Текст книги "Под знаменем Сокола (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)
Бегство
Проснувшись на закате, Давид бен Иегуда почувствовал себя настолько хорошо, что сумел не только самостоятельно проглотить немного еды, но и пожелал подняться с постели. Это ему удалось, и лекарь, внимательно выслушав дыхание и пульс и не обнаружив следов лихорадки, выразил надежду, что в ближайшее время юноша и его отец смогут пуститься в дальнейший путь.
Хотя Иегуда бен Моисей желал лично поблагодарить деву, подарившую его сыну жизнь, хан Азамат твердо преградил ему путь: женская половина дома – не то место, куда есть доступ чужакам. Когда же Ратьша, бесстыдно посмевший прийти в дом темника с расспросами, завел разговор о корьдненской княжне, булгарский вельможа плечами пожал: а разве дочь Всеволода не погибла во время пожара, когда град, в котором она находилась, разграбили какие-то беззаконные разбойники.
Не испытывая желания продолжать обсуждение этой темы, Мстиславич прекратил дальнейшие расспросы. Однако Всеслава, наблюдавшая за беседой через узорчатую решетку, отгораживавшую комнату для гостей от женских покоев, ясно видела, что он не поверил ни единому слову булгарина. Более того, упорное желание хана Азамата скрыть от посторонних глаз свою загадочную гостью (о том, что в доме недавно появилась юная и, судя по всему, знатная незнакомка, Ратьша узнал от слуг) укрепило его уверенность в том, что девушка, голос которой он слышал, это именно княжна.
Поздно вечером, когда все уже спали, Всеслава тайком собрала дорожную котомку.
– Мы уходим! – сообщила она явившимся на ее зов скоморохам.
– Помилуй, госпожа, куда и зачем?! – взмолился Братьша. – Руссы уже совсем близко, твой жених будет в Царском Граде самое большее через неделю!
– Мне нельзя здесь оставаться! Мстиславич меня узнал! Я не хочу, чтобы дом хана Азамата постигла участь Тешилова!
– Он не посмеет! – убежденно проговорил силач. – Здесь ему не Мещера! К тому же из кромешников с ним, кажется, остались лишь Очесок и Костолом.
– А хазары? – неожиданно встал на сторону княжны Держко. – Думаешь, они не понимают, что люди царя Алмуша их обвели вокруг пальца? Они точно захотят отомстить!
– Да куда им, им бы из города живыми выбраться! – попытался возразить ему Братьша.
– Ну да! – Держко тряхнул всклокоченными вихрами. – И заодно на память чего-нибудь, а вернее кого-нибудь прихватить!
– К степному шайтану прямиком в пасть лезем, – сокрушался Братьша, известным только кромешному люду путем пробираясь по узким улочкам Царского града. – От добра бежать прочь, лиха одноглазого себе на голову искать!
– Велес-батюшка не оставит, – нащупывая в темноте дорогу, отозвалась княжна. – Нам бы только Мстиславича со следа сбить, а там уж как-нибудь Неждана с товарищами отыщем!
Опасаясь погони, а в том, что на розыски пустится не только Ратьша, но и хан Азамат, Всеслава не сомневалась, путники часть пути проделали по воде. Потом вышли на берег и, отвязав лодку, пошли в сторону полуночи, туда, куда указывали сияющие рога небесной Лосихи и ее Лосенка, туда, где вершил свой ратный подвиг Неждан. От людей первое время решили таиться, человеческого жилья избегали, передвигались преимущественно ночью, ближе к рассвету отыскивая какой-нибудь овраг, балку или иную ложбину, способную укрыть их от солнечного зноя и любопытных глаз. Костер разводили редко, да в нем и не имелось особой надобности. Ярое солнце согревало лучше любого огня, а что до приготовления пищи, то на этот раз собирались в таком сумбуре и спешке, что не успели захватить в дорогу почти никаких припасов и потому довольствовались лишь теми скудными дарами, которые давали поле и лес.
