Текст книги "Нагота"
Автор книги: Зигмунд Скуинь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)
5
В дверь барабанили, удары сыпались короткими очередями. Он сообразил: стучат в дверь, но все равно не мог проснуться. Голова приросла к подушке.
Слепящий свет солнца. Соседняя кровать не застелена, никто не спал на ней. Как и ночью, когда он пришел.
– Да, да, сейчас...
Рывком поднялся, перед глазами поплыли круги, чуть не врезался головою в косяк. Ах да, впереди еще одна комната. Потом коридор. Апартаменты. Номер-люкс. Дежурная ясно сказала: в комнате будете не один, вторая кровать занята.
На пороге, к великому изумлению, он увидел Вариса Тенисона. В белой водолазке, свежий, румяный, с еще не просохшей, коротко стриженной шевелюрой, аккуратно причесанный, – словно боксер после душа.
– Доброе утро! Как спалось в Рандаве? Пожилые люди говорят: кто спит, тот не грешит. Но, скажу вам, спать в такое время – уж одно это грех.
– Прошу прощения.
– За что, за грехи?
– За то, что не успел надеть штаны.
Он кинулся в ванную, залез под душ. Растерся полотенцем.
Что понадобилось Тенисону? Без причины так настойчиво в дверь не стучат. И как это он его разыскал?
– Значит, остались?
За напускной веселостью в голосе Вариса звучали не слишком уверенные нотки, да и сам он был далеко не так беспечен, каким старался казаться...
– Так получилось...
– И правильно сделали. Рига никуда от вас не денется.
– Надеюсь.
Варис достал пачку сигарет «Элита» и щелчком выбил две сигареты.
– Позволите предложить?
– Спасибо, я не курю.
– Ах да, совсем забыл. Мне почему-то казалось, что все писатели курильщики. По крайней мере, так их рисуют в дружеских шаржах. Давно вы пишете стихи?
– Стихи пишу так, между прочим.
– В таком случае, что же главное?
– Как вас понять?
– Это я бы вас хотел понять: что вы из себя представляете?
В его вопросе было больше развязности, чем любопытства.
– Ровным счетом ничего. Сами видите, просто заросший субъект.
– Не натурщик же вы, надеюсь. Я, например, помощник мастера в прядильном цехе: семьдесят станков, восемь девушек.
– А-а-а...
– Вот именно.
– В том числе Марика?
– Да. То есть в известной мере... – запинаясь, проговорил Варис. – Она прядильщица.
– Вы ее непосредственный начальник?
– Только в рабочее время.
– И вы следите за ее станками, даете задания, присуждаете премии?
– Ну и что?
– Все в порядке.
В хитроватых, котовских глазах Тенисона блеснула усмешка.
– Какой трогательный сюжет, не правда ли? Двое влюбленных, а между ними злой мастер. Использование служебного положения. Принуждение властью, материальными соблазнами... Так сказал бы ваш пес? В таком случае, вы плохо знаете Марику и здешние условия.
– Возможно.
– У меня, конечно, нет ни малейшего представления о том, кто писал письма. Но мы решили пожениться. Более того, у нас будет ребенок. И смею вас уверить, если бы Марика не захотела, ничего бы такого не произошло. Так что сами рассудите: какая девушка перед свадьбой станет писать кому-то письма?
– Действительно, трудно такое представить.
– А я бы все-таки хотел взглянуть на эти письма.
– Зачем?
– Сличить почерк и вообще... Надо все выяснить до конца. Найти виновного.
– Виновного! Писать письма никому не запрещается.
– Но выдавать себя при этом за другое лицо?
Тенисон смотрел на него в упор и, жмурясь, потягивал сигарету.
– Я себя никому не навязывал. Слава богу, в нашем городе выбор более чем обилен. На пятнадцать мужчин восемьдесят пять женщин. От восемнадцати до тридцати – это официальная статистика. В Рандаве девушке выйти замуж, все равно что в лотерее вытянуть счастливый билет.
– Передайте Марике мои поздравления, По случаю удачного розыгрыша.
– Я не шучу, дело серьезное. Потому-то наши лопушки ищут знакомства где только можно, пишут письма, в выходные разъезжаются по другим городам. Одним словом – нервничают. Председатель месткома внес предложение разместить под Рандавой воинскую часть. Но это не выход из положения. Во время службы редко кто женится, а потом – ищи ветра в поле. Недавно появился другой проект – рядом с текстильным комбинатом построить механический завод. Но тут другие проблемы: жилье, снабжение, школы.
