Текст книги "Его уже не ждали"
Автор книги: Златослава Каменкович
Соавторы: Чарен Хачатурян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
Крестцы, Тверь, Солигалич, Харьков… Так началась бродячая жизнь девушки, находящейся под надзором полиции… В горькие дни своей скитальческой жизни, обязанная еженедельно являться к местным полицейским властям, она прочла в газете сообщение о наказании Боголюбова. И поклялась отомстить.
Вера приехала в Петербург. И когда переступала порог дома градоначальника, сжимая в кармане револьвер, Вера знала и понимала, что приносит в жертву самое дорогое, что есть у нее, – свою свободу, свою жизнь.
Убить Трепова, по чьему приказанию истязали политического заключенного, девушке не удалось, она лишь ранила его. Но ее выстрел, как и ранее выстрел Каракозова, явился грозным предостережением самому императору Александру II. Теперь юная мстительница, заточенная в Петропавловскую крепость, ждала суда.
Сотни и тысячи лучших людей России томились в тюрьмах, на каторге, погибали на виселицах.
В то самое время, когда Ярослав Руденко ждал дня казни, в Петербурге закончился крупный политический процесс 193-х. Он слушался при закрытых дверях, и лишь много позже люди узнали, как тогда еще никому не известный юрист Петр Александров пригрозил обвинителю: «Потомство прибьет ваше имя к позорному столбу гвоздем… и гвоздем острым!». Сто человек было оправдано.
Петр Александров взялся защищать Веру Засулич. Его страстная, талантливая речь на следующий день появилась во всех газетах России и даже за ее пределами. Имя этого отважного борца за правду и справедливость было на устах всех честных людей. Он стал знаменитостью. Теперь все узнали о беззаконных действиях самодура – градоначальника Петербурга, которого Петр Александров на глазах всего мира пригвоздил к позорному столбу.
Веру Засулич удалось спасти не только от виселицы и каторги – ее оправдали.
Абсолютной неожиданностью прозвучало решение, которое зачитали Ярославу Руденко: смертная казнь ему заменялась бессрочной сибирской каторгой.
Глава десятая
ВЕЧНО ЖИВОЙ
У Анны родился сын, здоровый, горластый, хотя Барбара сокрушалась, что уж очень-то ребенок худенький. Но Анна не могла нарадоваться им. Обычно задумчивое и грустное лицо се озарялось каким-то внутренним светом, когда она глядела на сына, безмятежно спящего у ее груди.
– Взгляни, мама, – говорила Анна, – это же копия Ярослава. Только вот глаза не его, мои… Ярослав Ярославович…
– Да, пора бы и окрестить нашего младенца, – озабоченно посмотрела на дочь Барбара. – Но придется подождать пана Людвига.
– Ни одного письма, – вздохнула Анна. – И почему он молчит?
– Вероятно, у него нет для нас утешительных известий, – тихо проронила Барбара. – Будем ждать и надеяться, что все обойдется благополучно.
Калиновский приехал неожиданно. Фрау Баумгартен, наблюдая за тем, как он заботится о белокурой красавице и ребенке, даже с некоторой печалью сделала вывод: теперь-то этот кутила и развратник бросит свою разгульную жизнь, остепенится и станет порядочным семьянином. Да, на вид эта полька – голубка, где же у нее взялась такая сила, чтобы удержать в своих лапках такого орла?
Как-то хмурым мартовским утром Калиновский ожидал какого-то важного сообщения. Ежеминутно посматривал он на часы и уже два раза справлялся о почте.
Шенке с вежливостью отлично вышколенного лакея отвечал:
– Еще нет, гнедигер герр.[20]20
Милостивый господин.
[Закрыть]
И вот, когда Калиновский уже собирался приступить к утреннему туалету, Шенке подал ему на серебряном подносе продолговатый зеленый конверт.
Калиновский поспешно вскрыл его, извлек телеграмму и прочел:
«Многоуважаемый герр Калиновский! Я воспользовался вашим сообщением, сделанным два дня назад. Чтобы Вы убедились, с какой оперативностью мы работаем, можете его прочитать в сегодняшнем номере нашей газеты. Этим самым я выиграл пари, жду расчета. С глубоким уважением.
Ганс Фишер».
По безразличному лицу патрона иной лакей ничего не понял бы, но Шенке, конечно, догадался, что Людвиг ждал именно этой телеграммы.
