Текст книги "Его уже не ждали"
Автор книги: Златослава Каменкович
Соавторы: Чарен Хачатурян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Глава восемнадцатая
БАРРИКАДЫ
Во дворе перед дворцом наместника стояла карета. Запряженные цугом, вытанцовывали белые лошади. На карете громоздились чемоданы и баулы. Вокруг гарцевал эскорт гонведов. Ожидали графиню и ее сына, которые уезжали в Карлсбад, где отдыхал наместник.
Спустя полчаса, когда карета с фамильными гербами графов Понинских приближалась к вокзалу, начальник гарнизона получил приказ: всех гонведов отправить к ратуше и на Стрелецкую площадь, окружить Краковское предместье, закрыть все заставы, крестьян в город не пускать!
Вскоре под барабанную дробь, печатая шаг, к баррикаде на Стрелецкой площади подходили солдаты-усачи.
– По местам! – скомандовал Гай.
Обер-лейтенант в белых перчатках и в каске со шпилем, остановившись неподалеку от баррикады, сложил руки рупором и крикнул:
– Расходитесь! Иначе будем стрелять!
И тогда возле красного флага на гребне баррикады появился студент Стефан. В наступившей на миг глубокой тишине он крикнул:
– Братья солдаты! В кого стрелять собираетесь? В таких же тружеников, как и вы сами, в своих товарищей, которые не хотят больше терпеть насилие и произвол. Вспомните свои голодающие семьи…
Обер-лейтенант прицелился в студента, но Стефан, не обращая на него внимания, с возрастающей силой продолжал:
– Власти стреляют в народ, а настоящих кровопийц и убийц прикрывают законами!
Грянул выстрел. Стефан без единого стона замертво упал на руки Ярослава.
Обер-лейтенант рассвирепел:
– Слушать мою команду! По бунтовщикам и изменникам – ого-онь!
Раздался нестройный залп. Баррикада ответила ураганом камней. Солдаты немного отступили.
Гай увидел еще совсем молоденького солдата, который бросил винтовку и побежал к баррикаде. Рабочие протянули ему руки, и солдат оказался среди них.
– Что ж ты сделал, парень? – крикнул солдату Казимир. – Зачем винтовку кинул? У нас, видишь, ни одной нема. Камнями воюем…
Кто бы мог подумать! Солдат-перебежчик оказался сыном Василя Омелько. Ярослав Калиновский в это время заделывал брешь в стене баррикады и не подозревал, что рядом – его молочный брат. Отец сразу узнал сына и бросился его обнимать.
– Солдат ты мой горемычный, – не утирая слез радости, приговаривал Василь. – Таки встретились, довелось… Во всех казармах искал, измучился. Нема, говорят, Сашка Омелько. А один офицер даже насмехался: «Иди, – говорит, – старый, иди, нечего тут вшей трусить».
– Не там ты сына искал, батьку! – крикнул кто-то из рабочих. – Честных людей тут, на баррикадах надо искать!
– Да хватит, отец… хватит… Люди ж смотрят, – смущенно оглядываясь, успокаивал отца Сашко.
– Гей, хлопче, – окликнул Казимира человек с окровавленной повязкой на голове, – Гая не видел?
– Там, – показал Казимир.
Раненый зашатался. Казимир подхватил его и повел.
Гай усадил человека с окровавленной повязкой на ящик. Какая-то женщина подала ему воды. Раненый жадно напился и через силу заговорил:
– Я с Краковской площади… Богдан Ясень ранен… Просит… Вам сейчас надо быть там… Через проходной двор Успенской церкви можно пройти на площадь Рынок, а там но Краковской улице…
– Я пойду, вам туда идти опасно, – сказал Ярослав.
– Мы пойдем вместе, – вмешался в разговор Стахур. – Ты, Кузьма, нужен здесь… Сейчас мы не имеем права рисковать своей жизнью.
Гай на мгновенье задумался, точно принимал какое-то важное решение.
– Хорошо, идите, друзья. Помните: наш долг – возглавить стихийно возникшие баррикады.
– Поспешим, каждая минута дорога! – Стахур взял за локоть Ярослава.
Они попрощались с товарищами и пошли.
Ромка задумчиво провожал их глазами, как вдруг услышал слова человека с окровавленной повязкой:
– Вы бы только поглядели на жинку убитого Мартынчука… Стащила гонведа с лошади. Он, падлюка, девочку лет восьми саблей рубанул. Так, верите, Мартынчукова на глазах у всех задушила убийцу… Обезумела от горя… Кругом свистят пули, а она – ничего не боится. Отчаянная…
– Мама! – вздрогнул Ромка. – Ее же могут убить!
