Текст книги "Под знаменем Сокола (СИ)"
Автор книги: Белый лев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)
Огненные письмена
Словно для того, чтобы внести еще большую сумятицу в душу Всеславы, в ночь перед помолвкой она увидела во сне родной Корьдно.
На высоком берегу Оки полыхала кострами, буйствовала игрищами веселая Купала. Солнце плескалось в реке, и вслед за солнцем в воде и возле нее резвилось едва не все население Града. «Ой рано, на Купалу, кто нейдет на улицу, нехай лежит колодою!» Гремели бубны и серебряные варганы, надрывались струны гудков и гуслей, надувались щеки рожечников и сопельщиков, завивался-развивался меж зеленых дерев священный танок хоровод, то заплетаясь в плетни, то закручиваясь колесом вокруг убранной лентами березы. Нарядно белели и расцветали у бояр и богатых гостей различными оттенками алого, бурого, зеленого, лазурного, изукрашенные вышивкой рубахи. К плодородию взывали сотканные, как у поколений предков, из алых и черных нитей конопляной пряжи поневы. Паче яхонтов и серебра радовали глаз сплетенные из лазоревых полевых цветиков венки.
Хмельные от пляски и меда парни в веселой игре в умыкание бегали по лесу за задорно визжащими девками – гоняли русалок. Много-много молодых красавиц нынче не вернутся ночевать под крышу отчего дома. Многие семьи после этой ночи породнятся и станут дожидаться внуков. Те же молодые да влюбленные, которые загодя обещались друг дружке, испытывали свою любовь, прыгая через костер. Кому удастся преодолеть огонь, не размыкая рук, жить тем в любви и согласии долгие годы.
Всеслава сидела рядом с братом Ждамиром на великокняжеском месте. Светлейшей княжне не пристало бегать с парнями в горелки, прыгать через костер, гадая на суженого пускать по воде венки. К чему гадать? Все давно угадано-предугадано. А что до костра, то нет теперь и не будет никогда того сокола, который, подхватив ее на могучие руки, через жгучее пламя невредимую перенесет…
Ох, Неждан, Нежданушка! Лада любимый! Из своего далекого-далека хоть весточку передай! Но неведом путь в райский сад, за пределы небесного свода вознеслись над землей горнии чертоги. Криком кричи – не докричишься!
Но почему смолкли бубны и сопели, почему, замелькав пестрой лентой, скрылся вдалеке хоровод? Расступилось пламя костра, и в сиянии огненных искр (уж не крыльев ли серафима) к ней явился любимый. За его спиной колыхался звенящий птичьими перепевами сияющий купол весеннего неба, пестреющее проталинами поле и лес, готовый пробудиться от зимнего сна. Сильный конь, верный Серко, нес Неждана вдоль ещё только начавшей освобождаться ото льда реки к укрепленному граду, вознёсшемуся над высоким берегом, по мощёным улицам, к тесовым воротам, навстречу к любушке ненаглядной. И, казалось, перешагни Всеслава огненную завесу, распахни тесовые ворота – и вовек уж им не разлучиться!
Но, видно, не с ней суждено сбыться сказанию о великой любви Лады и Даждьбога, любви, преодолевшей смерть, разомкнувшей границу иного мира. Она не богиня и не ведунья. Ей даже клятву, данную отцом, не дано отменить. «Я бы рада бы приголубила, слово данное не воротится. Белы рученьки опускаются, резвы ноженьки отнялись!»
– Ты всё ещё любишь его?
Они с Давидом сидели на устланном подушками и коврами возвышении, отделённые узорчатыми занавесями друг от друга и от зала, где пировали беи и тарханы, собравшиеся на церемонию Тенаима – помолвки. Жених и невеста в память о разрушенном Храме Иерусалимском уже разбили муравленое блюдо тонкой работы, гости обсыпали их сладостями и произнесли полагавшиеся в данном случае благопожелания, и теперь все насыщались обильной, приготовленной по правилам, снедью, и вели разумные беседы.
