Текст книги "Его уже не ждали"

Автор книги: Златослава Каменкович

Соавторы: Чарен Хачатурян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Я полагала, что нас сейчас вновь схватят, арестуют, но поезд тронулся и никто за нами не пришел. Всю дорогу мы не знали покоя, и казалось, что путь бесконечен. В Тифлисе мы улучили время и распаковали литературу. А потом начали распространять с помощью знакомых, инстинктивно чувствуя, что все надо сделать как можно скорее. Неожиданное появление значительного количества самой разнообразной нелегальщины произвело в городе сенсацию. Мы чувствовали себя героями, несмотря на то, что наши родители сделали из приключения на границе забавный анекдот для своих воспоминаний о путешествии за границу.

…Пока Каринэ переодевалась, тетушка Наргиз занимала гостя разговорами.

– Как? Пани Калиновской нет во Львове? Каринэ лелеяла надежду познакомиться с вашей мамой, пан Ярослав, – простодушно выдала свою любимицу тетушка Наргиз. – Знаете, она так хорошо исполняет Шопена, вашей маме было бы приятно послушать ее игру. И я тоже хотела познакомиться с пани Калиновской.

– Мама ждала этой встречи. Я ей много рассказывал о Каринэ и ее родителях. Только так вышло, что болезнь обострилась и маме надо было как можно скорее уехать на воды. Если к вашему возвращению из России мама будет дома, вы непременно познакомитесь с ней. А если она приедет позже, обещаю, что мы навестим вас в Мюнхене.

– Вот хорошо!

Во время всей этой беседы Ярослав не переставал задавать себе вопрос: где Наргиз овладела польским языком. Наконец, он спросил ее.

– Разве Каринэ не сказала вам, пан Ярослав, что я уроженка Львова?

– Нет.

– До тринадцати лет я жила здесь и училась в польской гимназии. Когда умер отец, моя мать с тремя детьми поехала в Россию. Родственники помогли нам.

– А после вы ни разу не были на родине?

– Не пришлось.

– Пани Наргиз, вам не хочется взглянуть на дом, где прошли ваши детские годы?

– Очень, очень хотелось бы. Когда-то там оставалось много моих сверстников. Кто знает, может, я и встречу кого-нибудь из друзей детства.

– Пойдемте же разыщем ваш дом.

– Вы так добры, пан Ярослав. Но, право же, я боюсь вам помешать, – призналась она откровенно, – лучше спрошу у Каринэ.

Извинившись, она вышла.

Взгляд Ярослава привлек маленький кожаный томик в темно-вишневом переплете с золотым тиснением, лежащий на рояле. Он взял книгу, томик Шекспира. Открыл на том месте, где лежала красная шелковая закладка, и прочел:

 
Ночь кроткая, о ласковая ночь,
Ночь темноокая, дай мне Ромео!
Когда же он умрет, возьми его
И раздроби на маленькие звезды:
Тогда он лик небес так озарит,
Что мир влюбиться должен будет в ночь
И перестанет поклоняться солнцу…
 

Ярослав сразу узнал монолог Джульетты. Помня наизусть «Ромео и Джульетту» от первой строки до последней, он быстро перелистал страницы книги и легонько карандашом подчеркнул следующие слова Ромео:

 
…Сияет красота ее в ночи,
Как в ухе мавра жемчуг несравненный.
Редчайший дар, для мира слишком ценный!
Как белый голубь в стае воронья —
Среди подруг красавица моя.
 

Сорвав продолговатый зеленый листок лилии, Ярослав положил его на подчеркнутую строфу и закрыл книгу в ту самую минуту, когда вошла Каринэ, обдав его волной радости.

Как она была юна и прелестна в белом легком платье! Корсаж с переплетенными черными тесемками и тончайшими кружевами одновременно подчеркивал ее грацию и гармонировал с черными пушистыми локонами и светлой большой соломенной шляпой с большим страусовым пером, которую она держала в руках.

– В это мгновение я сожалею лишь об одном – почему я не художник! – воскликнул Ярослав. – Я написал бы ваш портрет, Каринэ.

