Текст книги "По ту сторону пламени (СИ)"

Автор книги: Abaddon Raymond

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Они нашли меня.

Голодные тени скользят за окнами. Рвутся и перетекают, уклоняясь от света. Ищут лазейку. В сравнении с ними, двое впереди живее всех живых. Протягиваю окровавленное лезвие. Сзади щелкает взводимый курок.

Верно, пули тоже из железа. Навсегда духов не прогонят, но нас защитят.

Я почти вижу, какими они были. Искрами в изувеченных разложением чертах, звуками: имена возвращают покойникам лица. Прикосновение костей в черных ошметках мяса отзывается морозом за лопатками.

Теплая кожа.

Кем бы они не казались, внутри мы одинаковы.

Разжимаю пальцы. Нож падает в могилу.

Стены вздрагивают. Мир накреняется, расплывается на мгновение, где-то лопается стекло – прямо в моей голове. Воздух мерцает, пропуская мальчика домой.

Нарастает звон. Упав на колени, закрываю уши, только не помогает. Если тени тоже войдут, что со мной станет? Может, у незнакомки есть молитва и на этот случай?… Господи, невыносимо гром…

– Эй. Ты жива? – что-то давит под ребра. Ботинок.

– Отвали, – с трудом переворачиваюсь набок. Земля обжигает холодом щеку. Вокруг очень тихо и легко. Пусто. Тьма… ушла, забрав тревожные шорохи. Я выдыхаю не вижу дыхания.

– Вы молодцы. Я думала, будет хуже.

Да уж. Хорошо, что они не сопротивлялись. Я бы не смогла гоняться за призраками с ножом – после того, как видела их живыми. Поднимаюсь и помогаю встать бледной как полотно девочке.

– Надо перевязать рану, – порез сильно кровит. – Я не хотела резать так глубоко. Просто…

– Испугалась, – всхлипывает она. – Я так испугалась!

– Прости.

Подходит девушка, достает из кармана стилет:

– Я не взяла аптечку, – хмуро признается прежде, чем отрезать подол от девочкиного нарядного платья. – Потерпи, будет больно. Надо туго затянуть. Малышка зажмуривается и стискивает губы. Полоса ткани с вышитыми маками расцветает свежими бутонами.

– Готово. Пора уходить. Но сначала сжечь дом. Помоги притащить ветки с улицы.

– Зачем? Они ведь уже ушли, – не знаю, куда деть руки: девочка прижалась к ногам, вцепилась в шорты. Повторяю про себя: глупая. Я же тебя ранила. Что ты делаешь?

– Призраки – да. Но если не хочешь, чтобы твои друзья последовали за нами, придется дать им что-то взамен.

Горло перехватывает спазмом. Лицо незнакомки нечитаемо.

– Что… почему ты их видишь? – и знаешь способ прогнать. Пожар отвлечет их на пару часов. – Кто они? Кто ты?

– Нина, – моргаю. Девушка дергает косу. Смутилась? – Я вижу их по той же причине, что и ты. Мы похожи. Ты не заметила?

– Чего не заметила? – она не делает вещи понятней.

– Что нам обеим нравится поджигать, – Нина криво улыбается и, подхватив рюкзак, ныряет в черноту дверного проема.

Поджигать. Как просто. Замираю, прислушиваясь к новому знанию. За ним кроется что-то особенное, подобно отголоску чуда в белесом шраме на ладони. Не ответы, лишь вопросы, но…

Это место. Сколько еще домов с похожей историей?

Сегодня станет на один меньше. В груди разливается тепло:

– Пойдем, – говорю девочке. – Сожжем здесь все.

Перетаскиваем хворост к могиле. Девочка помогает, несмотря на почерневшую от крови повязку. В конце Нина, забрав свет, ненадолго спускается в яму. Сухой хлопок. Шелест. Девушка возвращается с запахом горелых волос, бесцеремонно запихивает блеснувшую стеклом колбу в карман моих шорт:

– Всегда носи с собой. Нет, не трогай, – перехватывает за руку и больно выкручивает запястье. – Потом посмотришь. Этого хватит на некоторое время. Они перестанут тебя видеть. Не открывай, не повреди печать – тогда чары нарушатся. И уж точно постарайся не разбить, – она словно хочет сказать больше, но отворачивается, поправляет ближайшую вязанку. – Тебе нужна передышка. Выглядишь ужасно.