Рука Гая легла на плечо мальчика. Удержать Катрю мог только Ромка – мать его любила больше жизни. И Ромке нужно быть около нее.
– Вот что, Ромусь, догони Ярослава и Стахура. Пойдешь с ними на Краковскую… Побереги мать…
Ромка побежал. Встретил Антека и Давидку, которые тянули к баррикаде тяжелый ящик с камнями. Помог друзьям. А когда оглянулся, ни Ярослава, ни Стахура на площади не увидел. Ромка пустился их догонять. Миновал узкий переулок, вдоль стены бывшего королевского арсенала пересек Доминиканскую площадь и юркнул в ворота Успенской церкви.
Ярослав и Стахур вошли под темную арку проходного двора Успенской церкви. Приотстав от Ярослава, Стахур быстро огляделся. Никого. Поспешно достал из бокового кармана револьвер и выстрелил Ярославу в спину. Студент упал под окном часовни.
Спрятав револьвер, Стахур подбежал к своему спутнику, склонился над ним и участливо спросил:
– Что с вами?
– Меня ранили… Помогите…
– Я не оставлю вас, друг мой, – с предельной искренностью прозвучал голос Стахура.
Глаза Ярослава закрылись, голова поникла.
Стахур оглянулся… Ромка как раз вбежал под арку, но Стахур не заметил его. Приставил револьвер к затылку Ярослава и спустил курок…
Приглушенный выстрел отдался в ушах Ромки с такой силой, будто рядом прогремел пушечный залп. Мальчик на миг оглох и онемел от ужаса. Но, когда увидел, как Стахур, по-воровски оглянувшись, поднял Ярослава на руки и понес в ту сторону, где стоял Ромка, мальчик сорвался с места и, незамеченный, помчался назад на площадь, к баррикаде.
Ромка бежал, не замечая, как из-за Песковой горы надвигались тучи, как они сливались, густели. Издалека донесся раскат грома. Мальчик вздрогнул, но не остановился…
До площади оставалось не больше двухсот шагов. Неожиданно из калитки выскочил пикет полицейских.
– Взять! – приказал сержант.
– Ты куда? – схватил Ромку полицейский.
– Я… я… на… Ста… рый… Рынок! – задыхаясь от волнения и испуга, еле вымолвил Ромка.
– Я тебе покажу Рынок! – полицейский несколько раз ударил Ромку по голове и потащил к парадному.
– Пустите! Пустите! – вырывался мальчик.
Полицейский затащил Ромку в комнату какой-то квартиры. Вдоль стены сидело несколько мальчишек самого различного возраста. Среди них оказался Крыса и другие знакомые мальчишки.
Толстый сержант с бабьим лицом развалился в кресле. Уставившись на Ромку сонными глазами, он начал допрос:
– Не ты ли ошпарил нашего капитана?
– Какого капитана, прошу пана? Я ничего не знаю, отпустите меня домой…
– Отвечай, когда тебя спрашивают!
– Никакого капитана я не знаю! Пустите меня домой!
Пока продолжался допрос Ромки, Стахур успел принести на площадь свою жертву. Рабочие сомкнулись вокруг убитого Ярослава. Стояли неподвижно, с мрачными, гневными лицами.
– Я чудом уцелел, – скорбным голосом рассказывал Стахур. – Кольцо сомкнулось. Там пройти невозможно. Он еще был жив. Умер на моих руках, когда я его нес. Я любил его как сына. Лучше бы меня убили…
– Какого товарища потеряли! – в глубокой печали склонил седую голову Кузьма Гай. И две трудные мужские слезы покатились по лицу.
– На Краковскую площадь надо пройти во что бы то ни стало! Там сейчас льется кровь, – напомнил Стахур.
– Да, надо идти! – очнулся от оцепенения Гай. – Но как туда добраться?
Блуждающий взгляд Стахура сосредоточился и, казалось, остановился. Не сводя глаз с крышки люка, он вдруг воскликнул:
– Ой, какой я дурень! Старый осел! Как я мог забыть? – И он постучал ногой по чугунной крышке канализационного люка. – На Краковскую площадь пройдем по туннелю подземной речки.
– Люди! Кто знает подземный лабиринт? – громко спросил Гай.
– Я знаю! – вышел вперед болезненный с виду водопроводчик с воспаленными глазами. – Я проведу!