– Вот и прекрасно, что вы не художник, – из глаз Каринэ так и бьет живая, светлая радость.

– Почему?

– Да потому! Вы усадили бы меня вот сюда… – Каринэ церемониально опускается в низкое голубое атласное кресло, расправляя платье. – Попросили бы меня устремить взор туда или вот сюда… – теперь она походила на шаловливого подростка. – Позируя вам, мой художник, я протомилась бы бездну времени. А я хочу гулять. И… но это уже по строжайшему секрету, – Каринэ понизила голос, с таинственным видом показывая глазами на закрытую дверь спальни, где переодевалась тетушка Наргиз, – я хочу мороженого. А у меня гланды. И мой «ангел-хранитель» в облике тетушки Наргиз при одном виде мороженого закрывает не только глаза и уши, а даже зажмуривает сердце. Все мольбы бесполезны. Но вы все же гений, придумав путешествие в детство тетушки Наргиз. Она так обрадовалась.

– Сегодня в семь вечера у вас свидание с Гаем, – очень тихо проговорил Ярослав.

– Где?

– В парке на Замковой горе. Я вас туда провожу.

– Сейчас мы погуляем втроем, а после обеда тетушка Наргиз захочет прилечь отдохнуть. А мы побежим на Замковую гору.

Она вдруг запрокинула голову на спинку кресла и прикрыла глаза.

– Вы устали, Каринэ?

– О нет, нет! Я просто хочу вас запомнить на всю жизнь вот таким, какой вы сейчас… Весь солнечный и… очень красивый.

– Я не подозревал, что вы насмешница, – смутился Ярослав.

– Вы меня поняли так? – всплеснула руками Каринэ. – Сейчас мы будем играть в «Исповедь», это нам поможет лучше понять друг друга.

– Кто же будет исповедоваться первым?

– Вы, – Каринэ пытливо посмотрела на Ярослава, ожидая его согласия.

– Согласен. Но вы не нарушите тайну исповеди?

– Разве я похожа на священника?

– Нет, скорее на ангела.

– Благодарю вас. Итак, – прошептала Каринэ, – достоинство, которое вы больше всего цените в людях?

– Гуманность.

– В мужчине?

– Ум, отвагу, честность, доброту, великодушие…

– Нет, нет, надо отвечать лишь одним словом, – пояснила Каринэ.

– Одним словом – справедливость.

– А какое достоинство вы больше всего цените в женщине?

– Верность.

– Ваши любимые цветы?

– Люблю все цветы, но особенно лилию.

– Еще раз напоминаю: отвечать надо одним словом. Ваше представление о счастье?

– Мне трудно это выразить одним лишь словом, – признался Ярослав.

– Хорошо, говорите в нескольких словах.

– Счастье… – задумался молодой человек. – Бороться и побеждать. Любить и быть любимым.

– Ваше представление о несчастье?

– Бесцельность существования.

– Недостаток, который вы можете простить себе?

– Молодость.

– Да, пожалуй, этот недостаток с годами проходит, – согласилась Каринэ. – Его можно себе простить. А теперь: недостаток, который вам более всего ненавистен?

– Вероломство.

– Кого вам больше всего на свете жаль?

– Бабочку-однодневку. А еще черепаху.

– Почему черепаху? – засмеялась Каринэ.

– Черепаха ужасно медленно двигается. При ее крепком панцире надо быть куда храбрее.

– Ваш любимый поэт?

– Если назову только одного – покривлю душой.

– Тогда назовите трех.

– Шекспир, Мицкевич, Лермонтов.

– Три любимых литературных произведения?

– «Спартак», «Война и мир», «Овод».

– Ваш любимый композитор?

– Шопен.

– Ваш любимый девиз?

– Dum spiro-spero!

– Пока дышу – надеюсь! Я верно перевела?

– Да, Каринэ, – подтвердил Ярослав. – Помните у Лермонтова: «И если б не ждал я счастливого дня, давно не дышала бы грудь у меня!..» Это тоже мой девиз. И еще один девиз, который я люблю: где есть жизнь, нет места пессимизму!

