Текст книги "Под знаменем Сокола (СИ)"

Автор книги: Белый лев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

Обида игреца

Ночью Всеславу разбудили скрип ворот, мелькание факелов, топот множества ног, фырканье лошадей, человеческие голоса, выговаривающие слова на хазарский лад. Выглянув из окна, девушка увидела, что ворота распахнуты, а двор заполнен людьми, которые продолжают прибывать. Хазары – безошибочно определила она. Все-таки пробрались окольными путями, минуя русские разъезды, отыскали знакомое подворье. И приехали явно не за тем, чтобы о невольниках торговаться, скоры да мед на паволоки и рыбий клей менять. Хитрые купцы обычно заискивали перед княжичем, надеясь льстивыми речами свою выгоду соблюсти. Эти держались важно, шапок не ломали, спин не гнули, да и смотрели едва ли не свысока, как победители на данников смотрят. Кто ж это такие? Явно те самые владетельные беи, которых Ратьша поджидал.

Хотя хазар прибыло не меньше сотни, Всеслава отметила среди них двоих, державшихся особняком и глядевших особенно властно.

Один из них, по виду ее ровесник, был строен, гибок и очень хорош собой, той яркой и томной красой, которая отличает изнеженных детей полудня, похожих на изысканные и хрупкие растения своей земли. Его темные волосы вились мягкими прядями, губы мечтательно улыбались, а тонкие руки с красивыми удлиненными пальцами казались более привычными к сазу, нежели к мечу.

Другой, носивший титул тархана, не уступал Мстиславичу ростом и могутой. Он стоял пока, повернувшись к Всеславе широченной спиной, и, судя по количеству седины в волосах, уже достаточно давно перешагнул рубеж зрелости. В его движениях, посадке головы, манере держаться сквозило что-то неуловимо знакомое, княжна только никак не могла припомнить, что именно. Впрочем, мало ли знатных хазар приезжали каждый год в Корьдно. Всех разве упомнишь?

– Здрав будь славный Иегуда сын Моисея отец Давида, – низким, почти земным поклоном приветствовал его Ратьша (надо же, умеет, а в Корьдно даже перед светлейшим спину согнуть чванился). – Рад видеть тебя в моем скромном жилище. Надеюсь, ты и твои спутники добрались сюда благополучно!

– И тебе поздорову, родовитый Ратьша бен Мстислав, – почти чисто выговаривая славянские слова, отозвался тархан. – Досадно видеть тебя изгнанным из земли отцов, но с другой стороны отрадно, что в этом краю изменников у нас остается хоть один верный союзник.

Всеслава старалась не упускать ни единого слова из их беседы, вдруг за приветствиями да благопожеланиями удастся что-нибудь про Неждана и руссов узнать. Но вот Иегуда бен Моисей обернулся, и девушка едва удержалась, чтобы не закричать: из-под собольей хазарской шапки на нее смотрел ее Неждан, каким он мог бы стать через двадцать, двадцать пять лет.

Всеслава не сомневалась, что под хитрым плетением кольчуги, под узорчатым рукавом бухарского халата скалит острые зубы грозный волк Ашина, предок и прародитель одного из самых влиятельных хазарских родов, к которому принадлежал сам каган. Такой же хищник, выбитый искусным чеканщиком, украшал чешуйчатый доспех грозного пришельца, такой же красовался на поясах свиты. Такого же волка, отлитого в серебре, Всеслава сжимала каждый вечер в руках и покрывала поцелуями, представляя, что целует любимого, ибо такой же намертво впечатался в его плечо.

Ох, судьба, судьбинушка, долюшка сиротская, долюшка сиротская, да при живом отце! Ох, батюшка Велес, за что же ты так жестоко насмеялся, нарекая княжеской дочери супруга из рода Ашина? За что позволил вещим норнам сплести людские судьбы в такой причудливый узел? Ведь если бы жизнь ее милого сложилась иначе, кто знает, может быть, они бы встретились лишь в Итиле, в закрытых покоях дворца, и она не смела бы глаз поднять, ибо взгляд кагана способен нести окружающим смерть. Кто знает, полюбила бы она горделивого владыку, как любила безродного да всеми отвергнутого.