– Шенке, сходите на Страсбургштрассе и принесите сегодняшний номер «Арбайтер Цейтунг»,[21]21
«Рабочая газета».
[Закрыть] – приказал Калиновский.
У Шенке от удивления вытянулось лицо. «Герр Калиновский читает «Арбайтер Цейтунг»! Неужели и он стал социалистом? Вот удивится фрау Баумгартен, когда узнает об этом! Пойду за газетой, а потом расскажу фрау», – решил Шенке и вышел.
Калиновский успел побриться, принял душ, завязал розовый галстук, надел кремовый жилет и поверх него – голубой бархатный халат, подпоясался черным шелковым с вензелями поясом. Теперь он сидел в своем кабинете и завтракал. Вспомнился позавчерашний вечер в «Цигойнер келлер»[22]22
Цыганский погребок.
[Закрыть] и полупьяный хвастливый репортер из «Арбайтер Цейтунг» Ганс Фишер.
«Ну и падки же эти молодчики на сенсации, – подумал он. – И как быстро напечатали. Этот Ганс Фишер оказался деловым человеком, – Калиновский усмехнулся. – Гм, делец! Услышать кем-то придуманную ложь и напечатать ее в газете, выдавая за правду, – это скорее легкомыслие и мошенничество, чем деловитость. Между тем, Ганс Фишер все же молодец, он помог мне. Теперь посмотрим, куда денутся ваши гонор и упрямство, пани Анна. Не станете же вы теперь доказывать свою верность его могиле? Знаю я этих женщин! Дешевы их слезы… Правда, вы не похожи на тех, которых я знаю, но это, наверное, потому, что я хочу владеть вами. Вы же не женщина, а клад! Да, выходит, я женился на сейфе с отцовским золотом?»
Осторожно открылась дверь, вошел Шенке. С видом слуги, понимающего прихоти своего богатого господина, который от тоски ищет развлечений (именно так фрау Эльза-Мария Баумгартен объяснила Шенке желание Калиновского купить «Арбайтер Цейтунг»), Шенке подал Калиновскому газету.
«Странно, по дороге я успел просмотреть всю газету и не нашел там ни одного забавного анекдота», – подумал лакей.
Калиновский развернул газету, просмотрел заголовки и на четвертой странице, в отделе происшествий, нашел заметку под заголовком «Еще одно злодеяние царских палачей в России». Он быстро прочел:
«Нашему корреспонденту из достоверных источников стало известно, что в варшавской цитадели был казнен через повешение типографский рабочий Ярослав Руденко-Ясинский, двадцати пяти лет, обвиненный в принадлежности к тайной антигосударственной террористической организации…»
Калиновский прервал чтение.
– Шенке, пришлите ко мне фрейлен Марту.
Лакей поклонился и вышел.
Калиновский закурил сигарету, сел в кресло-качалку, в котором всегда отдыхал. Глубоко затягиваясь, он медленно выпускал маленькие белые кольца дыма и наблюдал, как они тают в воздухе.
Вошла молодая хорошенькая горничная немка в белом переднике и накрахмаленной наколке. Марта всегда приветливо улыбалась, и хотя ее глаза озорно поблескивали, Калиновский знал, что девушка скромна и равнодушна к делам своего хозяина.
– Пан меня изволил звать? – обратилась она, ожидая приказания.
– Фрейлен Марта, посмотрите, одета ли пани Барбара, и передайте ей, что я хочу ее видеть.
Марта поклонилась и вышла.
Через несколько минут в кабинет Калиновского бесшумно вошла Барбара в мягких туфлях, плюшевом халате. На ее голове красовался тяжелый узел волос.
– Вы хотели меня видеть, пан Людвиг?
– Да, – ответил Калиновский. Он отложил газету и поцеловал руку Барбары. – Садитесь, прошу вас, – указал он на кресло и подошел к письменному столу.
Немного подумал, глянул на двери, затем перевел взгляд на Барбару. Ничего не сказав, начал молча считать вытканные на тюлевой гардине лилии.
– Пани Анна уже встала? – наконец спросил он. – Как она себя чувствует?
– Славик поднял нас в восемь часов. Анна вернулась с прогулки и сейчас собирается его купать.
– В последнее время по ночам я что-то не слышу голоса ребенка. Не заболел ли Славик?
