Текст книги "По ту сторону пламени (СИ)"

Автор книги: Abaddon Raymond

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Он широко зевает. Айя протягивает нам по шоколадному батончику.

– Спасибо, – губы с трудом складываются в улыбку.

– Университет – лучше, чем кажется. Даже для магов огня, – девушка теребит обертку, хмурит высокий лоб. – В конце концов, недостатки есть в каждой

системе. Но если тварь… Плутон научит тебя управлять стихией – вас обоих научит, – все сразу станет на свои места. А со временем, уверена, мы решим и общую проблему с темными созданиями. Ведь совсем недавно даже оберегов не существовало…

– Если бы ученые не привязались к тварям, нам бы на хрен не сдались обереги, – отрезает Наас.

– Нам с тобой сдались бы, – недоуменно моргает, не сразу понимая. Забыл.

Мы мало отличаемся – сказала тварь. Возможно.

Но не это важно. Главное – не на сколько, а чем.

– Идем! – зовет Тони из темноты парадного. – Мы почти закончили с барьером. Здесь есть горячая вода.

Его лицо белеет на фоне черного проема: умылся. Наас помогает подняться на ноги.

Горячая вода, сок и шоколад. Новый мир кажется вполне дружелюбным, и даже утерянный кусочек прошлого больше не жжется холодом, хоть по-прежнему вынуждает ворошить воспоминания. Значит, завтра станет еще тише, а однажды затрется и исчезнет. Все должно выйти неплохо. Отлично, на самом деле. Что может пойти не так?

***

Огонь свечи. Мягко колеблется, тени танцуют вместе с ним. Золотое тепло – дрожью в кончиках пальцев, раскаленное пятно на ладони. Взмокшие пряди на щеках, дыхание туманом оседает в воздухе. Холодно и жарко. Больно. Как же больно!

– Так не должно быть, ты ведь понимаешь. И не будет. Ты справишься, – голос твари проходится наждаком по нервам. Сжимаю кулак, зажмуриваюсь до черных точек на изнанке век. Ей легко говорить, она вся – морозный сумрак, от загнутых кинжалами когтей до кончиков рогов. Я знаю холод и силу по-птичьи тонких лап. Стискиваю стучащие зубы.

Маленькая свечка вот уже три недели является центром моей вселенной. Но ничего не меняется.

Я не меняюсь.

– Забудь о боли. Огонь – часть тебя. Как дыхание. Если ты задержишь дыхание, почувствуешь боль. Так и сейчас. Отпусти его.

Прячу руки на груди. Кожу дергает и печет. Вытираю слезы тыльной стороной кисти:

– Не могу! Я не понимаю, чего ты от меня хочешь! Огонь обжигает! Это чертова физика!

Я дрожу. Мы в подвале, среди припорошенных пылью коробок и стеллажей, широких колонн. У неподвижного знака. Наверху почти летний зной, но здесь, внизу, черные линии покрыты изморозью. Пахнет горелым и мшистой влагой. Кашляю. Легкие, наверное, черные от подвешенного в воздухе праха. Тварь настояла на этом месте, здесь будет легче, – сказала она. Если сейчас легко, что в ее понимании – тяжело?!

– Злись. Ненавидь меня. Просто дыши, не пытаясь понять механизм. Давай. Еще раз, – со стоном возвращаю руку к огню. Лучше бы не убирала: после передышки ожог взрывается болью.

– Поговори со мной. Скажи, ты же хочешь, – Плутон садится напротив и скалится серебристыми зубами-иглами. Еще бы я не хочу. И говорю.

Все, что думаю о ней, других тварях. О ритуалах, ученых и городе, застывшем во времени. Чертовой свечке и даже Наасе, сбежавшем на пятый день истязаний огнем. Под конец срываюсь в крик и плач. Пламя по-прежнему терзает плоть.

– Хватит.

Осторожно касаюсь ледяного бетона, пытаясь унять боль. Перестать всхлипывать. Как вчера. Позавчера и раньше. Руку рвет агонией. Ноготь на большом пальце оплавился и почернел. Вот, откуда запах.

Чужое дыхание согревает щеку:

– Мы что-то упускаем. Я не могу найти подход к твоей силе. Мне нужно подумать, – гасит свечу мимолетным взглядом. Скотина.

Помолчав, темнота скрипит:

– Отдохни сегодня. Увидимся завтра.