– Конечно, Павло Геник – старый крот! Он под землей как у себя дома. Проведет! – поддержал кто-то водопроводчика.
– Надо спешить, друже Кузьма, – заметно просветлело лицо Стахура. И он поднял крышку люка.
Почтальон пан Болеслав бессменно на протяжении тридцати лет доставлял письма в район Подзамче. Знали его здесь все – от старого до малого. С появлением этого никогда не унывающего, всегда старательно выбритого, с лихо закрученными усами, приветливого человека было связано не одно радостное или печальное известие. И если у кого-нибудь горе перехлестывало через край, у почтальона всегда находилось слово утешения, ласки. Случалось, письмо приносило в дом радость. Тогда пан Болеслав (никто не знал его фамилии) меткой шуткой придавал событию своеобразную светлую окраску.
Дети выбегали ему навстречу и, обступив, наперебой спрашивали:
– Пан Болеслав, нам есть письма?
– А нам?
Зная историю почти каждой семьи, пан Болеслав отвечал:
– Стах, батько скоро пришлет тебе миллион! – хотя ему было известно, что отец мальчика надрывается в Нью-Йоркском порту на работе и сам влачит полуголодное существование.
Иванке Кравчук, которая всегда стояла в сторонке задумчивая и печальная с куклой, наспех сделанной матерью из тряпья, не раз говорил:
– Скоро получишь от татуся файну ляльку.[66]66
Красивую куклу.
[Закрыть]
Она будет закрывать и открывать глаза.
Конечно, старый почтальон знал, что никакой куклы Иванка от отца не получит, потому что отец ее задохнулся в озокеритной шахте во время катастрофы.
И «тато» прислал маленькой девочке обещанный подарок. Счастливая, прижимая к груди нарядную куклу, Иванка побежала к воротам стекольного завода встречать мать.
Женщины после работы окружили девочку и восхищенно хвалили красивую куклу. А мать украдкой вытирала слезы, когда Иванка всем объясняла:
– Это татусь мне прислали! Поштарь пан Болеслав принес.
И вот представьте себе огорчение пана Болеслава, который впервые за тридцать лет не мог своевременно доставить адресатам письма.
«Черт знает, что делается в городе! – возмущался в душе почтальон. – По той улице пройти нельзя, по этой – не смей! Всюду полиция. Гонведы! Войско! На Стрелецкую площадь – носа не суй, там из ружей палят! Свет вверх дном перевернулся! До сих пор я думал, что войско держат для того, чтобы стрелять по врагам. Но стрелять в своих? Матка боска! О подобном никогда не подумал бы! На месте цисаря я так не делал бы!»
Пан Болеслав даже мысли не допускал, что письма могут не попасть к адресатам. И он совершил истинно героическое восхождение по крутому северному склону горы Высокий Замок, а затем спустился на Замковую улицу. Около пяти часов дня пан Болеслав попал, наконец, в свой район.
Однако некому было оценить подвиг старого почтальона. На двери квартиры водопроводчика Павла Геника, который долго ждал весточки от сына из-за океана, висел замок. И письмо, густо облепленное штемпелями, снова возвратилось в большую черную сумку.
Около другого двора пан Болеслав услышал женский плач и проклятия в адрес цисаря и его войска. Увидел женщин и детей, столпившихся вокруг убитого рабочего, лежавшего на окровавленной рогоже.
Старик снял фуражку, перекрестился и подумал:
«А ему-то как раз письмо из Стрыйского повита. За что же убили отца семейства? Был он тихий, добрый, работящий стекольщик».
Не решаясь в такую горестную минуту обратиться к жене покойника, пан Болеслав отдал письмо соседке, чтобы та после передала вдове стекольщика.
Сегодня почтальона не встречают дети. Улицы и дворы безлюдны. Над всем предместьем нависло ожидание чего-то значительного, запоминающегося на всю жизнь.
То из одних ворот, то из других торопливо выходят женщины с ведрами воды или корзинкой, прикрытой вышитым полотенцем.
– Слава Ису, – приветствуют почтальона. О письмах не спрашивают, спешат на Стрелецкую площадь.
Безлюден двор и на улице Льва. Зато здесь пану Болеславу удалось вручить заказное письмо из Праги лично адресату. В награду почтальон попросил:
– Дайте мне, будьте добры, пани Калиновская, воды. Во рту пересохло. Пять часов к вам добирался. Всюду полиция, войско!
– Я налью вам холодного молока, заходите, прошу, – слабым голосом пригласила Анна.