– Наоборот, именно сейчас он здоров, хорошо спит. Какой же он очаровательный! И, знаете, какой умный! Узнает меня издалека. Не успею подойти, как малыш улыбается мне.
– О-о, не улыбнуться такой доброй бабушке! Пани Барбара, не знаю, с чего и начать… У меня неутешительное известие для Анны. Я позвал вас, пани, чтобы посоветоваться. Вот, прочтите.
Калиновский протянул газету, указывая на подчеркнутый заголовок.
Барбара прочла заметку и растерянно посмотрела на Калиновского. Газета задрожала в ее руках, и женщина вдруг залилась слезами.
– О Езус-Мария! Я так и знала. Я этого так боялась. Бедная, бедная моя Анна… Уже вдова…
Несколько минут в комнате царила тишина, прерываемая приглушенным рыданием женщины. Наконец, немного овладев собой, Барбара сквозь слезы заговорила:
– Что теперь будет с ней? Я так боюсь… Бедная, бедная Аннуся, нет у нас счастья! Восьми лет она лишилась отца, двадцати двух – мужа… Славик, бедное дитятко, ты уже сирота… – И снова Барбара безутешно зарыдала. – Нельзя, нельзя ей показывать эту газету… Она… она у меня такая впечатлительная… С ней может что-нибудь случиться…
Калиновский медленно ходил по кабинету и курил сигарету за сигаретой. Подходил к окну, наблюдал, как в снегу гребутся воробьи. Когда Барбара успокоилась, тихо сказал:
– Пани Барбара, отрубленная рука не прирастет, если даже море слез пролить. Лучше подумайте, как помочь дочери, чтобы ее сын не рос сиротой.
Этот разговор Калиновский давно продумал. Барбара должна стать тем мостиком, который соединит его с Анной.
– Вы – мать, а сердце матери всегда чуткое… Вы умная, опытная женщина, и то доверие, с каким вы относитесь ко мне, дает основание думать, что вы догадываетесь о моих чувствах к Анне. Я долго их скрывал. Теперь вот препятствия, которое мешало мне открыть вам свое сердце. Поверьте, я делал все возможное, чтобы спасти мужа Анны…
С колен Барбары упала газета. «Как он может об этом говорить в такую минуту? – ужаснулась несчастная женщина. – Как подготовить Анну? Как сказать ей, бедняжке, о горе, перед которым бессильны все слова утешения?»
Чтобы не обидеть Людвига, Барбара мягко промолвила:
– Пан Людвиг, прошу вас, не говорите пока что Анне о ваших чувствах…
Ржавчина разъедает железо, а печаль – сердце. Рана, нанесенная Анне известием о казни Ярослава, не заживала. Исчезло молоко в груди молодой матери. Маленький Славик заболел.
Доктор, которого вечером привезла фрау Баумгартен, осмотрел ребенка. Сняв пенсне в золотой оправе, он сочувственно посмотрел на молодую мать, поразившую его своей необычайной красотой, и, помолчав, сказал:
– В моей практике второй случай, когда зимой ребенок заболевает этой болезнью. Я бы хотел, фрау, поговорить с отцом ребенка.
– Это опасно, пан доктор? – умоляюще спросила Анна. – Ребенку хуже, да? Почему же вы молчите?
– Пана Калиновского нет дома. Он на охоте, – взволнованно развела руками Барбара.
– Не стану скрывать, болезнь опасная…
– А взрослым она не передается? – перепугалась фрау Баумгартен и отпрянула к двери, едва не наступив на ногу Марте.
– Нет, нет! Болезнь не инфекционная. Вам ничего не угрожает, – успокоил доктор.
Но фрау Баумгартен, которая страшно боялась заболеть, казалось, не слышала его слов. Сославшись на то, что ее ждут неотложные дела, она поспешно вышла.
– Если немедленно не найдете кормилицу, я за жизнь ребенка не ручаюсь, – громом отозвались в ушах Анны тихие слова врача, обращенные к Барбаре, которая провожала его по лестнице.
– Маленький мой… Радость моя… Жизнь моя, – измученная Анна стояла на коленях около кроватки сына и плакала. Не заметила, как из комнаты вышла Марта.
В вестибюле Марта столкнулась с Шенке. Преградив ей путь, лакей с гаденькой усмешечкой ловко обнял девушку, пытаясь поцеловать.