Медленно оплывали восковые свечи, наполненные ароматным маслом, лампы бросали на стены загадочные блики. Исходила соком зажаренная с зеленью и пряностями баранина и золотая стерлядь. Пресыщенным величавым пурпуром, пламенели рассыпанные по серебряному блюду зёрна граната, аметистами и изумрудами сияли налитые соком виноградные гроздья, розанами девичьих щёк стыдливо трепетали упругие бока персиков. Священное вино нескончаемым багряным потоком изливалось в оправленные серебром рога и кубки, призывая к веселью. Вот только веселья не получалось.
Едва оправившийся после вчерашнего испытания жених, на шее которого расплывался уродливый синяк, глядел на происходящее с тихой грустью, невеста кусала губы, чтобы не заплакать. За этим пиршеством рядом с ней мог сидеть её Неждан.
– Ты всё ещё любишь его? – повторил Давид свой вопрос.
– Какое это теперь имеет значение? – безучастно отозвалась Всеслава, разглядывая унизывавшие её руки кольца и браслеты, подарки кагана и его родни.
Возле сердца она ощущала прикосновение заветного Нежданова оберега, который, отобрав у Держко, ей вернул Давид.
– Мёртвым возврата нет. Да и кто я такая, чтобы противиться судьбе. Хотя я и не по своей воле попала в ваш Град, знай, клятву я сегодня принесла от сердца.
– Зачем обманывать себя и других, – покачал головой молодой Ашина. – Думаешь, я не вижу, что происходит с тобой. Ты похожа на дикую яблоню, которую безжалостно выкорчевали из родного леса и перенесли в далёкий полуденный сад. Возможно, при правильном уходе она приживётся, но если повреждены корни…
– Время лечит, – вымученно улыбнулась княжна. – Молодое дерево легко переносит любые невзгоды. Пройдёт немного времени, и оно начнёт плодоносить.
– Я на это надеюсь, – Давид кивнул. – Ты молода, хороша собой, можешь составить счастье любого, и тебе совершенно незачем тратить лучшие свои годы, исполняя обязанности сиделки возле медленно умирающего калеки.
– О чём ты говоришь?! – Всеслава возвысила голос настолько, что повернули головы некоторые из сидящих к ним близко гостей. – Неужели ты не веришь в пророчество? – продолжила она уже тише, но не менее горячо и убежденно. – Твой недуг отступит, тебя ждёт долгая и счастливая жизнь. Твои потомки наследуют землю и власть, и их род продолжится на много поколений!
– В пророчестве говорится не конкретно обо мне, а просто о сыне моего отца, – уточнил Давид.
– Но у твоего отца больше нет другого сына!
Всеслава не сумела справиться с подступившим к горлу комком и опустила голову, чтобы скрыть от Давида брызнувшие из глаз слезы. Ох, Неждан, Нежданушка, лада любимый!
– Мне очень хочется верить, – почти виновато проговорил Давид. – Я люблю тебя и хотел бы составить твоё счастье. Однако, ни книги, ни звёзды не дают ответа на вопрос, сколь долго это счастье продлится. Все благие предсказания очень туманны. Между тем, враг стоит у ворот, и даже вятшие мужи, собравшиеся сегодня в мой дом на пиршество, смотрят по сторонам, точно узрели на стенах роковые огненные письмена!
В самом деле, хотя, как положено на ритуальном пиру, присутствующие провозглашали здравицы, славили кагана и бека, похвалялись успехами, наслаждались искусством игрецов и танцами красивых рабынь, привычно поглощая обильную и изысканную снедь, пересыпая разговор шутками, то один, то другой гость, нет-нет, да отворачивались, чтобы подавить тяжкий вздох или удручённо опустить глаза. На старых и молодых лицах, не высказанный вслух, но упорно витавший в воздухе, застыл один и тот же вопрос. Неужели это в последний раз?
Неужели от, казалось, незыблемого благоденствия и благополучия может не остаться и следа, и тех, за кем сегодня сила и власть, настигнет ужасный жребий: или погибнуть, или пережить позор поражения, горечь изгнанья, тяготы плена? И как это предотвратить, если не подоспеют последние верные союзники, от которых уже несколько недель не поступало никаких вестей?
