни ее. И Ратьша, несчастный безумец, ослепленный себялюбием и гордыней, мог сколько угодно эти узы не замечать и попирать. Они глубоко вплелись и в его судьбу, пройдя сквозь кровь и плоть. Оборвешь их, освободишься, а там уже стучится в ворота государыня смерть.
– Ой, братцы, гляньте! А это что там впереди? Никак опять копья?
– А ты кого, Путша, рассчитывал там увидеть? Красных девиц с караваями хлеба?
Когда атака хазарской конницы захлебнулась в железных тисках великокняжеского и печенежского полков, многие пешие ратники вздохнули едва не с облегчением. Они, словно пешки на тавлейной доске, отвоевали больше половины поля и видели вдали уже стены Итиля и золочёный шатёр царя Иосифа. Однако не случайно во всех баснях, чтобы добраться до цели, разных преград и застав герой должен преодолеть не менее трех. И кто сказал, что жизнь – это не самая невероятная из басен? Северные викинги охотно продавали мечи за хазарское золото. Прекрасно обученные и вооружённые, способные в пешем строю творить чудеса, они составляли грозную и, главное, свежую силу, с помощью которой царь Иосиф и его полководцы рассчитывали переломить ход сражения. Вести их в бой поручили Мстиславичу.
– Ну что, изменники, смерды вонючие! – приветствовал дедославский княжич земляков, с упорной, настойчивой яростью врубаясь в их ряды. Даже железный строй большого полка не выдерживал его напора. – Не желаете отведать княжеского меча?
– Знамо дело, желаем! – отозвался, не забывший корьдненских обид, усмарь Дражко. – Всё лучше, нежели княжеская плеть.
– Ату его, братцы! – поддержал товарища Доможир, снося секирой голову такому же седоусому, как и он сам, урману. – Живьём берите! Привезём в Корьдно в железной клетке, станем простому люду показывать. И пусть Ждамир светлейший и его бояре попробуют хоть что-нибудь сказать!
– Ждамир и бояре только обрадуются! – рассмеялся Ратьша, любовно глядя, как застоявшиеся в ожидании своей очереди вступить в битву викинги рубят головы потомкам Вятока. – Потому что в клетке будет сидеть сын неудачливого Игоря Святослав, а в повозку, что его повезёт через всю землю вятичей, мы с царём Иосифом запряжём всех русских воевод, которых сумеем захватить живьём. Хельгисона с Незнамовым сыном расчалим по бокам!
– А какую долю ты уготовал для меня, Мстиславич? Забыл али не признаешь?
Дважды милосердные боги разводили Ратьшу и отданную им на поругание возлюбленную по разные стороны бранного поля. Дважды заточенный для мести меч Войнеги затуплялся, рубя чужие, незнаемые кости. Сегодня Даждьбог и Перун трудились не покладая рук, помогая своим внукам одолеть в жестокой битве заклятого врага, отмщая многолетние обиды, а Велесу хватало забот с душами погибших. Что до Добрынича, то он, во исполнении отцовского долга и данной много лет назад клятвы оберегавший девчонку весь этот страшный день, в тот момент отбивался от полудюжины наемников и просто не сумел и не успел ее удержать. Верно, так распорядились Хозяйки судеб.
– Велес-батюшка! – оскорбительно рассмеялся Ратьша. – Никак беспутная объявилась! Да ты, голуба, совсем мужиком сделалась! Того гляди, борода вырастет. И как я тебя только обнимал?
– Женского естества во мне куда больше, нежели ты думаешь, – грозно и скорбно отозвалась Войнега. – И оно нынче поможет мне отплатить тебе за нанесённое оскорбление и свершить мою месть!
Ловко и гибко она перехватила тяжёлый меч и приемом, которому её научил князь Всеволод, с места прянула вперед. Ратьша то ли забыл приём, то ли все еще развлекался, не желая принимать противницу всерьёз, но меч поляницы скользнул мимо лезвия его меча, достав плоть чуть пониже все еще растянутых в презрительной ухмылке губ.