Впрочем, привычные ко всякого рода превратностям судьбы игрецы только подтрунивали друг над другом: у кого из них брюхо жалостливее поет, а что до Всеславы, то долгие ночные переходы и наполненные зноем почти не дающие отдыха дневки настолько выматывали ее, что, вышагивая под звездами по объятой тенью равнине или забираясь поутру в утлое укрытие, она даже не могла помыслить о еде. Ее бросало то в жар, то в озноб, тяжелую горящую голову томил морок-дурман, а рубец на груди, перерезая ее каленым прутом, безостановочно дергал и ныл.
– Да ты никак, госпожа, захворала! – сокрушенно покачал головой Братьша, ощупывая как-то на рассвете ее пылающий лоб. – Гляжу, огнея тебя мает! Как бы хвороба, которую ты отогнала от сына хазарского бея, не перешла на тебя.
Княжна слышала о чем-то подобном: Арво Кейо и подруженька Мурава рассказывали о лекарях, которые ради исцеления больного, случалось, не жалели собственной жизни. Старый кудесник еще прибавлял, что мастерство врачевателя в том и заключается, чтобы подчинить духов болезни своей воле, заставив злокозненные порождения нави вернуться обратно в навь. Впрочем, о своем поступке девушка по-прежнему не жалела: вещее чутье подсказывало ей, что иначе было нельзя.
– Ничего, как-нибудь переможется! – вымученно улыбнулась она, жадно припадая к меху с водой. – Главное – дойти! Ведь нам уж недолго осталось!
– Совсем чуть-чуть! – торопливо отозвался Держко, на четвереньках заползая в узкий лаз у дубовых корней, и если бы Всеславу не мытарила лихоманка, она бы заметила, как недобро, по-разбойничьи сверкнули его шальные глаза, и как со вздохом отвел взгляд добросердечный, мягкотелый Братьша.
На этой дневке Всеславе так и не удалось заснуть. Растревоженная дорогой рана опоясывала ее ноющей болью, лихорадка лютовала без жалости, обжигая спину ледяным ознобом, выламывая кости из суставов, паля сотней факелов губы и лицо.
Сколько они уже идут? Неделю, а может, больше? Холмы да равнины, чахлые, почти не дающие тени рощи да прозрачные перелески меж бескрайних непаханых несеяных полей, сохнущие на корню травы, бесприютный горячий ветер, бросающий в лицо горстями пыль и песок и душный тяжкий зной. Где же милая сердцу, привычная для взгляда гостеприимная лесная сень, где ласковые земляничные поляны и прохладные ключи? Где омывающий листву и очищающий душу теплый летний дождь? Впрочем, нет. И безводную, кишащую ядовитыми гадами пустыню Всеслава назвала бы землей обетованной, кабы там ее ждал лада милый Неждан. Ах, Неждан-Нежданушка! Сокол ясный! Чует сердце, совсем недалече летаешь: мчишься вперед на верном Серко, одолевая степной простор, ведешь к морю Хвалисскому горделивую птицу-ладью. Почему же немилосердные боги все откладывают день встречи, почему придумывают все новые испытания? Сколько еще железных башмаков и стальных посохов надо износить, сколько каменных караваев изгрызть?
А что если они разминулись? Конечно, шестидесятитысячное войско это не одинокий путник, бредущий по лесной тропе, но вдруг ее провожатые сбились с пути. Быть не может! Ловкач Держко знает все дороги лучше купцов рахдонитов и по звездам читает, словно мореплаватель или волхв. Тогда в чем же дело? Измена? Но подозревать в подобном своих товарищей она не могла: скоморохи уже дважды доказывали свою верность.
Вне себя от волнения девушка наблюдала, как свершает свой вековечный путь по небу ярое солнце тресветлый Хорс. Пройдя зенит, дневное светило медленно клонилось к горизонту, к закатному краю людского мира. На расстоянии нескольких перестрелов от их сегодняшнего убежища стоял спаленный небесным огнем засохший дуб. Они миновали этого немого свидетеля Перунова гнева незадолго до рассвета, предутренний сумрак напугал Всеславу, на несколько мгновений превратив мертвое древо в древнего обитателя Печенежских гор многоголового змея. Лишенные листвы узловатые ветви и сейчас напоминали не то опоры разрушенного храма, не то чьи-то руки, взывающие к небу в безмолвной мольбе. Вот почему только почерневший исполин указывает на полночь? Ведь если их путь верен, ему следовало остаться в стороне полудня.