– Спасибо…

– Разве ветки не должны были сгнить? Прошло много лет, – спрашивает девочка из-за целого леса по ту сторону могилы. Трогаю гладкое, прочное дерево. Она права: странно.

– Местные постоянно приносят свежие. Думают, что так запирают духов внутри дома, – на мой удивленный взгляд девушка пожимает плечами:

– В глуши обожают суеверия. Они будут обсуждать сегодняшний пожар месяцами.

Киваю. Нина щурится и закусывает губу. Начинает рисовать: несколько невесомых линий – и воздух высыхает, а в самой гуще ветвей, где кости, зарождается огонь. Щелкая и дымя, рыжие языки карабкаются к потолку.

Жар опаляет лицо, гонит прочь:

– Эй! Иди сюда, – зову девочку. Клубы дыма наполняют комнату. Спеша к выходу, малышка оборачивается и звонко выкрикивает:

– Эйлин! Натан! Анна и Истер! Я запомню! – невольно улыбаюсь. Я тоже запомню: чудовища обратились людьми. Многие годы существовали страшилкой для детей, а завтрашним утром станут пустыми горелыми скелетами, но сегодня, на несколько секунд – сжимая окровавленную сталь, осыпаясь прахом, – они были живы.

Быть может, есть способ воскреснуть… спастись – и для монстров вроде меня. ***

Пламя ширится, пока не завладевает крышей. Выбивает тени из-под деревьев, заставляя лес отступить. Дом гудит, визжит, ухают лопающиеся балки, с длинным вздохом обрушивается кровля. Мы пятимся от колючих искр.

– Как нам вернуться домой? – отсветы пожара делают лицо волшебницы по– детски беззащитным. Я вижу родинку-слезу на скуле под правым глазом и что Нина младше, чем кажется. Чем хочет казаться.

– Придется прогуляться. Пару километров вдоль реки. Идем быстро, иначе опоздаем, и тогда сидеть здесь еще сутки. Не отставайте.

Девушка резко разворачивается и, не оглядываясь, уходит в чащу вслед за своим огоньком. Скользит между стволов с легкостью, выдающей привычку к подобным прогулкам. Мы же спотыкаемся о каждый чертов корень, влезаем в какие-то дремучие заросли, хотя идем прямо за ней. Девочка путается в ногах особенно часто. Белый шар безжалостно удаляется.

– Стой! Подожди нас! – кричу я. У меня полно вопросов, но их не задать, когда между нами половина леса.

– Я не собираюсь с вами нянчиться! Не успеете – брошу здесь до завтра, – доносится в ответ. Черт возьми! Да она просто убегает!

– Эй! – и притворяется глухой. Я ругаюсь сквозь зубы и, подхватив девочку на руки, ускоряю шаг. Тяжело, очень, но нельзя оставаться здесь. Ночь пока спокойна, но к рассвету погребальный костер догорит, и тьма оживет хищными силуэтами. Поэтому – почти бежать, пусть колючие кусты царапают кожу, цепляют волосы и одежду. Нестрашно, скорей.

– Посвети телефоном, – вспоминает о фонарике девочка.

– Я его потеряла, – бросила в грязи могилы. Идиотка. Глаза давно привыкли к темноте, но с фонариком перебираться через поваленные стволы и скалистые уступы было бы гораздо проще.

Нинин свет вспыхивает и меркнет, потом вовсе пропадает, и вот мы продвигаемся вперед скорее по инерции. Мышцы дрожат от усталости, и вскоре я опускаю девочку на землю.

– Смотри! Там! – она указывает на серебристый отблеск чуть слева. – Это Нина! Нет, это деревья кончились, запнувшись о каменистый берег реки. Журчание потока оглушает – после хрупкой тишины чащи, где звуки прячутся в шелесте хвойного ковра. По берегу идти проще, а видно дальше: лунный свет дробится в течении, оглаживает серые валуны и расчленяет угольный монолит подлеска до мельчайших веточек.

– Вон она! – нашли. Холодная звезда вновь обозначает направление. Цепляясь друг за друга и стараясь не поскользнуться на гладких камнях, переходим на другую сторону: вода не достает и до колен. Холодная и быстрая, обдает ледяными брызгами и норовит сбить с ног. Девочка высоко подбирает оборванное платье, но все равно промокает до пояса. Жалуется:

– Есть хочу, – киваю: мой желудок тоже давно сводит от голода.