«Что же делать, дитятко, – говаривал князь Всеволод. – Коли не за Ратьшу, стало быть, за хазарина. Видно, такова твоя судьба». Но ведь Неждан себя хазарином не считал, да и как могла его мать, родившая такого сына, оказаться пленницей у соплеменников его отца? Неужто злокозненные завистники лучше знали людей!

Хотя один из слуг уже взял повод норовистого вороного коня, а другой услужливо подставил спину, молодой спутник тархана не спешил сходить наземь. Глядя куда-то поверх частокола, он мечтательно улыбался, правой рукой словно перебирая струны невидимого саза.

– Отец, посмотри-ка, яблоня цветет! – разобрала Всеслава хазарскую речь. – Совсем как у нас в саду, и никто за ней не ухаживает.

Суровые черты лица тархана омрачила досада, сменившаяся, впрочем, тотчас же горькой нежностью:

– Сынок, разве мы яблонями сюда приехали любоваться? – улыбнулся он.

Сынок! Сколько Всеслава не тщилась, она не сумела найти ни единой черты сходства ни с братом, ни с отцом. Но сыновья ведь часто вырастают похожими на мать, а матерью юноши была дочь известного талмудиста из древнего рода белых хазар, первая на всю столицу красавица, быстро изгладившая из памяти тархана мысли о той, другой, оставшейся где-то в далеком полуночном краю растить его первенца.

Чтя традиции, Иегуда бен Моисей назвал сына, появившегося на свет в браке, освященном обычаем и обрядом, Давидом в честь древнего воина и царя. Но тот Давид умел не только сражаться и управлять страной, но также славил Бога, складывая в Его честь вдохновенные гимны под аккомпанемент псалтыри. И верно потому сын тархана вырос не воином, но поэтом.

Уже в тот же вечер Всеслава услышала нежные переливы струн его саза, звучавшие в этом разбойничьем гнезде пением райской птицы, прибившейся к стае воронья. Словно осознав это несоответствие, юноша вышел во двор, где продолжал петь, слагая стихи, посвященные выросшей среди дикого леса прекрасной яблоне. Хотя Всеслава не могла оценить всей прелести его поэзии: в порыве вдохновения Давид бен Иегуда временами переходил на персидский, который княжна понимала с пятого на десятое, она точно могла сказать, он изведал меда.

Из всех знакомых ей людей такой властью над словами и над звуками обладал только Лютобор Хельги. Но его вдохновляли буря и битва, потому струны его гуслей рокотали яростно и звонко, то воспевая подвиги живых, то воздавая дань ушедшим.

Давид бен Иегуда обладал дарованием иного свойства. Добрые боги наградили его умением видеть красоту в вещах, представлявшихся прочим привычными и обыденными. Каждое слово, вплетенное им в узорчатый орнамент стиха, занимало свое место не для того, чтобы в назидание потомкам отобразить великое деяние, а дабы сохранить бесценные крупицы ежедневного бытия. И поскольку жизнь человеческая мимолетна и быстротечна, как цветение яблонь, струны его саза пели тихо и печально, а в нежном слабом голосе звучала тоска.

– Мой господин! Этот промозглый сырой воздух губителен для вас!

Старый согбенный слуга спустился с крыльца, чтобы укутать плечи юноши меховым плащом, пожалуй, слишком теплым для этого времени года.

– Здесь он по крайней мере есть, – зябко пожимая плечами, отозвался Давид бен Иегуда. – А внутри я задыхаюсь!

Только сейчас Всеслава обратила внимание, насколько юноша бледен. Его глубоко запавшие глаза обводили тени, пускай и придававшие взгляду выразительность, но свидетельствовавшие о застарелом нездоровье, а румянец, подсвечивавший его впалые щеки, подпитывался не молодой кровью, а злой лихорадкой.

– Жаль, что мы не поехали, как в прошлом году, в Семендер, – вздохнул слуга. – В горах Вам всегда становится лучше.

– Ты скажи еще, в Испанию, где есть врачи, которые меня вылечат! – горько усмехнулся молодой Ашина. – Таких врачей нет, ты и сам, Рахим, это знаешь. Так к чему же оттягивать неизбежное! К тому же, я не могу в такое время оставить отца.

– Вы действительно верите, что ему удастся что-то изменить? – осторожно поинтересовался слуга. – Да простит меня молодой господин, но этот варвар, у которого мы остановились, не производит впечатления человека, внушающего доверие!

– Ратьша бен Мстислав, – на хазарский лад выговаривая имя дедославского княжича, начал Давид бен Иегуда, – хочет стать ханом Хордаба и единовластным правителем земли ас-саккалиба. Но для этого ему надо прослыть борцом против руссов.

– Ну, нам же это на руку! – обнадежено кивнул Рахим.

Его господин лишь пожал плечами:

– Даже если ему удастся собрать за наше серебро войско, в чем я, честно говоря, сомневаюсь: многие подданные здешнего владыки отправились вместе с руссами, силами одной земли Святослава ему не одолеть, и мой отец, думаю, это понимает.

– И он все равно приехал сюда? – потрясенно воскликнул Рахим.

– Мой отец подобен безумцу, пытающемуся выстрелами из луков остановить горную лавину, – печально проговорил юноша. – Но именно за это я его уважаю!

***

Хотя Всеслава не ведала, о чем до полуночи толковали хазарский тархан и дедославский княжич, утром Ратьша встал явно в хорошем расположении духа.

– Ловчих на болото! – энергично распорядился он. – Пусть поднимают секача, которого давеча приметили. Высокие гости желают охотой развлечься. К нашему возвращению, чтобы столы от снеди ломились. Все честь по чести – вина заморские, меды сыченые, да скоморохам скажите, чтобы подтягивали веселей. И еще, – он понизил голос, подзывая к себе Оческа. – Ромея заприте покрепче да глаз с него не спускайте. Я с ним еще не закончил. Таиться вздумал, пес. Он моего гнева не видел! И не таких обламывали! Он у меня будет на брюхе ползать, из собственного дерьма зелья, какие я прикажу, готовить! Не будь я Ратьшей Дедославским! Только гостям моим про него ни слова. Не для того я пятерых своих людей положил, чтобы его за просто так отдать.

– А про княжну? – осторожно осведомился Очесок.

– Тоже. Придет время – сам скажу. А станет кто болтать, языки повыдергаю, вы меня знаете!

Очесок кивнул: они его и вправду знали.

Впрочем, перед хазарами Мстиславич хотел показаться радушным и вежливым хозяином, а долг гостеприимства велел ему не только вести серьезные беседы, но также угощать и забавлять гостей. Иегуда бен Моисей и его сын по достоинству оценили и мастерство ловчих, и щедрость трапез, и искусство скоморохов, которые для столь важных гостей, казалось, превзошли самих себя. Но тархан и его люди были прежде всего воинами, и всем иным забавам предпочитали те, которые позволяли испытать силушку богатырскую, показать ухватку молодецкую, проверить, насколько послушны в руке копье и сабля, добрый меч и тугой лук.

Глядя из окна светелки на дружеские сшибки хазар и гридней Мстиславича, Всеслава испытывала двойственные чувства. С одной стороны, как дочь земли вятичей, она не могла не восхищаться силой и удалью соплеменников. С другой: что ж вы делаете, окаянные, выдаете лютому врагу приемы и секреты мастерства, придуманные дедами для обороны родной земли. Впрочем, что взять с кромешников, безжалостно рубивших в Тешилове тех ребят, с которыми только пару месяцев назад мирно пировали в Корьдно.

Молодой Ашина тоже решил отложить в сторону свой саз. Сегодня он выглядел лучше, видимо, отдых и сон пошли ему на пользу. К тому времени, когда он опоясался мечом, свое боевое искусство хазарам показывала Войнега. Еще живя в родительском доме, в дни приезда чужеземных гостей она по просьбе светлейшего Всеволода, а затем и Ждамира надевала кольчугу и выступала в единоборстве: мол, поглядите, в земле вятичей даже девки мечом не хуже иных мужчин владеют. Так она впервые встретилась с Инваром, и молодой урман далеко не сразу сумел ее одолеть.

Среди свиты тархана пока не находилось воина, способного взять над ней верх: чернобородые мастера считали ниже своего достоинства связываться с юнцом, на которого походила закованная в броню Войнега, а у ровесников девушка без труда выбивала из рук оружие.

– Ну что, мой сын, – Иегуда бен Моисей похлопал наследника по плечу. – Сумеешь защитить честь рода Ашина?

Стоявший рядом с ними Мстиславич переменился в лице. Задуманная им потеха принимала дурной оборот. Одно дело – хазарские отроки и сыновья ал-ларсиев, другое – любимое дитя самого тархана. Тут при любом раскладе ничего хорошего не жди. Разве что Войнега позволит себя победить и при этом сумеет не раскрыться.

Отец много раз говорил Всеславе: хочешь узнать человека – посмотри, каков он в бою. В истинности этого утверждения девушка неоднократно убеждалась, ибо и князь Всеволод, и дядька Войнег, и лада Неждан, и храбрецы-руссы говорили, как сражались, а сражались, как жили. И если, к примеру, Хельги Хельгисон и в пылу самых жарких споров, и в угаре битвы сохранял ясность рассудка, ее возлюбленный всегда говорил то, что думал, не заботясь о последствиях, и в битву бросался, очертя голову, своим воодушевлением увлекая других.

Нынешний поединок не являлся исключением, ибо юный Ашина сумел проявить себя не только как воин, но и как поэт. Поэты, как известно, приходят в мир, чтобы нести и воспевать красоту. И, верно, потому отточенные до совершенства движения Давида бен Иегуды были исполнены неповторимого изящества, а сабля в руке напоминала кисть, которой мастер каллиграфии выводит причудливой вязью строки из писания или изречения древних мудрецов.

Впрочем, эта воплощенная изысканность не всем пришлась по вкусу.

– Ну, пошел выделывать кренделя, – недовольно скривился Очесок. – Извивается, точно скоморох, поди разбери, кто тут большая баба!

– Все бы бабы так сражались, – покачал головой один из его старших товарищей, умелый и безжалостный боец, прозывавшийся Костомолом. – Чтобы такие кренделя отведать и не поперхнуться, знаешь каким умением надо обладать? Хозяйская краля, конечно, девка злая да дурная, но в науке ратной ее сам князь Всеволод наставлял!

Ратьша свирепо глянул на обоих и для пущего вразумления отдавил Оческу ногу, а Костомола пихнул локтем в бок: многие хазары, чай, понимали славянскую речь. Пока, правда, для дедославского княжича все складывалось благополучно. Трудно сказать, поняла ли его немой приказ Войнега, но поддаваться ей не приходилось. Куда там, тут бы успеть следовавшие одна за другой атаки кое-как отбить да бело личико уберечь: сабля юного поэта, пусть и не заточенная для убийства, несколько раз пролетала в опасной близости от ее раскрасневшихся щек.

Но в какой-то момент (молодой Ашина как раз повернулся к окну Всеславиной светелки лицом), княжна поняла, что сейчас произойдет что-то непоправимое. Давид бен Иегуда глотнул раз другой воздух и начал давиться поднимающимся откуда-то из глубины груди мучительным кашлем. Так же захлебывался зимой во время единоборства с Ратьшей Хельги Хельгисон. Неужто всем настоящим поэтам суждено оплачивать свой дар страданием? Но Лютобор прошел не десяток, а сотню, если не больше, поединков и битв и обладал несокрушимой, не сломленной даже палачами волей, позволявшей ему подавлять нездоровье.

Давид бен Иегуда ни такого опыта, ни такой закалки не имел, да и болезнь, подтачивавшая его тело, зашла слишком далеко. Потому, сделав несколько неуверенных, неловких взмахов, он начал валиться наземь, пытаясь не захлебнуться хлынувшей у него горлом алой кровью. В довершении всех неудач во время последнего неосознанного уже выпада юноша задел шлем Войнеги. Ремни нащечников лопнули, шлем улетел в сторону, и долгая тяжелая коса, которую никто пока не удосужился в подтверждении свершившегося брака расплести, сбежала на грудь поляницы.

Смуглые скулы тархана побагровели от еле сдерживаемой ярости: подобного оскорбления ему еще никто не наносил. Его сын, наследник древнего и влиятельного рода, корчился на земле, точно побитый раб, а над ним с победным видом (а выглядело это все именно так) стояла ряженая мужиком девка, дочь племени данников.

Ох, Войнега, Войнега! Не в добрый час ты взяла в этот день в руки меч. За верную службу твой господин отблагодарил тебя грязной бранью и жестокими зуботычинами, следы от которых еще долго красовались на белом личике. Стоило ли ланиты румяные от хазарской сабли сберегать.

– Лекаря сюда! – гаркнул Ратьша, посылая Оческа и еще двоих ближних за Анастасием.

Сильно он, верно, перепугался, коль о своем же повелении таить ромея от пришельцев забыл.

Иегуда бен Моисей его остановил. Потомки белых хазар и купцов рахдонитов издревле владели искусством врачевания и не признавали знахарей-чужеземцев.

Не обращая внимания на Рахима и других слуг, суетившихся возле его несчастного сына, тархан шагнул на поле, вызвав себе в супротивники не менее десятка воинов из ближней Ратьшиной дружины. То ли он их уже видел в деле, то ли его наметанный глаз мог с одного взгляда определить, кто на что горазд, но выбрал он самых опытных и умелых бойцов.

Его сабля сверкающим стальным ураганом взвилась в воздух, прочерчивая круг, и могучие гридни один за другим кубарем покатились по земле, точно спелые яблоки от порыва ветра. Двоим кромешникам, в неудачный миг подвернувшимся под молодецкую руку тархана, не сумел бы помочь даже Анастасий, который при всем своем искусстве не воскрешал мертвецов. Стремительный и неукротимый в своем гневе Иегуда бен Моисей наносил за ударом удар, а Всеслава не могла отогнать наваждения: он сражался точь-в-точь как лада милый Неждан.

Со странным чувством девушка узнавала и манеру обращаться с оружием: оба одинаково хорошо владели и правой, и левой рукой, и молниеносность бросков, и быстроту реакции, позволявшей держать в поле зрения весь десяток, и силу удара. Перед мысленным взором Всеславы на миг мелькнула страшная картина: отец и сын, никогда не видевшие и ничего не знавшие друг о друге, сошлись в смертельном единоборстве, совсем как в персидской басне, которую в Корьдно часто сказывали булгарские купцы. Добрый Тармо и другие старинщики, переделав ее на славянский лад, нередко по своему усмотрению да по просьбе юной княжны меняли концовку: у них отец и сын все же признавали друг друга раньше, чем был нанесен роковой для одного из них удар, и затем отправлялись сражаться с общим врагом.

Но Неждан жестоко ненавидел сделавших его безродным Незнамовым сыном хазар, да и тархан, случись такая встреча, вряд ли в чужеземном воине родную кровь бы признал: белые хазары родство по матери считают. Не за старый ли отцовский грех жестоко расплачивался своим недугом юный Давид бен Иегуда?

Швырнув на песок последнего из десятка, тархан пружинящей, точно у хищника, походкой прошелся вдоль поля, высматривая, с кем бы еще помериться силой. Охотников с ним сразиться больше не находилось: старший прятался за среднего, средний за младшего, а младший и рот закрыл. Ратьша хотел было шагнуть вперед, но, опамятовав, что гостеприимному хозяину негоже обнажать оружие против дорогого гостя, передумал. Куда ему! Он зимой против едва оправившегося от ран Хельгисона не выстоял, да и с Нежданом меч ни разу не осмелился скрестить. Но тут взгляд Иегуды бен Моисея упал на притулившихся в дальнем конце двора скоморохов.

– Медведя сюда! – хозяйским голосом распорядился он. – И чтобы не как давеча, без поддавков!

Кромешники, да и сам Мстиславич вздохнули с явным облегчением – пронесло. А если косолапый попортит высокому гостю нарядное платье или, не приведи Велес, порвет, так скоморохи – люди ничейные, их и не расправу выдать не жалко. Да и почему обязательно порвет. Этого хазарина и самого можно в лес без рогатины отпускать! То-то у деда Молодило руки трясутся, а внучек Улебушка утирает слезы, гладит по загривку Озорника.

Подруженька Мурава рассказывала, как ее Хельги однажды в лесу, не имея под рукой рогатины, раскроил лесному властелину череп мечом. В ту пору он и хребет без особого труда переломил бы, да не захотел рисковать попусту жизнями случившихся рядом двух девушек и отрока. Иегуда бен Моисей ничьих жизней спасать не собирался, но все сразу поняли: на этот раз биться он станет до конца. Каким-то образом это понял и Озорник и потому, вместо того, чтобы идти вперед, уперся в землю всеми четырьмя лапами. Остановился и старик-поводырь.

– Ну же! Чего вы там копаетесь?! – прикрикнул на обоих Ратьша. – Батогов давно не пробовали?

Он резко вырвал у игреца цепь и чуть не получил пудовой, усаженной кривыми когтями медвежьей лапой по лицу. Только многолетняя воинская сноровка позволила ему буквально в последний миг отпрянуть в сторону и вниз. Озорник дополнил свое движение сердитым ревом. Кромешники подались назад: мало ли кого еще лютый зверь захочет утащить с собой в иной мир.

– Я тебе это припомню, старик! – оскалился не хуже Озорника Мстиславич, отряхивая песок с колен и пытаясь приладить на место снесенный медведем клок кожи на виске: еще бы полпальца, и череп княжича раскололся бы, точно орех.

Дед Молодило даже не глянул на него. Ратьша больше не имел над ним власти.

Без труда разрешившийся от цепи, вместе с ней сбросивший все свои обязательства по отношению к людям Озорник поднялся на дыбы во весь свой более чем саженный рост и огласил окрестности громогласным ревом. Точно воин в начале единоборства, он призывал в свидетели заступника Велеса и других богов и просил у Первого Медведя, прародителя своего рода, даровать ему победу над врагом.

– Якши аю! Хороший зверь! – оскалил зубы в усмешке тархан.

Его ноздри возбужденно раздувались, как у хищника, почуявшего запах крови, карие, ореховые, как у Неждана, глаза следили за медведем, выбирая удобный момент для решающего броска. Совершенно не утомленный, а только раззадоренный предыдущей схваткой в ожидании и предвкушении следующей, он, казалось, сбросил не менее двадцати лет. Он сделал по двору несколько точно выверенных шагов, а затем раскрыл Озорнику объятья.

Через миг они слились воедино и застыли посреди двора, точно обращенные в камень взглядом крылатого, одетого змеями чудища из ромейской басни. Впрочем, не совсем так. Камни при всей своей тяжести хранили покой и стремились к покою. Сошедшиеся в смертельной схватке человек и зверь излучали чудовищную, мучительно ищущую выхода и не находящую его силу. Всеслава почти ощущала, как содрогались от гнета тяжелые кости, натягивались до предела жилы, бугрились сведенные в чудовищном напряжении мышцы, стучала в виски горячая кровь, темнело в глазах и прерывалось дыхание, без остатка отданное борьбе.

Но если Озорником руководила только жажда жизни, присущая всему, что дышит и движется, то тархана побуждали еще и иные чувства. Не только уязвленная гордость, тоска начинающего стареть и не желающего с этим смириться тела и безысходная боль родителя, не ведающего, как еще умолить богов, чтобы они вернули здоровье его ребенку, придавали силы могучим его рукам, все крепче сжимавшим мохнатый загривок. Посланник великого каганата, он должен был доказать этим северным варварам, что невидимый Бог хазар еще не оставил заступничеством свою землю, и, если каганат все-таки выстоит под натиском руссов, данникам следует знать, за кем сила и власть.

И потому в какой-то миг Озорник захрипел и начал задыхаться. Его лапы судорожно молотили тархана по спине, соскальзывая с чешуи доспеха, а Иегуда бен Моисей яростно и настойчиво продолжал усиливать захват. Затрещали ломающиеся кости, и Озорник медленно начал оседать.

Хазары и кромешники в один голос восторженно возопили, восхваляя Иегуду бен Моисея, уважительно закивали воины, которым довелось только что скрестить с ним меч, и вытер испарину со лба Ратьша, заодно прикидывая, а сам бы он так смог? И только дед Молодило и скоморохи, стоя в стороне, смотрели не на тархана, а на Озорника.

Их мохнатый товарищ прожил свою жизнь, и конец ее оказался не так уж плох. Да, не будет больше для него ночевок под теплым кровом и медовых пирожков, преданного поводыря, добывавшего ему пропитание, и заботливых друзей. Но вместе с тем не будет и оглушающего рева толпы, улюлюканья мальчишек, безнаказанно кидавших в него камни, ярмарочных забулдыг, докучающих ему своим братанием, и подгулявших нарочитых. Батюшка Велес примет косолапого под сводами Мирового Древа, а Великая Матерь Жива сошьет ему к зиме новую шубку и вдохнет его душу в новорожденного медвежонка. Только как теперь им жить без него? И кто заплатит за обиду игреца!