– Стой, – трещат защитные чары. Мрак опустел. Неуклюже поднимаюсь на ноги. На лестнице, ощутив дуновение теплого сквозняка, расслабляю скованные плечи. Кости ломит, колени подгибаются – я просидела так… сколько? С рассвета, когда тварь по обыкновению застыла посередине дороги, противоестественно черная, чуждая солнцу. Звонкая, готовая сорваться с места и исчезнуть от любого моего неловкого жеста. А теперь день клонится к вечеру. Свет меняется: удлинились и остыли тени. Стягиваются под своды заброшенного магазина птицы. Вместо магии, в Отрезке я научилась видеть время.

– Привет, – на крыльце сидит Наас. – Ты сегодня рано.

– Что ты тут делаешь? – пожимает плечами:

– Тони с Каном опять засели за шахматы. Айяка что-то готовит. Скучно. Хотел спуститься к вам, но потом решил не отвлекать. Прогуляемся?

– Да, – сняв куртку, оставляю на ступеньках у входа. Еще горячий ветер пробирается под футболку, путается в волосах. Жмурюсь, подставляю лицо и руки солнцу: пусть прогонит подвальную мерзлоту. Наас нетерпеливо пинает камешки. Золотистый от загара, совсем летний в растянутой коричневой майке и линялых джинсах. А дома сейчас зенит осени.

В молчании неторопливо идем к центральной площади Отрезка. Старые-старые дома вкруг и затопленный цветами фонтан. Алые, вроде маков, переливаются через край широкой каменной чаши и покачивают головками в высохшем бассейне, пробиваются между стыками плит за его пределами.

– Выплеснулись, – прошептала Айяка, когда мы пришли сюда в первый раз. Исследуя город, заглянули в каждый переулок, во многие дома и магазины. Иногда жилые на вид, словно хозяева вышли минуту назад и сейчас вернутся, но чаще заброшенные, разоренные. Слишком скоро стало ясно, что в Отрезке побывало больше людей, чем… чем хотелось бы.

– Ничего себе, – сказал Наас. В квартире над лавкой, где в первый день маги взяли еду, в коридоре ощетинилась ножками стульев полуразрушенная баррикада. На пожелтевших обоях – кровавая штриховка: кто-то обтерся испачканным боком. Затхлый запах. Вспоротая, залитая бурым кровать. Изломанная мебель. Испражнения. Стрелянные гильзы и искореженное оружие. Твари позаботились, чтобы им невозможно было воспользоваться вновь. И о телах они тоже…

– Я не понимаю. Едят они их, что ли? Не едят же обычно, – до красноты растер переносицу рыжеволосый маг. – Да и вообще… зачем убивают? Как? Младшие не способны… и сюда ведь попадают только в слиянии.

– И что? – выгнул бровь Кан. – Думаешь, раз человек слился с одной тварью, прочие просто оставят его в покое? Всегда найдутся создания посильнее, которым захочется развлечься охотой. Но куда деваются тела, и правда, интересно.

Ответ нашелся быстро. Стоило сразу догадаться: по всему чертову городу мертвые деревья царапают небо черными ветками, сухие травы и вьюнки крошатся от прикосновения, и лишь фонтан утопает в молодых цветах.

Айяка, наклонившаяся над краем бассейна, отпрянула так резко, что подвернула ногу и упала.

– Айя! – бросился к ней Тони.

Бордовые стебли и бледные корни туго заплели кости, над рябой вязью гнили – нежные лепестки, трепет волной при малейшем дуновении ветра. Бархатные сердцевины с крохкой угольной пыльцой. Девушка указала на место у самой чаши, где из хватки растений выглядывала нижняя челюсть. Наас палкой вспорол соцветия, выискивая костяные осколки. Выкопал треугольник локтя, оголовок бедренной кости. Ребра. Свод черепа.

Плутон отказалась объяснять. Тварь вообще скупилась на разговоры.

Появилась в розовых рассветных лучах, когда мы очнулись после первой долгой ночи под яркими звездами Отрезка. Вздернула острый подбородок при виде остальных магов.

– Отпечаток, – Кан застыл, сжав кулаки. По его странным перчаткам побежал шум. Плутон фыркнула – с некоторым презрением, внимательно посмотрела на меня. Я кивнула: давай.