Лес редеет, рассыпается тонкими деревцами по долине. Река здесь разлита шире, камни сменяются травой и топкой грязью.

– Я вижу дорогу! – радуется девочка, когда шар замирает. Чем ближе, тем яснее различимы столбики на каменной изгороди, отделяющей ленту асфальта от полей. Один из столбов, обмотанный куском тряпки, отмечает конец пути.

– Успели, – констатирует Нина, когда я помогаю малышке перелазить через ограду. – Еще пара минут в запасе.

Девушка курит, прислонившись к камням и запрокинув голову к звездам. Пахнет не табаком. Я выдыхаю:

– Тени, что приходят за мной. Как их отогнать? Что они такое?

– Скорее, что ты такое, – дымом в небо.

– Хватит! – рявкаю, выдергиваю сигарету и комкаю, обжигая пальцы. – Отвечай! Иначе, клянусь, я выкину, что бы ты мне ни сунула, и буду преследовать тебя, пока они не вернутся, и тогда… – она им тоже нужна. Я вижу в ее прозрачных глазах и сладковатом запахе травки: Нина убегает.

Но не сейчас, сейчас шагает вплотную, от мнимой расслабленности не остается и следа. В ребро упирается острие стилета, ноздри щекочет аромат лаванды. Девушка шипит:

– Никакие ответы тебе не помогут. Ничего не поможет, даже обереги не спрячут надолго, а цена за них… Забудь! Ты родилась такой, и этого не исправить. Пойдешь за мной – будет хуже. Есть вещи страшнее тварей, уж поверь мне, – между темными бровями появляется горестный залом.

– Тварей?… Что может быть страшнее? – голос срывается, в горле комок. Пожалуйста, не оставляй меня так.

– Люди. Люди страшнее всего, – лезвие со щелчком возвращается в рукоятку. Нина отстраняется, но я перехватываю за локоть:

– Что я такое? – на секунду кажется – ударит. Но лишь смотрит устало. Высвобождает руку, щелчком подзывает шар со шлейфом мошкары:

– Вот. Только вместо мух – твари, и их ночь длится вечность. Просто… прячься получше. Убегай. Это все, что можно сделать.

– Я… у меня не выходит прятаться. Больше нет.

– Конечно, – мягко говорит Нина. – Ты сияешь как солнце.

– Я больше не могу, – крупная бабочка бьется о свет. – Я не могу… – рассказать ей, что я наделала. – Что будет, когда я остановлюсь?

– Я не знаю. Я никогда не останавливаюсь, – Нина оборачивается на светлеющий горизонт. – Оберег даст тебе фору в пару недель. Советую переехать и держаться подальше от осевых мест, тогда твари нескоро догонят.

– Осевых мест?

– Места трагедий. Ты их чувствуешь. Тебя туда тянет.

Закусываю губу, чтобы промолчать.

Я их создаю.

– Возьмитесь за столб. Мы возвращаемся. Крепко, нет, не так, – тянет притихшую девочку за платье, заставляя стать вплотную, кладет руки поверх наших. Выдыхает заклинание. – Теперь ждем.

– Те люди, которые страшнее теней. Они знают, как прогнать их? – шепчу. Нина слишком близко. Серые глаза широко распахнуты.

– Да. Но это и я тебе скажу: вспыхнуть, сжечь дотла тварей или погаснуть самой. В первом случае придут новые. Во втором – смерть.

– Должно быть что-то еще, – я не верю тебе. Не хочу верить.

Ночь превращается в яркий день, жара обрушивается пыльным покрывалом. Под пальцами вместо ржавчины лущится голубая краска: столб изменился. Я давлюсь несказанными словами.

– Ничего нет, – девушка лезет в рюкзак. Достает слипшийся конфетный ком – грязно-зеленый, с резким запахом полыни. Отламывает два кусочка.

– Вот, это восстанавливает иммунитет после контакта с мертвыми. Съешьте, или заболеете, – девочка безропотно сует конфету в рот. Я медлю.

Подчеркнуто равнодушный тон и – пристальный взгляд. Нина врет. Кладу свою часть в карман, к оберегу.

– Серьезно? Хочешь умереть от какой-нибудь простуды через неделю? Ешь, я хочу видеть. Мне не нужны проблемы, – поднимаю брови. – О, да ладно. Ты не сдашься так просто.

