Текст книги "Сойка-говорун (СИ)"

Автор книги: AnnetPf

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Дамы и господа! Приветствуйте победителя 81-х Голодных игр из Дистрикта-3!

– Нет, – я прячу лицо в ладони, раскачиваюсь на одном месте. – Не может быть…

Телевизор гаснет и дверь моей камеры открывается. На пороге стоит Август Эмерсон с неизменной папкой в руках.

– Соболезную, мисс Дагер.

– Он мог бы победить. Мог.

– Да, но реальность такова. Жаль, очень жаль. Теперь шансы на ваше спасение невелики.

– Мне плевать на это, – отвечаю глухо. – И мне жаль не себя, а его. Он был самым лучшим из всех моих подопечных.

– Нет-нет, он был как все. Просто Вы стали для него лучше. Но все это слова. Дистрикт-3 дождался своей победы, и я за них, признаюсь, рад. Так вот, мисс Дагер, – мужчина раскрывает папку, поправляет очки. – Пока мы готовим девушку к награждению, вам тоже стоит подготовиться к суду.

– Суду?

– Да, мисс Дагер. Вас будут судить по законам Капитолия. Вам вменяют в вину убийство несовершеннолетнего ребенка. Каждое преступление рассматривает суд. Мы дорожим своими людьми и поэтому не казним всех направо и налево, как в дистриктах. Вас, наверное, на родине за такое бы расстреляли.

– И… что мне делать? Нужен же адвокат, да? – я совершенно не разбираюсь в подобных вопросах.

– Нужен. Вам его предоставят. Пока просто приведите себя в порядок. Вы ужасно выглядите. Я распоряжусь, чтобы вас кормили лучше, а сразу же перед заседанием суда привели стилиста, – он делает какие-то пометки. – Ах, да. Дело резонансное, так что вместе с присяжными заседателями вашу судьбу также будут решать мэры дистриктов, – он лучезарно улыбается и, не попрощавшись, выходит.

– Принесите еще сигарет! – кричу ему в след.

Последующие дни мне напоминают подготовку к Играм. Кормят меня, как трибута, чуть ли не насильно удерживают в душе; приходит даже врач, чтобы удостовериться, что я выдержу суд. Чувствую я себя намного лучше. В один из дней миротворец отводит меня в комнату для свиданий. Молю Богов, чтобы Катон забыл меня как страшный сон, потому что если он придет, то Эмерсон все точно поймет. Но это не Катон. В комнату заходит Брут. Прошло не так много времени, а ощущение, что мы не виделись годы. Он как-то осунулся и, кажется, постарел на несколько лет.

– Брут… – я подхожу вплотную к разделяющей нас прозрачной стене.

– Мирта… Глупенькая, Мирта, что же ты натворила, – вздыхает он и усаживается на стул.

– Я не знаю, как так вышло, Брут. Я… я не специально, – сажусь напротив перегородки.

– Мирта, ведь я тебя предупреждал, – с легким укором говорит мой бывший наставник.

– Я знаю… Прости… – глупые слова срываются с губ. Мне хочется как-то оправдаться, но оправдания мне нет.

– Ладно хватит, – строго говорит он. – Слушай меня внимательно. Завтра состоится твой суд. Я буду там, Энобария тоже приехала. Мы проходим как свидетели защиты, попробуем представить тебя в положительном свете.

– Это может помочь? – с надеждой спрашиваю я.

– Не знаю, но попробовать стоит. И еще есть доктор Каст. Я поговорю с ним и постараюсь убедить, чтобы он встал на нашу сторону. Он может доказать, что в момент убийства ты была невменяема. Ну, знаешь, девчонка напомнила тебе об Играх, и тебя переклинило.

– То есть, хотите выставить меня сумасшедшей.

– Уж лучше быть сумасшедшей, чем мертвой, Мирта, – говорит Брут. – Тебе просьба, нет, даже приказ. Раскайся в содеянном и во всем помогай следствию. Поняла?

– Да.

– Не слышу.

– Да, Брут.

– Постарайся в этот раз не облажаться, – Брут встает с места и коротко попрощавшись, выходит. Меня отводят обратно в камеру.