– Ваше любимое имя?

– Анна, Каринэ…

Сказав это, Ярослав открыто посмотрел в лицо Каринэ. Но ее глаза, в которых он ожидал найти ответ на его немой вопрос, были опущены, и он не мог видеть радости, которая лучилась в них.

В гостиную вошла тетушка Наргиз, одетая весьма просто, но элегантно.

– «Княжна», прошу вас захватить с собой… – и она протянула Каринэ зонтик.

– В такой день зонтик? Зачем? – удивилась Каринэ.

– Ах, дитя мое, во Львове так: вот тебе солнце ясно светит, и вдруг как гром с ясного неба – дождь! Ведь так, пан Ярослав?

– О, вы не забыли Львова, – улыбнулся Ярослав.

Когда они вышли из отеля и, пересекая площадь, направились в сторону городской ратуши, тетушка Наргиз внезапно замедлила шаг, в растерянности промолвив:

– Нет, сомнений быть не может: здесь протекала река. Ведь так, пан Ярослав?

– Когда-то Полтва действительно протекала здесь.

– Куда же она девалась?

– Шумит под нами. Ее упрятали под землю.

– И бульвара тогда здесь не было, – не переставала удивляться тетушка Наргиз. – Этих домов тоже.

– Сколько лет пани Наргиз не видела Львова? – спросил Ярослав.

– Почти… да, почти сорок два года…

– Целых две моих жизни, – задумчиво сказал Ярослав.

Они подошли к Латинскому собору с высокими готическими окнами. Здесь внимание Каринэ привлекла большая часовня с фасадом, покрытым искусной резьбой по камню.

– Сколько лет может быть этой часовне? – спросила Каринэ.

Ярослав, осторожно переступая через голубей, которые, подняв головки, казалось, с любопытством разглядывают девушку, приблизился к ней, говоря:

– При князе Галицком в тринадцатом веке на этом месте среди кладбища стояла православная церковь. Когда же польский король Казимир захватил Львов, старая церковь сгорела. На ее месте где-то в конце четырнадцатого столетия, когда возле старого княжеского города начали строиться новые кварталы для польских и немецких колонистов, воздвигли собор. А часовню пристроили К нему много позже. Ей приблизительно триста лет. В летописях города…

Но голос его вдруг потонул в шелестящем гуле крыльев испуганно взметнувшихся голубей.

– Почему они испугались? – жмурясь от солнца, Каринэ проводила глазами птиц, только теперь по-настоящему замечая высоту многоэтажной готической башни собора.

– Вот он – хищник, распугавший голубей, – показал Ярослав на худющего зеленоглазого кота, выскочившего из открытых дверей часовни. – У, какой свирепый! По-твоему голуби поступили не великодушно, даже нечестно, лишив тебя обеда? Так?

– Я не терплю кошек, – призналась Каринэ. Она все еще была без шляпы, и солнце весело играло на ее лице, – а собак люблю. И лошадей тоже.

– Жаль, пан Ярослав, что вы не видели Каринэ верхом, когда она на полном скаку стреляет из ружья в ястреба, – не утерпев, похвасталась тетушка Наргиз. – Не девушка, а настоящий джигит.

– «Девушка должна быть девушкой, а не джигитом» – говорит моя маменька, – Каринэ с напускной строгостью посмотрела на тетушку Наргиз, и та поняла, что сказала лишнее.

Вся какая-то светлая, легкая, лучистая, Каринэ заставляла прохожих обращать на себя внимание. Мелкие промышленники, торговцы, ремесленники, видя, как она щедро раздает у костела подаяние нищим, принимали черноглазую красавицу за путешествующую заморскую принцессу.

– Пан Ярослав, кажется… Ну да, это же бомба! – воскликнула Каринэ, указывая на каменный выступ стены собора, где на цепи висело чугунное ядро.

– Да, это бомба, – подтвердил Ярослав. – Ее повесили в память о том, что когда-то турки при бомбардировке города разрушили эту стену.