– Как тебе мой поцелуй? – сухо и холодно рассмеялась Войнега. – Слаще предыдущих?
Ратьша ответил ей кощунственной бранью и резко прыгнул вперед, однако меч его рассек только воздух, девушка непостижимым даже для опытных воинов приемом ушла от выпада, чтобы вновь атаковать.
Там, где они вершили единоборство, прямо посреди кипящего котла битвы образовалось пустое пространство, нерушимый круг, подобный оку урагана, в котором, как утверждал Анастасий, царит штиль. Сколь долго продолжался поединок, Добрынич не ведал. Для него время измерялось не мгновениями или веками, а ударами собственного сердца, останавливавшегося в груди с каждой новой атакой Мстиславича и вновь начинавшего биться вместе с выпадом Войнеги. Ох, лучше бы он в этот миг находился в каком-нибудь другом месте, лучше бы выколол или выжег себе глаза! Лучше бы со вчерашнего вечера заковал непокорную дочь в каменные колодки, как грозился учинить над Тойво Лютобор.
Молодая поляница, ощущавшая свою правоту, дралась бесстрашно и умело. Опыт Обран Оша, сражения на Самуре и сегодняшнего дня не прошёл для нее бесследно, закалив волю и отточив мастерство. Но Ратьша, всё своё время проводивший в походах и набегах, не просто так считался лучшим бойцом земли вятичей. Только много ли лучшему бойцу чести, лишить жизни женщину, с которой делил перед тем ложе.
Войнега понимала, что ей не успеть. Она знала этот удар, видела его сотни раз, всегда им восхищалась, безуспешно пытаясь повторить. Много ли на всем свете, кроме Хельгисона, отыскалось бы бойцов, сумевших его отразить. В этот последний миг в широко распахнутых, глядящих в холодное, безжалостное, прежде такое любимое лицо, глазах поляницы появился, нет, не страх, бояться она разучилась, а растерянность. Вместо того, чтобы отпрянуть или попытаться закрыться, она подалась вперед:
– Мстиславич, послушай, погоди! Мне сказать тебе надо! – её голос звучал отчаянно и тонко, совсем по-девчоночьи. – Я ребенка твоего под сердцем ношу!
Во взгляде дедославского княжича что-то изменилось, рука дрогнула. Направленный в грудь меч не остановил своего движения, это было невозможно, но пошел чуть ниже, разрубив кольчугу и глубоко войдя в плоть. Почему в этот миг не обрушился мир?
Битва, вероятно, продолжалась, ратники большого полка рубили викингов, сражались с конницей полки правой и левой руки, солнце, перевалив через полудень, начало клониться к закатному краю небес. Для Войнега это больше не имело значения. У него на руках умирало взлелеянное с малых лет любимое дитя, и он ничего не мог сделать, чтобы облегчить его страдания. Он даже не имел сил, чтобы отомстить.
Впрочем, святое оружие мести нашло верную руку. На пути Мстиславича встал не Хельгисон, не Неждан, а юный урман Инвар, который страстно желал продолжить прерванный в Тешилове поединок. Ратьша вызов принял, но сражался не лучше Инвара, когда тот о предательстве Войнеги узнал. Обычное презрительное безразличие на холеном лице приобрело оттенок усталой обреченности. Не разглядевший вовремя знаков судьбы княжич понимал, что нынешнее деяние отринуло от него удачу и милость богов, и потому даже меч, вонзившийся в его грудь, встретил с бесстрастной усмешкой, медленно осев на землю рядом с Войнегой. Так они и лежали, предназначенные друг другу богами и судьбой, но не сумевшие отыскать своего счастья ни в этом мире, ни в мире ином.