– Я уже сказал: письма остались в Риге. Если хотите, могу прислать по почте. Как свадебный подарок.
– Я бы хотел сличить только почерк.
– Можно устроить.
– Что касается Марики, я за нее спокоен. Я даже допускаю, она могла писать, обмениваться письмами. Пока мы с ней не познакомились. Это я еще могу понять. Но какой смысл писать после? Когда у нас сложились серьезные отношения. Не правда ли, я рассуждаю вполне здраво?
Последние слова Тенисона подстегнули затихшую было злость. Этот здраво рассуждавший тип был не столь уж остроумен, каким показался вначале. За его самонадеянным спокойствием проглядывали растерянность и смятение. Несмотря на бравую наружность, было в нем что-то стариковское. А то, что он говорил о своей любви к Марике, было просто омерзительно. Когда у нас сложились серьезные отношения... Олух несчастный! Так и видишь его в полосатой пижаме, он пыжится, расхаживая по комнате, корчит самодовольную физиономию перед зеркалом...
Наступило продолжительное, неловкое молчание. Тенисон придавил в пепельнице сигарету и снова окинул его испытующим взглядом.
– Значит, стишками балуетесь так, между прочим?
– Да.
– Живете в Риге.
– Да.
– Я ведь тоже раньше жил в Риге. На улице Дзирнаву, у моста.
– Выходит, земляки.
– А учились в школе имени Паэгле?
– Паэгле? Нет, во второй средней.
– Случайно, не знаете Арвида Скудру?
– Нет.
– А Вайрониса Дембо?
Это уже смахивало на допрос.
– Не знаю.
Тенисон, отрывисто рассмеявшись, закурил новую сигарету.
– Мне подумалось... Рига не так уж велика. Глядишь, и найдутся общие знакомые.
Это он сказал просто так или с умыслом? Не таилась ли в его словах угроза?
– Ну вот, я вас разбудил, теперь могу уйти. Итак, вы остаетесь до воскресного вечера.
– Похоже.
– Мы могли бы с вами позавтракать.
– Спасибо. Нет аппетита.
– Тогда извините. Желаю приятно провести время в Рандаве. Мой пес полагает, мы еще встретимся. На всякий случай, оставляю вам свои координаты.
Тенисон достал из кармана записную книжку и, аккуратно написав адрес, столь же аккуратно вырвал листок.
– Чудесный денек выдался, советую сходить к Гауе. Но будьте осторожны, Гауя коварная река.
– Спасибо за совет.
К выходу Тенисон отступил спиной, не сводя с него глаз, улыбаясь котовской улыбкой, – совсем как гангстер в американском вестерне. Самоуверенный кретин, так и хотелось рассмеяться ему в лицо, но было чуточку не по себе. Этот человек пробуждал не только злость, но и что-то похожее на страх.
Он даже пожалел, что остался.
6
Однако досада его улеглась, едва он вышел из гостиницы, точнее, едва за ним затворилась дверь номера-люкс.
Так и не удалось увидеть своего соседа, о коем мог в какой-то мере составить себе представление по отдельным предметам – газетам, старому потертому лакированному чемодану, импортным резиновым сапогам необычного вида, поношенному дождевику из грубой парусины, – составить себе представление подобно тому, как палеонтологи по нескольким случайно обнаруженным костям восстанавливают фауну отдаленной эпохи,
Пустынный коридор чем-то напомнил школу в дремотный утренний час. За закрытыми дверьми лились девичьи голоса. Здесь пение, там смех.
Внизу все та же дежурная, его ангел-спаситель. Пожилой, располневший ангел-спаситель в белом халате, Закрутила волосы на пластмассовые бигуди, поверх повязала платок.
– Вы документы мне вчера оставили?
– Да, оставил. Спасибо вам.
– У вас уплачено до завтрашнего вечера. Если задержитесь, придется платить за прописку.
– Ясно.
– Вам повезло. По пятницам командированные разъезжаются, а новые не шибко едут, учреждения два дна закрыты. Ну и, конечно, не будь комната уже занята мужчиной...
Воздух был напоен приятной свежестью. Солнечные, блики на земле и на стенах перемежались с пестрыми, прохладными тенями.