– Как? Разве и до Львова доходили они? – искренне ужаснулась тетушка Наргиз.

– Пусть пани Наргиз лучше спросит, кого здесь не было, – усмехнулся Ярослав. – Смотрите, отсюда видны руины Высокого Замка. Он построен в четырнадцатом столетии по приказу польского короля Казимира, захватившего галицкие земли. А в 1648 году Богдан Хмельницкий, освобождая западноукраинские земли от польской шляхты, осадил этот замок. Полковник из войска Богдана Хмельницкого Максим Кривонос со своими всадниками с помощью местного населения за одну осеннюю ночь овладел Высоким Замком. Через двадцать четыре года крепость захватили турки. Потом во время Северной войны на Львов напали шведы. После них – австрийцы.

– Пан Ярослав, вы знаете историю Львова лучше тех, кто родился здесь и прожил свою жизнь до седых волос, – с одобрением заметила тетушка Наргиз.

– Я интересовался историей старинного города, его архитектурными памятниками.

Они вышли на площадь Рынок.

– Отец мне много рассказывал о Львове, – идя рядом с Ярославом, говорила Каринэ. – Это ратуша? Да? В каком же доме во время войны со шведами останавливался русский царь Петр I?

– Здесь, – указал Ярослав на четырехэтажное здание. Как и в большинстве домов на старинной площади, с каждого этажа выходило по три окна. – А владелец был не очень-то богат и именит, – добавил Ярослав. – Откуда я знаю? Да по окнам. Обратите внимание на узкие фасады домов. Два-три окна и все. Теперь посмотрите на те дворцы. Посчитайте, сколько там окон? Шесть? Тот, кто мог платить налог за каждое лишнее окно, позволял себе воздвигать дворцы такие, как вон те, фасады которых украшены бюстами рыцарей, орлами, военными трофеями. На окнах и входных брамах – богатейший орнамент.

Цокая копытами по мостовой, не спеша проехали четыре конных жандарма, направляясь к водоему с каменным Нептуном, где толпилось много людей.

– Видно, там что-то случилось, – испуганно заметила тетушка Наргиз.

– Возле Нептуна обычно собираются и безработные, и бастующие. Сейчас жандармы примутся разгонять рабочих, – объяснил Ярослав.

– Всюду одно и то же: и в России, и в Германии, и в Австрии! – гневно сверкнули глаза Каринэ.

Архитектура Армянской улицы, куда они пришли, ничем не отличалась от архитектуры города. Те же узкие фасады домов с двумя-тремя окнами на каждом этаже, изредка – дом с пятью окнами, порталы и окна украшены армянскими орнаментами.

– Отец рассказывал, – проговорила Каринэ, – что его предки в тринадцатом веке бежали во Львов из разрушенного татарами Киева… Они поселились во львовском предместье Подзамче. Это и есть Подзамче?

– Нет, Подзамче – там, с северной стороны Высокого Замка, – сказала тетушка Наргиз. – Ведь так, пан Ярослав?

– Совершенно верно, – подтвердил юноша. – Первое армянское поселение на Подзамче было разрушено до тла, когда король Казимир напал на Львов. В летописях города упоминается, что армяне мужественно сражались в ополчении князя Льва. Лишь в четырнадцатом веке они смогли построить в стенах города, захваченного Польшей, свой отдельный Армянский квартал, где мы с вами сейчас находимся.

– О, святая дева Мария! – не могла удержаться от слез тетушка Наргиз. – Вот он, наш собор… – Из груди ее вырвался вздох не то радости, не то сожаления. – О, каким он раньше мне казался большим и величественным… Меня здесь крестили. Может, вы, пан Ярослав, как и Каринэ, тоже… не верующий, но я зайду помолюсь.

Они втроем вошли во двор, вымощенный большими каменными плитами. Под собором заметно осела земля.

