Текст книги "Под знаменем Сокола (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)
Когда сухой оставалось около пятой части груза, кольцо на крышке люка негромко звякнуло, скрипнули петли, и на лестнице послышались шаги. В трюм вразвалочку спустился какой-то человек из Ратьшиной ватаги, по виду варяг или урман. Анастасий, которому огромных трудов стоило сохранить самообладание, затаился с ножом наизготовку в дальнем углу, стараясь думать лишь о том, как бы перерезать пришельцу горло до того, как он поднимет тревогу.
– Фу ты, пакость! – недовольно проворчал на северном наречии ватажник, – среди этой их колдовской дряни и пива-то не отыщешь!
Анастасий подавил прозвучавший бы сейчас слишком громко вздох облегчения. Кажется, обошлось. Похоже, после долгих часов в карауле наемника замучила жажда, и он решил, что лучше всего её утолить чем-нибудь более приятным, нежели вода. Безошибочно отыскав среди бочек с порошком нужный ему и уже изрядно початый, он вытащил втулку и приник к отверстию с таким видом, будто несколько дней скитался по засушливой степи.
– Эй, Атле! Волчья сыть! Ты долго там ещё! Все пиво, небось, выхлебал, пьянчуга, попадись у меня!
Мышцы Анастасия напряглись помимо его воли, острие ножа налилось жаром жажды. Голос Мстиславича он бы узнал и через тысячу лет. Атле тоже оказался более чем впечатлён. Едва не захлебнувшись, обмочив рыжую бороду и грудь, в обнимку с бочонком он вылетел вон, чуть не позабыв запечатать втулку.
Анастасий опустил нож, на лезвии которого повисли капли крови. Кажется, он распорол кожу на руке и от волнения даже не заметил этого. Он хотел, пока не рассвело, закончить работу, но тут наверху вновь раздались голоса. Говорили двое и говорили на родном языке ромея. Анастасий узнал слегка картавый выговор Гершома и безукоризненно округлую манеру спафария Дионисия.
Неужели увалень херсонец, решив не ко времени прогуляться, угодил в плен? Вот ещё задача его, дурака, вызволять. Хотя дурака ли? А с чего это он, спрашивается, интересовался расстоянием до ладьи? А ведь на воде, несмотря на тучность, он держится почти как тюлень. Чай, родился и вырос не в Херсонских степях, а на одном из островов: то ли на Родосе, то ли на Патмосе, а там так же, как и на Крите, дети учатся плавать раньше, чем ходить. Ай да спафарий! Ай да умник! Всех решил переиграть! Анастасий потихоньку ковырял днище бочки, а сам прислушивался к разговору.
Сейчас говорил Гершом:
– Ты, как я вижу, человек разумный и уважаешь честный торг, а стало быть, мы сумеем договориться. Вот мои условия: секрет за секрет. Ты рассказываешь все, что знаешь про греческий огонь, я объясняю, из чего в Аль Син делают порох. По-моему, обмен равноценный. Что, ты не согласен? Ах, я забыл, ты утверждаешь, что не знаешь секрета греческого огня, тогда нам не о чем говорить, сделка не состоится!
– Но послушай, – кажется, не в первый пытался его убедить Дионисий. – Я слышал, ты ученый книгочей, а у моего покровителя, патрикия Калокира, и его досточтимого отца прекрасная библиотека!
– Я бывал в Херсоне, – отрезал Гершом. – Ничего интересного там нет!
– Твой секрет стоит библиотеки самого кесаря!
– Ты в этом уверен? – Звездочёт усмехнулся.
– Конечно! Она содержит такие сокровища, которые тебе и не снились, в ней хранятся манускрипты из Александрии, сочинения древних мудрецов и современных учёных.
– Неужели ты думаешь, если бы я не отчаялся найти ключ к познанию мира в книгах, я бы вёз в град моих единоверцев, славный не только шелками, но и рукописями, состав, способный эти рукописи уничтожить! – отозвался Гершом, и Анастасий услышал в его голосе скрывавшуюся за насмешкой горечь разочарования и усталость. – По большей части всё, что написано в книгах, это пустая болтовня, придуманная затем, чтобы морочить головы невеждам, – тем же тоном продолжал Звездочет. – А те немногие крупицы истины, затерянные среди этого хлама, не стоят того, чтобы за них обрекать на гибель народ моих отцов.