Рустам и Сохраб
Эту битву Неждан запомнил от первого до последнего мгновения. Первопредок волк, прежде поглощавший его сознание в обмен на силу и ярость, никак себя не проявлял. Чему удивляться? Сам отрёкся от родства. Хазарская стрела, уничтожившая родовой знак на плече, только довершила дело. Ничего, хватит ему и материнской родни, воспоминания о которой, спасибо хану Азамату, подарили ему дядька Нежиловец и другие новгородцы. На берегах озера Нево и моря варяжского люди до сих пор добрым словом поминали его деда, боярина Неждана.
Нежданно-негаданно налетал его сокол-корабль на пестрые драккары алчущих грабежа северных разбойников, охраняя покой жителей прибрежных городов и сел. Не давал воевода спуску супостатам и когда по повелению княгини Ольги поставил со своими людьми на излучине Итиля крепость, названную по месту расположения Угличем. Один лишь раз, сберегая счастье любимой дочери, поверил сыну вражьей земли… Теперь настало время возмужавшему внуку вершить возмездие за деда и мать, припоминать поганым горькую судьбу Всеславы-княжны.
Подобно другим вершникам, Неждан едва дождался сигнала к атаке. Как воевода и тысяцкий он, конечно, понимал, что, придерживая до поры до времени полки правой и левой руки, Святослав поступает более чем разумно. Превосходящая их в два, если не в три раза хазарская, аланская и огузская конница, которая при лобовом столкновении просто разметала бы русских и печенежских вершников по степи, израсходовала в безуспешной попытке расстроить ряды большого полка ударную силу и сделалась уязвимой. Вот только у Неждана гридня и атамана вольной ватаги Соловья сил не хватало глядеть, как товарищей, с которыми делил все тяготы лесного братства, пронзают хазарские копья, как копыта борзых коней разбивают червленые щиты и ломают ребра, как жирная плодородная земля засевается людскими костями, орошается кровью.
Ну, погодите, поганые! Вместе с трубным сигналом взвился на дыбы, гарцуя боком перед строем, долгогривый Серко, и хищно раздул ноздри, прижимая уши к голове, серый Кум, и плащ затрепетал у Неждана за спиной, точно соколиные крылья, и продолжением плаща с места тронулись все его сотни. И был миг полета, подобный прыжку с обрыва в омут или спуску с крутого обледенелого косогора, удар столкновения, и меч привычно заплясал в руке, перекраивая ткань бытия.
– Куда торопишься, разбойничек! – улыбнулся ему светлейший, которого Неждан на этот раз не грудью, а щитом вовремя прикрыл от хазарской сулицы.
– Эй, Незнамов, нас-то подожди! – обиженно басил запутавшийся в упряжи и едва не лишившийся из-за этого головы Сорока.
– Во, чешет! – изо всех сил пытаясь не отстать от удалого воеводы, простонал Чурила. – Вроде крылья соловьиные, а несется как стриж.
– Все лучше, нежели волком по земле рыскать! – отпустив поводья и занося для удара меч, заметил Хеймо, намекая на отвергнутое Незнамовым сыном родство.
– Эй, тысяцкий! – из самой гущи пешей свалки рокотал Икмор. – Какой у тебя по счету? Я на сороковом сбился, счет дальше забыл.
Разрубая дамасские панцири и кольчуги, размыкая пластины ламиляра, снося вражьи головы, Неждан внимательно вглядывался в лицо каждого, с кем доводилось скрестить меч. А вдруг из-под высокого шлема блеснут знакомые, но так и не ставшие родными ореховые глаза. Ох, правы были древние, когда с чужаком, а тем более с таким, с которым, возможно, придется договариваться при помощи меча, не то, что хлеба под одной крышей не преломляли, этот-то обычай блюли и поныне, избегали словом перемолвиться. Мудрость предков завещана от богов, и она незыблема. Что говорить, в незнамом чуженине куда проще не увидеть человека. Вообразишь себе, что узорчатый щит и тяжелый доспех скрывают злобного выползня из иного мира, тлетворное порождение нави, и меч сам летит куда надо, и в голову не лезут дурные, пагубные мысли о том, что у того, кого ты превращаешь в волчью сыть, остались дома жена и малые дети. Но что делать тому, в жилах которого вперемешку с родной славянской течет ненавистная хазарская кровь?