Утром перед судом ко мне заходит обещанный Эмерсоном стилист. Его лицо кажется мне знакомым, но я не могу вспомнить, где его видела. Каштановые волосы, зеленые глаза. Выглядит он нетипично для капитолийского жителя. Он молча готовит меня к выходу, я тоже не рискую заговорить с ним. Покончив с нарядом, мужчина приглашает своих помощников, которые должный сделать из меня конфетку. Они тоже молчат, но я чувствую, как им хочется поболтать. Вероятно, им всем запретили общаться с убийцей. Черт, где же я их всех видела…

Наконец, с приготовлениями покончено и стилист поворачивает ко мне ростовое зеркало. У меня отвисает челюсть: это точно я? На мне надет красивый красный брючный костюм – сидит, как влитой. Легкий макияж, волосы распущены и слегка завиты, и даже бандана смотрится здесь уместно.

– Подходит под браслет, – писклявым голосом говорит один из помощников и тут же получает локтем под бок от стоящей рядом женщины. Да, им действительно запрещено со мной общаться. Я поднимаю левую руку. Я не снимаю браслет с тех пор, как мне его подарил Катон. Он стал неотъемлемой частью меня. Но сейчас от взгляда на него мне становится грустно. Даже если меня признают невменяемой, то посадят в сумасшедший дом. Интересно, в Капитолии есть дурдомы?

Стилист делает пару завершающих штрихов и, удостоверившись, что все выглядит идеально, уходит вместе с помощниками. После обеда меня ведут под конвоем в зал суда. В этот раз мешок на голову никто не надевает. Как выяснилось, все это время я была в городской тюрьме. На улице меня встречает толпа разгневанных жителей, кто-то даже пытается пробраться через строй миротворцев, чтобы достать меня. Мне кричат самые последние ругательства, грозятся разорвать прямо здесь и сейчас.

Путь до Дворца правосудия (оказывается, в Капитолии даже он есть) недолгий. Из соображений безопасности, меня отвозят на бронированной машине. У Дворца так же, как у тюрьмы, толпы народу. Ведут они себя более сдержанно. Меня в наручниках доставляют в зал суда через черный ход. Их снимают только, когда я оказываюсь на месте подсудимой – в небольшой клетке.

Ровно в час в зал заходит главный судья с двенадцатью присяжными. Они занимают свои места. Среди присутствующих зрителей очень много знакомы лиц: стилисты, менторы, замечаю Кашмиру, Блеска, Джоанну, которая сочувственно поглядывает на меня. И, конечно же, Грейс Гламур и Катона. Последний выглядит совершенно разбитым. Силой воли заставляю себя не смотреть на него. За судьей загораются двенадцать экранов.

– С нами на связи мэры всех двенадцати дистриктов, – говорит судья. Действительно, среди всех я замечаю нашего мэра. – Заседание суда объявляю открытым.

Я впервые в жизни наблюдаю за этим процессом. По мне, он достаточно долгий и муторный. В течение часа говорят все, кроме меня. Как и велел Брут, веду я себя спокойно и всячески показываю свою печаль на камеры, которых тут предостаточно. Не удивлюсь, если это заседание транслируется на весь Панем.

После долгой речи прокурора обвинения, который через каждое слово говорит об ужасе моего поступка, наступает очередь защиты. Мой адвокат – пожилая женщина, которая после каждого слова запинается. Даже я, совершенно далекая от закона, понимаю, что она несет чушь. Да уж, предоставить мне капитолийского адвоката – все равно что поставить волка караулить овцу. В определенный момент подходит очередь свидетелей. Первым вызывают Брута. В течение десяти минут он в красках рассказывает о том, какая я, на самом деле, замечательная. Даже каверзные вопросы обвинения не способны его сбить. Я легко улыбаюсь: это напомнило мне интервью с Цезарем Фликерманом. Он, к слову, тоже здесь, ждет не дождется подробностей. Энобария выставляет меня настоящим профессионалом своего дела. Смотрю на присяжных: они озадачены. Прокурор тоже заметил эту перемену.

– Все это прекрасно, но как быть с реальными угрозами подсудимой? Мне известно, что Мирта Дагер в открытую угрожала смертью одной из жительниц Капитолия, которая сейчас находится в этом зале. Встаньте, пожалуйста.

С места встает Грейс Гламур.