Волшебница истолковала мой жест по-своему. Фыркаю. Нет, конечно не сдамся. Я скорее вспыхну, чем погасну. Нашариваю звонкую мелочь, заколку, холодную колбу… мягкий кругляш стирательной резинки. Кладу в рот. Нина не замечает подмены.

– Выспись. Станет легче, – советует, уходя. Выуживаю и рассматриваю на просвет оберег: сургучная печать с символьным узором закупоривает склянку с серым порошком. Прах. Смеюсь и кричу вслед:

– Ты ведь только ради костей и пошла туда, верно?! Не для того, чтобы освободить их! Чтобы себя защитить! – Нина не отвечает, только шаг становится деревянным. Выдыхаю, глажу хрупкое стекло. Ладно. Ладно…

Не разбивать. Не открывать. Не повредить печать. Осевые места…

– Где мы? – девочка тянет за майку. Баюкает кисть: повязка черная от крови.

Мы на парковке, среди рядов раскаленных машин.

К Нине с лаем бросается собака.

– Привет, засранец. Что-то ты совсем свалялся, – девушка гладит пса. Дворняга скулит от счастья.

– Скоро узнаем, – там, где Нина уже не раз бывала. И будет снова, если повезет. Она исчезает за воротами, мы спешим следом.

– Твою мать, – выплевываю резинку. Не считая пса, улица в обе стороны совершенно пуста. Нинин знакомый виляет хвостом, но шарахается в сторону, когда я протягиваю руку.

– Смотри. Тут ходят трамваи, – девочка бежит к остановке. – Есть мой номер!

– Покажи рану, – усаживаю ее на скамейку. Напитавшись влаги, тряпка почти сползла. – Давай перебинтую.

Отрываю новую ленту от еще мокрого подола. Теперь юбка лишилась всех маков. Быстро, стараясь не смотреть, прячу под обмоткой чудовищный порез.

– Извини. Я так испугалась, что совсем не соображала, – она вытирает набежавшие слезы, размазывая грязь по щекам:

– Почти не болит, – кривится от боли. – Как думаешь, они теперь вместе? И с папой, и той девочкой…?

– Твоей пра-пра… кучу раз прабабушкой, – от жары мысли тяжело ворочаются в голове.

– Да. Анна, Натан, Истер и мама Эйлин. Я не забуду, – серьезно говорит девочка, болтая ногами. Вдалеке появляется трамвай.

– Вот, – вздрагиваю: запястье опутывает цепочка. Малышка возится, пытаясь застегнуть замочек одной рукой. – Ты тоже не забывай.

– Это же твой подарок? Зачем ты даешь его мне? – серебряные звездочки позвякивают при малейшем движении. На некоторых кровь. Меня знобит.

– Железо прогоняет смерть. Так Нина сказала, помнишь? – железо, не серебро, но я киваю. – Браслет прогонит чудовищ, которые пугают тебя.

– Прогонит… – повторяю эхом. Смаргиваю: глазам горячо.

– Спасибо.

Трамвай подобрался совсем близко, и девочка вскакивает, читая вслух номер:

– Девять! Мне подходит!

– Ты доедешь сама? – ей всего семь. Но усталость растекается в костях, и я вряд ли смогу хотя бы встать.

– Да! Конечно! Я сто раз сама ездила, – отмахивается, перекатывает во рту конфету: то одна щека округляется, то другая. Похожа на оборванку.

– Почему? – спрашиваю раньше, чем думаю. На перепачканном лице застывает уязвимое выражение:

– Бабуля уже старая, ей тяжело ходить.

– А мама и папа?

– Мама не живет с нами, только в гости ходит. А папа…

– …умер, да? – позади нее с лязгом останавливается вагон.

Опускает ресницы. Стряхивает мусор с остатков юбки. Едва разбираю слова:

– …ма сказала: такие, как папа, не попадают на небо. Я подумала, что встречу его там, где живут привидения. Но хорошо, что не встретила, да? – из открывшихся дверей выходят люди. Поток равнодушно огибает малышку, обнявшую себя за плечи. – Там страшно… только я теперь не понимаю, где он.

– Здесь. Он будет рядом, пока ты его помнишь. Пока скучаешь, – в конце все хотят лишь иметь значение. Пусть даже для одной только маленькой девочки. – Невидимый, но… это гораздо лучше дома с привидениями и даже неба.