Оказавшись зажатой между большим полком и полками правой и левой руки, хазарская конница отчаянно стремилась прорвать сжимавшееся все туже полукольцо, но русские дружины под водительством светлейшего стояли насмерть. Стоило ли удивляться. Не первый год ратники, охранявшие рубежи родной земли, встречались в степи с охочими до рабов хазарскими отрядами, перенимали их ухватку, обогащая теми знаниями, которые от дедов усвоили, приспосабливая дедовские приемы для конной схватки.
На левом крыле у печенегов и булгар дела обстояли намного хуже. Неутомимые в разведке и преследовании, но обычно предпочитающие уклоняться от ближнего боя, степняки едва выдерживали натиск бронированной хазарской конницы, неся тяжелые потери. Особенно несладко им пришлось, когда царь Иосиф вывел на поле еще и пехоту. Почувствовавшие вместе с подкреплением прилив новых сил хазары при поддержке северных наемников как во времена ханов Ашина жестоко трепали печенегов и беспощадно рубили булгар, тесня их к реке. Видя это, Святослав решил усилить полк левой руки, направив на выручку степным братьям вершников Лютобора и его побратима.
На той-то стороне поля Неждан и увидел отца. Могучий и беспощадный, словно чешуей крылатого Змея одетый пластинами дамасского доспеха, на тонконогом горделивом жеребце жемчужно-серой масти, Иегуда бен Моисей вел в бой своих людей. И поколения великих предков, вплоть до первого Ашины-волка, в связи с которыми он черпал свою силу, укрепляли его стальную длань. Понимавший Правду на хазарский лад, тархан стремился в первую очередь покарать тех, кого считал главными изменниками: печенегов и булгар, и плохо приходилось тем, кому не удавалось избежать встречи с ним. Потомственный и прирожденный воин, в искусстве владения мечом он познал ту ступень совершенства, когда клинок является не просто продолжением руки и воли, но, обретя высшую свободу, самостоятельно, так, во всяком случае, представляется стороннему наблюдателю, находит и поражает врага.
В русском воинстве, считая Лютобора и светлейшего, насчитывалось не более десятка подобных бойцов. Про печенегов Неждан не ведал. Ханы Камчибек и Аян считались испытанными и бесстрашными воинами, но между ними и тарханом оказались ратники булгарского хана Аспаруха и дружины племен Суру Кулпей и Була Чопон, которые при первом же ударе дрогнули и попятились назад, предоставив булгарам и воинам других племен расплачиваться за их трусость.
– Бабье никчемное! – в сердцах обругал союзников Хельгисон, словно сухой валежник расшвыривая некстати вклинившихся между хазарами и его дружиной огузов. – Только и способны, что на чужих кошарах кромешничать да падаль прибирать.
Потеснив печенегов, Иегуда бен Моисей намеревался закрепить успех, личным примером воодушевляя своих бойцов. Вот покатилась по полю отрубленная голова молодого Аспаруха: славно отблагодарил тархан за гостеприимство хана Азамата, сделав его меньшую дочь из невесты горькой вдовицей. Вот отчаянные вершники племени Явды Эрдим посыпались на землю, точно листья на осеннем ветру. В образовавшуюся брешь со своей сотней ринулся Инвар, но Неждан ведал, что Иегуду бен Моисея сможет остановить только равный ему боец.
Рустам и Сохраб. Эту басню он слышал в Корьдно в те годы, когда и Всеславушка еще не надела поневу, и князь Всеволод был жив. Братец молочный Ждамир да Ратьша Мстиславич тогда над ним все насмешничали: смотри, мол, Незнамов сын. Накаркали, злоязыкие. Верно, от судьбы не уйдешь, а уж отец сына или сын отца, пусть распоряжаются Небеса!