– Да, совершенно верно. В день нашей встречи, подсудимая нанесла мне увечья, а также поклялась убить при следующей встрече.

– Это правда, мисс Дагер? – спрашивает судья.

Вот мерзавка! Я скрежещу зубами от злости, руки сжимаются в кулаки. Собираюсь грубо ответить, но тут замечаю взгляд Брута. Он едва заметно мотает головой. Опускаю голову.

– Да, Ваша честь.

– Вы угрожали убить мисс Гламур?

– Да, Ваша честь.

– Почему? – допытывается судья.

Я нервно провожу рукой по волосам, совершенно забыв, что могу повредить укладку. Мой взгляд мечется по залу заседания, я судорожно пытаюсь придумать вразумительный ответ, но но не могу придумать ничего лучше, чем:

– Меня облапошили.

– То, что вас облапошили, мисс Дагер, – с усмешкой произносит обвинитель, кое-кто из присяжных улыбается, – целиком и полностью ваши проблемы. Видите, господа присяжные и многоуважаемые мэры, подсудимой присуща агрессия и неудивительно, что из-за любой детской шутки она впадает в припадок ярости.

Присяжные кивают, делают пометки в блокнотах. Злость переполняет меня. Вот как тут дела решаются, вот он, Капитолий, во всей красе. Неудивительно, что их так ненавидят почти все жители страны. Надо же, я впервые понимаю этих несчастных людей в бедных дистриктах. Неплохо придумали: выставляют меня бесчувственной убийцей перед мэрами, чтобы те убедились, что никакой сойки-говоруна, на самом деле, нет.

– Кроме того, на интервью с трибутами, мисс Дагер показала мисс Гламур весьма интересный жест, – прокурор щелкает пультом и на экранах появляется фрагмент передачи. Присутствующим демонстрируется момент, когда я в зрительном зале «перерезала» себе горло. – Как вы это объясните, мисс Дагер?

– Ваша честь, позвольте, – Энобария встает с места и после одобрения судьи продолжает. – Этот жест показывают воспитанники приюта, чтобы запугать других детей. Поверьте, в этом нет ничего такого.

Энобария тщательно подбирает слова: ведь официально никакой Академии добровольцев у нас нет. А здесь присутствуют менторы из других дистриктов и мэры. Надо быть осторожней.

– Ладно, оставим эту детскую шалость, – говорит прокурор. – Я предлагаю на самом деле увидеть, из-за чего мы здесь.

Чувствую холодок по спине. Если они покажут все с самого начала, с самой нашей беседы с Розали, все кончено. Но запись начинается с того момента, как Розали упоминает меня в Голодных играх. Реакция у зрителей бурная: кто-то ахает, кто-то притворно падает в обморок. Сидящий в первых рядах Плутарх Хевенсби одобрительно кивает: на арене такое убийство бы оценили.

– Все ясно, – бубнит мой адвокат. – Я предлагаю вызвать последнего свидетеля защиты Тибальда Каста – лечащего врача подсудимой.

Все-таки, они его уболтали! Доктор Каст со всеми здоровается и садится на место свидетеля. Прокурор начинает свой допрос.

– Сколько вы курируете подсудимую, мистер Каст?

– Долго. По несколько консультаций в год на протяжении шести лет.

– Да, но последнее время, вы не так часто наведывались к ней.

– Да. Поскольку, на мой взгляд, мы прошли самый сложный период, – спокойно говорит доктор.

– Какой период?

– Период адаптации. Видите ли, каждый победитель, каким бы сильным он ни был, испытывает некие чувства, которые мешают ему влиться обратно в общество. Самое популярное из них – это навязчивое ощущение присутствия на арене.

– Поясните, – просит судья.

– Я, пожалуй, встану. Привык читать лекции стоя, – Каст встает и поправляет пиджак. – Исходя из определения, можно объяснить это так: даже по окончании Игр победитель продолжает видеть себя на арене, и окружающие его люди становятся потенциальными соперниками. Я знаю несколько случаев, когда этот синдром заходил дальше положенных рамок. Например, победитель из Дистрикта-8 спустя пять месяцев повесился на дереве из-за того, что оно напомнило ему дерево с арены. Первый победитель Дистрикта-2 настолько погрузился в иллюзию арены, что несколько раз пытался напасть на людей, которые подходили к нему со спины. Это довело его до того, что на следующий год он вновь вышел добровольцем и, к сожалению, проиграл. Недавний случай: Энни Креста – победительница из Дистрикта-4 – впадает в панику каждый раз, когда речь заходит об Играх, и это чувство лишь усиливается, когда ей напоминают о конкретном эпизоде из Игр. Я сам лично проверял. У Мирты Дагер почти такой же случай. Только паника заменена агрессией.