– Именно таким я себе представляла Армянский собор, – шепнула Каринэ Ярославу. – Типичная средневековая архитектура, особенно замечательна каменная аркадная галерея, о которой говорил мне отец. Зайдемте в собор, интересно посмотреть, как там внутри.

В храме царил полумрак, лишь алтарь хорошо освещался через круглые окна в куполе. Воздух был душен и сперт. С улицы сюда не долетал ни один звук, зато даже тихие шаги по каменным плитам гулко отдавались где-то в глубине.

Каринэ и Ярослав вышли снова во двор, где Ярослав обратил внимание спутницы на мемориальную доску с барельефом: «Карлу Микули. 1819–1897. Выдающемуся пианисту и композитору, директору Галицкого музыкального общества. Благодарные ученики и ученицы».

Да, Каринэ хорошо знала и любила музыку прославленного композитора армянина, ученика Шопена и Робера. Карл Микули был не только ассистентом Фридерика Шопена и виртуозным исполнителем, не только лучшим редактором его произведений, но и сам писал мазурки, полонезы, этюды, которые пленили даже гениального Шопена. А как много песен написал Карл Микули! Каринэ видела его произведения, изданные в России, Германии, Австрии. Но то, что изумительный музыкант жил и умер во Львове, что он похоронен во дворе Армянского собора, Каринэ не знала.

В ожидании тетушки Наргиз они стояли под сенью вековых кленов, вершины которых доходили до самого купола высокой каменной колокольни, примыкающей к собору.

– Меня очень интересует жизнь и быт армянских поселенцев на Украине, в Галиции, в Польше, – говорила Каринэ. – Ведь все это изучено так мало, не правда ли? А хотелось бы рассказать нашей молодежи о многовековом братстве армян с русскими, украинцами, поляками…

– Вот и чудесно, – живо отозвался Ярослав. – Я могу стать вашим помощником. Буду во всем послушен, как Пятница Робинзону.

– Ах вы мой милый Пятница, – улыбнулась Каринэ. – Конечно же, я с радостью приму вашу помощь.

Щурясь от обилия света, подошла тетушка Наргиз. Она показалась Каринэ усталой.

– Вот и помолилась, – промолвила она медленно, хотя силилась улыбнуться.

«А ты не проговорилась своему богу, что мы везем в чемоданах? – почудилось ей в пристальном взгляде Каринэ. – Ведь в наше время и стены имеют уши…»

«Напрасно ты беспокоишься, дитя мое, – с немым укором, казалось, ответил взгляд тетушки Наргиз. – Даже под самыми страшными пытками никто от меня не дознается…»

Они вышли за чугунную ограду собора и направились вверх по Армянской улице, где дома стояли настолько тесно, словно намеревались взгромоздиться друг на друга.

Издали, узнав свой дом, тетушка Наргиз почувствовала, что от волнения у нее подкашиваются ноги.

– Боже мой, все – как прежде… – остановилась, перевела дух. – И пекарня на старом месте…

Улица была безлюдна, только неподалеку от хлебной лавки ссорились двое мужчин.

– Ты и родился мошенником, – темпераментно жестикулируя, кричал по-армянски один из них, седоволосый, широкоплечий, в сильно изношенной рабочей блузе. – Я не забыл, как за ломтик сыра ты списывал у меня задачи, когда мы бегали в школу, тупица!

– Если ты такой мудрец, где же твой модный сюртук? Где белоснежные манишка и манжеты? Где цилиндр и сигара? Где счет в банке? Где, голодранец, холера тебе в брюхо?! – весь побагровев, кривляясь, точно Мариццебилль,[47]47
  Комический персонаж карнавальных представлений.


[Закрыть] фальцетом выкрикивал тучный владелец хлебной лавки. – И почему в твоей утробе пусто, как и в твоих карманах? Почему ты у меня, «тупицы» и «мошенника», просишь в кредит булку хлеба? Почему не устроил себе и своим детям сытую жизнь? Почему? Почему? Почему, холера тебе в брюхо?!

– Потому не нажил, что день и ночь тружусь как вол, а ты… ты впился в мою шею как клещ и сосешь мою кровь, будь ты проклят!