– Но истина – это Бог! – вскричал спафарий, и Анастасий содрогнулся от омерзения: этот слизняк еще смеет произносить имя Господне.
Словно для того, чтобы подчеркнуть кощунственность только что прозвучавших слов, спафарий Дионисий заговорил о том, чего Анастасий ожидал и чего опасался:
– В качестве платы за твой секрет я готов передать в ваши руки знакомого тебе изменника Анастасия вместе с его сестрой и командой.
Гершом, похоже, тоже ожидал этого предложения, но не для того, чтобы принять, а затем, чтобы хорошо посмеяться:
– В этом нет необходимости, – ответил он, и в его голос вернулись злорадство и задор. – С критянином и его людьми мы и сами разберёмся. Сегодня ночью к берегу Самура подошли присягнувшие кагану на верность огузы, и твоим спутникам, прежде, чем удастся настичь нашу ладью, придётся сначала держать разговор с ними! Если тебе больше нечего мне предложить, позволь пожелать тебе спокойной ночи, её остаток ты проведёшь в трюме нашей ладьи, а затем мы продолжим разговор насчёт греческого огня.
Когда за возмущенно вопящим спафарием затворилась тяжелая дверь, ведущая в помещение для пленных, и затихли шаги стражи, Анастасий, опорожнивший в последний из бочонков остатки воды из обоих бурдюков, осторожно выбрался на палубу и змеей скользнул в реку. На какое-то время он отдал свое тело на волю течения, не прилагая никаких усилий, чтобы держаться на воде, затем выбрался на берег, бесшумно поднявшись по пологому известняковому откосу. Увы, Гершом не соврал: степь на горизонте расцвечивалась огнями огузских костров. И что теперь делать? Вернуться и во что бы то ни стало перерезать Звездочёту глотку или добраться до своих и попытаться хоть что-то предпринять? Первое представлялось ему более разумным. Он знал, что при подобном раскладе сил, а огузов он насчитал не менее тысячи, целое племя с женщинами и скотом, он мало что сумеет изменить, а когда наступит конец, у него вряд ли хватит духу, если к тому времени он вообще останется жив, избавить сестру от плена и мук.
Додумать, как, и предпринять что-либо ему не позволили. Чья-то сильная рука стремительно и бесшумно обняла его шею в удушающем захвате, сдавив сонную артерию. Мысли критянина спутались, ноги обмякли, а меркнущий купол звёздного неба закружился над головой в безумном хороводе.
Долг платежем красен
– Зачем ты его так? Чуть не придушил! А если бы он захлебнулся!
– Да все с ним в порядке. Видишь, в себя приходит. За своё самовольство он ещё не такого заслуживает! Да и тебя, голубушка, видно, батюшка в детстве розгами мало порол.
– У меня теперь есть муж, которому дозволено женщину глупую уму-разуму поучить!
Анастасий открыл глаза. Он увидел смолёный борт новгородской ладьи и соединившуюся в страстном, долгом поцелуе молодую супружескую чету. Пятнистый Малик тыкался лбом в его бок. Александр. Как он не признал? Искандер Барс, который привык всегда поспевать вовремя.
– Ну что, наворопничек, – наконец оторвавшись от жены (уж поучил, так поучил), наклонился к нему воевода. – Много ли разведал?
Анастасий, не обращая внимания на откровенно издевательский тон, хотел поведать про огузов, но язык его пока не слушался.
– Спафария своего херсонского видел? – продолжил расспросы Александр.
Критянин кивнул.
– И как мы его упустили? – сокрушенно покачал головой дядька Нежиловец.
– Как-как, – сердито глянул на него молодой вождь. – Так же, как этого «героя»!
– Огузы! – наконец сумел выговорить Анастасий.
– Вот именно! – сверкнул глазами Александр. – И воинов там около трёх сотен.
– А у тебя? – встревоженно приникла к нему Феофания.