– Так вы хотите сказать, что подсудимая опасна для общества?

– Все победители опасны для общества. По сути, это живущие на свободе убийцы. И все они потенциально могут сорваться. Многие глушат свои воспоминания наркотиками, выпивкой, затворничеством. Некоторые, конечно, обладают крепким характером и сдерживают это глубоко внутри. Но агрессия есть у всех. И я уверен, что, если бы я во время наших встреч постоянно напоминал мисс Дагер об арене, она бы наверняка набросилась на меня. И я был бы виноват.

– Вы хотите сказать, что Розали Митчел нарочно спровоцировала подсудимую? – скептически интересуется обвинитель.

– Да. Девушка, безусловно, не ожидала подобной реакции, но вывести мисс Дагер она хотела. Это подтверждает запись. А что касается случая с Грейс Гламур – мы все друг другу угрожаем. Меня жена обещает убить чуть ли не каждый день.

В зале раздаются смешки.

– Кроме того, надеюсь, мисс Гламур не будет отрицать тот факт, что она также спровоцировала мисс Дагер на конфликт. В общем, я могу со стопроцентной гарантией утверждать, что Мирта Дагер была невменяема в момент убийства Розали Митчел.

– И что вы тогда предлагаете сделать, доктор?

– Я уже давал советы шесть лет назад. Если бы распорядители послушали меня и оградили навсегда мисс Дагер от Игр, ничего бы не произошло.

Вот тебе раз. Оказывается, Каст всегда был за меня? А на наших встречах все выглядело иначе. А что если я действительно психопатка, и он сейчас вовсе не несет чушь? Катон тоже говорил, что у меня нехорошо с нервами. Но такое со мной впервые, обычно я спокойная, как удав.

– И какое же решение вы видите, мистер Каст? – спрашивает судья.

– Принудительное лечение и никакой причастности к Играм. Вот мое мнение.

Наступает тишина.

– У вас есть еще ко мне вопросы? – интересуется доктор Каст.

– Нет, вы свободны, – отвечает судья, и Каст занимает свое место в первом ряду. – Встаньте, мисс Дагер.

Встаю.

– Вы признаете себя виновной в убийстве Розали Митчел?

– Да, Ваша честь.

– Вы раскаиваетесь в содеянном?

Как же хочется сказать «нет». Конечно же, не раскаиваюсь: девчонка получила по заслугам. Я пытаюсь выдавить из себя скорбь, но выходит только озлобленность. Нет, я не стану прогибаться под вами, не дам насладиться Гламур моими унижениями. Смотрю в ее сторону и перехватываю взгляд Катона, и сердце сковывает действительность: мы никогда уже не будет вместе. Даже если меня признают невменяемой, то посадят в психушку. Я никогда не выберусь на свободу. У нас нет будущего, как и предсказывала Розали.

Я чувствую дрожь в ногах и, чтобы не упасть, хватаюсь руками за решетку.

– Да, Ваша честь, – голос срывается, я едва себя слышу. – Я… я виновата. Мне нет прощения. Победа была в моих руках, но я все испортила…

Мои слова больше адресованы Катону, а не судье. Я виновата перед ним. Что-то горячее течет по щеке. Слезы. Боги, я впервые с детства заплакала. Опускаю голову, до крови прикусываю губу.

– Суд удаляется для принятия решения.

Падаю обратно на стул. Томительные полчаса ожидания. Наконец, входит судья и присяжные.

– Господа присяжные, господа мэры, вы вынесли вердикт? – спрашивает судья.

– Да, Ваша честь, – председатель встает с места. – По единогласному мнению, Мирта Дагер признана виновной в убийстве Розали Митчел и приговаривается к пожизненному заключению в тюрьме «Черный волк». Данное решение вступает в силу незамедлительно и обжалованию не подлежит.