Тварь распалась дымом, ударила в лицо. Рядом закашлялся Тони.

– Я бы могла просто убить их, – клекотом в ушах. Могла.

– Спасибо, что не убьешь, – я ответила на грани слышимости. Прозвучало приказом, и тварь рассмеялась: пересыпалось битое стекло. Я погладила шрам. Плутон сказала:

– Идем со мной, – и я пошла, к роящемуся силуэту в конце улицы. Оглянулась через плечо на сплевывающего тьму Нааса. Рыжеволосый маг улыбнулся грязными зубами и ободряюще кивнул:

– Удачи.

– А ты?

– Позже, – властно оборвала Плутон. – Пора начинать.

Испытания огнем.

– Печать – очень личное для них, – накануне пояснил Тони, вытряхивая пыль из покрывала. На его лице плясал пламенный отсвет. Выбранную квартиру на первом этаже мы расчистили позже, а в ту ночь расположились прямо у входа в магазин, дежуря по очереди, не доверяя тонкой завесе охранных чар. Рядом сновали твари: я чувствовала смерть льдом под сердцем, слышала ее царапающую поступь и хищное рычание. Кан обманчиво расслабленно сложил руки в боевых перчатках на коленях и время от времени трогал знак Университета на груди. Айяка сидела совсем близко к костру. Вылетающие искры гасли на новых джинсах. Тони и Наас лишь чуть поворачивали головы, когда в зданиях дальше по улице что-то с дребезгом рушилось, скрипело, а за окнами мутная двигалась тьма.

После обжигающего душа, неловкая в чистой, чужой одежде, я спряталась в плед и наблюдала за танцем золотых языков в кольце камней.

– Почему? Проклятья, как я поняла, твари раздают с легкостью.

– Защита – другое. Для печати твари нужно отдать часть себя, а у них и так мало что есть, – друг Нааса поправил угли.

– Я уже объясняла Зарин. Основа любой твари – частичка души хозяина. Воспоминание о чем-то очень важном. Пока тварь мала, оно заменяет ей разум. Поэтому она послушна, – сказала Айяка, гоняя по миске остатки лапши. Чувство голода, яркое поначалу, быстро притупилось, ушло – и не вернулось. Одно из приятных чудес Отрезка. – Но, по мере развития, первоначальный импульс переваривается, изменяется под влиянием темной материи. Процесс изучен плохо. У некоторых сознание угасает до набора инстинктов. У других вырастает в самостоятельную личность. Первые и не могут никого отметить. Это просто убьет их. Защитная печать – результат расщепления оси создания. Кусочек кусочка памяти создателя. Если памяти мало, то нечего и отдавать.

– Печать для твари вроде ритуала для огненного мага, – сказал Наас. – А проклятье – просто колдовство. Как заклинание запустить. Отнимает силы, но не влияет на личность.

Личность Плутона оставалась загадкой. Хоть после перехода тварь больше не напоминала черную дыру, поглощавшую жизнь: нечто зыбкое и неумолимое. Теперь я смогла различить скользящую грацию в ее движениях, ранее скованную тесной камерой Заповедника. Удовлетворение в бездне глаз и злость под взъерошенной шерстью на загривке. Я спросила, растирая шею – прогоняя дрожь: – Почему ей не закрыть меня где-нибудь? Здесь, хотя бы. Меньше проблем, постоянный доступ.

Кан колюче всматривался во мрак и мял незажженную сигарету:

– Магия зависит от настроения мага. Даже не от настроения, а от общего состояния психики. Сила – не постоянная величина, скорее выбросы. В нормальных обстоятельствах они частые и более-менее равномерные. При экстремальных условиях хаотичны. Могут вообще пропасть или прорываться разрушительными вспышками. Нестабильность – тебя тестировал на это Валентин.

– Временная, – вставила Айяка. – Но есть еще врожденная, природная. Когда разрыв между основной и второй по силе стихиями меньше десяти процентов. Тогда маг предрасположен к психическим расстройствам. Ищущая выхода мощь влияет на эмоции.

– Короче, ей надо, чтобы ты была вполне довольна жизнью, – зевнув, подытожил Наас. – Иначе она будет либо слабой, либо раненной. Поэтому Плутон не выбрала меня. Я нестабилен, – тихо добавил он. – Поровну огня и ветра.