– Премного благодарен, пани, – почтальон снял фуражку и положил сумку на пол у дверей.
– Прошу, садитесь…
Анна захлопотала возле кухонного шкафа, и на столе перед стариком, кроме молока, появились вареники с творогом. белый хлеб.
Раскрывая небольшой голубоватый конверт, Анна спросила:
– Вы были на площади?
– Да как можна, пани! Я за три версты обошел ее! Там стреляют, людей убивают…
Но этих слов Анна уже не слышала – она была вся поглощена чтением письма. Вдруг почтальон заметил, что женщина побледнела, схватилась за спинку стула и медленно села, закрыв глаза.
Пан Болеслав вскочил, чтобы налить ей воды, но Анна открыла глаза. Отсвет радости светился в них, и пан Болеслав понял, что письмо принесло ей радость. Это было для него лучшей наградой за сегодняшний день.
В письме доктор Ванек из Праги сообщал, что отец Ярослава жив, здоров, что он во Львове. Анне следует зайти в тот дом, где когда-то они жили с мужем, увидеть дворника и назвать себя. Он укажет адрес ее мужа.
Анна напрягала всю свою память, силясь хотя бы смутно припомнить лицо дворника дома, где они жили перед арестом мужа. Но время стерло из памяти черты этого лица. Теперь она пыталась припомнить хотя бы фамилию дворника, но тщетно!
И вдруг она вспомнила тот вечер, когда у сына в гостях был рабочий Кузьма Гай. Его голос очень напомнил Анне голос любимого ею человека.
– Кузьма Гай… Кузьма Гай… – беззвучно повторяли уста Анны. – Это был он…
Анна обратилась к почтальону:
– Пан Болеслав, много ли писем осталось у вас?
– Такого злополучного дня я не припомню, пани Калиновская. С какими мучениями я добрался сюда, а все двери на замке. Не могу же я вернуться на почту с полной сумкой писем. Если все на площади… Вы знаете, пани, я пойду туда.
– И я с вами! Там мой сын. Мне нужно его найти…
Каких-нибудь полчаса назад Анна с трудом добрела до дверей, чтобы впустить почтальона. Сейчас она чувствовала себя значительно лучше и вместе с паном Болеславом вскоре добралась на Стрелецкую площадь.
– Вот видите, уже не стреляют, – сказал старый почтальон, помогая Анне спуститься с холма к баррикаде в тот самый момент, когда Кузьма Гай вслед за Стахуром спустился в люк, ведущий к подземной реке.
Навстречу Анне шли два рабочих с носилками.
– Кого-то опять убили, – сняв фуражку, перекрестился пан Болеслав.
– Кто это? – спросила Анна у незнакомых рабочих и невольно задрожала.
– Студент с улицы Льва.
Сердце матери замерло. Она подбежала к носилкам, откинула край плаща и пошатнулась, словно кто-то ударил ее по ногам.
– Ярослав! – тихо вскрикнула Анна и потеряла сознание.
Глава девятнадцатая
РАСПЛАТА
В комнате, где недавно допрашивали Ромку, на полу лежит связанный веревкой толстый сержант. Изо рта у него торчит кляп. Связали его мальчишки, когда он уснул. На этот раз Крыса, прежде враждовавший с Ромкой, стал его союзником. Он нашел веревку, а потом не пожалел своего чулка, чтобы заткнуть рот связанному толстяку.
– Сперва пойду я, – серьезно сказал Ромка, – а поток выходите вы по одному.
– Ну, конечно! Иди, Ромка, – за всех ответил Крыса.
Внизу у подъезда стояли двое полицейских. Один из них иронически говорил:
– Наш капитан после того, как его ошпарили, приказал ловить всех мальчишек и…
– Клянусь цисарем, меня не удивит, если он прикажет всем львовским мальчишкам оторвать головы! – захохотал второй.
Увидев Ромку, появившегося в браме, они смолкли. Как ни грустно было мальчику, но ему пришлось улыбнуться и сказать:
– Пан сержант меня отпустил.
Полицейские удивились, однако мальчишку пропустили.
Призывая на помощь все свое хладнокровие, Ромка с независимым видом удалился. Ни разу не оглянулся, хотя каждую секунду ожидал, что вот-вот полицейские одумаются и погонятся за ним. Так он дошел до угла. Тут не выдержал, оглянулся и, как зайчонок, побежал к Стрелецкой площади.
Через дворы и переулки Ромке удалось выбраться на площадь. Одна из баррикад продолжала отбивать атаку солдат, стрелявших со стороны пожарной каланчи.