Марта испуганно вырвалась из объятий и сбежала вниз. На кухне она рассказала кухарке обо всем, что слышала наверху.
– Я сразу же подумала о вас, Дарина…
– Девушка милая, доброе у тебя сердце. Побудь тут, присмотри за плитой. Не бойся, фрау ведьма уже была тут, больше не придет.
Дарина быстро помыла сильные полные руки, прихорошилась перед зеркальцем и, подмигнув Марте, побежала наверх.
На лестнице Дарина столкнулась с Шенке. И ей он преградил дорогу. Громкая пощечина, которой угостила Дарина лакея, сразу охладила его пыл. Размахивая кулаком перед растерявшимся лакеем, Дарина предупредила:
– Ты легче, пес неугомонный, вот видишь? И Марту не смей трогать погаными лапами, а то последние твои зубы вылетят! Хватит того, что закрутил голову Грете.
Шенке, не оглядываясь, проклиная все на свете, поплелся вниз.
Дарина тем временем переступила порог Анниной комнаты и. смущенная, остановилась.
– Прошу пани…
– Готовить больше ничего не надо, – глядя куда-то мимо Дарины, еле слышно проронила Анна.
– Прошу пани… Я не затем. Вам нужна кормилица? Моему Сашку девять месяцев, он уже и борщ, и кашу ест. А молока пан-бог дал мне… Двоих могу выкормить. Может, не побрезгаете… Молоко у меня здоровое, дитя ваше быстро выздоровеет. Не беспокойтесь, мне ничего не нужно. Я так, от сердца…
Радость Анны в эту минуту можно было сравнить с радостью человека, который, заблудившись в снежную вьюжную ночь, преследуемый стаей голодных волков, вдруг в двух шагах от себя увидел огонек жилья. Анна почувствовала безграничную признательность к женщине, которая просто и бескорыстно предложила помощь ее больному ребенку.
Как птица в ненастье прикрывает крыльями птенцов, так Анна восемь дней и ночей согревала своим теплом холодеющее тельце сына. Как пламя тоненькой свечки гаснет от дуновения легкого ветерка, так могла погаснуть и его жизнь.
На девятый день Славик впервые улыбнулся. Но что это была за жалобная улыбка! Личико побледнело, лишь в потускневших глазенках засветился интерес к окружающему.
А еще через несколько дней Славик начал лучше кушать и поправляться. Через месяц мальчика, в котором еще совсем недавно едва теплилась жизнь, нельзя было узнать. Щечки округлились, налились румянцем, ножки и ручки стали полненькими. А глаза! Синие, большие, они восторженно смотрели не на Анну, а на Дарину. Это огорчало Анну. Славик часто не признавал матери, не хотел идти к бабушке, плакал у них на руках и успокаивался только у Дарины.
– Все дети так, – усмехалась Дарина. – Да вы не горюйте, пани Анна, он еще полюбит вас…
Веселое щебетание Славика наполняло сердце Анны непередаваемой радостью. За короткое время она и Дарина подружились, что даже родные сестры могли бы позавидовать их отношениям.
Как-то Барбара завела разговор о Калиновском, осторожно намекнула дочке о чувствах, которые он питает к Анне.
– Кажется, моя мама готова посоветовать мне сделать то, чего сама на моем месте ни за что бы не сделала?
Анна не возражала матери. Что ж, Калиновский бескорыстно принял участие в их судьбе, он, безусловно, достоин уважения. Но она не собирается становиться чьей бы то ни было женой, посвятит жизнь воспитанию сына. О деньгах матери беспокоиться не нужно. Через месяц-два, когда Славик совсем окрепнет, они уедут в Прагу. Там Анна будет учительствовать и зарабатывать на всю семью.
– Пусть мой Ярослав погиб для других. Для меня же он вечно живой. Его место в моем сердце никто не сможет занять, – гордо сказала Анна.
Барбара задумалась. Ну, она не зря прожила свою жизнь. Если бы Зигмунд Дембовский мог увидеть, какой воспитала Барбара их дочь, он остался бы довольным своей женой.
Глава одиннадцатая
ШАНТАЖ
Фиктивный брак, столь унизительный для Анны, стал ненужным. Она стремилась скорее покинуть этот дом и уехать из Вены.
Барбара одна отправилась в Прагу, где когда-то жила с семьей и где жили ее друзья. Она должна была подготовить все к приезду дочери и внука.