Улыбается дрожащими губами – кругляшек леденца уже едва заметен. Голубой взгляд теряет фокус, а потом девочка рвано кивает, коротко машет раненой рукой на прощание и успевает скользнуть в закрывающиеся створки. Я смотрю вслед, пока фигурка за стеклом не размывается расстоянием. Ложусь на нагретое дерево скамейки. Мышцы ноют. Живот сводит от голода. Надо вернуться на сорок вторую улицу, забрать сумку: внутри пропуск, без него не попасть в общежитие. Но сначала полежу пару минут, я по-настоящему заслужила. Тихонько, чтобы никто не услышал, обещаю:

– Сегодня я перестану убегать.

Летний зной обнимает одеялом. По спине ползет капелька пота. Люди расходятся, мимо шумят машины. Звуки отдаляются, тают. Еще чуть-чуть отдохну, и… Проснувшись, долго не могу понять, где я и когда. Спрашиваю время у ждущей трамвай старушки – та брезгливо поджимает губы, но выплевывает:

– Двенадцать дня.

Что?

– Какой… какой сегодня день?

– Среда, – второе июня. Господи! Я проспала весь день и ночь! Целую ночь, полную темноты, и ничего не случилось! Я фыркаю – старуха шарахается в сторону. Ха! Конечно, я грязная, растрепанная, залитая кровью. Как не забрали в полицию? Подтягиваю колени к груди. Внутренности горят, тело ломит, а в горле клубится кашель, но я хохочу, не в силах остановиться:

– Кости работают! Я не одна вижу тени! Я не одна такая, я не сумасшедшая! – часто оглядываясь, старуха семенит прочь. Я смеюсь, спрятав лицо в ладонях, и вместе со мной смеются маленькие серебряные звезды.

***

Парковка оказалась на другом конце города от общежития и улицы, где я нашла девочку и потеряла сумку. Мелочи в карманах хватило доехать до центра, дальше я шла пешком, да что там – почти летела. Я умирала от голода, пропустила смену в баре, телефон остался в могиле. Но главное – я должна была скорее вернуться к столбу-порталу.

– Даже если Нина не объявится, она явно не единственный человек, понимающий в тенях и призраках, а значит – есть смысл поспешить обратно.

После сна мысли очистились, и стало ясно, как мало она, в сущности, сказала.

– Да ни черта вообще! – я бормотала под нос, сворачивая в коридор заброшенных домов. – Что за люди, которые страшнее темноты?

Быть может, у них, как у Нины, блестит металлом знак на груди: щит из тонких пересекающихся линий? А обереги? У них тоже есть обереги, прогоняющие теней?

– Тварей. Она назвала их тварями.

Чего она боится? Стоит ли бояться мне? Нина сказала: да, но…

Я остановилась, будто врезавшись в стену:

– Нет. Я не могу так жить. Больше не могу. Она предупредила, что кости перестанут действовать через несколько недель. Этого мало.

И гораздо больше, чем я мечтала.

Сумка стояла у бордюра. Но я бросила ее посередине дороги. Внутри не хватало кошелька и плеера, а у ежедневника выдрали первую страницу с логотипом бара. Студенческое удостоверение сменило карман.

– Хочешь знать, кто я? Даже записала, – говорить вслух – глупая привычка, как и вечные прикосновения к шраму. Я разглядывала белесый рубец, впервые – узнавая.

Тогда, в центре подломившейся крыши, я ползла прочь от края, обратно к разбитому окну по стремительно складывающимся доскам. Почти успела – с размаха схватилась за раму, прямо за стеклянные зубья.

Осколок прошел между костей. Я еще ничего не почувствовала, но алые струйки уже горячо побежали по предплечью. Одернула руку – стекло отломилось. Я потеряла равновесие и упала на колени.

Боль билась вторым сердцем, и остальное пульсировало вместе с ней. Песня воробьев, далекие крики, занозы и ссадины, ветерок в прядях у висков, мерцание насекомых. Шершавость и тень, запахи пота и трухлявого дерева. Подчиняясь дрожи в кисти, по льдистым граням осколка туда-сюда скользил свет. Кровь наполнила ладонь, сорвалась каплями с пальцев. Как красиво. Как страшно.

Как красиво.

Я вдруг поняла, что крыша давно должна была обвалиться. Оглянулась.

Прямо в воздухе висели щепки и камешки, сухие листья. Облако пыли покачивалось, но не оседало, напоминая след краски в воде, когда только обмакнешь кисть. В центре дрейфовал обломок доски.