Стоявший на карауле Братьша растолкал своего разнежившегося на мягкой лиственной подстилке товарища, и они вместе принялись готовить еду. Пытаясь растянуть остатки зерна и сухарей, игрецы заварили сдобренное парой-тройкой птичьих яиц хлебово из щавеля и крапивы. Всеслава, не в силах подняться, продолжала делать вид, что все еще спит.
– О-хо-хо! – вздохнул Братьша, отгоняя от лица девушки назойливую муху. – Совсем наша госпожа занедужила! Что делать-то будем?
– Что делать, что делать? – сердито затараторил Держко. – Я-то откуда знаю?
– Говорил я тебе, дурная твоя затея! Кривда она неугодна богам! И госпожу погубишь, и тархану доказать ничего не сумеешь!
– Да хватит тебе каркать! Ворона бескрылая! Где ты кривду-то увидел? Я обещал госпоже отвести ее к жениху, я и веду! Нам бы только до Града хазарского добраться, там у кагана, говорят, лекарей прорва. Да и отцу моему приятное сделаем. Родной сын пожаловал после стольких лет, да еще и не с пустыми руками пришел!
Сначала Всеслава не поняла, о чем это он, потом не поверила своим ушам, да только как тут не верить, когда и старый дуб, вещее древо Перуна, давал ей знак, пытаясь предостеречь. Скоморохи-игрецы, как известно, Велесовы слуги, а милостивый хозяин угодий, как не крути, существо темное и древнее, не различающее добра и зла. Да и Держко, лихая голова, настолько проникся мечтой о высоком родстве, что и сам в нее поверил.
Ох, Велес батюшка! Что же она наделала? Зачем, поддавшись страху, навеянному долгим ожиданием и подступающей болезнью, покинула гостеприимный дом добросердечного хана, ввергнув себя в пучину новых бед! Впрочем, еще не все потеряно, еще можно что-то превозмочь и переменить!
Всеслава рывком села. Глаза ее горели огнем.
– Госпожа! – осторожно начал Держко, но, наткнувшись на ледяной взгляд Всеславы, осекся на полуслове.
– Я все слышала, – холодно сообщила ему княжна. – Значит, вот какую службу ты решил мне сослужить, вот к какому жениху доставить! Правду про вас, игрецов, говорят: «и нашим, и вашим мы за векшу спляшем».
– Ты не расслышала, госпожа, вернее, неправильно поняла! – пойманный с поличным игрец по своей воровской привычке еще пытался выкрутиться.
– Все я правильно поняла! – оборвала его Всеслава. – Если русское войско и мой Неждан грядут с Полуночи, почему мы движемся на Полдень?
Держко не нашел, что ответить, и только поджал губы, сердито зыркая по сторонам.
– Собирайтесь! – приказала Всеслава, поднимая на плечи дорожную котомку. – Мы возвращаемся в Булгар!
Братьша, виновато хлопая глазами, отставил в сторону котелок и начал послушно скатывать плащи и завязывать тесемки мешков. Держко его остановил. Он стоял перед Всеславой, вытянувшись во весь свой небольшой рост, широкий, подвижный рот его дергался. Скулы свело от еле сдерживаемой ярости.
– Ни в какой Булгар я не вернусь! – сказал он негромко, но очень твердо. – Меня в Итиле ждет высокородный отец! И ты, девица, отправишься вместе со мной! Хватай ее, Братьша! Не пойдет своей волей, волоком потащим.