Тони серьезно кивнул:

– Точно. Я часто наблюдал у Нааса приступы ПМС, когда… – рыжеволосый маг дотянулся до друга и затолкал глубже в одеяло. Оттуда глухо, но довольно донеслось:

– Видите? Непостоянство и тяга к насилию. Он бы тварь за неделю угробил.

Кан оскалился, Айяка скривила губы в улыбке. Я опустила ресницы, зарылась в шершавое, пахнущее костром одеяло и наконец позволила себе провалиться в сон без сновидений, чтобы утром снова встретить личный осколок ночи.

А спустя самые длинные недели в жизни сижу на нагретых плитах у страшного фонтана. Рядом колышутся могильные цветы, Наас растянулся сверху, на бортике, прикрыв лицо локтем – угловатый и отчего-то напряженный. Под пальцами пыль, желтая и шелковистая. Мягко струится, мелкие камушки чиркают по коже. Печет и дергает ожег. Тяжелые лучи поцелуями ложатся на щеки, давят, пригвождая к месту. Легкий ветерок сдувает жар с кожи. Неподалеку вспархивают птицы. Через секунду вижу их – тушевые пятна на бледно-голубом небе.

– Мне тоже тут нравится, – говорит Наас. Выгнувшись, пытаюсь посмотреть на него. Хмыкает и ерошит мне волосы. – Здесь идеально для таких, как мы.

– Почему?

Мое внимание по-прежнему держит огонек свечи, но его голос замыкает крылатый шелест мертвого города, связывает, как заклинанием, пустые улицы с беспокойными стаями, где кроме нас и тварей никто не ходит, но зато можно лежать. Набираться сил, чтобы однажды догнать ускользающие тени.

– Плутон сказала, здесь совершили жертвоприношение. От этого и получился Отрезок. Вызывали одного из девяти демонов, из тех, чьи имена нам выпали. Забавно, да? После ритуала до сих пор остался плотный след, поэтому нам всем… – Сытно, – уютно. Спокойно.

– Точно.

– Чего они хотели? От демона? – демоны тоже существуют?… Ладно. Почему бы и нет. Это огромный мир, помнишь? Здесь хватит места для каждого.

Маленькая девочка оказалась куда проницательней меня.

Облизываю сухие губы. Если бы Наас не говорил со мной, я могла бы молчать сутками. Возвращаясь по вечерам, нахожу Тони и Кана, играющих в неизменные шахматы. Айяку с книжкой. Или же влюбленные гуляют, а Кан и Наас обмениваются колкостями, переходящими в оскорбления. Я превращаюсь в невидимку после отрицательного ответа на ежевечерний вопрос:

– Ну как?…

– Просили защитить их городок от чумы, – дергает плечом Наас. – Только они схитрили: принесли в жертву всякий сброд. Преступников, больных и старых. Неравноценный обмен. Демон разозлился, убил всех и свалил обратно. Магический выброс исказил пространство, отрезал площадь от остального мира. Получилась вселенная со своим притяжением. Люди почти не чувствуют его. В нас мало тьмы, а, как ты знаешь, именно тьма лежит в основе любого портала. Поэтому твари легко находят дорогу в такие места. Они и достроили город своими воспоминаниями.

– И люди тоже, – их жертвы. А теперь еще и мы. У каждого из нас есть свое особенное место в Отрезке.

– Да… Тварям здесь хорошо: страх и боль разлиты в воздухе. Просто дыши. Старшим еще и поохотиться на попавших в слияние людей можно, – в его голосе звучит восхищение.

– Почему бы им не жить здесь тогда? – почему на мои вопросы она не отвечает?

– Не выносят компании себе подобных. Если посмотришь на поисковые чары, сразу увидишь: точки рассеиваются почти равномерно, чтобы не пересекаться. Но даже так им тяжело терпеть соседство. Плутон постоянно возвращается в нормальный мир, чтобы отдохнуть.

Вдруг понимаю: тени всегда сменяли друг друга рядом со мной. Стоило появиться новой, более яркой, как прошлые исчезали.

– Она говорит, что там происходит?

– Нет, – вздыхает. – Наши переживают, что их семьи с ума сходят. Ладно, у Кана только Нина, она хотя бы в курсе ситуации. А у Тони пять сестер. Пять! Представляешь? Они про Университет ничего не знают. Айины родители тоже, а они еще и пожилые. Обычно администрация прикрывает пропавших, и сейчас должны. Пока не станет понятно, что они… что мы не вернемся. По идее, все в порядке, но…

– А ты? Кто ждет тебя?