Внизу, на земле, кричали друзья. Я не видела их, но они видели колдовство. Через секунду я осознала, что чудес не бывает, и все рухнуло.

– Не просто рухнуло, – выстрелило деревом и камнем, шрапнелью из ржавых гвоздей и стекла. Амалия лишилась глаза, лицо навсегда изуродовала сетка шрамов. Миша и Эмре отделались переломами, Лизе повезло меньше всех: кирпич вбил ее ребра в легкие. Она умерла на месте.

Я сотворила это. Убила, искалечила. А сама, упав, лишь оцарапалась.

И забыла. Сначала о чуде, а после переезда – о крыше вообще. Никто не напоминал о погибшей девочке и странных рассказах остальных детей.

– Никто им не поверил, – из взрослых. Двор мгновенно пустел, стоило мне выйти на улицу. Не потому ли мы переехали?

Были ли тени до осколка? Или он открыл эту дверь?

– У меня нет ответов. Но теперь я знаю, где их найти.

Поспешно закрыв сессию, я устроила наблюдательный пункт на гараже в дальнем углу парковки. Оттуда отлично просматривался заветный столб и пыльные ряды машин, зеленая будочка сторожа у ворот и маленький красный домик Бобби, Нининой дворняги. Меня же надежно скрывали ветви росшей по соседству шелковицы. Присутствие постороннего замечал только пес.

Протиснувшись через дыру в сетке забора, я забиралась по дереву и растягивалась на теплой гулкой кровле. Тихонько, ведь каждое движение звучало барабанным боем, и Бобби, дремавший внизу, поднимал голову.

– Спи, все хорошо, – я доставала планшет и альбом для эскизов. В густой пятнистой тени страницы споро заполнялись черновыми выкройками и летящими силуэтами новых идей. Пока я безуспешно искала удобную позу, разноцветные карандаши и фломастеры норовили укатиться вниз и потеряться в палой листве между гаражами, а книги заканчивались раньше, чем мутный от жары разум успевал вникнуть в сюжет. Я постоянно отвлекалась: пропуская машины, взвизгивал старый шлагбаум, тысячи раз хлопали двери. Бобби встречал каждого водителя заливистым лаем. Горячий воздух жег глаза и набивался в легкие, с дерева падали насекомые и – позже – спелые маркие ягоды. Одинаковые дни слагались в недели, лето катилось своим чередом бесконечно долго, пока вдруг не выгорело в осень. Нина не вернулась.

Но и твари тоже. Поглаживая колбу с серой пылью, я осторожно воображала, будто они ушли навсегда. Сосуд отмечался льдинкой у груди. Я поминутно проверяла, крепко ли держит шнурок, не ослабли ли узлы. Постепенно порошок потемнел, начал собираться в гранулы и налипать на стенки. Когда стекло перестало холодить кожу, пришлось признать: каникулы закончатся.

Я по-прежнему ночами работала в баре, а спала днем. Дремала прямо на крыше, вздрагивая от лая – чтобы увидеть, как Бобби встречает не Нину. Других: мужчин, появившихся из ниоткуда или исчезающих в секунду между ударами сердца. Одинаковые из-за расстояния и черной формы, они напряженно осматривались, и я приникала к шершавому металлу и медлила со спуском – а потом не находила никого на пустынной улице. За тремя, шатающимися от усталости, мне удалось пройти на несколько кварталов вглубь частного сектора с ветхими домишками и узкими, засыпанными шуршащим гравием дорожками. Заслышав шаги, маги мгновенно оборачивались. Расправлялись поникшие плечи, в походке появлялась пружинистость. Я сжимала кулак со шрамом и сворачивала прочь на следующем повороте:

– Ничего. Нестрашно. Мне повезет, – они появлялись раза два в месяц. Думаю, многих я пропустила из-за работы: четыре дня в неделю.

– Но уволиться я не могу, это уже совсем безумие. Работа отличная. И ночью слежка заметнее, ночью… – звуки громче, прохожих меньше. Поймают сразу. – Что тогда? Просто рассказать все? – нет.

Люди страшнее всего.

Я слишком мало знаю. Нельзя довериться первому встречному. Лучше дождаться Нину.

– Она вернется, должна вернуться.

Она забрала девочкин рюкзак. Я проверила арку – метнулась в темноту, к созвездиям дыр на ржавых воротах и пустому креслу. Осмотрела закоулки на случай, если рюкзак распотрошили бродяги. Быть может, забрали с собой? Или девочка вернулась, пока я спала на остановке?