– Моих сотня, и у Аяна три. С огузами-то мы справимся, чай, не в первый раз. Другое дело Ратьша с Гершомом и их порошок. Насчёт Звездочёта не знаю, но Мстиславич пойдет до конца, а мне совсем не хочется братьев на верную гибель посылать.
– О порошке можешь не тревожиться.
Анастасий блаженно улыбался. Услышав о четырёх сотнях ратников, он уже успел вознести благодарственную молитву Небесам.
– Я не просто так в гости к старым знакомым наведывался. И совсем ни к чему было меня душить! – возмущённо возвысил он голос. – Говорить до сих пор больно!
Он поведал о своих похождениях. Дядька Нежиловец только виновато вздыхал, а Феофания в волнении зажимала рот рукой.
– Ловко придумал, – со странным выражением на лице похвалил его Александр. – Теперь надо молить Бога о том, чтобы захватить этого Звездочёта живым.
Когда долгая, богатая событиями ночь наконец отступила, оставив прозрачное покрывало сумрака, словно драгоценной каймой, украшенное у края неба золотисто-розовой полосой рассвета, в степи заревели трубы, и на берег выступили выстроенные в боевой порядок огузы. Как и ожидали Мстиславич и Звездочёт, их преследователи-новгородцы обратились в постыдное бегство. Развернув парус (ветер все еще дул с Общего Сырта), сидя по двое на весле, они гребли не покладая рук, и даже не пытаясь ответить на сыпавшиеся вовсю на палубу огузские стрелы. Ратьша тоже поставил парус и начал разворачивать ладью. Жажда мести пересилила осторожность: ему хотелось самому захватить в полон одурачившего его ромея и его сестру, тем более, что до него дошли слухи, что проворная жёнка воеводы ждет первенца.
– Ну что, клюнули? – поднимая всклокоченную голову от весла, поинтересовался Твердята.
– А то! – хищно улыбнулся в ответ Талец.
– Вы оба, чем болтать, лучше шлемы наденьте! – посоветовал со своего места дядька Нежиловец. – Пристрелят ещё ненароком!
– Ну и жарища! – тяжко вздохнул приехавший вместе с Александром рыжий здоровяк Радонег. Он тоже пожелал сесть на весло. – Потом совсем изойти можно!
– Тебе это только на пользу! Жир лишний сгонишь! – увертываясь от очередной стрелы, отозвался Торгейр. – Печенеги в такой одёже все лето вон ходят и ничего, пока живые!
Говоря про одёжу, он, конечно, имел в виду прошитый войлоком, как печенежский халат, подкольчужник, который вместе с броней каждый из гридней загодя надел под рубаху. Хотя это снаряжение явно не предназначалось для гребли, оно неплохо спасало от огузских стрел, тем более, что грести осталось уже недолго. Александр, сидевший на одном из носовых вёсел левого борта, скомандовал дядьке Нежиловцу разворот. Сигналом для гребцов, как и для конницы, послужило зарево, взметнувшееся в том месте, где Анастасий видел накануне огузское становище. Это воины хана Аяна, ведомые уроженцем здешних мест, пастухом Сонатом, обогнув стан огузов, подожгли их вежи.
Когда Ратьша узрел дружины, с тыла и с чела атакующие его союзников, мысли которых к тому же пребывали в смятении, уносясь к оставшимся в пылающих шатрах семьям, он на какое-то время впал в оцепенение. Во всяком случае, вёсла его ладьи замерли в воздухе. Затем, осознав, что попытка бегства против ветра и усиленного им течения неосуществима, тем более, что берег, куда не кинь взгляд, постепенно захлестывала живая волна: попавшие в окружение огузы пытались прорваться в степь, в то время как русские и печенежские сотни уверенно теснили их к реке, он приказал готовиться к бою. Конечно, проклятый русс опять его переиграл, но, может быть, сегодня удастся, как зимой, сойтись с ним глаза в глаза, а если боги окажутся немилосердны, что ж, иудейский колдун всегда успеет их всех отправить в исподний мир!
Анастасию неоднократно приходилось участвовать в битвах и на суше, и на море, и в городах, и он знал, что сражения на кораблях проходят всегда более ожесточенно. Когда ладьи, исчерпав все преимущества, которые можно выиграть при умелом маневрировании, сходятся борт в борт, всё решает лишь расположение Небес, доблесть и сплоченность дружины, а также мудрость и выдержка вождя.