– Никто. Тебя?…

Знают ли они, что я исчезла? Если да – волнуются ли?

Вряд ли.

– Тоже.

– Это ничего, – кладет руку мне на макушку. – Иногда так даже легче, правда?

– Сколько у нас времени? Пока в Университете не откроют новый портал… драконий, так?

– Нет, пока – человеческий. Они используют тебя. Меня. Драконий для обратной дороги. Не знаю. Месяц-два. Мантикора и Илай были совсем плохи. Я видел обоих за пару дней до… всего этого. А накопителей с их силой мало. Плюс, надо перенести весь Совет с охраной. Пара ученых напросится. Искатели, медики… целая толпа выйдет. Тяжело.

– Зачем они все?

– Только Совет в полном составе способен создать драконий портал. Таково устройство чар. Советники не сунутся в Отрезок без защиты и целителей.

– Разве они сами не сильные маги?

– Да, но и старые. Из молодых один Цирта. Ну, теперь уже не Цирта, а Советник Коди. Второе имя. Постоянно забываю.

– Чем особенный драконий портал?

– Завязан на драконах.

– Драконы существуют? – я сажусь. – Живые? Огромные огнедышащие драконы?!

Наас смеется:

– Остынь. Да, существуют, но они спят в саркофагах, которые зарыты рядом с Университетом. Их всего три осталось. Части тел – мертвые полюса порталов – спрятаны по крупным городам, чтобы маги относительно быстро перемещались по миру. Никто не видел живого дракона со времен Огненной эпохи. В последний переезд ордена, который из-за войны, саркофаги перезахоронили, не открывая. Боялись разбудить. С останками тоже очень аккуратно обращаются: каждый кусок заперт специальной печатью, чтобы не рос.

– Рос? – маг улыбается:

– Из одной чешуйки или осколка зуба вырастает целый дракон. Представляешь?

– Они так размножаются?

– Если верить книгам. Драконы описываются вроде каменных: не линяют, не теряют когтей. Только в битвах. Поэтому убивать их шли и рыцари, и маги, чтобы быстро купировать отсеченные фрагменты. Иначе из одного получалось бы несколько. Я читал, что от пролитой драконьей крови рождались тысячи ядовитых гадов, которые заселяли места сражений и делали их непригодными для

жизни. Маги древности уничтожали или запечатывали тела сразу после битв, а потом делали порталы. Потенциально вокруг чертова уйма драконов – только выкопай останки и сними печать. Охрененно же, да?

– Да… потрясающе.

– В запасниках Университета кусков пять хранится. Один переправят сюда. Получат стабильный проход: драконьи порталы за счет огромной огненной мощи исходного материала открываются любым магом. И без всяких жертв.

– Плоть для мертвого полюса отнимается насильно. Вот тебе и жертва. Выходит, порталы работают на огненной стихии. Маги огня. Твари. Драконы, – глажу шрам. Месяц или два. Много или мало?

– Да. И темной. Полюса жизни и смерти, помнишь?

– Как тут забыть, – говорю ровно, но он понимает. Садится и нависает надо мной. Обычно теплые глаза потемнели, у губ обозначились морщинки – компания тем, что залегли между бровями. Резко пахнет весной. Прежде запах терялся в осенней свежести привычного мира, но сейчас щекочет ноздри ароматом дождя и первых цветов. Поднимаю руки и провожу по подбородку, мягкой щеке, зарываюсь пальцами в горящие золотом растрепанные пряди:

– У меня ни черта не выходит, – Наас прослеживает перекрестие шрамов на моих запястьях. Накрывает багровую от жара ладонь. – Мне жаль.

Повторяет эхом:

– Жаль… не надо.

– Если я не…

– Пойдем, – соскальзывает с бортика и тянет за собой.

– Куда?

– Я покажу тебе свое место.