«Не Мартирос ли?.. – будто что-то толкнуло тетушку Наргиз. – Конечно, он. Сын бондаря… тот самый черноглазый мальчик, который умел так хорошо вырезывать из дерева разных зверьков…»

– Заруби себе на носу, смутьян-социалист: если ты придешь взять у меня булку хлеба даже за наличный расчет – не продам! – с ожесточением грозил лавочник. – И бог свидетель, не будь я Андриасом Тодоровским, если тебя не упекут в криминал. Там отучат страйковать! А я не намерен…

Не успел лавочник договорить последние слова, как из открытого настежь окна дома напротив перегнулась молоденькая белокурая горничная – гуралька и полным свежей юности голосом прокричала:

– Пан судья велят положить конец вашему бедламу![48]48
  Дом для умалишенных в Лондоне; в переносном смысле неразбериха, шум, хаос.


[Закрыть] Пан судья отдыхают.

Лавочник почтительно поклонился горничной пана судьи, тогда как глаза его, острые и злые, метнули на Мартироса взгляд, пылающий лютой ненавистью.

Тетушка Наргиз припомнила эти глаза, хотя время совершенно стерло из памяти черты лица изобретательного в пакостях мальчишки, единственного отпрыска состоятельных владельцев трехэтажного дома, пекарни и большой хлебной лавки. В памяти забрезжило то утро, когда она, тонконогая семилетняя девочка, зажав в кулачке несколько геллеров, шла в лавку, чтобы купить к обеду булку хлеба, как мама велела. Она шла и тихо напевала, не ведая, что сзади кто-то к ней подкрадывается. И вдруг…

«Попалась!» – это был голос Андриаса, который схватил Наргиз за волосы.

Как все дети на свете в минуту опасности, она душераздирающе крикнула: «Ма-а-а!»

«Одну отрезать или две?» – с коварной ухмылкой крепко держал ее за косы мальчишка.

«Ма-а-а!» – рванулась Наргиз, но что-то блеснуло у самого ее уха и – чик! Чик-чик! – взвизгнули ножницы.

«Ходи с одной, так красивее», – с той же коварной ухмылкой проорал хозяйский отпрыск и с воинственным кличем бросил к ногам Наргиз отрезанную косичку.

Сперва девочка вся похолодела, потрясенная тем, что случилось. Она не могла ни шевельнуться, ни возмутиться, ни слова вымолвить.

«Ну, чего ты не ревешь? – Он раза два толкнул ее в спину. – Не ври, не ври, все девчонки умеют реветь… У них глаза на мокром месте…»

Подбежавший Мартирос повалил его на тротуар и принялся колотить кулаками куда попало. Только маленькому негодяю повезло: из брамы выбежала кухарка домовладельцев, и Мартиросу пришлось отступить…

– Видно, негодяй Андриас теперь тут всему хозяин, – опечалено вздохнула тетушка Наргиз, кивнув на лавочника.

Замкнувшись в каменном молчании, мимо них прошел Мартирос. Нет, он не узнал в тетушке Наргиз ту самую соседскую девочку с отрезанной косичкой, которая вот на этом самом месте когда-то обливалась слезами, а он, смущенный и растерянный девятилетний мальчик, робко утешал ее.

– Чего мы остановились и ни с места? – вывел ее из задумчивости голос Каринэ. – Мы подождем тебя, тетушка Наргиз, в сквере на холме. Но ты, пожалуйста, не задерживайся.

Постоянный страх, который тетушка Наргиз испытывала с тех пор, как стала помощницей Каринэ, страх не за себя, а за племянницу, этой до самозабвения преданной женщине иногда удавалось побороть, а иногда – нет. Тетушка Наргиз стала чересчур мнительной. Сейчас ей показалось, что лавочник Андриас слишком пристально наблюдает за ними, высматривает, куда они зайдут.

Дурное предчувствие заставило ее сказать:

– Лучше пойдемте на Высокий Замок, а сюда я забегу как-нибудь в другой раз.