Надо сказать, что тяжёлые времена для каганата наступили отнюдь не вчера, и бездну, которая ныне разверзалась с пугающей быстротой, породил не гнев немилосердных богов, а людская алчность. Пока воинственные ханы Ашина вели свой народ от победы к победе, сдерживая натиск арабов, налаживая отношения с ромеями, склоняя под меч один за другим окрестные народы, великий каганат только закалялся и креп.
Пастухи перегоняли с выгона на выгон стада, земледельцы возделывали поля и разбивали сады, усердные ремесленники трудились в городах. Отважные купцы вели караваны из далекой империи аль Син в Кордобу, Багдад и Дамаск, платя хазарам пошлины, за счёт которых каганы, а потом и беки не только жили в роскоши и достатке, укрепляя границы и возводя города, но и содержали тьму эль-арсиев, опору власти и грозу окрестных народов. Впрочем, милость кагана в годы благоденствия не знала границ. Покорённые булгары, буртасы и вятичи, конечно, платили хазарам дань, зато и сами имели немалую выгоду, собирая подати с франков, варягов, ромеев и арабов, чьи караваны шли в обе стороны по Оке.
Но потом что-то пошло не так. В аль Син пала династия Тан, и страна на полвека погрузилась в хаос бесконечных междоусобиц. Гружёные шёлком и фарфором караваны перестали бороздить пустыни. Зато на востоке, где не прекращались войны, увеличился спрос на рабов и рабынь. А где их взять, как не в северных землях, где мужчины сильны и выносливы, а белокурые и белокожие девы пленяют своей красотой. Булгары, аланы и печенеги хоть не по такой высокой цене, но тоже неплохо сбывались на торге. А то, что правители этих земель исправно платили каганату дань, так их же самих и членов их семей никто и не трогал, а смерды потерпят. Им, чай, не впервой.
И смерды еще бы долго терпели, да только на западе и севере неожиданно окреп и набрал силу сосед, которого хазары попервам и всерьёз-то не воспринимали. Поляне, рекомые Русью, а с ними словене, радимичи, кривичи, северяне, уличи и тиверцы дани каганату не платили, допуска к торговле на море Хвалисском не имели и потому терпеть разбойничьи набеги на свои земли не собирались, да и по поводу торговых дел могли кое-что предъявить. А тут ещё и с ромеями, с которыми каганату прежде удавалось ладить, и которые могли при умелой политике хоть как-то повлиять на русского князя, отношения испортились окончательно.
Булгары, перейдя в ислам, и вовсе от прежнего союзника отвернулись. Печенеги вступили в преступный сговор. Вятичи сделали вид, что хранят верность, а сами не только не оказали сопротивления, но и в поход с руссами пошли, буртасы попытались заступить им дорогу, да жестоко за это поплатились. Вот и получалось, что многотысячное вражеское войско приходилось встречать один на один. Хоть бросай столицу на разграбление и укрывайся за стенами Саркела. Белая крепость выдержит любую осаду, да только какой в этом толк, коли помощи ждать неоткуда.
Ах, если бы среди хазарских военачальников отыскался талантливый стратег-полководец или вдохновенный вождь, подобный Маккавею или первым ханам Ашина, сумевшим, сплотив полудикие племена, создать великий каганат. Но царь Иосиф всю свою жизнь только скреплял печатью различные указы и принимал верноподданных алп-илитверов и учтивых послов и гораздо лучше разбирался в торговле, нежели в войне. Его же полководцы хоть и проявляли стойкость и мужество, исполняя царскую волю, но опыта борьбы с противником такой мощи просто не имели.
Оставалась последняя надежда на древнюю тайну, заключённую в стенах этого дворца. Предание гласило, что появление на поле боя знамени кагана не только удваивало силы сынов Тогармы, но и обращало в прах любых соперников, подобно Божьему Персту, поразившему казнями Египет и Вавилон.
Об этом царь Иосиф после субботней молитвы и завёл разговор с Иегудой бен Моисеем. Хотя тархан ожидал чего-то подобного, его обветренные скулы зажглись румянцем с трудом сдерживаемого гнева:
– Почему это должен быть именно мой сын?! Когда Булан и его потомки облагали непомерной данью окрестные племена, когда твой родич Песах, мстя Игорю русскому за Самкерц, выводил в Итиль сотни и тысячи пленных, разве они вспоминали о знамени кагана, разве они спешили поделиться с ним богатой добычей? Почему твой дед Аарон, после получения своей доли позволивший эль-арсиям истребить руссов, возвращавшихся из Дейлема и Ширвана, и твой отец Вениамин, отдававший приказ о казни воинов, пытавшихся завоевать для него Бердаа, не спрашивали на то позволения кагана. Что же переменилось теперь?