Прошло больше двух недель, а от матери – никаких известий. Анна начала тревожиться.
Калиновский очень удивился, когда узнал о намерении Дембовских покинуть его дом. Он решил во что бы то ни стало убедить Анну, что ее муж казнен; по мнению Людвига, это в конце концов сломит ее, подавит, доведет до отчаяния. Калиновский рассчитывал, что известие о казни Руденко-Ясинского станет для Анны той последней каплей, которая переполнит чашу ее страданий. И вот тогда явится он, предложит ей свою руку и сердце… Полюбит его Анна или нет – не столь важно. Главное ее сын – золотой ключик, который откроет Калиновскому сейфы с завещанными миллионами.
Неужели же мать даже не намекнула Анне о его признании? Невероятно!
И он решительно взялся за дело.
После ужина, когда Славика уложили спать, Калиновский послал горничную к Анне спросить, может ли она его принять. Марта вернулась и сказала:
– Фрау извиняются, но они себя плохо чувствуют и просили герр Калиновского отложить свой визит на завтра.
На следующий день Анна снова сослалась на мигрень. Так всю неделю визит откладывался.
Наконец, у Калиновского иссякло терпение. Он понимал – надо действовать решительно, он непременно должен поговорить с Анной. Без ее официального отказа он не может предпринять каких-либо мер для достижения цели. Адвокат Калиновский был строго последователен в действиях: он не мог взойти сразу на вторую ступеньку, минуя первую.
Людвиг снова вызвал к себе Марту и, нарушая этикет, велел передать Анне, чтобы она приготовилась через четверть часа принять его.
Анна как раз одевала Славика для вечерней прогулки. Наглость Калиновского удивила ее. «Да как он смеет так вести себя? – возмутилась женщина. – Погодите же, пан адвокат, я научу вас вежливости. Уж не вздумали ли вы, что фиктивный брак дает вам право на бесцеремонность? Поговорю с ним, чтоб скорее покончить со всем», – решила Анна.
Раздался легкий стук, и, не спрашивая разрешения, вошел Калиновский.
Взволнованный взгляд Анны скрестился с холодным, решительным взглядом непрошенного гостя.
– Простите, пани Анна, однако вы так долго болеете…
За вежливой улыбкой Анна почувствовала иронию.
– Прошу не гневаться за мою бестактность. Дело в том, что я сегодня уезжаю на три дня из Вены, поэтому хочу переговорить с вами о деле, для меня очень важном…
– Да, но кто дал вам право распоряжаться моим временем?
– Я уже принес свои извинения. Да и вообще, пани Анна, своим отношением к вам я не заслужил разговора в таком тоне.
Анне стало неловко. Возможно, и в самом деле незачем быть с ним столь резкой.
– Извините, я очень встревожена…
– Ничего, ничего, вполне понимаю вас, – примирительно заметил Калиновский. – Пани Анна, скажите, прошу вас, есть ли на свете такой человек, который мог бы сказать: «Я не потерял никого из близких»? Найдете ли вы человека, который рано или поздно не потерял родителей, любимую жену или мужа? И никто после смерти своих близких не обрекает себя на вечную скорбь, не кончает жизнь самоубийством. Конечно, очень трудно примириться со смертью близкого человека. Но ко всему можно привыкнуть. Только одни привыкают скорее, иные страдают дольше. Но с горем свыкаются все. Человеческая природа…
Анна, потупив взгляд, внимательно слушала.
– Ваша мама сказала мне, будто вы, пани Анна, собираетесь куда-то уезжать. Правда?
Анну очень удивил вопрос. Ведь мать сама просила до поры до времени ничего не сообщать Людвигу.
– Если вас интересует… да, правда.
– Я не имею намерения скрывать, пани Анна, что это меня очень интересует. Я привык к вам… Без вас будет трудно… Я… Скажите, пани Анна, вам обязательно хочется работать? Или что-нибудь другое влечет вас?
– Я хочу… хочу трудиться для людей.
– Благородное желание! Я сам друг народа и всегда стараюсь быть полезным людям. Но в вашем положении… – Он глазами указал на ребенка. – Если вы позволите, пани Анна, я могу предложить вам работу. Здесь, в Вене, я открываю адвокатскую контору. Вы превосходно владеете немецким языком, знаете машинопись. Не согласились бы вы занять пост секретаря?