С решимостью, с которой шел во дворец бека на смерть, бывший корьдненский гридень врезался в хазарские ряды. Прорубая дорогу, он не различал, сражается ли с одним или с дюжиной противников. Все они являлись лишь препятствием на пути. Давно отбросив порубленный щит, он наносил удары и правой, и левой рукой, то пригибаясь к лошадиной холке, то откидываясь на круп, то свешиваясь на бок. Верный Серко вздымался на дыбы, поворачивался вокруг своей оси, кусал и лягал других жеребцов. Живой зубастой сулицей метался Кум.
– Поберег бы себя, брат! – озабоченно повернулся к нему сражавшийся неподалеку и с таким же ожесточением Хельги. – Как бы раны не открылись!
– Свои не разбереди, брат! – отозвался Неждан.
Желая подбодрить едва выдерживающих его темп товарищей, он подхватил песню, которую продолжал слагать Лютобор. Меч стремительным, сверкающим метеором мчался от зенита к горизонту и обратно в зенит, вот только душа, обламывая крылья об уступы отвесных скал, низвергалась в страшные владения великанши Хель, глубинный слой ледяного урманского ада.
Наголову разбив оставшихся без вождя булгар, Иегуда бен Моисей перестроил своих вершников, намереваясь зайти в тыл большого полка. Следовавший по пути, проложенному мечом, он не сразу понял, почему движение на этом направлении неожиданно затормозилось, не сразу разглядел воинов, пришедших на подмогу полку левой руки. Воспользовавшись его замешательством, дружины Хельгисона и Незнамова сына соединились с воинами племен Куэрчи Чур и Явды Эрдим и при поддержке уцелевших булгар, а также устыдившихся своей слабости вершников племен Суру Кулпей и Була Чопон, сумели восстановить почти разорванную оборону и взяли хазар в кольцо. Полку тархана оставалось только отступить или погибнуть, и, судя по всему, Иегуда бен Моисей выбрал второй путь.
– Рубите их безо всякой жалости! – гремел над полем его голос. Пусть изведают полную меру гнева сынов Тогармы! – Смотрите! Это же вятичи, наши самые трусливые данники! – воодушевлял он своих измотанных бойцов, узнав на одежде и оружии ближайшей к нему сотни знаки корьдненской дружины. – Неужто мы стали слабее них?
– Вот наглец! – обиделся Сорока, – Я ему сейчас покажу трусливых данников.
Неждан его опередил.
– А как насчет руссов и словен? – громогласно окликнул он тархана, едва не добавив «отец». – Помнится, в Угличе ты на них и их дочерей куда как благосклонно смотрел!
Иегуда бен Моисей обернулся, и меч застыл у него в руке. На лице появилось, непередаваемое выражение смешанного с недоверием и страхом удивления, боли и радости.
– Илия! – разобрал Неждан движение истомленных знойной страдой губ.
Только сейчас он сообразил, что старший Ашина, своими глазами видевший, как стрела пронзает грудь отрекшегося от него первенца, не чаял увидеть его среди живых! Вместе с этой мыслью пришла другая. Бывший корьдненский гридень понял, что, несмотря на пролегшую меж ними кровь, а, не считая булгар и печенегов, руссов и славян Иегуда бен Моисей сразил не меньше, чем он хазар, ни он, ни тархан не сумеют друг друга убить. Понял это и старший Ашина. Подняв коня на дыбы, он скомандовал своим людям отступить.
– Что это с ним? – не понял Чурила. – Я уж думал все, конец, братцы, пришел!
– И на Незнамова чего это он так уставился? – подхватил Сорока. – Точно раздумывал, убить или золотой казной наградить.
Немного приобщившийся ведовства внук повитухи Хеймо только печально улыбнулся:
– Вы разве не поняли? Это же его отец!
***
Из последних сил пытаясь сохранить боевой порядок, теряя лучших воинов, хазарская конница отходила к полуденному краю поля, где большой полк перемалывал в своих жерновах урманскую пехоту бека.