У памятника Ленину девушка поливала цветник. Газон, расцвеченный алыми островками, был похож на яркий ковер. Водяная струя, рассыпаясь в мельчайшие брызги, светилась радужным веером. Мокрый асфальт, просыхая, дымился.
Центр города казался сонным и праздным. Принаряженный семейный люд, нагруженный и увешанный надувными кругами, мячами, сачками и прочей увеселительной техникой, полизывая мороженое, двигался к реке. Мужчины катили детские коляски, женщины с граблями и лейками направлялись на кладбище или садовые участки. Приехавшие в город за покупками колхозники крутились вокруг своих «Москвичей» и мотоциклов с колясками, пожилые тетушки снимали с себя комбинезоны, пластмассовые шлемы. Побуревшие на солнце старички подтягивали сползавшие брюки своих импортных костюмов.
Он все никак не мог пересилить зевоту. Сколько же он часов проспал? Пять. Вполне прилично. Конечно, вчера они выдули чуть ли не ведро крепких напитков. Хорошо, голова не болит. Только пустота какая-то. Закрыть бы глаза, подставить лицо солнцу. Или раздеться, войти в Гаую, лечь на спину, отдаться течению, и вот понесло его, плывет мимо город, плывут поникшие над водой деревья, белые песчаные косы, голубое небо...
Он вышел на улицу, ведущую к мосту. В лучах утреннего солнца река блестела надраенной жестью. Со щебетом носились ласточки. Облокотившись на перила моста, он до тех пор глядел в воду, пока река не застыла, а вместо нее поплыл мост.
Да, все очень странно: и то, ради чего он приехал, и та скандальная встреча в общежитии, и ночные его приключения. Все бред. Не бред только это утро и то, что двигалось мимо. Девочка верхом на лошади. Женщина с цветами. Как хорошо, что в мире есть лошади, цветы и девочки. Он человек самостоятельный, может делать все, что захочет.
Конечно, он опять пытался себя обмануть. Он нередко себя обманывал, когда не хотелось делать того, что нужно было делать. Садясь за уроки, всегда отыскивал причину полистать журналы, поглазеть в окно, походить по комнате; когда нужно было мыть ноги, он вспоминал, что у него насморк, что по телевизору интересная передача. Нелегко ему было собраться с духом, вечно его одолевали сомнения, всегда он колебался. Кому-то позвонить по телефону – и это было проблемой. Его считали невоспитанным из-за того, что при встрече со знакомыми он отворачивался, прикидываясь, будто их не замечает. Необходимость заставить себя что-то сделать вызывала в нем отвращение.
Стоять на мосту, мечтательно озираться по сторонам было пустой тратой времени. Неужто он не может взять себя в руки? Раз уж остался, надо что-то делать. Попробовать еще раз встретиться с Марикой, с другими девчонками. Лучше бы с каждой в отдельности. В Рандаве он был уже сутки, а ясности по-прежнему нет. Никакой. Еще раз зайти в общежитие, но так трудно на это решиться. На поверку дело оказалось куда сложнее, неприятней, чем он ожидал. А тут еще под ногами путался этот Тенисон, смотревший на Марику как на свою собственность.
Нет, только не в общежитие! Куда же тогда? Он все еще раздумывал, как ему быть, и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Прямо на него шла девочка с косичками. Бирута! Он позорнейшим образом покраснел и даже вздрогнул, будто его в чем-то уличили. К счастью, Бирута смутилась ничуть не меньше.
Он принял стойку «смирно», улыбнулся, кивнул. Бирута тоже едва заметно кивнула и тут же отвернулась, потупилась, собираясь пройти мимо.
– Э-э, какая неожиданная встреча, – насилу выдавил он и только тут сообразил, что, в общем-то, ему ужасно повезло и он во что бы то ни стало должен вызвать ее на разговор.
Бирута не ответила, продолжая поглядывать на него этакой робкой козочкой. Он пошел рядом,
– Давненько мы с вами не виделись.
Она улыбнулась – и то хорошо.
– Куда вы торопитесь? Какие-нибудь срочные дела?
– Да нет, сегодня выходной.
Они были почти одного роста. Странно, вчера Бирута совсем не казалась такой рослой. Какая там козочка, скорее – жираф. Как доска, плоская, острые ключицы. Туфли у нее, похоже, сорокового размера, ладони большие и красные. В левой руке покачивает на ходу нечто похожее на продуктовую сумку.
– Разрешите, я помогу.
– Пустяки, не стоит, она легкая. Там один купальник.
– Вы загорать? Тогда нам по пути.
– Вот не знаю...
– Конечно, если у вас свидание...
Она еще больше растерялась.
– Да нет!
– Значит – да?
– Джульетта обещала покатать на моторке...
– Ну и прекрасно. Я провожу.
Он сам себя не узнавал, он восхищался собой. Все в порядке. Ход правильный. Так держать!
– Давно вы живете в Рандаве?
– Да.
– А точнее – как давно?
– Скоро два года.
– Ну и как, ничего?
– Ничего. Привыкла. В школе о другом мечтала. Потом стали нас агитировать, свозили на экскурсию на Калининский комбинат. Познакомили с программой текстильного института. Знаете пословицу: дай черту палец... Так оно и вышло. Впрочем, я не жалуюсь.
Когда прошло смущение, она разговорилась. Даже слишком, словно боялась, что разговор оборвется или перейдет с этого невинного предмета в более опасные сферы.
– Но жить вчетвером в одной комнате...
– Это пока.
– Вы оптимистка.
– А вы – нет? Насколько я знаю... Я все время думала...
– Что вы думали?
– Что... вы тоже оптимист.
– Возможно. Смотря по обстоятельствам.
– У вас ярко выраженный почерк оптимиста.
– Вы видели мой почерк?
Она так энергично мотнула головой, что светлые косички разлетелись в разные стороны.
– Нет, я имела в виду ваш поэтический почерк.
– А-а. Д-да. Вполне возможно, впрочем, как сказать. Есть критики, которые считают иначе. Но я ведь живу не в Рандаве, и я – мужчина.
– Ну так что же?
– Один знающий человек растолковал мне, что жизнь девушки в Рандаве не рай.
Бирута опять смутилась, но взгляд не отвела.
– В каком смысле?
Неужели не понимает? Не ребенок все-таки.
– Ну, как вам сказать... Скука! И вообще...
С лица Бируты исчезла сосредоточенность.
– Вот уж нет, совсем не скучно. Как раз наоборот, мне ежедневно не хватает, по крайней мере, двух часов....
Это знакомо. И Марика в своих письмах сокрушалась не раз о том же – и ей не хватает времени.
– ...отдать в починку туфли, написать письмо.
Он остановился, снял пиджак, кинул его на плечо.
– Не помню, чтоб в Латвии бывала такая жара.
– К дождю, наверное.
Подняв голову, она с простодушной серьезностью озирала небо.
– Так вы говорите, письмо...
– Да, у меня в Лизуме мать, одна-одинешенька. Дети разбрелись кто куда. Хотя бы писать ей почаще.
Он опять остановился, будто затем, чтобы поудобней сложить пиджак.
– Вам известен такой адрес: улица Приежу, 8?
Она удивилась, но не слишком,
– Нет,
– Интересно, где это? У меня там свидание с одним человеком.
– Да где-то поблизости, за автобусной станцией,
– Может, завернем туда ненадолго?
Она задумалась, всего на мгновенье.
– Нет.
– Почему?
– Просто так. – И, помолчав, добавила помягче: – Меня ждет Джульетта. Я же говорила.
– Ладно. Не к спеху. Досточтимая барышня Капулетти, разумеется, прежде всего.
Берег реки местами пологий, от заливных лугов его отделяла песчаная полоска, а кое-где он круто обрывался к воде, весь в зарослях кустарника, с редкой сосной или лиственным деревом. И повсюду, куда ни глянешь, в глазах пестро от загорающих. Люди пили, ели, смеялись, пели, кричали, крутили транзисторы, гоняли мяч, играли в бадминтон. Белые, красные и коричневые тела на подстилках, простынях и полотенцах со всех сторон завалены тряпьем, посудой, снедью.
– Где тут ваша Джульетта?
– Она дальше, туда, к высоковольтной линии. Сюда на моторке не подойдешь. Мели.
Осторожно, как по лабиринту, пробирались они среда загорающих, временами переступая через чьи-то ноги, покрасневшие спины.
На пути их следования – плечом к плечу, голова к голове, глядя на реку, совсем как на огневой позиции, – лежал целый батальон девочек. И всякая подвижная мишень здесь попадала под перекрестный обстрел их любопытных взглядов.
У него было такое чувство, будто его выставили на витрине или того хуже: разложили на столе анатомической лаборатории. Его мысленно раздевали, обминали,, обмеривали, взвешивали, выстукивали, тискали и щупали.
Ничуть не лучше себя чувствовала Бирута. Уж теперь она вконец смутилась. То притворялась, что никого не видит, то, напротив, с жаром кому-то махала рукой, здоровалась, изображая на лице изумление, чтобы тотчас отвести глаза, прикинуться глухонемой.
– Рута, эй, Рута, ты куда это разлетелась? Чего строишь из себя?
– Зазналась девка, У Руты лучший результат сезона.
– Ттс!! У них парный забег...
– М-да... А ничего!
Он пытался улыбаться, состроив равнодушно-скучающую мину. Поигрывал монеткой, тихонько про себя посвистывал.
– У вас тут много знакомых.
– Все наши. Из прядильного.
– Вы тоже прядильщица?
– Пока да.
– А потом кем будете?
– Трудно сказать. Не загадываю. Сначала институт надо закончить.
(«Ой, поглядите – с кем это Бирута, ну, дела!» – «Неужто тот самый, поэт?» – «Мне кто-то сказал, он ефрейтор!»)
– Это, видимо, относится ко мне?
– Похоже, так.
– Даже звание мое знают.
– Боже мой, да у нас тут все знают всё.
– Вот как?
– А чему вы удивляетесь?
Уткнувшись носом в песок, у берега стояла лодка. Обычное алюминиевое корыто с подвесным мотором «Чайка». Видимо, забарахлило зажигание. Мотор не заводился. Какой-то парень остервенело дергал шнур стартера, выставив втиснутый в шорты тяжеловатый зад.
– Джульетта, а вот и мы! – крикнула Бирута. – Привела еще одного пассажира.
Вслед за первым сюрпризом последовал и второй: хрипловатый альт был знаком. Джульетта оказалась Цауне.
– Очень мило.
Румяные щеки Цауне презрительно дернулись. Оттопырив толстую нижнюю губу, она сдула с нахмуренного лба прядку волос. Волосы у нее были короткие, топорщились, как грива жеребенка.
– Дайте я попробую завести, – предложил он.
– Спасибо, обойдемся.
– И сколько человек ваш корабль вмещает?
– Для массовых экскурсий не пригоден.
– А для чего же? Для рыбалки?
– Спасания утопающих. На общественных началах.
Цауне с ним держалась так, будто он украл цветы с могилы ее бабушки. И на долю Бируты достались столь же уничижительные взгляды. Стиль у нее, что ли, такой? Сразу не разберешься.
Должно быть, Бирута ожидала иного приема, она опять пришла в замешательство.
– Вот видишь, поэт наш все-таки остался в Рандаве... Случайно встретились по дороге. Я пригласила его прокатиться. Ему будет интересно осмотреть Грибные кручи...
Она всю вину брала на себя. Играла в великодушие И откуда эта внезапная доброта?
– Мы едем не кататься, а учить химию.
Это предназначалось только Бируте.
– Мы будем учить, а поэт – любоваться природой.
– Благодарю вас, милые дамы. Я понимаю: учеба прежде всего. Разрешите откланяться.
Мысль о том, что сейчас он сможет уйти, искренне его обрадовала.
Цауне улыбнулась победной улыбкой. Бирута, эта простушка, ее улыбку истолковала иначе.
– Да вы нам не помешаете, что за глупости. Грибная круча – красивейшее место на Гауе. И там отличное купанье, вода, как стеклышко, прозрачная, и дно песчаное. А рядом омут, Джульетта ныряет метров на десять. Ну скажи, Джульетта, разве я не права?
– Я молчу...
– Она просто стесняется. Место дивное. Я вам открою секрет, прошлым летом Джульетта из того омута вытащила чемпиона по плаванию нашего комбината.
– И вам кажется, она при случае и меня могла бы вытащить?
– Запросто, – рассмеялась Бирута. – Для нее это пара пустяков...
Джульетта изменилась в лице.
– Бирута, знай меру!
– А что, разве я неправа?
– Ну, и как поживает чемпион?
– В армию забрили. Пишет, хорошо. Полезайте в лодку, чего тут раздумывать.
– А вы, Джульетта, как думаете?
– Мне абсолютно все равно. Если для Бируты важно...
– Еще бы! Может, товарищ поэт о нашей Грибной круче поэму сочинит.
– Сочинит... Как бы не так. Святая простота.
Цауне демонстративно отвернулась и опять принялась дергать шнур. На этот раз, может, от избытка злости, рывок был удачен, мотор взревел, встрепенулся, пыхнуло синим дымом.