– Ты прекрасно это знаешь, Иегуда! – помрачнев лицом, отозвался бек. – И не тебе, чей брат так низко предал нас, не сумев вымолить у Хорезмшаха обещанной нам его предками военной помощи, об этом говорить.
– Мой брат?! – рука тархана непроизвольно потянулась к сабле. – А почему не твой родич Булан бей? Азария говорил мне, что именно его заносчивость и нежелание идти на уступки вынудили Хорезмшаха поставить нам условие, на которое, он знал, мы не согласимся.
– Но именно твой брат пошёл на предательство, даровав свободу лазутчику, узнавшему ответ Хорезмшаха. Тот русс причинил нам больше вреда, нежели целая тьма воинов!
– Сильно же прогневил Бога твой родич Булан, коли не сумел в ту ночь одолеть умирающего, пару детей и горстку варваров!
Иегуда бен Моисей презрительно усмехнулся.
– А что до русса, его смерть мало бы что изменила. Я видел Святослава в Обран Оше. Этот человек не отступился бы от осуществления своих замыслов, даже если бы произошло чудо и Хорезмшах прислал нам не две обещанных тьмы, а все десять!
***
– Но ведь ты прекрасно знаешь, отец, другого выхода нет!
Только что вернувшийся после весёлого пира Давид по-прежнему выглядел как человек, переживающий жестокие лишения, и никакие драгоценные яства и чудодейственные снадобья не могли здесь что-либо изменить.
– Вот уже две сотни лет каганы не покидали стен этого дворца!
Хотя из уважения к Божеству, вместилищем которого на Земле является каган, Иегуда бен Моисей, едва войдя в покои сына, так же, как другие беи и сам бек, опустился на колени и старался не поднимать глаз, голос его рокотал гневно и грозно.
– Но вот уже две сотни лет никакой враг не вторгался так далеко в пределы нашей страны, – возразил ему юноша. – Что же делать, если воинам остаётся уповать только на Бога Израиля и на священную силу нашего рода?
– А кто привел страну к такому положению дел, когда единственный способ отстоять Град и принадлежащие нам по праву земли – склониться под пятой магометан? – не скрывая раздражения, отозвался Иегуда бен Моисей. – Какое право этот праправнук узурпатора, давно сменивший закон Моисеев на Золотого Тельца, имеет указывать, куда и когда идти прямому потомку великих ханов Ашина?!
– Последний потомок ханов Ашина, – отозвался Давид, проводя прозрачной рукой вдоль лезвия сабли, – идёт на брань только потому, что так велит ему долг.
– Этот поход убьет тебя! – почти простонал тархан. – Тебе сейчас даже тяжесть кольчуги вынести не по силам!
– Кагану не нужна кольчуга!
Юноша распрямился, лицо его приобрело отстранённо-вдохновенное выражение, глаза смотрели за грань миров.
– Само его имя – и броня, и щит. Книги открыли мне, что, если я выйду на поле, то останусь жив, если сокроюсь в Граде – погибну!
– Лучше бы твои книги поведали, как отстоять град, – устало опустился на подушки Иегуда бен Моисей.
– Судьба Града находится в руках Божьих и зависит от мужества его защитников, но мой дед, который, кроме Книг, предсказывает будущее по звёздам, говорит, что в ближайшие дни нам следует ждать добрых вестей.