Хельгисон краем плаща вытер липкий от крови черен меча. Неждан не мог поручиться, чужая это была кровь или опять своя:
– Ну, а теперь посмотрим, каким игроком покажет себя царь Иосиф.
– Что ты имеешь в виду? – вопросительно глянул на брата хан Камчибек.
– В резерве у хазар остались только эль-арсии, – пояснил Хельги. – Бросив их сейчас в битву, бек еще может вырвать победу из наших рук: большой полк еще одну атаку вряд ли выдержит, конница тем более. Но в случае, если эль-арсии потерпят неудачу, а мы приложим все усилия, чтобы именно так и произошло, или ляжем костьми, царь Иосиф потеряет не только Град, но и гвардию.
– Я бы на его месте рискнул! – воскликнул пылкий Аян.
– А я бы подумал, – покачал головой более опытный и рассудительный хан Камчибек. – Поставить все на неизвестную лошадь… А это тебе не той!
Но в запасе царя Иосифа имелось еще одно оружие, о котором даже Хельги, привыкший знать о противнике все, не мог просто предположить.
Когда над степью поднялся покрытый серебряными пластинами щит, размером с дом, Неждан подумал, что на землю пало солнце, не выдержавшее ужаса сегодняшнего дня, или в неурочный час взошла луна.
– Что это? – с таким же как у Незнамова сына суеверным страхом воззрился на братьев Аян.
– Они вывели на поле кагана, – пояснил хан Камчибек.
– Такого не случалось уже лет сто, – заметил Хельги.
– Двести, – поправил его старший Органа.
«Бедный мальчик!» – подумал Неждан.
Бледнее лунного серебра, в белых жертвенных одеждах, на снежно-белом жеребце Давид бен Иегуда ехал перед щитом, который везли на повозке, запряженной десятком могучих тяжеловесов. Усыпанная драгоценными каменьями сабля юного поэта покоилась в ножнах, измученную грудь не прикрывала кольчуга или иной доспех: Давид и в седле-то держался только неимоверным напряжением воли. Да и к чему доспехи тому, чья плоть, не успев расцвести и познать радости жизни, заживо обращается в тлен, когда безо всякого меча или стрелы любой миг может разлучить тело с душой. Душа, впрочем, и так рвалась наружу, ибо песня, которую, подобно Хельгисону, он складывал в этот великий и страшный миг, равнялась для него такому же подвигу, как пение снегиря в лютый мороз.
Появление кагана на поле мигом изменило картину битвы. Обратившиеся было в паническое бегство огузы, завидев серебряный щит, вернулись обратно на поле боя, готовые лучше погибнуть от вражеского меча, нежели быть испепеленным несущим смерть взглядом тени Бога на земле. Глаза черных хазар и в особенности жителей Итиля, в ужасе и смятении обращенные на родной Град, зажглись надеждой, возвращавшей мужество. Они сумели сплотить ряды и вновь двинулись на русские дружины.
– Ух, ты! Эк, зашевелились, поганые! – покачал головой Сорока, из-под руки, разглядывая серебряный щит. – Можно подумать, это не тень, а сам хазарский бог спустился на поле боя!
– Все-таки это их земля, – с уважением глядя на запыленных, черных от солнца и усталости вершников, заметил Хеймо.
Подобно Сороке, ратники дружин правой руки и большого полка смотрели на знамя кагана как на невиданное диво, о котором интересно будет дома у теплой каменки рассказать, но не более. Выдумают тоже, тень Бога на земле. Что может какой-то там невидимый хазарский бог сделать им, Даждьбожьим внукам, которых и Перун, и Велес хранят. Что же до христиан, – их в войске и, в особенности, в дружине насчитывалось тоже немало, – они и вовсе полагали, что хазары и их единоверцы, отвергнув явившееся их народу Воплощенное Слово, на сотни поколений вперед навлекли на себя Божий гнев. Решили еще повоевать, пусть их, день еще не кончен. Это, конечно, их земля, но Правды с ними нет!