***

Мы уже заходили в квартирку под самой крышей узкого дома. Не задержались, пошли дальше по скрипучим коридорам, заглядывая в похожие грязные комнаты. Наас тогда отстал и нагнал только на улице. Теперь я по-новому смотрю на стопки плесневелых журналов в углах, шприцы на подоконнике, сигаретные ожоги и окурки в рассохшейся раме окна. Наас не переступает порога, прячется за спиной и монотонно рассказывает, пока за пыльным стеклом умирает день. Хрипло шепчет о том, что боялся приходить домой, но всегда шел. О кислом запахе из материнской спальни и наигранно-бодрых голосах в телевизоре: единственный канал показывал телемагазин, прямо сейчас тревожит оцепенение пустого дома. Реклама тряпки для пола. Набора посуды. Пылесоса. Снова тряпка. Ведущие блещут энтузиазмом, домохозяйки красивы и восторженны. Одно и то же по кругу сквозь синие полосы помех.

Грязный ком одеял на диване. Кажется, будто кто-то лежит. И она продолжает лежать там – для Нааса, пусть давно умерла, – ее сын по-прежнему возвращается в эту комнату за ответами. Прощением. Любовью.

Свободой.

Спустя много лет он опять здесь и говорит:

– Знаешь, я всегда думал, что у меня получится спасти ее. Но и знал, что нет. Что меня никогда не будет достаточно – что бы я ни сделал, каким бы ни был. Долго винил себя, что сбежал в Университет, собрался в тот же день, когда они пришли

за мной. Те пару месяцев были прекрасны, хоть меня еще не подпускали к магии. Я почти не вспоминал, пока не позвонили соседи. Она… ты не представляешь, на что она была похожа. Я едва узнал. Лепетала, что завяжет, весь обычный бред. Одно и тоже повторяла, я тысячу раз это слышал. Смотрел в окно. Там цвела вишня, и ветер пах так сладко и хорошо… Окно было закрыто, поэтому я не чувствовал запаха, но помнил с улицы. И мне ведь было – хорошо, пока она снова все не испортила, а теперь врала, что исправит. Я просто хотел, чтобы она замолчала. Чтобы исчезла. Перестала меня мучать. Очень сильно хотел. И тогда она захрипела. Стала царапать горло. Я… я отнял ее воздух. Не специально, но… Наас рвано вздыхает:

– Ладно. Дани прав. Я убил ее. И тогда, своим первым колдовством, и еще раньше, когда приводил за собой тварей. Из-за них она и кололась. Из-за меня. Знаешь, на похоронах я понял: я ведь всегда хотел спасти не маму – себя. Хотел… хотеть приходить домой. Хотел перестать искать тайники, признаки, причины… просто жить хотел. Это так мелко и глупо, что даже стыдно, но послушай, – он до боли сжимает мои плечи, – из мелкого и глупого все и складывается, ты складываешься. И это ничего. Понимаешь? Это нормально и правильно. Нет плохого в том, чтобы хотеть маленького счастья. Даже если это кого-то убьет.

– Это уже убило слишком многих. Эрлах…

– Разглядел в тебе убийцу, знаю, – горло перехватывает спазмом. – Я тоже. Сразу. Неважно, послушай: пусть у тебя не получается. Пусть мы проторчим тут два года. Пусть Кан бесится, а Айяка ходит мрачной тенью, пусть нас объявят мертвыми и похоронят, плевать! Забей, помни только о себе и силе внутри. Найди ее истоки, освободи и огонь, и тьму. Себя. А люди… однажды они перестанут иметь значение. В конечном счете, ничего не имеет значения – только честно ли ты поступала с самой собой. Не с ними. Не со мной. И даже не с теми, кого убила. Я накрываю его пальцы.

– Ты любил ее. Куда уж честнее.

– Иногда любовь убивает, – Наас горько усмехается. Почему-то в интонациях мне чудится нечто иное, не имеющее общего с мерцающим экраном телевизора и свернувшимся у ножки дивана жгутом.

– Иногда мы просто любим не тех людей.

– И это тоже.

***

– Пришли за тобой? – на улице я останавливаюсь, пропуская его вперед. Наас растерянно моргает. – Ты сказал, из Университета пришли за тобой.

– Да… верно. Они же ищут огненных магов. Меня нашел Эрлах. Хоть я нестабилен, ученые и таким рады. Дани предупредил, что меня ждет, но я все равно согласился. Тот год был совершенно ужасным. И по части тварей тоже, – поясняет, словно оправдываясь.

– Нина пыталась отговорить меня, – улыбаюсь.

– Как будто можно отговорить от чертовой магии, – Наас невесело смеется.