Он потянулся, чтобы схватить княжну, но Всеслава вывернулась, вырвалась и помчалась, что есть духу, по полю, простирая руки к темневшему на горизонте, обугленному, как ее любовь, но все еще крепкому дубу. Она хотела превратиться в малое яблоневое семечко, в белый лепесток, который подхватывает ветер, унестись прочь, достигнуть обетованного края, где нет лжи и принуждения, где на тучных умащенных полях гуляют бок о бок лев, телец и орел. Но ноги ее заплетались и не слушались, врастая в землю, точно жесткие корневища, а гибкое тело деревенело и стыло, как одетый корой ствол, и руки бессильно падали надломленными ветвями, и помутневший взор застилали холод и тьма.
Ромейские розмыслы
– Какие новости? – в синих глазах Феофании смешались надежда и страх.
– Никаких следов, – покачал головой Александр. – Мы обшарили каждую тропинку в окрестностях града, побывали во всех становищах на том и на другом берегу – все безрезультатно. Если княжну не увез опять Ратьша, стало быть, она и ее спутники либо попали в лапы к работорговцам, либо и вовсе покинули этот мир.
Феофания горестно всхлипнула, непроизвольно обхватив руками растущее чрево.
Александр поспешил усадить ее на скамью, которую живо освободил возившийся там с какими-то снадобьями постреленок Тойво.
– Твой брат, правда, не теряет надежды, – поспешно продолжил воевода, – что девушка и игрецы измыслили какую-то хитрость, чтобы сбить Мстиславича с толку, и потому, хотя их путь оказался скрыт как от недобрых, так и от дружественных глаз, княжна обязательно объявится, если не в родном Корьдно, то где-нибудь в Новгороде, а то и вовсе в Царьграде.
Феофания только покачала с сомнением головой:
– Что Неждан? – спросила она.
Теперь уж пришел черед Александра опускаться на скамью рядом с женой, нервно теребя пальцами мех на загривке пятнистого Малика, ибо поведать о решении побратима у него не хватало сил.
Анастасий тоже отвел глаза, ощущая в случившемся с корьдненской княжной немалую долю своей вины, тем более, что за время совместного плена и долгого пути полюбил девушку почти также нежно, как родную сестру. Может, все-таки стоило, пока Ратьша не успел опомниться, попытаться дойти до Оки. Впрочем, что теперь говорить? Кто же знал, что все сложится именно так? И дался же Всеславе этот хворый хазарин. Честный хан Азамат и без того посыпал седую голову горьким пеплом, кляня себя за то, что, поддавшись жалости, принял в своем доме тархана с сыном.
Ох, Всеслава, Всеславушка! В каком мире пролегла твоя дороженька? Узнаешь ли в своей далекой стороне, что путь твоего милого лежит в хазарский Град?
Не встретив препятствий в земле Булгар, Святослав вплотную подступил к границам каганата. Настало время отправить гонца к царю Иосифу, передать вызов на бой. Выполнить это смертельно опасное поручение взялся Незнамов сын.
– Ты понимаешь, что можешь не вернуться? – испытующе глядя на молодого воина, спросил Святослав.
– Мне больше нечего терять, – сумрачно отозвался тот. – В любом случае, побратимы за меня отомстят.
Дабы посланец великого князя не шел по чужой земле совсем один, в попутчики к Неждану напросился излечивший телесные раны, но так и не избавившийся от душевных мук Инвар.
– Черный день настал для меня! – только и смог сказать, узнав об их решении, Александр. – Лучше бы обе мои руки снова прибили к деревянному коню!
– Тебе рано еще умирать, брат, – сердечно обнял его Неждан. – Негоже боярыне твоей век вековать горькой вдовицей, да и сыну без отца расти не мед, ты это не хуже меня знаешь. Вот я – другое дело. Мне теперь и этот свет не мил, и рай не в рай: Всеслава-то Христову веру так и не захотела принять!
– Да погоди ты ее хоронить! – попытался обнадежить его побратим. – Может, и правда след ее еще и в этом мире отыщется!
– В Ратьшиных хоромах? – скривился от боли Незнамов сын, сжимая на груди заветную ладанку с каштановым локоном: все, что осталось ему от Всеславы. – Или на рынке невольничьем? Чем такое видеть, лучше либо ума лишиться, либо вовсе не жить!