Они еще были у развалин Замка, когда Каринэ первая заметила, что надвигается гроза.

– Ах ты, господи, надо торопиться в гостиницу, – забеспокоилась тетушка Наргиз.

Но первые тяжелые дождевые капли их атаковали возле высоких стен монастыря, сразу же при спуске с горы.

– Я здесь близко живу, – сказал Ярослав. – Переждем у нас грозу.

– О да, – сразу же согласилась Каринэ. – Наши зонтики вот-вот сломаются под такими порывами ветра. И как внезапно он налетел…

– А я что говорила, – задыхаясь от быстрой ходьбы, напомнила тетушка Наргиз. – Во Львове так…

Тетушка Наргиз безусловно удивилась: миллионер живет почти на окраине города, в такой скромной квартире? Ей-то что, а вот если бы кузена Изабелла увидела… Правда, портрет пани Калиновской свидетельствует о том, что она никогда не жила бедно…

…Ну нет! Тетушка Наргиз не позволит пану Ярославу браться за кофе, она сама сварит.

– У вас премилая кухонька, – осталась довольной тетушка Наргиз.

– Это одновременно и столовая, – подхватил Ярослав. – Мы здесь с мамой все трапезы справляем. Пани Наргиз, кто знает, когда стихнет дождь, а мы проголодались. Здесь, вероятно, найдется, чем утолить голод. – Он распахнул шкаф и подозвал женщин.

– Сколько вкусных вещей! – захлопала в ладони Каринэ, заглянувшая в шкаф из-за спины тетушки Наргиз. – Вы ждали гостей? Ну, признавайтесь, пан Ярослав. И откуда вы знали, что я люблю клубнику?

– С тех пор как узнал вас, Каринэ, я мечтал, что когда-нибудь вы придете, а я буду угощать вас только тем, что вы любите, – не то шутя, не то серьезно проговорил Ярослав.

– Так вот, – чувствуя себя легко и свободно, сказала тетушка Наргиз, – ни в какой ресторан мы не пойдем, пообедаем дома. – Она поманила к себе пальцем Ярослава и доверительно прошептала ему на ухо: – Попросите, чтобы Каринэ спела… Я на кухне сама управлюсь.

Много раз Ярослав мысленно видел Каринэ в этой комнате, говорил с ней, целовал ее мягкие как бархат волосы. Давно желанный день настал. Она здесь, живая, искрящаяся радостью, бесконечно любимая.

– Каринэ, я хочу сказать…

– Нет, нет! – с неожиданной строгостью запротестовала она, будто чего-то испугавшись. – Скажете после моего возвращения из России.

– Но почему не сейчас? Почему, Каринэ?

Она проговорила не то, что ей хотелось:

– Когда человек руководствуется только чувствами, он нередко может ошибиться в своих привязанностях. Вы знали меня мало…

– А мне кажется, Каринэ, я знал вас и тогда, когда еще не видел… всю жизнь знал… И моя любовь к вам так глубока, так безбрежна, как само небо. И тревога за вас порой охватывает меня с такой силой, что дышать невмоготу… Невзирая на преследования, вы рветесь туда, где трудно и опасно. Вы боитесь, что наша любовь…

Она ладонью прикрыла ему рот и, глядя прямо в глаза, молчала. И только глаза ее, казалось, говорили:

«Любимый мой… Я навсегда отдаю тебе свое сердце, жизнь… Я хочу, чтобы моя любовь принесла только радость, только счастье… Но я сейчас не открою своего чувства. Зачем мне тебя обнадеживать, если это не в моей власти? Ты знаешь, я еду туда, где царь нагло издевается над законами страны, где по малейшему подозрению меня могут заточить в тюрьму и томить годы в ужасном одиночном заключении. Может быть, чтобы спастись от умопомешательства, мне будет легче умереть…»

Откуда-то изнутри у Ярослава поднялась могучая волна, которая заслонила собой все, все вокруг, кроме милого, самого дорогого лица. Он прижался губами к ее губам.

– Буду ждать тебя, Каринэ…