Завидев друга, бегущего к баррикаде под ливнем пуль, Антек замахал руками и закричал:
– Ложись! Ложись!
Но Ромка бежал, не слыша ни свиста пуль, ни выкриков, пока не упал рядом с ящиком, за которым засел Антек.
– Ты что, сдурел? – почему-то ударил он Ромку кулаком по спине. – Могли же убить! Студента Ярослава убили… И Давидку… Выскочил картуз свой подобрать, а его пуля жахнула в голову…
– Где Гай? – только и мог вымолвить Ромка.
– Где Кузьма Гай?!! – покраснев от напряжения, крикнул Ромка.
– Гай? Пошел со Стахуром на Краковскую!
– Со Стахуром! – как стон, вырвалось у Ромки.
Атака была отбита, и солдаты отступили к бывшему королевскому арсеналу.
Увидев неподалеку Казимира и студентов, Ромка подбежал к ним и рассказал о страшной сцене убийства Ярослава, свидетелем которой он был.
– Иуда! – сжал кулаки Казимир.
– А ты не ошибаешься! То был Стахур? – допытывался Шецкий, пытаясь отвести удар от Стахура.
– Йой, пан студент! Сам своими глазами видел… Стахур выстрелил нашему пану Ярославу прямо в затылок.
– Неимоверно! Тут какая-то ошибка… – недоверчиво и хмуро глядя на Ромку, проговорил Шецкий.
– Надо Кузьму спасти, – спохватился Казимир.
– Да, надо немедленно догнать их. Пойдемте, пан Казимир, – предложил Шецкий. – Берите факел.
– Нет, Ян, ты останешься здесь. Пойдут Казимир…
– И я, – отозвался рабочий в берете, скручивавший папиросу.
– Там без проводника не пройдете, заблудитесь.
– Возьмите меня! – взмолился Ромка, – Дядя Гай сам мне велел идти на Краковскую площадь. Там моя мама…
– Иди с ними, Ромцю. Казимир…
– Все понятно, – кивнул Казимир. – Пошли.
Когда спустились к подземной реке, рабочий в берете пошел вперед вдоль узкого бетонного бережка, освещая дорогу факелом. За проводником быстро шел Казимир. Ромка едва поспевал за ними.
Как опытный извозчик знает все улицы и переулки своего родного города, так рабочий в берете знал в подземном лабиринте все повороты и ответвления. Только один раз он остановился в нерешительности. Это было на подземной «площади», где сходились три туннеля. Высоко подняв факел, проводник пытался что-то рассмотреть на бетонном своде одного из темных зевов туннеля.
– Кажется, сюда – к Бернардинскому костелу, – указал он рукой на выложенный кирпичом крест при входе в туннель. – Видите, он окрашен в черный цвет.
Казимир не мог точно сказать, окрашен ли крест черной краской, потому что кирпич покрыла плесень.
– Нам надо идти в противоположную сторону, – уверенно сказал проводник и зашагал прямо по воде, а за ним Казимир и Ромка.
Вдруг тишину разорвал выстрел… второй… третий…
– Неужели опоздали? – ужаснулся Казимир.
И они побежали на выстрелы.
– Давай руку, – крикнул Казимир Ромке, который немного отстал, потому что вода здесь доставала ему чуть ли не до пояса. Выбрались на берег и, пробежав шагов сто, услышали еще несколько выстрелов. Затем все стихло. Ни крика, ни стона…
– Свет! – приглушенно крикнул Ромка.
– Тушите свет, – прошептал Казимир.
Они притаились в темноте за углом. По узкому железному мостику мимо них прошли водопроводчик с факелом в руке и Гай. Вслед за ними шел Стахур – тоже с факелом. Он остановился почти рядом с Казимиром. В руке Стахура блеснул револьвер – предатель целился в Гая.
Опередив Казимира, Ромка бросился к Стахуру и повис на его руке. Револьвер выстрелил, но пуля, к счастью никого не зацепив, ударилась в цементную стену.
Гай резко обернулся и в дрожащем свете факела увидел, как Казимир сильным ударом ноги свалил Стахура, и тот вместе с факелом полетел в канализационную канаву. В следующий миг вспыхнул факел в руке рабочего в берете. Казимир трижды выстрелил в Стахура, цеплявшегося за край бетонной стены подземелья.
Ромка побежал. На мостике он столкнулся с Гаем, бегущим к друзьям.