– Нет. Это Нина. И в моей сумке рылась она. Возможно, кошелек и плеер спер кто-то еще, но тот лист вырвала Нина, – уверенность разгоняла кровь до эха пульса в ушах. Заштриховав карандашом вторую страницу блокнота, я разобрала запись с утерянной: мои имя и фамилию, название училища, номер общежития, комнаты. Буквы: М.О.

– Еще Нина не хотела, чтобы я отыскала девочку. Раскусила трюк с резинкой? Поэтому не приходит? Или приходила, пока меня не было?

Четыре. Чертовых. Месяца. Я отказалась поехать к маме. Не навестила и папу. Прожарилась до костей. Меня перестали сторониться люди. Исчезла нужда оглядываться и замазывать синяки под глазами. Появился вопрос:

– Правильно ли я поступаю? – единственный собеседник прищурился, запрокинув лохматую морду. – Смогу ли перестать ждать и не жалеть потом?

Пес вяло дернул хвостом. Для Бобби ожидание было стилем жизни, и он явно не понимал, о чем я тревожусь.

Воздух посвежел. В порывах ветра зазвенело обещание холодов, я сменила футболки на свитера, спрятала в развилке шелковицы пакет с одеялом. Кончался сентябрь:

– Скоро зачастят дожди, и наблюдение превратится в по-настоящему дикое занятие, – если эта грань не была пройдена пару месяцев назад.

***

Я лежу на пледе в сгущающихся вечерних тенях, бездумно листая на планшете фотографии с чьей-то осенней коллекции: прогулы прогулами, но ради места в общежитии зимнюю сессию сдать придется. Сумерки стирают границы предметов, наполняют окна пятиэтажки напротив холодным мраком. Над дорогой за воротами давно зажглись огни, но полупустая стоянка остается неосвещенной. Злополучный столб, сосредоточие моего мира, теряется на фоне асфальта.

Я почти пропускаю. Чертов Бобби вяло тявкает во сне и накрывает лапой нос. Стон сразу тухнет в шелесте листьев, но все же заставляет поднять глаза.

У столба кто-то стоит на коленях.

Задерживаю дыхание.

Человек шевелится. Медленно, держась за бок, поднимается. Когда загорается свет, я едва не вскрикиваю, быстро закрываю рот ладонью: под его… ее руками расплывается темное пятно.

Знакомая коса, форма, движения. Нина – выжидает немного, опираясь о столб, потом выпрямляется и напряженным шагом идет к выходу с парковки.

Я скатываюсь с крыши, продираюсь через дыру и бегу вокруг забора к воротам. Чтобы попасть на улицу, нужно обогнуть пристройку, а дальше – пересечь двор. Когда я вылетаю из арки, Нина уже дошла до конца квартала и сворачивает за угол.

Медлю. Шанс на миллион, нельзя ошибиться. Если я неверно оцениваю состояние девушки, она пошлет, как в прошлый раз, и снова исчезнет, и больше не позволит себя поймать.

Вообще-то Нина может послать даже будучи при смерти, но…

– Стоит верить в лучшее.

Обернувшись, волшебница сразу увидела бы меня. Но боль сделала ее безразличной к происходящему вокруг.

Тихо. Главное, чтобы не услышала. Во рту пересыхает, сердце набатом колотится в груди:

– Идем.

Квартал за кварталом, через дворы. Там – темнее, ближе, и звуки гулко бьются о стены. За девушкой тянется цепочка черных пятен.

Частые остановки. Она прислоняется к дереву или стене и стоит несколько мучительных минут. Пора помочь? Вдруг опоздаю? Надо… Нина стонет и почти падает вперед – в новый шаг.

Через открытые окна звучат голоса, доносится бормотание телевизора, музыка. Детский смех, кого-то зовут ужинать… Нина движется в своей отдельной реальности. Невидимая, как призрак. Моргаю: мертвый ребенок у давно оставленного дома. Вздрогнув, бегу к ней.

Она пытается развернуться. Неуклюже выбрасывает кулак – скула взрывается болью. Обхватываю за плечи и притягиваю вплотную, не оставляя места для следующего замаха. Издав свистящий звук, Нина застывает, часто-часто дыша, в широко распахнутых светлых глазах плещется паника.