Ратьша привел на Самур отчаянных бойцов, многие из которых родились на морском берегу и с малолетства учились добывать себе хлеб мечом. Угодив в ловушку, которую сами расставляли, они не дрогнули, на деле пытаясь доказать, что их желание избежать встречи являлось лишь игрой. Но в этом походе они только присматривались к Мстиславичу и приноравливались друг к дружке и потому сражались, не страшась умереть, но каждый сам за себя.
Что же до новгородцев, то их объединяло не только единство Отечества и Веры, святая ненависть к беззаконному Ратьше и желание воздать ему и его покровителям по заслугам. За годы боёв и походов научившиеся понимать товарища с полуслова, спиной всегда ощущая его спину, они, не задумываясь, отдали бы жизнь как за воеводу с молодой боярыней, так и друг за друга, и потому Господь их направлял и хранил. Ведомые Александром, многократно оправдавшим как свое славянское прозвание, так и крещеное имя, они не позволили чужакам даже ступить на борт снекки, в праведном гневе обрушивая на наемников руку карающего судии.
– Ну погоди, Мстиславич! – приговаривал Талец, тесня Ратьшиных людей от борта к борту. – Отольются тебе слезы тешиловских женщин!
Хотя его молодая жена и малютка-сын находились при нём, после плена рыжая корелинка стала слегка заговариваться и около двух месяцев вне всяких сроков носила кровь. Феофания едва её выходила.
– Живьем надо брать подлеца, пусть расскажет, где на этот раз укрыл Всеславу княжну! – раскатисто басил Радонег, вытаскивая дымящийся меч из чьего-то разрубленного тела.
– Правильно, – соглашался с ним Торгейр, отражая удары сразу троих или четверых противников. – Вздернуть на дыбе да пятки поджарить, как он желал нашему Неждану!
– Незнамова сына этим всё равно не вернёшь, – вздыхал, потрясая верной секирой, дядька Нежиловец. – А что до Всеславы, то жива ли она?
– После с Ратьшей толковать станем, – гремел над рекой голос Александра. Тех, кто вставал на пути его Дара Пламени, не спасала никакая броня. – Вы мне Звездочёта, главное, не упустите!
– Эй, Хельгисон, – звал его с другого конца палубы дедославский княжич, встреча с которым тоже стоила многим если не жизни, то тяжелых увечий. Анастасию с сестрой в этом походе не давали забыть ремесло. – О чём ты хотел потолковать? Давай начнём прямо сейчас, я, кстати, тоже хочу у тебя узнать, куда вы с Незнамовым сыном дели мою невесту?!
Он все больше и больше ярился, крепко закручивая вокруг лезвия меча бешеное коловращение смерти. Он видел, что победа от него неотвратимо ускользает, но уже ничего не мог поделать. Александр выиграл эту битву еще до того, как обнажил Дар Пламени. Новгородцы, окончательно сломив сопротивление наемников, вязали их, как баранов, в то время как вершники Аяна топили огузов в реке.
– Эй, чародей! – проревел, в отчаянном порыве прорубая себе дорогу к корме, Мстиславич. – Давай, порадуй нас хорошим огоньком, а то сердцу как-то зябко!
Услышав про огонёк, Анастасий кубарем скатился в трюм. Так вот где всё это время скрывался Гершом. Не стоило и сомневаться. Хотя критянин ведал, что ночью трудился не зря, в сердце у него копошился червь сомнения, а вдруг какая-то часть, как и весной, уцелела.
Увидев его, Звездочёт небрежно кивнул, словно они расстались только накануне.
– Твоих рук дело? – поинтересовался он с видом птицы, у которой куница разорила кладку, оглядывая нанесенный Анастасием урон.
– А на что ты рассчитывал? – невозмутимо пожал тот плечами. – По крайней мере, я не клялся святынями, чтобы верность своим же словам преступить.
– Так велели звёзды, – бесстрастно отозвался Гершом.
– И они же тебе велели изменить направление пути? Ты же, вроде, не собирался в Итиль?