– Стахур – иуда! – задыхаясь от слез, крикнул Ромка. – Он убил Ярослава… Дядя Кузьма, Стахур хотел и вас убить, он прицелился…
– Мы так боялись за вас! – преданными глазами смотрел на Гая Казимир. – Когда Ромка сказал, мы кинулись к вам на помощь… Вдруг тут, в туннеле, послышались выстрелы…
– Мы испугались… Думали – это Стахур вас… – прошептал Ромка.
– Так вот кто был провокатором, – подавленно проговорил Гай.
– Предатель нашел достойную себе могилу, – сурово сказал рабочий в берете и с презрением плюнул в канаву, где лежал Стахур.
Глава двадцатая
НА ВСЮ ЖИЗНЬ
К вечеру баррикады были разгромлены.
Всю ночь сгоняли в огромную четырехэтажную городскую тюрьму схваченных на Стрелецкой и Краковской площадях рабочих, среди которых были Гай, Богдан, Казимир, Ромка, Антек и много подростков, сражавшихся рядом с отцами в незабываемый июньский день.
Для Вайцеля наступила пора кипучей деятельности. Он почти не выходил из тюрьмы: подготавливал материалы к сенсационному процессу над Гаем и его соратниками.
Утро застало Вайцеля в кабинете комиссара тюрьмы. Вайцель и комиссар стояли у раскрытого окна, защищенного толстыми железными решетками, и смотрели на тюремный двор. С минуты на минуту должны были расстрелять солдата, примкнувшего к рабочим.
Стук в дверь. Надзиратель ввел Казимира.
– О, пан Леонтовский! – с подчеркнутой любезностью встретил узника Вайцель. – Прошу вас, прошу.
Казимир не шелохнулся.
Тогда надзиратель толкнул его к окну.
Казимир увидел тюремный двор, а под высокой кирпичной стеной – смертника. Он узнал Сашка Омелько. К обреченному подошел ксендз с крестом. Сашко Омелько отвернулся и что-то крикнул.
Нарастающая барабанная дробь заглушила его слова. Грянул залп – и солдат упал на каменные плиты двора.
– Так вот, пан Леонтовский, если вы опять будете настаивать, что это вы убили пана Стахура, вас не расстреляют, о нет! Вас повесят!
Вайцель взял со стола бумагу.
– Нам известно: пана Стахура убил Гай. Почему вы вздрогнули? Да, да, Стахура убил Кузьма Гай… Вот протокол. Подпишите его, пан Леонтовский, и через несколько минут вы будете на воле.
Вайцель достал из ящика стола пачку банкнотов.
– Я знаю, вы нуждаетесь… Вот на первое время. Я буду помогать вам. – И тут же приказал надзирателю: – Снимите наручники!
Когда руки Казимира освободились, Вайцель протянул ему белую костяную ручку с пером.
– Прошу, пан Леонтовский!
Казимир не спеша подошел к письменному столу. Как-то нерешительно протянул левую руку, чтобы взять ручку… И вдруг быстро схватил Вайцеля за кисть и правой рукой ударил его в лицо.
Вайцель упал, опрокинув кресло.
Надзиратель и комиссар тюрьмы кинулись на Казимира и с профессиональной ловкостью скрутили его.
– В кандалы! В карцер! – заорал взбешенный комиссар.
Но Вайцель быстро вскочил на ноги и властно крикнул:
– Не смейте! Не надо… В общую камеру! Уведите!
И когда Казимира увели, Вайцель, утирая с лица кровь, стараясь казаться хладнокровным, сказал:
– Не смотрите на меня такими удивленными глазами, пан комиссар. Мы придумаем для этого «боксера» страшную смерть… Приведите мальчишку.
– Привести мальчишку из шестидесятой!
Казимир встретился с Ромкой в полутемном глухом коридоре и успел шепнуть мальчику:
– Не подписывай!
Ромка не понял и переспросил:
– Чего не подписывать?
– Никаких бумаг не подписывай!
– Молчать! – рявкнул надзиратель и свирепо толкнул Казимира.
Ромка стоит перед Вайцелем. Шеф возмущенно кричит на комиссара тюрьмы:
– О, как можно, пан комиссар? Ребенку – наручники. Я доложу об этом самому цисарю Францу-Иосифу!
Вайцель так искренне возмущался, что на лице комиссара появляется выражение неподдельного удивления.
– Ви-ввв-новат… Про-простите…
– Бедный мальчик, – Вайцель ласково гладит Ромку на голове. – Снимите наручники!