– Коли тебя не станет, кто сумеет ей помочь?
Примерно в тех же выражениях парня увещевал дядька Войнег, на которого Неждан возложил заботу о своих людях. Конечно, ратники против выбора не возражали. Ведали, что от такого воеводы не видать обиды не только дружине, но и простым сермяжникам-рядовичам, взявшим в руки оружие лишь с благословления Незнамова сына. Но, прощаясь со своим «Соловьем», разве что по-бабьи не голосили:
– Ты же обещал нас вести в бой на хазар!
И только серый Кум, которого манили воля и степь, радостно вертел пушистым хвостом, да постреленок Тойво, отпросившийся у деда с Феофанией в Новгород, а вместо того в осуществление своих самых дерзостных мечтаний сделавшийся почти полноправным участником великого похода, ходил за Нежданом и канючил:
– Ну, возьми и меня с собой, что тебе стоит! Я и костер умею разжигать, и еду стряпать, и по-хазарски знаю почти не хуже вас…
Похоже, выбравшись невредимым не только из-под январского льда, но и из Тешиловского пожара, малец крепко уверовал, что смерть – это всего лишь страшная сказка, которую взрослые придумали, чтобы пугать несмышленышей, и что его старших товарищей в хазарской земле ждут такие невероятные приключения, которые обидно пропустить.
– В другой раз, дружище, – потрепал на прощание его по вихрам Неждан.
Хотя бедовый внучок волхва постарался убедить окружающих, что поверил в этот не очень-то правдивый «другой раз», сделал он все равно по-своему. Хватились его слишком поздно. Он и прежде частенько отлучался без спросу. Дозорные Александра и прочих воевод охотно брали его с собой в разъезды: неунывающий отрок своим задором и забавной болтовней лучше любого бахаря умел скрасить долгое время в пути. Но все дозоры вернулись, а Тойво так и не появился.
– Сбежал! – потрясенно всплеснула руками Феофания. – Ушел вслед за Нежданом! И что я теперь его деду скажу?
– Что плохо он своего мальца наставлял, коли к таким годам не приучил к послушанию, – нахмурился Александр. – Тому не носить воинского пояса, кто должного и недолжного не усвоит!
Феофания не сумела возразить, но плечи ее поникли, и глаза предательски заблестели. Александр нахмурился еще больше, ох уж эти женщины, вечно бы им всех жалеть и баловать, но когда заговорил, голос его зазвучал примирительно:
– Будет тебе! Может, еще ничего объяснять не придется. Из огня этот постреленок уже дважды выбирался живым, в реке тоже не потонул. Авось, и здесь не пропадет, Неждана отыщет.
– Ну да, отыщет, – молодая боярыня глянула на мужа с укором. – Думаешь, я не знаю, что они с Инваром отправились в Итиль смерти искать?
– Вот об этом-то я и говорю!
Русс поглядел на нее с нежностью и не удержался – привлек к себе.
– Если на то будет Божья воля и наш сорванец отыщет этих двоих, может, у них хотя бы возникнет мысль о том, чтобы попытаться вернуться.
– Нам остается только об этом молить!
Вскоре молодой воевода тоже отправился в путь. Пришла пора встретиться со степными братьями, подтвердить союз и обговорить окончательные условия участия печенегов в походе.
– Поклонись от меня госпоже Парсбит и хану Камчибеку, передай привет Аяну и Гюльаим. – напутствовала его в дорогу Феофания.
– Уж не знаю, как я им на глаза покажусь, – улыбнулся ей супруг. – Мать-то точно не упустит случая выговорить мне за то, что бросил жену где-то в чужом краю.
– А ты ей напомни, что ее покойный муж и великий Улан, когда ходили на Царьград или ездили послами в Киев, тоже оставляли семьи не в земле предков, – улыбнулась молодая женщина в ответ. – Со мной отцова дружина и брат. Есть, кому защитить.
– К тому же, мы в Булгаре задерживаться не собираемся, – поддержал ее Анастасий. – Выступим вместе с войском, успеть бы только закончить дела.