========== Глава 10 ==========

Первая мысль: меня не казнят. Вторая – лучше бы казнили. Уж лучше еще раз пройти Игры от начала до конца, чем оказаться в «Черном волке». В ней содержатся самые опасные преступники Панема. Маньяки, насильники, воры, дезертиры, мятежники – всех и не перечислить. А какие ужасы там творятся. Многие умирают в этой тюрьме, не отсидев и нескольких лет, женщин-заключенных насилуют, еду могут отравить. Для миротворцев поступить туда на службу – все равно что подписать себе смертный приговор. Попав туда, они никогда не возвращаются назад.

– Заседание суда объявляю закрытым, – сообщает судья и ударом молотка ставит крест на моей свободе. Мэры один за другим отключаются, присяжные покидают зал. И все это в полнейшей тишине.

Я, как громом пораженная, смотрю в одну точку. Будто во сне, по приказу миротворцев, встаю с места. На меня надевают наручники, мы покидаем зал. Конвоиры приводят меня в отдельную комнату, освобождают от оков и уходят, заперев дверь.

Я сажусь на ближайший стул, обнимаю себя руками. Голова пульсирует, хочется кричать от безысходности. Пытаюсь себя убедить, что все это неправда, что все это сон, и мне нужно просто проснуться.

Дверь открывается.

– У вас пять минут, – раздается голос за дверью, и в комнату входят Брут и Энобария.

Ни слова ни говоря, Брут подходит ко мне и крепко обнимает, как давным-давно, шесть лет назад, на церемонии награждения. Я едва сдерживаюсь, чтобы не зарыдать ему в плечо.

– Мирта, – он берет меня за плечи и смотрит прямо в глаза. – Ты жива – это самое главное. Никто не знает, какая тюрьма «Черный волк» на самом деле, может, она такая же, как остальные, а все описанные ужасы – слухи.

– А если нет? – глухо спрашиваю я.

– Не думай об этом. Послушай, – он переходит на шепот. – Они устроили эту показуху из-за бунтов и волнений. Им просто нужно утихомирить дистрикты, вот и все. Когда шумиха уляжется и все стабилизируется, мы тебя вытащим. Через месяц, год, пять лет – неважно. Но мы тебя обязательно освободим.

– Правда? – такой наивный детский вопрос, но на большее меня не хватает. Брут грустно улыбается, гладит меня по щеке.

– Я тебе обещаю, что мы будем стараться. Ты, главное, не падай духом.

Его слова произвели обратный эффект, нисколько не обнадежив меня. Я прекрасно понимаю, что в этот раз Капитолий пойдет до конца. Никто меня не спасет.

– Мирта, подойди, – твердым голосом произносит Энобария. Я на дрожащих ногах подхожу к ней. Она взглядом показывает Бруту отойди немного подальше: этот разговор будет между нами.

Энобария встает рядом со мной. Она не намного выше меня, на каблуках я с ней примерно одного роста.

– Место, откуда невозможно сбежать. Место, где весь твой день расписан поминутно, и за каждое отступление от правил наказывают. Где ни в коем случае нельзя терять бдительность и надо смотреть в оба. Где все живут, как стадо, в одной конюшне. Там нельзя проявлять слабость, нельзя чувствовать, вообще ничего нельзя. Ничего не напоминает?

Напоминает, еще как.

– Приют, – тихо отвечаю я. Энобария кивает.

– Именно. Ты уже знаешь, как выжить в подобных условиях. Ты уже была в тюрьме, так что же изменилось? Да ничего. Разве что соседи стали взрослее, а вместо надзирателей – миротворцы.

Она права. Как бы я ни относилась к Энобарии (а отношения у нас не настолько прекрасные, чтобы мы могли считаться подругами), но только она знает, как мне было тяжело до поступления в Академию. Мы обе прошли через приют, для нас обеих было счастьем выбраться из этого капкана и доказать свою ценность. И отчасти нам удалось: Энобария – пример подражания для всех приютских, единственная воспитанница, победившая в Голодных играх, а я… Я же возвращаюсь к началу.