– Что стоите? Снять! – поспешно приказывает надзирателю комиссар тюрьмы.
Вайцель открывает портсигар, бросает в рот мятный леденец и угощает Ромку.
– Ты голоден? Да? Дайте ему поесть, – обращается Вайцель к комиссару.
Ромка просветлел и с благодарностью, подмеченной Вайцелем, спрашивает:
– Вы, пан, всех из тюрьмы выпускаете?
– Садись, мальчик, – ласково приглашает Вайцель. – Ага, колбаска, сыр – чудесно!
Ромка робко присел на край стула и с жадностью смотрел на еду, но не дотрагивался до нее.
– Не стесняйся, голубчик, ешь. – И вдруг, сердито сверкнув глазами на надзирателя, Вайцель кричит: – Уходите отсюда! Напугали бедного мальчика…
Надзиратель вышел. Ромка набросился на еду.
– Дайте мальчику пить!..
Вайцель, незаметно для Ромки, подмигнул комиссару тюрьмы. Тот направился к шкафу.
– Ай-яй-яй! Синяки? Они тебя били? – сочувственно качает головой Вайцель.
– Да, пан, – отвечает Ромка. – Тот… который ушел… Так бил сапогом в живот и куда попало.
Комиссар тюрьмы ставит перед Ромкой стакан с вином.
– Куда попало? Негодяй! Как он посмел бить ребенка? Комиссар, я приказываю вам прогнать прочь этого разбойника! Пей, мальчик. Как тебя зовут?
– Ромка!
– Хорошее имя. Ну, пей, Ромка. Подкрепись.
– Это вино? – подозрительно косится на стакан Ромка.
– Оно сладкое, как лимонад. Пей.
– Я вина не пью, пан.
– Пожалуйста, можешь не пить. Ты наелся?
– Спасибо пан, наелся.
– Чудесно. Уберите посуду, пан комиссар. Скажи, Ромка, ты грамотный? Читать, писать умеешь?
– Да, пан.
– О, так ты же чудесный мальчик! Как они посмели арестовать тебя? Это им даром не пройдет!
С доброжелательной улыбкой Вайцель кладет перед Ромкой протокол и подает ручку.
– Вот здесь, внизу, красиво и разборчиво напиши свое имя и фамилию.
Ромка склоняется над бумагой. Глаза его пробегают по строчкам.
Вдруг он, пораженный, отшатнулся. Теперь он понял, что означали слова Казимира «не подписывай!»
– Пан, так тут же все неправда!
– Пиши… имя, фамилию!
Нахмурив белесые брови, Ромка отрицательно качнул головой.
– Пиши! – приказывает Вайцель, больно схватив мальчика за плечо.
– Нет!
Вайцель с силой оттолкнул Ромку. Мальчик отлетел к стене и, ударившись головой, упал.
– Ну, подпишешь? – как большая хищная птица, склонился над Ромкой Вайцель.
– Нет! Никогда! – подняв голову, с недетской решительностью и ненавистью ответил Ромка.
Вайцель, точно обезумев, ударил его носком ботинка в бок.
Мальчик потерял сознание.
– Облить водой! В карцер! – с перекошенным от ярости лицом прохрипел Вайцель.
А у ворот тюрьмы под ливнем собрались матери, жены и дети рабочих.
Пятые сутки льет дождь. Но изможденные, плохо одетые люди, пришедшие к тюрьме, не обращают внимания на ливень. Они стоят здесь днем и ночью, требуя освобождения своих кормильцев.
Похоронив Ярослава и Катрю (ее гонведы зарубили на Краковской площади), превозмогая нестерпимую боль и тяжелое горе, к воротам тюрьмы каждый день приходят Анна и Остап Мартынчук. Здесь и Христина с детьми. Вся их жизнь сейчас превратилась в ожидание…
На первый взгляд, высокий белый дом с красивыми лепными украшениями, с матовыми стеклами на фальшивых окнах, занимающий целый квартал, не внушает страха, хотя все знают, что здесь – тюрьма. Но тот, кому хоть раз пришлось побывать внутри здания, хорошо знал: это дом, как и вся Австро-Венгерская империя, – олицетворение лжи и лицемерия.
В мрачном коридоре с множеством тяжелых, обитых железом дверей, ходит надзиратель. Стукнув кованым нос-ком сапога в дверь, он ждет ответа. И когда узник отзывается: «Естем!», подходит к другой двери и снова стучит.