Дел у них и вправду хватало. Многим раненым под стенами Обран Оша все еще требовались забота и уход. Следовало незамедлительно решать, кого лучше отправить на Русь, кого оставить в Царском граде, а кто сумеет принять участие в походе. Кроме того, на Анастасия князь возложил еще одно не очень приятное поручение.
Дело в том, что в Царский град из Херсона кружными путями, через верховья Днепра и Итиля, минуя земли вятичей и буртасов, прибыли ромейские розмыслы. Их прислал патрикий Калокир для строительства осадных машин, способных пробить крепкие стены Саркела. Молодому лекарю соотечественников надлежало встретить и проследить, чтобы они ни в чем не знали нужды.
– Это что же такое выходит? – узнав о миссии Анастасия, нахмурил седые брови дядька Нежиловец. – Твои соотечественники строили Белую вежу, они же ее и разрушат?
– На любое действие должно найтись противодействие! – равнодушно пожал плечами ромей.
– К тому же, у цезаря нет постоянных друзей, только постоянные интересы, – добавил Александр.
– Мало нам было хазарских соглядатаев, – проворчал заглянувший его проводить старый Асмунд, – так еще эти гуси заморские пожаловали носы в наши дела совать.
– Добро бы только носы совали, – Александр, уже спускавшийся с новгородской ладьи, задержался на сходнях. – В конце концов, дела наши нынешние у всего мира на виду, много тайн не откопаешь. Но мне совсем не по душе тот елей, который эти ромеи, не в обиду моему шурину, в уши нашего князя льют. Не оказалась бы эта сладкая патока смертельным ядом.
Анастасий его опасения полностью разделял, ибо знал Калокира как человека амбициозного, безжалостного и совершенно беспринципного. Это глядя на него и ему подобных, Александр, поначалу со всей искренностью молодой души внимавший глаголу Христовой веры, на три долгих года вернулся к прежним богам. Но приказы князей не обсуждаются, к тому же, недаром говорят: держи друга близко, а врага – еще ближе.
Несмотря на незначительность положения, которое они занимали не только при императорском дворе, но даже в Херсонской феме, спафарий Дионисий и кандидат Хризостом держались подчеркнуто высокомерно, всем своим видом стараясь показать, какая пропасть разделяет их, придворных порфирородного басилевса, и людей какого-то варварского вождя. Все оказанные им знаки внимания они восприняли, как должное, к беседе со светлейшим снизошли с таким видом, словно не он им, а они ему оказывали великую милость, а на новгородских и киевских единоверцев даже не глянули. Богу – Богово, кесарю – кесарево.
Что же до Анастасия, то, оставшись наедине, спафарий Дионисий сообщил, что в пределах империи молодого лекаря считают предателем, подлежащим смертной казни. Дело в том, что до Херсона, а затем и до Константинополя дошли слухи о человеке, который, якобы, передал руссам тщательно оберегаемый секрет греческого огня. Хотя Анастасий не чувствовал за собой вины, ибо, обороняя в прошлом году от хазар вместе с Александром и новгородцами вежу ханов Органа, всего лишь сконструировал некое подобие огнеметных трубок, наполнив их горючей смесью собственного изобретения, разубеждать Дионисия он счел ниже своего достоинства. Чего ради? Тот, кто начинает оправдываться, признает свою вину.
Интересно, а этому надутому, как петух, спафарию на службе у стратига Херсонской фемы, известно, что сын его господина пытался года три тому назад переправить через Стикс нынешнего басилевса Никифора Фоку, который, будучи в те времена еще стратигом-автократором императора Романа, уличил Калокира в казнокрадстве. Анастасий, к которому Калокир обратился с требованием приготовить яд, не захотел брать грех на душу, за что впал в немилость и вместо того, чтобы пожинать вместе со своими соотечественниками плоды победы и строить жизнь на освобожденном от арабов родном Крите, отправился в изгнание.