– В Магдебурге мне нечего делать, – проговорил Звездочёт печально. – Архиепископ Бруно, единственный христианский ученый, не считая, может быть, тебя, мой пылкий друг, в беседах и спорах с которым я находил неизменное удовольствие, скончался. Его брат – невежественный варвар, для которого смысл жизни – война. Нынешние хранители и хозяева библиотеки – полуграмотные попы-изуверы. Раввины Майнцкой иешивы – спесивцы и догматики, с которыми просто не о чем говорить.
– Но ведь ты собрался в Итиль не за разговорами, – сыронизировал Анастасий, – Не боялся, что твой дар каганату уничтожил бы книги, которые ты так прежде любил?
– Насчет книг я заблуждался. Книги созданы людьми, а люди в этом мире являются источником зла, стало быть, все, написанное в книгах, служит его преумножению!
Он поднял на Анастасия взгляд, и критянин понял, что этот человек совершенно безумен:
– Конечно, гибель сотни дикарей и пары книгочеев, причастившихся тайны, не искоренит всех тлетворных плевел, – продолжал Гершом, – но хотя бы отчасти очистит мир от скверны…
Он поднял десницу, и в полумраке трюма заплясал огонек масляной лампадки. В другой руке книгочей держал горшок с порошком:
– Здесь осталось немного, но, чтобы поднять в воздух две ладьи, а заодно разнести в клочья нас с тобой, думаю, хватит.
Анастасий стоял, как громом поражённый, не ведая, что тут можно предпринять. Если прыгнуть вперёд или бросить нож, Гершому все равно хватит времени, чтобы поджечь запал.
И в этот момент над ухом критянина раздался знакомый, обычно предвещающий боль, но прозвучавший сейчас сладостнее гусельных перезвонов свист кнута. Удалая поляница Войнега владела этим оружием не хуже, чем мечом. Фитилёк погас, крепкий ремень, сдирая кожу, обвил запястье Звездочета, и светильник, из которого не пролилось ни капли масла, оказался в руках воительницы.
– Долг платежом красен! – заговорщицки подмигнула она Анастасию.
Тот рассеянно кивнул и поспешно подхватил выпавший от неожиданности из левой руки Звездочёта горшок со взрывчатой смесью.
– Ну что, холоп ученый, – приставила свой меч к горлу Гершома поляница. – Расскажешь, из чего ты делаешь свой колдовской порошок?
В этот миг она была великолепна. Уродливая маска, которую Феофания каждый день создавала для нее из свекольного сока, чёрной рябины, воды и муки, как бы исчезла. Войнега полностью искупила вину и, расстроив зловещий замысел Мстиславича, осуществила свою месть.
Гершом покорно поплелся к выходу, воительница подгоняла его мечом. Анастасий шагал следом, размышляя, как быть и что предпринять, если Звездочёту не хватит выдержки сохранить свою тайну.
Но предпринимать ничего не пришлось. Поднимаясь по крутой лестнице, Гершом внезапно споткнулся, едва не напоровшись на меч Войнеги, и начал валиться ничком и на бок, хватаясь за горло в предсмертных судорогах. На губах его пузырилась кровь, глаза остановились.
– Что происходит? Ты почему застыл, как пень, сделай же что-нибудь наконец!
На забрызганном чужой кровью лице Александра смешались гнев и смятение.
– Что тут уже можно сделать? – вздохнул раньше него разобравшийся, что к чему, дядька Нежиловец.
– Он принял яд, – пояснил Анастасий. – Я не догадался его обыскать, а он, видимо, таким образом решил избежать пристрастного допроса.
– Много он об этом думал, когда тебя хазарам выдавал, – взяв себя в руки, проворчал воевода.
Анастасий тем временем обозревал картину недавно завершившейся битвы, не находя среди пленных и убитых ещё одного человека, которого стоило расспросить.
– Ратьши здесь нет, – пояснил Александр, и критянину почудилось, что он услышал вздох облегчения, вырвавшийся из уст Войнеги. – Я позволил ему уйти. Секрета он всё равно не знает, а потому, брать его в плен только себе дороже. Кому бы он ни служил, он дедославский княжич, потомок Вятока и Ляха. Как пойдут на хазар его сородичи, коли мы позорной казнью или пленом оскорбим княжескую кровь.
– А как же Всеслава? – удивился Анастасий.
– Ты разве не понял, княжны у него нет. Похоже, он сам хотел бы узнать о её судьбе.
– Похоже, ты прав.
– И, стало быть, сбываются худшие опасения, – покачал многотрудной головой дядька Нежиловец.
– Время покажет, – сказал воевода. – А пока, главное – придумать, как всё ваше путешествие вразумительно князю описать и объяснить.
– А что тут объяснять, – подала голос взошедшая на палубу взятого на меч кнара Феофания. Она внимательно посмотрела в сторону Радонега и Торгейра, которые под белы руки выводили из трюма немного потрёпанного спафария Дионисия, и повернулась к мужу:
– Беглый тать Ратьша и его хазарские приятели похитили строителя осадных машин и хотели через земли огузов вывезти его в каганат. Пришлось его выручать. Думаю, в интересах спафария подтвердить истинность этих слов.
Иду на вы
Солнце спряталось за горизонтом, знаменуя наступление времени отдохновения от праведных трудов земных. Прокаленная за день зноем почва еще продолжала отдавать тепло, но в напоенном пряными ароматами степных трав воздухе уже ощущалось смутное присутствие влаги. Звенели комары и цикады, сочно похрустывали травой пасущиеся неподалеку Серко и Буланый, потрескивал, выбрасывая в небо пучки сияющих искр, костер.
Как и предыдущие дни, ужин проходил в молчании. Они вообще за все время пути, а шли они по землям, прежде принадлежавшим каганату, уже шестые сутки, вряд ли обменялись двумя десятками фраз. Говорить было не о чем. Обоих погнала в дорогу без возврата боль, но оба взрастили в себе слишком много гордости и упрямства, чтобы с кем-либо эту боль делить. Да и о чем они могли друг другу поведать? Невеселые обстоятельства, сделавшие отрока и воеводу горькими бобылями еще до произнесения священных брачных клятв, оба и так знали отлично. А чувства… Разве летучие, бесплотные слова способны выдержать эдакую тяжесть?
Инвар, светлые волосы которого ловко скрывали слишком заметную на черной Неждановой голове седину, кажется, еще и чувствовал себя виноватым, что Всеславушку не сберег, что, пленившись Войнегиными ласками, не сумел предательства разглядеть. За собой Неждан тоже числил немалую вину. Зачем он, послушав князя и побратима, не отправился с ханом Кубратом в Булгар? Велика хитрость под булгарским платьем сокрыться, тем более, что даже безо всякого переодевания в толпе степняков он выглядел своим. Старый хан Азамат, вон, едва его увидев, сразу приступил с расспросами о родстве, а услышав ответ, надолго о чем-то задумался, подкручивая длинный седой ус:
– Ты извини старика, если чем обидел, но больно ты схож со знакомцем моим хазарским, каким я его в молодости запомнил. И знак у тебя, каким отмечает своих потомков только Ашина волк.
– Даже если это так, это ничего не меняет, – в сердцах бросил Неждан. – Хазары и те, кто им служит, дважды разрушили мою жизнь. Будь моим отцом хоть сам легендарный Тогарма, я не питаю к поганым ничего, кроме ненависти и вражды!
– И все же на твоем месте я не стал бы отрекаться даже от такого родства, – заметив, что побратим хочет свести родимое пятно, остановил его Лютобор. – Может, еще в хазарской стороне пригодится! С волками жить – по-волчьи выть! Я тоже в том году не мыслил, вытаскивая из реки хазарского мальчишку, что стану его отца в молитвах поминать.
Когда костер догорел, путники стали устраиваться на ночлег. Спать легли одновременно: нести по очереди стражу не имело смысла. Отоспавшийся за день у хозяина на седле Кум и умные кони лучше любых сторожей чуяли приближение малейшей опасности и сразу давали знать. Подстелив плащ и подложив под ребра побольше сухой травы, Неждан уже начал проваливаться в блаженное забытье, в котором Всеслава-краса по-прежнему открывала ему свои нежные объятья (ох, какую горькую тоску приносило пробуждение, впрочем, боль хоть и не избытая, но передуманная и пережитая, уже, вроде, и не совсем боль), когда серый Кум сердито заворочал.
Кто там еще? Если ночной разбойник или бродяга-печенег, прельстившийся статью добрых коней, сейчас ему не поздоровится! Десница Неждана привычно обняла рукоять меча, по другую сторону костра тревожно озирался Инвар, поднявшийся с оружием наизготовку в полный рост. Неждан, не выпуская из рук меча, неслышно откатился в темноту, готовый отразить любую атаку. Ну, Кум, давай же, давай, милый, покажи мне его! Но серый предатель вместо того, чтобы хватать или щериться, неожиданно по-щенячьи радостно заскулил и, оказавшись в круге света, принялся вертеть хвостом, прыгать, приседать и ластиться, явно приглашая кого-то на игру.
– Отстань, Кум! Да ну тебя! Что еще выдумал!
Меч застыл у Неждана в руке, на язык полезли слова, которые вслух произносить без надобности не стоит. Этот ломкий мальчишеский голос с мерянским выговором он бы узнал среди тысячи. Инвар стоял в той же позе и ругался на родном языке, разом поминая всех горных, лесных и морских троллей и не забывая про старуху Хелль. Все еще невидимый Неждан нырнул на миг в сумрак, и постреленок Тойво, а это был, конечно же, он, пойманным куренком затрепыхался у него в руках.
– Ты как здесь оказался? – забыв о старшинстве, приступил к мальчишке с вопросом Инвар, несомненно зная ответ.
Действительно, очутиться в самом сердце степи вдали от войска и человеческого жилья внучок волхва мог либо колдовством своего премудрого деда, либо, что представлялось более вероятным, при помощи своих двоих. Шел, шел да нашел.
– На север и в горы! – взлохматил вихры Инвар. – Вот попутчик, так попутчик! И что с ним прикажете делать?
– Отправить обратно! – сурово сдвинул брови Неждан. – Раз сюда добрался, стало быть, и назад дорогу найдет!
Услышав такой жестокий приговор, Тойво затрепетал всем телом. Губы его задергались, опушенные светлыми ресницами веки часто-часто заморгали, пытаясь удержать в глазах готовые брызнуть ручьем предательские слезы.
– А на что ты рассчитывал? – невозмутимо пожал плечами Инвар. – Нам с тобой возиться возможности нет! В хазарский плен очень захотел или на встречу со своими любимым батюшкой Велесом?
Тойво невероятным усилием все же удалось совладать с собой:
– Вы с Нежданом несколько раз спасали меня от смерти, – проговорил он почти внятно, только нос продолжал хлюпать. – Стало быть, моя жизнь принадлежит вам!
Инвар уже открыл было рот, чтобы сказать что-то наподобие «ну и катись со своей этой жизнью, откуда пришел». Неждан его остановил. Конечно, Тойво за свое безрассудное самовольство заслуживал хорошей порки, но не более того. То, что мальчишка, пробираясь пешком, догнал двоих конных, не заплутав, не провалившись в какой-нибудь овраг, а главное, не став добычей хищников о четырех или о двух ногах, иначе как чудом назвать было нельзя. А чудеса, как известно, не свершаются дважды. Слишком сильно бывший корьдненский гридень любил и уважал старого Арво, чтобы бросить на произвол судьбы в дикой и безводной степи его плоть. Инвар это, конечно же, тоже понимал. Не для того он в Тешилове спасал мальчишку от огня и меча, чтобы отдавать на съедение рыскучим волкам. К тому же, пока молодой урман не оправился от ран, внучок волхва на пару с Муравой за ним, как за родным, ходил, начисто забросив все детские забавы. Впрочем, воспоминание о молодой супруге вождя вернуло Инвара на сердитый лад:
– А о нашей боярыне ты подумал? – пристыдил он мальца. – Она, небось, тебя обыскалась, вся извелась, испереживалась.
– Да нешто я маленький?! – сердито насупился Тойво. – У юбки бабьей меня держать!