– Думай об этом всегда и ничего не бойся, – продолжает Энобария. – Стань той, кто ты есть на самом деле. Ты – профи. Ты – финалист Голодных игр. Вспомни, что это значит. Ни любви, ни жалости. Любое проявление чувств приведет к поражению, – она кладет руку мне на грудь. – Здесь должен быть всегда камень, только тогда ты выживешь.

С каждым ее словом во мне растет решимость. Энобария права. Где же та Мирта, которая до потери сознания метала ножи, пока каждый из них не попадет в цель и готова была убить каждого на арене ради победы? Я расправляю плечи.

– Я выдержу, – твердым голосом произношу я.

– Я не сомневаюсь, – говорит Энобария. – Рано или поздно, мы тебя вытащим.

Заходит миротворец и говорит, что время вышло. Брут напоследок меня быстро обнимает, Энобария просто кивает. Когда дверь за ними почти закрывается, меня словно поражает молнией.

– Брут! – я подбегаю к двери. Миротворец меня тут же перехватывает. – Джефри! Мой кот, позаботьтесь о нем.

Брут оборачивается.

– Не волнуйся, мастер Стерлинг за ним присмотрит.

Я хотела еще что-то сказать, но миротворец меня грубо заталкивает в комнату и запирает дверь. Я устало прислоняюсь к стене. На душе стало еще паршивее. Как же кстати пришлись бы слова Энобарии перед началом Игр.

Что со мной стало? Неужели, я стала такой слабой, что позволила себе цепляться к каким-то уколам со стороны Гламур, Кашмиры, все той же Розали? В детстве я слышала вещи и похуже и не смела дать слабину. Все это очень странно, и дело не только в нависшей опасности, которую я осознала недавно. В последний день тренировок перед 74-ми Голодными играми Брут сказал, что один из моих главных козырей – это сдержанность. Я никогда не скандалила, не поддавалась панике и в нужный момент могла легко отключить все эмоции. А сейчас я себя совсем не контролирую. Вспоминаю изуродованное тело Розали. Неужели, она меня настолько разозлила?

Вздыхаю, опираюсь спиной на стену. Какая теперь разница, прошлого не воротишь. Заново прокручиваю в голове слова Энобарии и чувствую легкое успокоение. Я финалист 74-х Голодных игр. Нет, я победитель! Катись к черту Капитолий, выиграла действительно я, а не Катон. Удивительно, сейчас при мысли о нем я лишь чувствую слабенький укол там, где должно быть сердце. Больше нет этой приятной дрожи, нет ничего.

Дверь снова открывается, и на пороге появляется Катон. Я смотрю на него. В голове все еще слышу голос Энобарии, но с каждой секундой ее мантра становится все тише и тише и совершенно затухает, когда Катон произносит «Мирта». Не так, как тогда, в первый раз, когда мы увиделись в смотровом зале, а так тихо и обреченно.

Совершенно забыв обо всем, я подбегаю к нему и крепко обнимаю, запоздало подумав, что, возможно, он уже проклинает тот день, когда меня встретил. Но почувствовав его объятия, я понимаю, что пора перестать сомневаться. Утыкаюсь носом ему в плечо и уже не сдерживаю слез. Он гладит меня по голове.

– Мирта, – он пытается посмотреть мне в лицо, а я только качаю головой: не хочу, чтобы он видел мои слезы. Тогда он целует меня в висок и тихо шепчет: – Все не так плохо. Самое главное, что ты жива. Обещаю, я тебя обязательно вытащу. В этот раз я тебя ни за что не оставлю.

– Угу, – все, что я могу ответить.

– Послушай, – он подцепляет мой подбородок пальцами, но я старательно избегаю его взгляда. Он заключает мое лицо в ладони. По старой приютской привычке слегка жмурюсь, ожидая пощечины за слезы, но Катон лишь смахивает слезу с моей щеки. – Да, «Черный волк» не самое приятное место на земле, но уж получше, чем арена. Ты сможешь выстоять, я в это верю.

– Энобария сравнила ее с приютом.

– Тут я ничего не могу добавить, – говорит Катон. – Тем лучше для тебя: ты-то знаешь, как себя вести в подобных учреждениях.

– Конечно, знаю.

– Покажи им, чего ты стоишь, Дагер, – эту фразу он произносил несколько раз на арене. Как же давно это было.