– Нет, благодарю, я хочу работать только учительницей.
– Пусть будет так. Воспользуйтесь же моей помощью. Откройте здесь свою школу. Только не уезжайте, не покидайте меня!
– Нет, не могу. Я должна ехать.
– Анна, умоляю вас! Сама судьба свела нас. Я готов стать вашим слугой, вашим безмолвным рабом. Падаю к вашим ногам: топчите меня, если вам угодно, повелевайте мной… Я вытерплю все ваши капризы, все прихоти. И буду считать это счастьем! Распоряжайтесь мной и всем моим состоянием! Прикажите, и мы поедем куда угодно! Только вместе, не разлучаясь. Умоляю вас, Анна, спасите меня от безграничной тоски, спасите мое сердце, которое начинает черстветь. Осветите мое безутешное одиночество, заполните его семейным счастьем! – Калиновский упал к ногам Анны. Одной рукой он обхватил кроватку, в которой лежал ребенок, другой прижал к устам кончик платья Анны, с жаром целовал его.
Еще студентом в университете Калиновский играл шиллеровского Фердинанда в любительском спектакле. И даже самый требовательный режиссер не мог бы найти недостатков в игре Калиновского. Сейчас адвокат воспользовался своим сценическим опытом.
Анна впервые с любопытством смотрела на Людвига и, кажется, только теперь оценила истинные его намерения, поняла причину его «бескорыстной» помощи. «Он, наверное, любит меня. Только так можно объяснить все то, что он делал для меня».
Aннa ужаснулась. Калиновский станет соперником ее мужу?!
«Прикинувшись рыцарем, взял на себя защиту Ярослава… Пытается запутать меня, чтобы оставить Ярослава беззащитным. А может, и… – От этих мыслей Анна похолодела. – Калиновский, выведав у меня тайны Ярослава, передал их полиции… Какое я имела право быть простодушной?.. Как посмела рассказать Калиновскому о письме, которое Ярослав получил из России?.. Калиновский погубил Ярослава! Самая страшная подлость – воспользоваться простотой и доверчивостью людей, змеей вползти в сердце, чтобы смертельно ужалить… Гадина, гадина!»
Анна стиснула губы. Огромной глыбой навалилась ненависть к человеку, которого не так давно она уважала.
– Не усугубляйте моих мук… Исцелите от раны… – жалобно простонал Калиновский.
Анна резко отпрянула и гневно, с презрением крикнула, словно ударив Калиновского сильно, наотмашь:
– Вы отвратительны! Я ненавижу вас! Слышите?
Больше она не могла вымолвить ни слова и только нервно, вся дрожа, схватила ребенка и бросилась к двери.
Взрыв открытой ненависти подсказал Калиновскому, что наступило время открыть карты. Одним прыжком он очутился около дверей и преградил Анне путь.
– Стойте! – повелительно крикнул он. – Вы, вероятно, не понимаете истинного положения вещей. Перед законом мы – муж и жена. По этому же закону он, – Калиновский указал на ребенка, – мой сын. Если вы, любовь моя, не образумитесь, не измените решения, знайте: я отниму у вас сына! Вы уедете без него. Надеюсь, вы меня поняли? Я откладываю свой отъезд. Завтра в десять вечера жду вас у себя. И не огорчайтесь, я забыл то, что вы говорили. Ничто не поблекло, не потускнело в моих чувствах к вам, любовь моя. До свидания.
И Калиновский, вежливо поклонившись, вышел из комнаты. Ошеломленная Анна словно окаменела. Опомнилась от плача ребенка.
«Отнять у матери сына? Отнять тебя, мой мальчик?! Да, да, да! Он на все, на все способен, наглый шантажист. Кто же мне теперь поверит, что обманом и хитростью он заманил меня в западню? Мама, мама, что мы наделали! Вот твой хваленый рыцарь! «Перед законом мы – муж и жена!» Проклятый закон! Ты разрушил мое счастье, а теперь грозишь разлукой с сыном. Нет! Не бывать этому!»
Анну трясло как в лихорадке, хотя в комнате было жарко. «Боже, что делать? Бежать? Взять Славика и бежать? Но у меня же нет денег даже на дорогу… И почему молчит мама? Что случилось с ней? Дарина, Дарина!.. Надо поскорее найти ее и все рассказать».