– Дом с привидениями, весной. Девочка в красном платье. Семья колдуньи… мы сожгли дом и шли через лес и речку, помнишь? – тороплюсь говорить, пока она не выкинула что-нибудь еще. Я не заметила кобуры, но ей хватит и стилета. – Нина! Ты должна помнить!

Облизывает белые губы. Хрипит неожиданно спокойно:

– Девочка-солнце. Конечно, помню. Отпусти.

– Ты не упадешь? – смеривает раздраженным взглядом. Отпускаю. Нина, всхлипнув, оседает на землю.

– Надо перевязать рану, – на серой футболке под расстегнутым кителем – широкое кровавое пятно. Начинаю стягивать свитер, но она мотает головой:

– Тогда меня убьет яд. Нет. Помоги дойти.

Обнимаю под мышками, рывком ставлю на ноги. Тяжелая.

– Ты сможешь идти?

– Туда. Быстрее.

Следующий двор, еще и еще. Острый лавандовый запах, сиплый шепот прямо в ухо: налево, сверни за деревом, налево, калитка, направо… вот и домики частного сектора. Чертов шумный гравий – можно не таясь загребать ботинками. Узкий переулок выводит к дороге, за ней – дикий парк, а дальше, кажется, только заброшенные склады и заводы. У меня перехватывает горло: если она потеряет

сознание, все будет кончено. Телефон валяется на гараже. Помощи искать негде. Нина дергает рукой, направляя в черноту под деревьями:

– Твой оберег еще действует?

– Да.

– Странно.

Идем просто напролом через кусты. Ничего не видно, ветки царапают лицо. Почти случайно вываливаемся на тропинку, и я замечаю проблески света среди листвы. Огоньки в ряд. Забор. Нина выдыхает:

– Калитка. Оставь меня у ка… открой и… беги, – обмякает. Я едва удерживаю:

– Зачем бежать?… – но она больше не может ответить.

Руки трясутся и горят от усталости, скользят по холодной коже формы. Хвост щекочет шею, отросшая челка лезет в глаза. Колет запястье эмблема щита. Продвигаюсь вперед отчаянными рывками, каждый отзывается вспышкой боли в пояснице. Каково же было ей… хорошо, что потеряла сознание.

Когда за поворотом тропинки показываются поляна и высокая каменная ограда с тусклыми фонарями, я осторожно кладу девушку на траву и бросаюсь к калитке. Дергаю ручку, толкаю, пинаю, давлю на кнопку звонка. В ответ ни звука. Назад! Ее правый бок напрочь мокрый, брюки тоже. Сдвинув ткань, натыкаюсь на рваные края раны – Нина стонет. Надо остановить кровь, но она говорила о яде.

– Что мне делать?!

Забор слишком высокий, гладкий, сверху щерится колючей проволокой. В калитке ни выступа, ни щели. Я кричу, пока голос не срывается в хрип. Прислоняюсь к кованной двери спиной, палец на звонке. Тихо. Лишь равнодушно шумят деревья. Сколько у нее времени?

Руки опять в чужой крови. Как в доме с могилой. Как раньше, когда нож плясал в ладонях, а он все не умирал и кричал, кричал, кричал… другие не успевали, сразу захлебывались, но последний…

Как совсем давно, крыша. Стекло.

Нет, в тот раз была моя.

Повинуясь странной идее, иду к Нине.

– Мне нужен нож.

Стилет находится в кармане кителя. Закусив губу, резким движением рассекаю шрам. Нина, не приходя в сознание, беспокойно отворачивается. Скорей.

Прижать рану к калитке, воскрешая в памяти осколок и живую темноту под ногами. Откройся!

Хлопок. Вспышка. Удар в плечо, лицом по земле, а сзади воздух сияет и целлофаново рвется, поднимается утробный вой: сирена. Я отползаю и оборачиваюсь – боже мой, до забора теперь метров пять! Нащупываю колбу… остатки колбы. Под пальцами влажно, в узлах веревки колется стекло.

– Нет! Только не это!

Поверх колец проволоки взвивается, роняя искры, вязь узоров. Расходится дальше и дальше, от пляски символов кружится голова. Шатаясь, ползу на коленях прочь. Смешно: вот тебе и беги…

Девушка лежит в прежней позе, но глаза открыты. Зрачки до краев заполяют серую радужку. Всполохи в небе красят бледную кожу в мертвенные тона, под стать ее сиреневому лавандовому запаху. Проглотив пыль, сиплю: