Текст книги "Его уже не ждали"

Автор книги: Златослава Каменкович

Соавторы: Чарен Хачатурян
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Глава четырнадцатая
ЕЩЕ ОДИН УРОК

Катря сварила картофель и начала гладить белье, которое к двенадцати часам должна была отнести в кафе.

Ромка сбегал в лавочку и принес квашеной капусты.

– Сынок, нарежь в тарелочку кружочками цыбулю, – попросила мать. – Мне самой нельзя, а то белье провоняется, пани хозяйка потребует все перестирать.

Вошел Гнат с незнакомым парнем. Катря отставила утюг, собрала белье в круглую плетеную корзину и вынесла в кухню.

Она поставила на стол чайник, нарезанный хлеб, сахар, – все, что имела. Наконец, появились те, кого ждал Гнат.

Катря усадила на самое почетное место, около чайника, Кузьму Гая, Богдан, Казимир и Гнат разместились на топчане, потому что стульев на всех не хватало.

Гай шутил, высмеивал барона Рауха и полицию, которых рабочие оставили в дураках.

Еще до прихода гостей к Ромке забежали Гриць и Давидка. Сейчас они под окном играли с Жучком. Хотя щенок очень вырос, но по-прежнему оставался худым – кожа да кости.

– Дай лапу!

Жучок, будто гордясь тем, что обращаются и к нему, охотно протягивал лапу.

– Служи!

Жучок служил.

– Лови! – Ромка хватал щенка за хвост, и тот начинал кружиться как волчок, вызывая смех мальчиков.

Не смеялся только Давидка.

– Ты почему сегодня скучный? – спросил Ромка, пристально поглядев на Давидку.

– Его Любаш тоже вытурил из барака, – ответил за товарища Гриць.

Помолчали.

– Где правда на свете? – горько вздохнул Давидка. – Все нары пустые, а ему жалко, чтобы я там переночевал. Зашел утром с каким-то чужим паном, увидел, палкой своей меня, сонного, растолкал и как гаркнет: «Пся крев! Вон отсюда, бродяга! Вон!»

Давидка утер нос рукавом, снова вздохнул и задумчиво добавил:

– А я думал – пан управитель добрый…

Давидка разделял людей на добрых и злых. Он не подозревал, что на свете существуют фальшь, неписаные волчьи законы, по которым сильные угнетают слабых. Мальчик искренне удивлялся: если пан управитель злой, так зачем же он устроил на рождество такую красивую елку в бараке? Там одних свечек горело не меньше чем на гульден. А игрушки! Их наверняка делали из чистого золота и серебра. Не зря сразу после рождества жена и дочка управителя поснимали игрушки с елки, укутали ватой и, сложив в продолговатые картонные коробки, унесли. Зачем пан управитель велел своей жене и дочке раздавать разноцветные кульки с подарками всем детям, которые работали на тартаке? Зачем? Давидке тогда досталось три пряника и два красненьких яблочка. Ромке и Грицю – по одному, а Давидке – целых два! Пряники и одно яблоко он тут же съел. А другое и длинную конфету, обкрученную голубой бумажной ленточкой, мальчик спрятал, чтобы подарить пани Мартынчуковой.

На следующий день утром хотел бежать на улицу Льва. Но за тонкими дощатыми стенами барака, залепляя снегом окошечки, завывал такой лютый ветер, что Давидка не отважился носа высунуть на улицу. Ждал, когда утихомирится вьюга. Да где там! Уже стемнело, а ветер завывал, как дикий зверь. И, сам не зная, как случилось, Давидка съел яблоко. А потом и конфету…

Из задумчивости Давидку вывел голос Гриця.

– Надо подстеречь, когда пан управитель на фаэтоне покатит, и положить под колесо заряженный патрон! – азартно сказал Гриць. – Пусть взорвется, холера!

– С ними не так надо, – солидно пробасил Ромка. – Для хозяев страйк – хуже патрона под колесами. Понял?

До смерти не любил Гриць, когда Ромка произносил свое «понял». Но терпел. А тут взорвался, как порох.

– Много ты понимаешь! Всех их, кровопийц, надо уничтожать! Всех до единого!

И Гриць умолк, насупив брови.

– Знаешь, Ромка, дедушка мне всегда говорил, что еврей еврея в беде не оставит, бог не велит, – тихо заговорил Давидка. – Вот я и пошел к пану Соломону, ну, знаешь, к аптекарю. Думаю: может, возьмет меня бутылочки, баночки мыть. «Вон отсюда, босяк!» – закричал аптекарь на меня. – Давидка покачал головой. – «Чтоб я так жил, Сарра, – Соломон своей старой ведьме говорит, – не иначе, как полька с улицы Льва подослала ко мне своего шпиона».

Немного помолчав, Давидка спросил:

– Ромусь, а почему он меня шпионом назвал?

Ромка тоже не знал.

– Дедушке теперь хорошо – он умер, – опять не по-детски тяжко вздохнул Давидка. – Ему не надо думать, где переночевать…

На худенькое плечо Давидки легла большая, ласковая рука Гната Мартынчука. Улыбаясь, каменщик подмигнул жене, которая только вошла в комнату, и посоветовал:

– Давидка, спроси у Катри, хочет ли она, чтобы ты у нас жил?

Мальчик покраснел, растерялся и почему-то боязливо втянул голову в плечи, словно ожидая удара.

– Ну, хочешь у нас жить? – поняв отца, спросил обрадованный Ромка.

– Да, да… – в счастливом замешательстве прошептал Давидка. Однако ему самому показалось, что он это крикнул громко, так громко, что даже воробьи за окном испуганно шарахнулись с голых веток акации. Солнце выглянуло из-за туч, и в комнате стало светло, как летом.

Не помня себя от радости, Давидка вдруг уткнулся пылающим лицом в полосатый ситцевый передник Ромкиной матери.

– Пани Мартынчукова… я буду вам воду носить… я… – захлебываясь слезами, он что-то говорил, говорил, как ему казалось, очень важное, а взрослые улыбались.

– Ну, хватит, хватит реветь, помощник мой, – ласково заговорила Катря. От ее одежды и больших натруженных рук пахло стиральным мылом. С детства знакомый запах напоминал Давидке о той, которой нет и никогда не будет на свете.

– Ма-ма, – всхлипывал Давидка, и слезы капали из его глаз.

Гриць был удивлен. До сих пор он знал: плачут от боли, холода, голода, конечно еще можно плакать от какой-то обиды, но чтобы плакать от радости? Дурень Давидка, и больше ничего.

Катря по-матерински погладила Давидку по черным курчавым волосам, которых давно не касался гребешок.

– Надо тебе, сынок, голову помыть. Бегите с Ромкой и принесите воды.

«Хорошие люди», – подумал Казимир, получив наглядный урок.

– Гнат, ты случайно не забыл, что должен идти к пекарям? – напомнил Гай.

– Действительно, забыл, – спохватился каменщик. – Извините, друзья, я побегу.

– Нам с Богданом надо хоть часок подремать, – встал из-за стола Гай. – Да и пану Казимиру не помешает отдохнуть.

– Казимир, друже, ты приляг вот тут, на топчане, – сказал Гнат. И, заглянув в кухню, попросил: – Катря, дай подушку.

Во дворе пекарни Бедлеровича Гнат Мартынчук увидел знакомого ему франта из ППС.[64]64
  Польская партия социалистов.


[Закрыть] Собрав вокруг себя пекарей, вышедших на перекур, пепеэсовец что-то жарко им доказывал.

Гнат подошел ближе.

– Панове, прошу понять меня верно. Я есть социалист. Наша партия есть партия робуча. Я не могу равнодушно смотреть, когда рабочий страдает, когда его обманывают шарлатаны и проходимцы, как Кузьма Гай и его компания. Кто такой Гай? Никто. А кто есть мы? Мы есть польская партия социалистов. Мы – други ваши. А Кузьма Гай, Мартынчук, Ясень и эти недоучки-академики – все они шарлатаны! Прошу вас, панове, идите до Песковой горы и гляньте, что они натворили. Пильщики им поверили и объявили страйк..

Тут он заметил Гната Мартынчука, но не растерялся.

– О, пан Мартынчук, прошу вас, про волка речь, а волк и в хату! – с усмешкой произнес он. – Только здесь люди благоразумные, и вам не удастся их обдурить! Нет, нет, они вас не послушают! Хватит и тех несчастных, что остались без куска хлеба, без крова и сейчас по вашей милости замерзают на Песковой горе. И я…

– Прошу, пан Пшибек, – перебил его один из пекарей. – Скажите нам, просим, вы есть представитель нашей польской партии социалистов?

– Так! – торжественно изрек франт.

– Почему же эта партия не поможет тем, кто очутился на Песковой горе, вернуться в бараки? Почему вы не требуете от барона Рауха, чтобы тот лучше обращался с рабочими, как с людьми, а не как со скотом? Хороший хозяин в такую погоду и пса из дому не выгонит.

– Пан Пшибек, – спокойно обратился к франту Гнат Мартынчук. – Когда вы были на Песковой горе?

– Да вот сейчас! – солгал тот.

Тогда опять заговорил пекарь.

– Вы, пан Пшибек, верно заметили, мы люди благоразумные, ложью нас не опутаешь. На Песковой горе никого нет. Гай и его люди всем помогли. Рабочие дали приют бастующим. И советую вам, пан социалист, больше сюда не ходить.

Пан Пшибек побагровел.

– Ах так? Прошу бардзо… Тогда представитель нашей партии никогда не переступит порог вашего заведения! Пеняйте на себя.

Вдогонку ему летели насмешливые реплики:

– Осторожно, паночек, обойдите лужу!

– Не испачкайте лакированных сапожек!

Глава пятнадцатая
В ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ

В недостроенном домике Сокола Гай нашел надежное убежище. Рана зажила, и он охранял дом как сторож.

Уверившись в совершенной безопасности, Гай решил собрать своих друзей. Он, конечно, понимал, что, если полиция пронюхает о его местопребывании, в домике дальше оставаться будет невозможно.

Стоял теплый майский вечер. В такие вечера людям не сидится дома. Но за Стрыйским парком, в районе Софиевки было безлюдно и тихо.

В темном уголке за штабелями досок, ожидая товарищей, сидели Гай и Тарас Коваль.

– Я убежден, что кто-то информирует полицию о наших планах, – тихо говорил Гай.

– Несомненно, действует какой-то ловкий провокатор, – согласился студент.

– До сих пор это место находилось вне поля зрения полиции. Но сегодня – кто знает… Пока мы не выявим иуду, все наши планы и действия обречены на провал. У нас, Тарас, должно быть свое недремлющее око, оно должно уметь заглянуть в душу каждого и безошибочно отличить подлинное от подделки, искренность от фальши. – Гай помолчал. Потом положил руку на колено студенту и снова заговорил. – Тебе это доверяю, друже Тарас. Обмозгуй, продумай план действий, а после поделишься со мной…

Во дворе послышались шаги. Тарас приподнялся и выглянул из-за досок. Тихий условный свист успокоил его.

– Стахур и Ярослав.

Тяжелая дубовая дверь домика открылась, и Стахур с Ярославом скрылись за ней.

Прерванный разговор продолжался:

– Кажется, начинать надо с тех, кто всегда в курсе наших дел. – Гай достал из кармана пиджака фотографию и, чиркнув зажигалкой, сказал: – Посмотри на портрет главного дьявола. Ему служит человек, который нас предает. Возьми фотографию и постарайся хорошо запомнить его лицо, потому что он имеет обыкновение менять свою внешность.

– Это, кажется, Вайцель?

– Он.

– Я его видел.

– Где?

– У нас в университете.

– Когда?

– На следующий день после появления там наших листовок.

– Интересно…

– Он выходил из кабинета ректора. А ко мне как раз подбежала Каролина, – есть у нас такая студентка, – и шепнула: «Взгляните, пан Тарас, вон тот элегантный джентльмен – ваш смертельный враг. Он директор тайной полиции. Его имя Генрих Вайцель».

– Какая Каролина? Она знакома с Вайцелем? Ты не спросил ее? Может быть, она…

– Нет, нет! Просто сплетница… Панна Каролина – из богатой семьи, всюду бывает, все слышит. О разных городских новостях, модах, сплетнях в университете узнают от нее. Страсть Каролины – хвастаться своей осведомленностью. Учится плохо, зато отлично знает тайны студентов и студенток. За ней ухаживал Стефан, но почему-то быстро охладел. Потом за ней начал увиваться Ян Шецкий…

– Стефан? Шецкий? Ясно, о тебе она узнала от них.

Наступило молчание. Гай что-то обдумывал, наконец проговорил:

– Удивительно, что Вайцель не знает о существовании такого сокровища. Каролины надо остерегаться как чумы. Интересно, интересно… Ну, если уж ты имел «счастье» видеть в лицо того, кто устраивает нам засады и расставляет ловушки, это только поможет делу. Скажи, Шецкий давно ухаживает за Каролиной?

– Второй год. Шецкий бывал у них в доме, и, наконец, родители Каролины благосклонно относились к нему. Но вот уже больше месяца между Шецким и Каролиной разлад. О причине Ян ничего не говорит.

– Дальше так продолжаться не может. Мы слишком поверхностно знаем своих товарищей. Ну, разве простительно мне ничего не знать о том, что ты сейчас рассказал? – с досадой вырвалось у Гая.

– Тогда я должен сообщить еще кое о чем. Вчера Каролина остановила меня, когда я выходил из университета, отвела в сторонку и, дрожа от злости, кусая накрашенные губы, сказала: «Передайте вашему другу, пан Тарас, что я не позволю себя опозорить! Не позволю! Шецкий всюду рассказывает, что покинул меня, и хвастает, что скоро женится на той обезьяне Роджевской!» Отвернувшись, Каролина вытерла слезы. Затем гневным взглядом окинула меня и спрашивает: «Что вы так удивленно смотрите? Будто не читали «Брачную газету»! Об этом весь город говорит! Роджевский дает дочери в приданое два миллиона. Какой подлый коммерсант: за миллионы хочет купить дочери красивого мужа. А Шецкий? Негодяй! Вот на что польстился этот «идеалист»! «Революционер»! Бесчестный хам, торгующий своей красотой! Нет, свадьбе не бывать! Я его проучу! Он узнает Каролину Арцимович! Я его… я его… заставлю жениться на мне! Так и передайте ему: пусть не смеет волочиться за панной Роджевской. Пусть вернется ко мне. Или… или я раскрою вам такие тайны… Он и не подозревает, что я о них знаю… О, Шецкий прилетит ко мне!» Я и рта не успел раскрыть, как она умчалась.

– Почему же ты молчал? – заволновался Гай. – Так и сказала: «Раскрою вам его тайны?»

– Именно так. Я уже подумал: можно ли придавать серьезное значение словам болтливой вертихвостки? Ведь ревность не знает границ.

– Ты так думаешь? По-твоему, сближение Шецкого с дочкой коммерсанта – следствие ревности?

– Нет, не то. Просто угрозы Каролины казались мне пустыми словами.

– А как отнесся к ним Шецкий?

Послышались торопливые шаги. Тарас и Гай одновременно встали.

– Вот и он сам, – сказал Гай, выходя навстречу Шецкому. Тарас последовал за Гаем. Шецкий узнал их, дружески поздоровался.

– Спешил, думал опоздаю.

– Нет, нет, не опоздали, – проговорил Гай, сожалея, что не может в темноте видеть глаз студента. – Друже Шецкий, у вас неприятности?

– У меня? – удивленно пожал плечами Шецкий. – Никаких.

– Разве? А разлад с панной Каролиной?

– Я не думал, чтобы мои личные дела интересовали… Какое это имеет отношение к нашему общему делу? – неприязненно косясь в сторону Тараса, ответил Шецкий.

– Каждая угроза в адрес товарища по борьбе – угроза и нам, – спокойно ответил Гай.

– Угроза?

– Да. Студентка Каролина Арцимович угрожает вам каким-то разоблачением.

– Что она знает обо мне? – с напускным спокойствием проговорил Шецкий. – Что я читаю «Арбайтер цайтунг»? Так это легальная газета. Ее издают под самым носом у цисаря, в Вене. Или она донесет, что я придерживаюсь социалистических воззрений? Они не тайна для полиции. И, если угодно, с Арцимович я порвал потому, что она слишком любопытна. А я не имел права рисковать нашим великим делом. И тебе, друже Тарас, советую остерегаться Каролины. Хорошо, что она по-настоящему ничего не знает обо мне.

– В том-то и дело: она заявляет, будто вы даже не подозреваете, что ей известна ваша тайна.

Шецкий нервно вертел в пальцах сигарету, не глядя сунул ее в рот зажженным концом.

– Тьфу, дьявол! – засмеялся он, стараясь казаться беспечным.

– Скажите, пан Шецкий, откуда Каролина знает Вайцеля? Она вам не рассказывала? – неожиданный вопрос Гая оглушил Шецкого.

– Вайцель? Впервые слышу эту фамилию. Вы говорите загадками, пан Кузьма.

– Там ждут нас. Заходите, а потом мы постараемся найти разгадку. Ты, друже, погоди минуту, – Гай взял Тараса за локоть и, когда за Шецким закрылась дверь, спросил:

– Ну, что скажешь?

– Да, тут не все чисто.

– Каролина меня тревожит.

– Говорят, сердце женщины – руль ее поступков. Постараюсь выведать у Каролины тайну Шецкого, которой она угрожает. А заодно выведаю, что она знает о Вайцеле.

– Будь осторожен, не давай пищи ее любопытству. Панночка очень опасная, но, если действовать умно, осведомленность Каролины может принести пользу.

Немного помолчав, Гай с досадой упрекнул себя:

– Кажется, я допустил оплошность. Если Шецкий действительно иуда, то Каролина исчезнет… Ее уберут! Нельзя медлить, Тарас. Куй железо, пока горячо. Сейчас ты можешь найти Каролину?

– Попытаюсь. Да, найду.

– Добре, иди, друже.

Среди собравшихся в домике находился и Сокол.

Он сидел на топчане около завешанного одеялом окна и, не слушая тихого разговора товарищей, при свете каганца карандашом редактировал листовку, написанную студентами. Закончив, Сокол протянул листовку Денису и сказал:

– Стала короче и понятнее для рабочих.

– Спасибо вам, – и студент спросил Гая: – Прочитать?

– Да, читай, – ответил Кузьма. – Может быть, у товарищей будут поправки. Послушайте, товарищи! Денис, пожалуйста, начинай.

Студент взволнованно прочел:

«Галицкие труженики!

Снова предприниматели наступают на ваши права: они удлинили рабочий день и сократили заработную плату.

Пролетарии! Разверните свои богатырские плечи! Вздохните легкими своего класса! Пусть хозяева-эксплуататоры содрогнутся, почувствовав вашу силу. Не просить, а требовать надо общего выборного права.

Пролетарии! Не поддавайтесь сладким фразам миротворцев.

 
Горе, горе миротворцам,
Тем, кто к топору не рвется,
Не ответствует мечом!
 

Помните: лишь бороться – значит жить!

Рабочие люди, плотнее сомкнитесь вокруг своих забастовочных комитетов и требуйте от предпринимателей:

Восьмичасового рабочего дня!

Повышения платы.

На работу принимать только через Посредничество.

Требуйте, и вы победите!»

Тихий мужественный голос студента умолк.

– Какие поправки или добавления будут, друзья? – спросил Гай.

– Написано хорошо, – сказал Ярослав.

– Каждому понятно, – отозвался Богдан.

– Конечно, надо скорее напечатать, – горячо поддержал Стахур.

– Мы распространим быстро, – заверил Шецкий.

– Так и порешили, друзья, – сказал Гай. – Денис, я надеюсь на вас. Листовку завтра же надо отпечатать и распространить. Ну, друже Гнат, рассказывай, как у тебя дела. Люди послушают.

– У нас так. На строительстве костела триста рабочих предъявили ультиматум подрядчику. Если через три дня не согласятся выполнить требования рабочих – шабаш! Бросают работу. У строителей все хорошо, почти обо всем договорились. Да вот беда с пекарями, портными, сапожниками, почтальонами. Проклятые пэпээсовцы воду мутят!

– Посмотрим, чья возьмет! Пан Стахур, организуй студентов, бери с собой Дениса, Яна, Стефана и помогите Гнату Мартынчуку растолковать обманутым рабочим смысл фальшивых обещаний миротворцев из партии польских социалистов. Покажите на жизненных примерах, что у них, кроме трескучих революционных фраз, хвастовства и шовинизма, ничего нет за душой.

– Товарищ Гай, разрешите и мне! – не утерпел Ярослав.

– Вам, друг мой, сейчас опасно появляться в городе. Повременим, – Гай обратился к Стефану: – Подберите надежных студентов, пусть установят надежную связь с польскими рабочими. Призывайте польских рабочих к классовой солидарности. Вместе – черта поборем!

Дверь скрипнула и приоткрылась, привлекая всеобщее внимание. В комнату просунулась голова молодого рабочего.

– Там сын Мартынчука пришел.

– Впусти, Андрей.

– Ну, заходи! – сурово проговорил Андрей, впуская Ромку в комнату.

Ромка нерешительно остановился у двери. Недоверчивым взглядом обвел людей, сидящих на полу, на кирпичах, на единственном здесь топчане, и, увидев среди них своего отца, вдруг смутился.

Мартынчук, заметив замешательство сына, подбадривающе кивнул ему головой.

– Принес? – спросил Гай.

Мальчик, «конспиративно» подмигнув Гаю, подозвал его к двери.

– Давай, здесь все свои.

Ромка достал из-за пазухи сверток и протянул Гаю. Тот, разорвав бумажную обертку, выложил на стол пачку газет и небольшой конверт. Торопливо вскрыв его, Гай извлек газетную вырезку и несколько писем.

– Денис, ваш протест против отправки киевских студентов в солдаты, напечатанный в «Искре», в России получил широкий отклик. «Искра» прислала несколько откликов и вырезку с вашим письмом, – Гай передал корреспонденцию студенту.

– Пан Денис, мы ничего не знали о вашем письме, – удивился Шецкий. – Дайте же прочесть.

– Прошу.

Шецкий и Стефан склонились над лампой и жадно читали, пока Гай раздавал присутствующим свежий номер «Искры».

– Ярослав, ты послушай, как здорово написано! – восторженно воскликнул Ян Шецкий и прочел вслух:

«…Мы, отделенные от Вас солдатским кордоном, не можем прийти в Ваши ряды и принять участие в той сечи, в которой Вы падаете под ударами вражьих рук. Мы, к сожалению, осуждены в бездействии ожидать здесь известий с поля битвы. Но мы более чем убеждены, что борьба эта скоро кончится для вас полной победой, а потому от всей души поздравляем Вас и восклицаем: счастливой борьбы, товарищи!»

– Верно, счастливой борьбы, товарищи! – сказал Иван Сокол, оторвавшись от чтения «Искры». – Мы с надднепровскими украинцами – дети одной матери. И борьба наша – нераздельная.

Кто-то постучал в окно. Залаяла собака. Все насторожились. Условный сигнал повторился. Гай осторожно приподнял угол одеяла и увидел за окном Тараса, который подал сигнал тревоги. Гай опустил одеяло и спокойно сказал:

– Товарищи, надо немедленно расходиться.

Через минуту в комнате остались только Гай, Стахур, Мартынчук, Ярослав и Ромка.

– Нам лучше не идти вместе. Я буду вас ждать дома, – сказал Ярослав Стахуру и быстро вышел.

Гай высыпал из пепельницы в бумагу окурки, завернул и отдал Ромке:

– Положи в карман, а на улице, подальше от дома, выбросишь.

– Об опасности предупредил Тарас? – спросил Стахур.

– Да.

Вслед за Иваном Соколом, который вышел проводить людей, поспешил Стахур. Сокол взволнованно обратился к нему:

– Вы прочитали, что делается в России? Рабочие сражаются на баррикадах. Сегодня же напишу открытое письмо нашей молодежи, чтобы и она подумала о значении этих событий для нас.

– По-моему, не о рабочих и, конечно, не о России им надо писать, друже Иван. Вы сами сын крестьянина, скажите, кто главный на земле? Кто? – горячо вопрошал Стахур. – Крестьянин! Он всех людей хлебом кормит, он – хозяин жизни. К нему и обратите свое пламенное слово!

– Хозяин жизни? Хозяева жизни – все труженики.

– Если Иван Сокол не на словах, а на деле любит свой многострадальный украинский народ, любит землю Данилы Галицкого, обильно политую кровью лучших сынов Украины, то каждым словом бейте в набат, поднимайте народ на священную борьбу. Довольно страданий! Хватит нам стонать под польским ярмом… Всюду поляки! Все для них! Нет, здесь наша Галичина! Земля наших предков… Хватит чужевластья.

Сокол, мрачно слушавший Стахура, вдруг оборвал его:

– А на смену чужим панам придут свои паны? «Многострадальный народ!» Вы что, всех украинцев меряете одной меркой? По-вашему, угнетенный труженик и богач равноправны? Я считал вас социалистом…

– Прежде всего, я украинец! Украинец! Я всей душой люблю нашу неньку Украину!

– Украину можна любить по-разному!

Послышался цокот копыт.

– Полиция?! – забеспокоился Сокол. – Уходите скорее через сад.

Сокол вошел в дом, запер дверь и бросился к Гаю.

– Полиция!

– Так и знал… Постарайтесь казаться спокойным. Идите им навстречу.

Гай погасил свет.

Всадники остановились у калитки. Капитан с двумя полицейскими спешились и бросились во двор, где столкнулись со Стахуром.

– Стой! Ни с места!

– Орел, сто шесть, – тихо произнес Стахур.

– Пропустите! – приказал капитан полицейским.

– Опоздали! Спешите, а то никого не застанете.

Полицейские бросились к домику и заколотили в дверь.

– Кто там? – спросил Сокол.

– Именем закона!

Сокол зажег свечу и открыл дверь.

– Прошу прощенья, пан Сокол, – узнал журналиста капитан полиции. – Мне приказано обыскать дом. Здесь скрывается государственный преступник.

– Дом недостроен, в нем никто не живет, – попытался выиграть время Сокол.

Мягко отстранив его, капитан приказал полицейским:

– Обыскать!

– Куда вы? Это произвол! Это беззаконие! Я в Вену напишу, – возмущенно крикнул Сокол, так, чтобы Гай мог его услышать.

– Ваше право писать, проше пана, а мой долг обыскать. Посветите, пожалуйста. – И капитан направился к комнате, где проходило конспиративное собрание.

«Успел Гай уйти или нет?» – лихорадочно думал Сокол.

Капитан полиции распахнул дверь и попросил писателя пройти вперед со свечой.

Комната была пустой, окно раскрыто. Капитан подбежал к окну, высунулся, вглядываясь в сад, но, кроме непроглядной темноты, ничего не увидел. Затем он подошел к Соколу и пристально посмотрел ему в глаза.

– Ловко, – с сарказмом произнес капитан. – До свидания, пан Сокол. До скорого свидания!

Сокол, закрывая дверь за полицейскими, лишь теперь заметил, что он все время держал в руке свернутую газету «Искра».

Навстречу полицейским из темноты выступил Стахур.

– Я стоял за кустом. Когда вы вошли в дом, они убежали через окно: Гай, Калиновский, казначей рабочей кассы и его сын. Туда… через забор махнули.

Капитан полиции тихо скомандовал:

– За мной!

Полицейские бросились преследовать беглецов. Стахур не пошел, ему необходимо было увидеть собственными глазами, что Гай, Ярослав и Мартынчук схвачены. В противном случае, Вайцель снова сорвет всю злость на нем, как в тот день, когда Гай внезапно перенес собрание на Кайзервальд. Разве Вайцель захочет понять, что не опоздай этот капитан на каких-нибудь пять минут, Гай попался бы. Ничего, Шецкий подтвердит промах полиции.

Услышав какой-то подозрительный шорох, Стахур метнулся в кусты. Но предатель ошибался, полагая, что в садике перед домом, кроме полиции, никого не было. С той минуты, как Стахур назвал себя капитану, за ним неотступно следил Тарас, притаившийся в кустах сирени.

Сначала студент не поверил своим глазам и ушам.

«Стахур, всеми уважаемый старый рабочий, много раз томившийся в тюремной камере, – предатель? Тот Стахур, который вызволил из застенков Ярослава? Осел я, – даже ругнул себя Тарас. – Имя предателя известно. Шецкий жестоко поплатится за свою измену, – негодовал студент. – Но почему вернулся Стахур?.. Эх, дурень я, дурень… Конечно, Стахур тревожится за тех, кто остался в домике… Ага! Вот уходят Гай, Ярослав, Мартынчук и Сокол… Нет, Сокол открыл дверь и впустил полицию в дом…»

Тарас хотел окликнуть Стахура, как неожиданно из-за дома вышли капитан с полицейскими и направились к калитке.

И вдруг слова Стахура: «Туда, через забор махнули!» как ножом ударили Тараса и рассеяли все сомнения.

И откуда только у юноши взялось столько выдержки, чтобы не броситься на предателя и не задушить его своими руками!

«Так вот кто ты такой, пан Стахур! – кипело гневом сердце Тараса. – Иуда!.. Погоди же, теперь наступит конец твоей подлой игре».

Тарас не услышал вкрадчивых шагов. Удар, нанесенный сзади, внезапно свалил его с ног. В то же мгновение он ощутил холод стальных наручников, услышал торжествующий голос:

– Ловкий парень! Но хитрая лисица всегда двумя лапами в капкан попадает. Впрочем, не огорчайся, наш директор – человек с понятием. Не будешь дураком, быстро на волю выйдешь.