***
Звёзды не обманули. На следующий день стало известно, что алп-илитверы ясов и касогов, обеспокоенные усилением Руси, а также вожди нескольких дружественных каганату племён страны гор привели своих людей. Одновременно с ними с другого берега Итиля пожаловали наконец и ожидавшиеся огузы, на помощь которых так рассчитывали бек и тарханы. Они, правда, привели не тьму воинов, а почти вполовину меньше: многие роды, чьи силы подточила не прекращавшаяся уже несколько лет засуха, просто не смогли собрать людей и лошадей. Да и снаряжение состояло в основном из копий и лёгких луков. А ведь даже простые хазарские и аланские ратники в большинстве своем имели сабли и пластинчатую броню или калочугу. Но огузы питали лютую ненависть к печенегам, угодья которых хотели бы получить в случае победы. Кроме того, многие из них рассчитывали за счет военной добычи поправить пошатнувшееся за время засухи хозяйство. Похожие надежды согревали и сердца горцев, о дикой свирепости которых в Итиле ходили легенды.
– А вот теперь повоюем! – воодушевлённо воскликнул тархан, узнав на совете о том, что силы достигли равновесия. – И пусть хорезмшах и царь булгар кусают локти и проклинают своего лжепророка, не надоумившего их прийти к нам на помощь! Сила рода Ашина и покров божественной Шехины хранят наш народ. Мы вернемся с победой, а затем сыграем веселую свадьбу!
На улицах Града, в последние дни оглашаемых только жалобным блеянием сгоняемой с окрестных пастбищ скотины, сетованиями виноградарей и землеробов, оплакивающих урожай, и скорбными воплями женщин, собирающих мужей на бой, царило радостное, почти праздничное оживление. Горожане приветствовали аланов и огузов едва ли не как избавителей, зазывали в свои дома, оказывая всяческое гостеприимство. Торговцы вновь открыли лавки, почти задаром отдавая не только еду и вино, но и красный товар.
Некоторые из них, кто все ещё пытался думать о выгоде (серебро всегда пригодится), нагружали короба, лодки, телеги и отправлялись на другой берег Итиля, где уже стояли шатры хазарских родов, пришедших из дальних улусов, где расположились лагерем аланы, горцы и огузы. Там с утра до ночи звучала музыка, не смолкали приветственные крики, ржали кони, гремели молоты кузнецов, звенело оружие. Хазары и их союзники заверяли друг друга в вечной дружбе, молодые воины состязались, показывая своё искусство, и горела пламенем на солнце броня эль-арсиев, чьё выступление в поход пришёл приветствовать весь град.
Воодушевление горожан, достигшее дворца кагана, причём не только покоев, но и людской, где находился главный очаг сборов, не могло не передаться непоседливому по природе Держко:
– И что ты мне там говорил, дурачина, – торжествовал игрец, полируя сбережённый дорогой меч. – Пришли твои огузы, как миленькие пришли! Еще и алан с собой притащили! Знают, за кем сила!
– Сила за тем, у кого Правда, – возразил ему Братьша. – А у хазар её нет.
– Ну что ты заладил, Правда, Правда.
Держко отряхнул песок с клинка и сделал несколько выпадов.
– Разве защищать свои дома и семьи – это не Правда?
– Если бы хазары столько лет не строили своё благополучие на Кривде, отрекаясь от собственных клятв, бесчинствуя на землях данников, облагая непомерными податями идущих через их земли купцов, глядишь, и на их свободу и жизнь никто бы не покушался!
– А ну тебя! Поступай, как знаешь! Хочешь – живи, хочешь – помирай, мне дела нет! С руссами или с хазарами, а я иду сражаться за себя и за своё богатство!
Всеслава вновь жила, точно в дурмане или в бреду. Приближающийся день битвы её страшил, а ночь не давала покоя, как и в Булгаре томя дурными снами. Её слух тревожил вой волков и клёкот коршунов, собравшихся попировать на костях русской рати, а взор застилал кровавый рассвет над отданным на разграбление пылающим Градом.
Она просыпалась в холодном поту, но едва снова пыталась смежить веки, как попадала во власть нового ещё более чудовищного кошмара. На усыпанном трупами людей и животных, на сажень вглубь щедро засеянном обломками оружия мёртвом поле в отчаянном смертельном единоборстве клинок в клинок, грудь в грудь, глаза в глаза сходились сын с отцом и брат с братом. В этом ли мире происходил осуждаемый богами и людьми поединок или уже в ином, Всеслава не знала. Она лишь вновь и вновь обречена была наблюдать, как Неждан и Давид, пронзённые копьями, изрубленные мечами, падали наземь, навеки проваливаясь в клокочущую бездну, а протестующий отчаянный крик тархана застывал у него в горле, перерезанном клыками первопредка-волка.