Катон осматривает меня с ног до головы и как-то странно улыбается.

– Я, конечно, не знаю, как выглядит тюремная роба, но подозреваю, что даже в ней ты будешь сногсшибательна.

– Что?.. – я отступаю от него на шаг.

– А что? Ты видела себя в зеркале? Репортеры в зале суда снимали только тебя, а некоторые присяжные очень прониклись твоей историей.

Я чувствую, как закипаю.

– Ты к чему это клонишь, а? Что если костюмчик хорошо сидит, то все: похрен что ты скажешь, главное, задницу подчеркнуть? А остальное не важно, да?!

Улыбка сползает с лица Катона.

– Мирта, да я не это имел в виду… Не злись так.

Я со стоном хватаюсь за голову.

– Да что же со мной такое происходит… – я отхожу к окну, опираюсь руками на подоконник. Голова раскалывается на части, как будто меня снова ударили, а таблеток, чтобы заглушить боль, нет.

Катон встает рядом со мной.

– Прости меня. Я просто хотел тебя как-то взбодрить. Лучше бы не пытался.

– Ты, конечно, нашел время говорить комплименты.

– Опять нам не удается нормально провести время. То Игры, то слежка, то… это.

– Еще будет время. Ведь будет? – с надеждой спрашиваю я.

– Обязательно, – твердо говорит он, проводя большим пальцем по моему браслету.

Тут я вспоминаю. Шепчу ему на ухо:

– Я тебя не выдала. Если что, вали все на меня.

– Не волнуйся за меня, я выкручусь.

– Плутарх Хевенсби точно в курсе всех дел. Если он будет с тобой говорить, будь осторожен. В случае чего, скажи, что я тебя соблазнила и поэтому ты со мной поделился информацией, – серьезным тоном говорю я. Катон улыбается.

– Ведь это почти не ложь.

Шутник нашелся.

– Ты покраснела, – с улыбкой произносит он.

– Это из-за слез.

– Ну да, ну да.

Мы оба смеемся. Заходит миротворец.

– Время, – строго говорит он.

Катон крепко обнимает меня.

– Помни о том, что я сказал, – быстро целует меня в щеку и следует за миротворцем. В дверях Катон чуть задерживается и быстро подмигивает мне.

Я подхожу к окну, пытаюсь переварить происходящее. Что ж, в тюрьму, так в тюрьму. Да, там убивают людей, но они сами виноваты. А меня убить не так-то просто. Может, там хоть кто-нибудь слышал обо мне, и это даст какое-то преимущество. Это немного успокаивает. Через минуту ко мне приходят конвоиры, выводят из здания к бронированной машине. Мне не объясняют, куда мы направляемся.

Едем долго, мотор шумит так, что я даже не могу понять, в городе мы или выехали куда-то за его пределы. Наконец, машина останавливается, и мне приказывают выйти. Передо мной пустырь, на котором расположился планолет, каких я еще не видела. Кажется, это самое бронированное средство для перевозки заключенных в мире. Он намного больше стандартных планолетов, полностью белый, иллюминаторов нет. На нем изображена огромная черная скалящаяся волчья голова.

Вместе с миротворцами подходим к нему поближе. Когда мы приближаемся, замечаю на асфальте белую полосу. Мы останавливаемся ровно перед ней. В этот момент планолет опускает трап, и к нам выходят четыре миротворца. Они одеты в глухую черную броню, и мне даже непонятно, кто передо мной: живые люди или роботы – настолько у них четкие и синхронные движения. Броня мощная, из-за нее эти ребята кажутся в два раза крупнее обычного человека.

Как только они подходят к полосе, капитолийские миротворцы приказывают мне переступить черту. Едва я это делаю, конвоиры возвращаются в машину и уезжают в сторону города.

– Следуй за нами, – произносит один из миротворцев роботизированным голосом, и я даже не могу понять, кто именно из них. Миротворцы окружают меня, берут в “коробочку” и ведут в планолет.

Когда оказываюсь внутри, у меня отвисает челюсть: передо мной целая воздушная тюрьма. Около двадцати однотипных камер, в каждой есть только койка. Все они пустуют, и одна из них, наверняка, моя. Сняв с меня наручники, мне приказывают подойти к миротворцу, который стоит у самой дальней клетки. Тот открывает передо мной дверь в небольшую ванную комнату. Я прохожу туда, он за мной.