– Поехали! – воскликнула Бирута, хватая его за руку.
Раздумывать было некогда. Он прыгнул в лодку. Алюминиевое корыто угрожающе накренилось,
Цауне на него не обращала внимания, Бирута глядела плутовато, как дитя, которому его проделки благополучно сошли с рук. Мотор прибавил обороты. Нос лодки выступал из воды, из-под него сверкающими крыльями расходились две косые волны.
– А далеко это? – крикнул он,
– Что вы сказали?
– Круча ваша да-ле-ко?
– Н-е-т. Нет, близко!
– Вы там часто бываете?
– Д-а-а. Часто.
– И все вдвоем?
– Простите, не слышу.
– Камита с Марикой тоже ездят?
– Когда как.
Трудно было такой крик назвать разговором, пришлось замолчать.
Левый берег понемногу обретал крутизну, иногда совсем отвесно нависал обрывами, в воде отражались деревья с оголенными корнями. На мелководье в прозрачной воде янтарно светилось волнистое песчаное дно, перемежаясь с сумрачной зеленью омутов.
Красноватая скала издали была похожа на профиль индейца. Три одинокие ели на ее макушке, густо поросшей кустарником, могли сойти за орлиные перья, воткнутые в шевелюру краснокожего. К подножию скалы подступала тихая заводь с ровным песчаным пляжем, который прямо от берега на глазах срывался в бездонную глубину.
Лодка ткнулась носом в песок, мотор поперхнулся, затих.
– Смотрите, как тут хорошо! – воскликнула Бирута.
– Да, поставить бы здесь палатку и пожить в свое удовольствие. Еще бы удочки захватить.
– Боюсь, что здесь вы ничего не поймаете, – проворчала Цауне, не поднимая глаз. – Зачем попусту время тратить.
– Откуда вы знаете?
– Значит, знаю. Есть опыт. Уж поверьте на слово. Не вы первый здесь закидываете удочки.
Бирута покраснела до корней волос.
– Джульетта, прошу тебя. Ты заблуждаешься. Ничего ты не понимаешь...
– Скажите, как трогательно! Что-то в последнее время в Рандаву повадились наезжать любители рыбку половить. Думают, здесь у нас без наживки, на голый крючок клюет.
Ого! Удар ниже пояса. Осадить бы ее, поставить на место, сказать ей что-нибудь такое, чтобы всю передернуло. Но, как обычно, экспромтом ничего на ум не пришло.
– На голый крючок берут только акулы.
– Поговорим о чем-нибудь другом! Ну, пожалуйста! – Бирута всеми силами старалась унять их.
Вид у нее до того был несчастный, даже жалко ее стало. Но не в ней сейчас дело. Сейчас Бирута играла вторую скрипку. На первый план неожиданно выдвигалась одержимая откровенностью Цауне. Негодование и злость ее были столь же необъяснимы, сколь многообещающи.
– Говорить о чем угодно можно, да что толку, В конце концов, всему есть предел.
– Простите, о каких пределах идет речь?
– Нахальством в наше время никого не удивишь.
– А вчера вы, ей-богу, не казались такой грозной.
– То было вчера.
– Что же изменилось сегодня?
– Сами догадайтесь. А теперь нам надо переодеться. Вылезайте из лодки.
– Через две минуты будем готовы, – прибавила Бирута. – И, пожалуйста, не сердитесь.
– Пускай себе сердится на здоровье, – бросила Цауне.
Он выпрыгнул на берег. Вокруг скалы шла крутая тропинка, по ней как будто можно было с тыльной стороны подняться на вершину к трем елям.
Они что-то знают. Это точно. Нельзя жить в одной комнате и не знать. «У нас тут все знают всё», – сказала Бирута.
Если отбросить Марику, остаются Цауне, Бирута и Камита.
А что, если письма писала Бирута?
Подвесной мотор взревел с новой силой. Что такое? С недобрым предчувствием сбежал он обратно вниз по тропинке. Лодка была уже на середине реки.
– Хотите знать, что изменилось? – кричала Цауне, приложив к губам ладони, – Спросите вечером у Камиты! Она расскажет!
Вот чертовка. На сей раз ее взяла. Ну, хорошо.
– Спасибо! – прокричал он в ответ. – Привет родным и близким!
По крайней мере, Цауне отпадала. Уж Цауне – ни в коем случае.