– Да, – прячу руки в карманы джинсов. Ожег на ладони протестующе печет. – Иди без меня. Я… хочу немного прогуляться.

Парень понимающе кивает:

– Не задерживайся после заката. Мало ли.

Не думаю, что и он пойдет сразу домой:

– Ты тоже будь осторожней. Если что – стреляй в воздух, – Наас коротко хохочет. Салютует на прощание и уходит, сутулясь, – золотой проблеск в холодных тенях. Я иду в противоположную сторону. Впрочем, город не особенно велик. Возможно, мы еще встретимся.

Я точно знаю, куда мне нужно.

К колодцу.

Кованый, изящный и черный, как сама тварь, – маяк на пересечении пяти узких улочек. Единственный в целом Отрезке. Вечность назад в полумраке архива Айяка сказала: Тлалок запер Плутона внутри колодца после рождения, чтобы подчинить. Сделать под себя.

Мощеная булыжником площадь. Наверное, в прошлой жизни между гладкими камнями росла трава. Сейчас лишь вездесущий пепел высохших лепестков из фонтана. Опираюсь о бортик и заглядываю во влажную черноту. Внутри тихонько живет вода. Кидаю камешек, считаю до девяти, до всплеска.

– Говорят, со дна колодца даже днем видны звезды, – вытягиваю из кармана звенящее украшение, наматываю на ручку ворота. Не поэтому ли ее взгляд изменился, когда в Заповеднике я сжала в кулаке сверкающие кусочки металла? Роюсь в джинсах, рассыпаю содержимое карманов по чугунному бортику.

Пустая упаковка от жвачки, складной ножик, деньги, обрывок бечевки, – зачем? Нинин леденец, подросший до виноградины, сизая Валентинова монета. Гильза из дома с расстрелянными стенами здесь, в Отрезке. Зажигалка.

Монета теплая и шершавая на ощупь. Когда я буду в Университете…

Нет. На трамвайной остановке, после встречи с Ниной и безымянной девочкой, я обещала себе:

– Не убегать. Больше не… – отправляю ядовитый кругляшек вниз. Как там: чтобы однажды вернуться? Нет, нет. Не сюда.

Сгребаю в кучу купюры и веревку, обертку жвачки. Чиркаю зажигалкой.

Когда огонь разгорается, выплевывая дым, без раздумий заношу отмеченную стеклом и пламенем ладонь.

И вижу Нааса, невероятного солнечного Нааса, испуганным ребенком в дрожащем сером свете телевизора. Сжавшуюся в комок девочку среди заброшенных домов. Тварь в слепящей ловушке камеры. Призраков у могилы – живых и мертвых, и очень горьких. Штормовые глаза Нины и острие под ребрами:

– Люди, люди страшнее всего.

Да.

Смятое лицо сторожа. Папа не пришел за мной в тот день – опять, и навсегда. Он вытерпел многих, но тварь с мшистым запахом сломала его волю. Утром шкаф в родительской спальне блестел пустыми полками. Длинные гудки в телефоне обрывались в голосовую почту. Зеркало на дверце отразило меня: убийцу. Зажмуриваюсь и вижу снова, напротив. Девочка: спутанная, слишком длинная челка прячет глаза и фиолетовые тени бессонницы. Подрагивают губы в ранках. Рукава школьного свитера давно коротки, открывают исцарапанные запястья. На ботинке – кровавый мазок. Мелкая и глупая, жалкая. Самое страшное существо на свете, и бежать на самом деле бесполезно.

Я всегда буду здесь. Пора остановиться. В этом мире хватит места и для чудовища по имени Зарин Аваддон. Эрлах правильно сказал:

– Магия начинается с правды.

***

Сумерки настигают меня далеко от дома. Темные улицы кое-где освещены случайным окном или витриной. Магазин, в котором мы берем еду, сияет новогодними огоньками. Пушистый еловый венок на двери терпко пахнет смолой. Продукты в витринах и холодильниках свежие – хоть сроки годности истекли семь лет назад.

Нам не хочется есть и пить, но каждый вечер Айяка готовит что-нибудь и созывает всех на тесную кухню. Тони обычно уже сидит там. Я часто натыкаюсь на его еще ласковый, адресованный черноволосой волшебнице взгляд.

Едва помещаясь за застеленным клетчатой клеенкой столом, мы передаем друг другу исходящие паром щербатые тарелки и молчим каждый о своем. Нелепый, но странно важный ритуал – единственный общий.