– Переодевайся. Все украшения, ценные вещи сдать, косметику смыть.

Протягивает мне какой-то серый комбинезон и емкость для вещей. Переодеваюсь прямо при нем. Из украшений у меня только браслет.

– Мне его вернут?

– Как распорядится комендант, – отвечает миротворец.

Значит, нет. Бросаю прощальный взгляд на подарок Катона и отдаю его. Умываюсь, поправляю комбинезон.

– Бандану снять.

– Нет, она закрывает мою рану. Врач приказал не снимать ее без крайней необходимости.

Миротворец поднимает руку и что-то печатает на планшете.

– Хорошо, – говорит он спустя некоторое время. – Выходи.

Меня «селят» в одну из клеток. Заставляют лечь на кушетку и вкалывают что-то в шею. Я заранее закрываю глаза и отключаюсь.

Не знаю, сколько я проспала, по ощущениям – целую вечность. Как только прихожу в себя, дверь клетки открывается, и миротворец приказывает выйти.

– Руки сжать в кулаки, вытянуть вперед, – приказывает он, когда я выхожу. Подчиняюсь беспрекословно. Миротворец надевает мне на руки какие-то светящиеся браслеты. Они не связаны между собой, но ощущения такие, что рук у меня будто нет. На ногах застегивают обычные цепи, чтобы мне не удалось бежать. После всех процедур, в окружении четырех миротворцев, следую к выходу. Спускается трап, и меня под конвоем выводят на улицу.

Естественный свет немного слепит глаза, и я на пару секунд зажмуриваюсь. Мы оказались на небольшом аэродроме. К моим конвоирам подходит один из миротворцев и протягивает планшет. Пока они заполняют какие-то формы, я осматриваюсь по сторонам. Замечаю несколько крупных грузовых планолетов. Погода пасмурная, прохладная, моросит дождь. Поднимаю глаза и вижу огромные заснеженные горы. Они намного выше тех, на которых стоит Дистрикт-2. В нескольких местах на горе мелькает блеклый свет. Скорее всего, там расположены шахты или штольни.

Покончив со своими делами, конвоиры уводят меня с аэродрома. Мы оказываемся на небольшой площадке… Слева расположено несколько однотипных зданий, дальше – огромные склады. А по правую сторону виднеется большой особняк. Все это окружено высокой каменной стеной со множеством смотровых вышек.

Меня ведут в особняк. При входе пристально досматривают – можно подумать, я смогла бы провезти что-то ценное. Здесь явно живет какая-то шишка. Дом внутри богато обставлен, и пока я поднимаюсь по лестнице на третий этаж в компании миротворцев, поражаюсь, сколько здесь сувениров из разных дистриктов и различных украшений, каких-то интересных механизмов, макетов планолетов, машин.

Перед одной из дверей мы останавливаемся. Пока с меня снимают все оковы, я успеваю прочитать на табличке «главный комендант Д. Тодд». Миротворец стучит в дверь, за ней раздается «войдите». Боец открывает дверь и жестом показывает мне войти. Прохожу в комнату.

Суеты с улицы здесь совсем не слышно. Кабинет обставлен не менее богато, чем коридоры. Мерно тикают часы, из музыкального проигрывателя тихонько играет музыка. У стола расположилась небольшая клетка с маленькими разноцветными птичками. Красные, черные, золотые, синие… И все бы ничего, если бы на дне клетки не лежало несколько трупов других птиц. Замечаю, что все птицы – и живые, и мертвые – разных цветов, ни одного повторяющегося.

– Присаживайтесь, – от звука голоса я вздрагиваю. Только сейчас замечаю мужчину, стоящего у окна.

Когда я сажусь, он поворачивается ко мне. На вид ему лет пятьдесят. Он совершенно лысый, через лицо проходит уродливый шрам. Одет в военную черную форму с генеральскими погонами. Он очень широкоплечий, мощнее, наверное, любого из надзирателей в Академии. На груди у него прикреплен значок в виде волчьей головы. Мужчина пристально вглядывается мне в глаза, что-то бубнит себе под нос и садится за стол напротив меня.