Чего доброго, херсонский патрикий за содействие в болгарских делах еще потребует от русского князя голову строптивца на блюде. Впрочем, руки коротки. К тому же, Калокир, так же, как и многие другие, наверняка захочет заполучить Анастасия живьем, предложив ему обменять свободу и жизнь на секрет разрушительного порошка аль Син.
И точно. Полагая, что достаточно запугал собеседника, Дионисий перешел к откровенному торгу, заодно обещая личное и своего господина содействие в решении участи Анастасия. Критянин только усмехнулся.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – промолвил он, глядя сквозь собеседника. – Мое ремесло – лечить людей, и если я беру в руки меч, то только для того, чтобы защитить себя и своих близких. Что же до различных способов убийства, то я их не знаю и не собираюсь узнавать!
Выпроводив разгневанного спафария восвояси, Анастасий долго не мог успокоиться. То ли он за прошедшие в странствиях годы отвык от общения с царедворцами и придворными различных мастей, то ли патрикий Калокир обладал талантом окружать себя особо неприятными людьми. Во всяком случае, мысль о том, что придется довольно-таки долго общаться с этим Дионисием, ухоженное лицо которого выглядело одутловатым, а холеное тело – дряблым, и явно не от болезни, а от потакания различного рода излишествам, вызывала у него почти тошноту. Большой вопрос еще, а понимает ли этот херсонец хоть что-нибудь в строительстве осадных машин?
– О чем с тобой говорил этот надутый придворный? Я видела, он вышел от тебя в бешенстве.
Синие глаза Феофании смотрели с тревогой. Бесстрашная по природе, взяв на себя ответственность за еще не родившуюся жизнь, она научилась бояться, тем более, что кроме мужа и брата не имела иной опоры.
Хотя Анастасий, пытаясь уберечь будущую мать от совершенно лишних для нее тревог, попытался объяснить недовольство херсонца пустяшной размолвкой, мудрая не по годам, прозорливая сестра как-то исподволь все у него выведала.
– Может, стоит все-таки открыть этот секрет? – спросила она, взволнованно теребя кисти завязанного высоко под грудью узорчатого пояса.
– Кому? – без тени насмешки вопросом на вопрос отозвался Анастасий.
– Тебе виднее, – Феофания скромно потупила взор.
– Я не убийца! Я врач!
– А если этот порошок попадет в руки арабов или хазар? – вопрошающе глянула на него сестра, и в ее синих глазах заплясали холодные искры, напоминающие отблеск Дара Пламени. – Куда ехал твой знакомый Звездочет, которого вы спугнули на Оке? В Магдебург? А может быть, все-таки в Итиль? А если ему удалось достичь пределов каганата? Или ты, дабы не нарушить клятву Гиппократа, обречешь ратников Святослава на бессмысленную гибель?
– Муж и жена – плоть одна, – скривился критянин. – Ты говоришь почти теми же словами, что и Александр!
– Потому что я говорю правду!
– Я и сам думал об этом.
Анастасий заложил руки за спину, как наставник-ритор, и прошелся взад-вперед.
– Насколько я успел изучить Гершома, он принадлежит к той редкой породе людей, которых интересуют не золото власть имущих, а сосредоточенные у их престолов сокровища человеческих знаний: рукописи, артефакты, другие диковины. Возможно, с того времени, как мы с ним расстались, в Итиле обнаружилась какая-нибудь невиданная редкость, или он все-таки решил, что с помощью секрета Аль Син сумеет уберечь Град и сосредоточенные в нем сокровища.
– И ты говоришь об этом так спокойно? – Феофания стояла перед ним, вытянувшись во весь свой небольшой рост, как никогда похожая на минойскую богиню или жрицу, заклинательницу священных змей.
– На все Божья воля!
– Сера, селитра, уголь, – с ходу назвала сестра компоненты состава, который Анастасий не посмел доверить не только человеческому уху, но и бумаге.
Как выяснилось, для той, которая с детства изучала свойства трав и минералов, достаточно оказалось один раз взять в руки сам порошок.
– Рано или поздно этот состав сделается достоянием многих! – предсказала Феофания.
– Тогда война станет еще большим преступлением, нежели сейчас.