Квартира приобрела обжитой вид. Исчезла пыль с полок, ветхие покрывала, побитые молью ковры и тюки со шкафов. Книжки за резными стеклянными дверцами выстроились по росту. Зеленые шторы в комнате посветлели на три тона. Треснутое стекло в форточке на кухне кто-то жирно заклеил синей изолентой. Он же, наверное, починил разваливающийся ящик над умывальником, забил досками и заклинаниями черный вход, ведущий в парадное. Засверкали круглые плафоны в прихожей, и пропали мертвые мухи между оконных рам. Как– то, придя домой, я наткнулась на Айяку, ожесточенно отдраивавшую голубую плитку в ванной от уродливых детских переводок.

– Они меня бесят, – девушка сдула прядь с лица. Желтые резиновые перчатки сплошь в катышках. Половина стены блестела чистотой, с оставшейся улыбалась целая армия мультяшных животных.

– Час ночи, – я привалилась к косяку.

– Не могу уснуть, – волшебница вернулась к прерванному занятию. Я заметила, что на тумбочке в коридоре место древнего дискового телефона заняла синяя ваза с искусственными гвоздиками.

– Бывает, – после дней с Плутоном я быстро отключаюсь. Но остальные вынуждены прибегать к ухищрениям.

Кан добыл приличный запас сигарет и непрерывно дымит, с мрачным старанием забивая банку на подоконнике окурками. Он не сменил своей формы охотника и кажется готовой распрямиться пружиной. Прожигает мрачным взглядом каждого, кто лезет под стол к проигрывателю, чтобы сменить мелодию. Шипящий ящик с колонками и стопкой пластинок притащил однажды веселый и запылившийся Наас. Много ретро, чуть меньше рока. Квин и Скорпионс вперемешку с нежными итальянцами и жизнелюбивой Аббой. Айяка выбирает последних или Эдит Пиаф. Тони предпочитает Челентано. Кан расслабляет плечи, когда музыка замолкает. Вкусы Нааса остаются для меня загадкой: маг пропадает сразу после ужина, когда наступает его очередь встречаться с Плутоном. Лишь посередине ночи хлопает входная дверь, тихие шаги неизменно перебиваются ударом о тумбочку у ванной: – Сссуу… – шипит, щелкая выключателем. Свет из туалета выхватывает макушку Тони, оттопыренное ухо и изгиб шеи с нитями скрывающейся под футболкой татуировки. Кан поворачивается на матрасе в углу. Я засыпаю под журчащую воду: теперь можно, он дома.

Сегодня я пропущу ужин и предупреждения рыжеволосого мага. Сворачиваю в проходы, уводящие прочь от нашего пристанища.

За стенами скользят тени, иногда мелькая в освещенных окнах дикими силуэтами. Некоторые дворы утопают в оранжевом сиянии фонарей даже днем. В других свет погаснет с первыми лучами солнца. Следы от пожарищ и разбитые камни отмечают дороги чужих сражений, часто обрываясь в кольце цветочной улицы. Метров двадцать – и красный ковер упирается в зеркальное отражение домов. От пустой арки напротив продирает ознобом: ожидаешь увидеть своего двойника.

Из всех нас лишь Наас переступил неровную кромку асфальта. Почти крадучись, прошел по хрустким костям под паутиной проводов, свернул за угол. Окликнул сзади.

Вот и конец Отрезка.

Я тогда присела на корточки, склонилась над цветами. Совершенно обычные. Багряные венчики, рассыпчатая пыльца. Легко сминаются, мажут кожу прозрачным розовым соком.

– Я ждал красного, – Наас отобрал и сжал в кулаке измочаленные лепестки. Я вытерла руку о джинсы.

– Я тоже.

Я больше не захожу в здания. Это… слишком.

Никогда не угадаешь, что за следующей дверью, запертой или услужливо распахнутой.

Бывает – белье сушится на горячей батарее, свежие фрукты в хрустальной вазе, под свистящим чайником горит газ. Бормочет радио. Киснет посуда в раковине, чашка чая на столе – теплая. На дне не растаял сахар.

Разоренные комнаты… уместней. Я со странным облегчением встречаю пыльную завесу, истлевшие ткани, побитые люстры. Скукожившиеся овощи в пропахшем разложением холодильнике.