– Будь осторожен! – вторя тысячам женщин Града, умоляла княжна Давида, глядя, как юноша, преодолевая слабость, упражняется с саблей. – Тебе совершенно не обязательно выходить на поле, ты каган, достаточно твоего знамени!
– С таким же успехом я мог бы остаться во дворце, – подобно тысячам мужчин отшучивался молодой Ашина. – Не переживай, меня так же, как и царя Иосифа, будут охранять эль-арсии, а они вступают в битву лишь когда надо нанести решающий удар. Ты, словно птица Симург, пришла в мой дом, чтобы принести исцеление, – продолжал юноша, глядя на Всеславу полными обожания глазами. – И я верю, что любовь к тебе и в грядущих испытаниях меня сохранит!
Почти те же слова, только на другом языке, говорил, прощаясь с ней в Корьдно и во время их недолгого тешиловского счастья, Неждан. Если бы она в самом деле имела силы хоть кого-нибудь защитить и спасти!
А тут еще Мстиславич, докучный и постылый. Словно охотник или убийца, он выслеживал девушку в коридорах дворца, пытаясь ранить не ножом, так словом. После вестей о союзниках он осмелел настолько, что заявился прямиком в её покои. Решил лишний раз укорить великую княжну земли вятичей опрометчивостью выбора корьдненских бояр и светлейшего Ждамира.
– Говорил я ему, нечего с руссами заигрывать, нечего в свои земли пускать. Пустая это затея, с хазарами силой тягаться. Уж не знаю, как теперь твоему бедному братцу удастся княжую шапку сохранить!
Хотя перед мысленным взором объятой ужасом Всеславы уже неслись орды беспощадных степняков, вторгающихся в землю вятичей, чтобы покарать за отступничество, девушка постаралась сохранить самообладание:
– Уж ты, Мстиславич, помолчал бы про руссов, – презрительно бросила она. – Больно хорошо после драки кулаками помахивать да других учить. Где ж была твоя ученость прошлым летом? Вот одолел бы тогда Хельги Лютобора, глядишь, у нашего воинства и его предводителей уверенности бы прибавилось. Я слыхала, Хельгисон еще раз успел тебя уму-разуму поучить. Что ж ты никак его не побьёшь? Силенок мало или, как зимой, Небеса благословления не дают?
– На этот раз дадут!
Глаза Мстиславича сверкнули лютой ненавистью.
– Я привезу его в Итиль в оковах и самолично вновь прибью к деревянному коню. И его князя рядом. А Хельгисонова ублюдка из чрева ромейской ведьмы огненными клещами вытащу.
– Не изловивши бела лебедя, не рановато ли кушаешь?! – резонно заметила княжна. – Хельгисон вон и арабов одолел, и от эль-арсиев становище своих братьев защитить сумел, да и Святослав на своем пути не узнал ни одного поражения!
– И это говорит помолвленная невеста хазарского кагана, почти что жена? – издевательски рассмеялся Ратьша. – Не боишься, что восхваляемый тобой Хельгисон твоему женишку малахольному башку-то проломит?
– Боюсь! – честно призналась Всеслава. – Потому буду за Давида всех богов молить!
– А за меня? – эти слова прозвучали так неожиданно, что Всеслава не нашлась даже, что ответить.
Сквозь намертво приросшую к красивому лицу дедославского княжича маску бесшабашной удали и холодного безразличия проступали черты, которые девушка помнила по дням, когда они оба были детьми.
– И за что ты меня так ненавидишь? – превратно истолковав её молчание, спросил Ратьша.
Как и все живые существа, он всё-таки испытывал потребность в тепле и участии.
– Любить ты, Мстиславич, не умеешь! – в сердцах выговорила Всеслава. – Никого не видишь, кроме себя. Иди с миром, – добавила она, обращаясь не к бессовестному крамольнику, в которого волей судьбы и своих страстей превратился Ратьша, а к мальчишке, в котором еще не погибли ростки хорошего. – Иди с миром, я не держу на тебя зла.