– А еще хвастался, что лекарем хочешь стать! – вернувшись к костру, молодой урман принялся раздувать почти погасшие угли. Нежданного, незваного попутчика не следовало, несмотря ни на что, заставлять голодать.
– Успеется! – легкомысленно махнул рукой Тойво, уписывая за обе щеки нехитрую походную снедь.
Судя по тощему узелку, предыдущие дни он питался исключительно попадавшимися в редких перелесках ягодами и родниковой водой.
– Сначала я хочу воинскому ремеслу как следует научиться! А лечьбой можно заняться и потом. Дед вон мой тоже по молодости в походы ходил, и дяденька Анастасий, хоть людей лечит, а дерется почти не хуже вас.
Неждан с Инваром переглянулись: ну как тут возразить, когда они оба об иной доле, кроме воинской, даже не мыслили.
И все-таки неспроста вещий Арво нарек непоседливому внучку имя Тойво – надежда. Словно шустрый весенний ручей зажурчал меж двух выжженных дотла берегов, вызывая к жизни робкие ростки, казалось, навек похороненные под слоем горького пепла. И дело было не только в том, что их пустые и тягостные прежде вечера теперь заполняли мальчишеские забавы и дурашливая возня, в которой принимал активное участие серый Кум, а дни проходили в несмолкаемых разговорах. Открытый миру мальчуган не уставал удивляться его красе, не забывая высказывать свои впечатления. Собираясь в этот путь, они с Инваром оба знали, что за принесенные ими вести хазары еще как их «отблагодарят», и всеми силами стремились получить эту «благодарность», способную, наконец, пресечь опостылевшую жизнь. С появлением Тойво эти планы пришлось срочно менять: не губить же, в самом деле, ни за что, ни про что мальца.
– Я пойду в город один, – объявил товарищам Неждан, расседлывая Серко и вытаскивая из торока чистую беленую рубаху, – а вы дождетесь новостей, а затем вернетесь и расскажете князю и побратиму обо всем.
Они расположились на ночлег под стенами хазарского Града, на заросшем серебряным ивняком берегу, в том самом месте, где год назад держал неравный бой с эль-арсиями Лютобор, откуда чудом вырвавшаяся из когтей Булан бея Мурава отправилась, чтобы сначала увидеть казнь, а затем подарить возлюбленному жизнь.
Синие глаза Инвара заполнила невыразимая мука:
– А я надеялся, что мы пройдем этот путь вместе! – глухо проговорил он.
– А мальца куда? – кивнул Неждан на притихшего Тойво. – Да и Буланый с Серко вовсе не заслуживают, чтобы ходить под седлом у поганых. Если уж нас Господь миловал и мы прошли через всю хазарскую землю, не встретив ни одного дозора, то не стоит этим пренебрегать.
В самом деле, иначе, чем Божьим промыслом, их удачу он объяснить не мог. Они ведь не особо таились, пару раз даже ночевали у костров пастухов и рыбаков. Но, видимо, пастухи – холопы, присматривавшие за чужими стадами, – не имели оснований дорожить своей нынешней долей, а рыбаки на время прихода руссов намеревались отсидеться в болотах и плавнях, которыми изобиловали низовья Итиля. Во всяком случае, никаким дозорным никто из них ничего не сообщил.
От одного из рыболовов, сморщенного и высохшего, как изюм, путники узнали важную весть. За то время, которое они провели вдали от людей и событий, в Итиле умер каган.
– Туда ему и дорога! – жестко проговорил, на родном языке Инвар. – Дай Бог, и все их собачье племя скоро туда же отправят! Интересно только, кого там эти поганые на нашу голову изберут?
– Кого бы не избрали, – равнодушно отозвался Неждан, – нашим разницы никакой. Войско каганата в поход в любом случае вести не ему.
Действительно, вот уже сотню лет после того, как хазарские владыки, отвергнув Слово истины, принесенное в их землю просветителем славян Константином-философом, обратились к вере Иудиной, реальной властью в стране обладали лишь потомки узурпатора Булана, придумавшие для себя титул царя или бека. Что до кагана, по-прежнему избиравшегося из древнего рода Ашина, то он сделался фактически пленником в своем собственном дворце.