…Целые сутки изнемогает Ромка в карцере. И чудится измученному мальчику, будто он пришел в домик Сокола… Спасаясь от полиции, Ромка вслед за отцом выпрыгивает через окно в сад, а их догоняет Гай… Стройка… Рухнули леса, и Ромка в ужасе закрывает лицо руками…
– Тату! Тату! Татусю! – стонет маленький узник.
…Вот Ромке кажется, что он вбегает под арку Успенской церкви. Стахур выстрелил в Ярослава…
– Где Кузьма Гай? – кричит Ромка.
От своего крика мальчик на мгновение приходит в себя. И снова бредит.
…Он, по пояс в воде, едва поспевает за Казимиром. Стахур целится в Гая… Выстрел…
По коридору идет комиссар тюрьмы.
– Пан комиссар, мальчишка давно не отзывается, – вытягиваясь в струнку, докладывает надзиратель.
– Тащи его в камеру!
В общей камере Гай от волнения не находит себе места.
– Скоро сутки. Бедный Ромусь…
– Он не согнется, весь в отца, – успокаивает Богдан, лежа на нарах.
Вдруг Богдан услышал слабый, прерывистый стук в стену.
– Тихо… – прислушиваясь к стуку, попросил Гай.
И когда в камере стихло, стук стал отчетливее. Все насторожились.
Богдан шепотом начал расшифровывать звуки тюремного «телеграфа».
«Говорит Тарас, говорит Тарас… сижу в одиночке… Передайте Гаю. Стахур сыпак… Стахур сыпак…»
– Видно, не знает, что Стахуру – капут, – сказал Казимир.
– Тише, – раздраженно оборвал его Богдан. – Слушайте! «Передайте Гаю – Стахур сыпак… Верьте мне… Стахур… Слушай, Гай… Слушай, Гай… Каролина раскрыла тайну Шецкого. Ян Шецкий – агент Вайцеля. Ему поручено…»
Стук в стенку неожиданно прекратился. Все ждут. Через минуту по тюремному «телеграфу» снова начали передавать, только на этот раз громче и отчетливее.
– Говорит Тарас, – расшифровал Богдан. – Передайте Гаю, Казимир Леонтовский…
Богдан выдержал паузу и, будто не веря себе, вымолвил:
– Сыпак!
«Телеграф» замолчал.
Все взоры устремились на Казимира. Одни смотрят недоуменно, другие – враждебно. Те, что стояли около него, отошли.
Казимир растерянный, бледный. Губы его еле произносят:
– Как? Я?..
Люди смотрят на Гая и ждут, что он скажет.
Гай, опустив голову, молчит. Вот он выпрямился, испытующе посмотрел на Казимира и встретился с его честными, исполненными невысказанной обиды глазами. Тихо, как бы в раздумье, Гай говорит:
– Вы обратили внимание: первый раз стучали тихо, с опаской, человек остерегался, чтобы его не подслушали надзиратели. Это был Тарас. А второй раз стучали громко, нагло, никого не боясь… Так мог стучать только враг.
– Чистая правда, – горячо поддержал его Павло Геник.
– И почерк не тот, – заметил Богдан. – Ведь у нас условлено первую фразу всегда повторять дважды.
– Провокация. Хотят счеты свести. Казимир им, видно, чем-нибудь крепко насолил, – пояснил Гай.
За дверью послышался звон ключей. Дверь распахнулась, и надзиратель втолкнул Ромку. Мальчик сделал два-три шага, пошатнулся и упал. К нему подбежал Гай, поднял и отнес на нары.
– Напейся, мальчик, – подал кто-то кружку с водой.
Ромка не переводя дыхания выпил воду и с немой мольбой протянул кружку, чтобы дали еще.
– Налей ему, налей, Андрей, – позволил Гай.
– Дядя Кузьма, они хотят вас казнить… Где Казимир? – прошептал Ромка.
И когда все расступились, Ромка увидел Казимира, одиноко стоящего в противоположном углу камеры.
– Казимир… я… я ничего не подписал…
Все снова настороженно посмотрели на Казимира.
– Ведь вы тому пану в зубы дали? – слабо усмехнулся Ромка. – Я видел, как он… кровь утирал…
– Не тот ли пан хотел отомстить Казимиру? – спросил Гай.
Нервы Казимира не выдержали, и он заплакал.
– Жизнь, – вздохнул Богдан, точно одно слово могло передать все его чувства в эту минуту. – Жаль Ярослава Калиновского… Ты только подумай, Кузьма, отец – хитрый адвокат, миллионер, шкуру с нас драл, а сын голову сложил за рабочее дело.
