Текст книги "Нагота"
Автор книги: Зигмунд Скуинь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Дружба Турлава с Карлисом Дуценом со стороны могла показаться странной. Месяцы, а то и годы подчас оставалась она забытой, нетронутой, словно укатанный волнами морской берег, но потом вдруг сквозь тощие пески пробивались живые ростки. Дружбу эту крепило как раз то, от чего многие другие распадаются, – умеренность и дистанция.
Они не были друзьями детства, хотя и выросли в одном районе и при случае с улыбкой говорили: мы, парни из Гризинькална. Никогда не приходилось им делиться открытиями того великого любопытства души и тела, что так сплачивает подростков. Их сближение началось на втором курсе института. Высшую математику тогда читал профессор Швандер. Однажды, не успев разъяснить какую-то серьезную задачу, Швандер предложил всем заинтересованным в решении этой задачи через четверть часа собраться в соседней аудитории. Явились только двое – Карлис Дуцен и Турлав. Так выяснилось, что помимо любви к математике у них есть еще одно общее правило: любое дело доводить до конца. Постепенно у них вошло в привычку встречаться для всякого рода головоломок. Мозги у Карлиса Дуцена работали, как электронно-вычислительная машина. Турлаву приходилось выкладываться, чтобы не остаться в долгу и в свою очередь заставить и Карлиса попотеть. Это было своеобразным соперничеством, – оба упорные, настойчивые. Впрочем, встречаться доводилось не часто – заняты были по горло. Турлав подрабатывал репетиторством. Дуцен увлекался легкой атлетикой, судил матчи на спартакиадах и турнирах, подвизался в различных спортивных организациях.
Окончив институт, видеться стали и того реже. Но продолжали интересоваться делами друг друга. О пустяках при встрече не болтали, все больше о делах, о работе и никогда не удивлялись, если и после длительного перерыва из телефонной трубки доносился вдруг знакомый голос и вопрос, заданный таким тоном, будто они только вчера прервали беседу: «Послушай, как ты думаешь...»
Получив диплом, Дуцен с головой ушел в научную работу и, как следовало ожидать, достиг значительных успехов. Примерно в то время, как Турлав стал начальником КБ телефонии, Карлис Дуцен принимал в свои руки один из научно-исследовательских институтов. Кое для кого это явилось сюрпризом, ибо хотя на словах редко кто оспаривает мнение Наполеона о том, что генералы должны быть молодыми, но чуть дойдет до дела, против этой мысли выдвигается немало возражений. (Как-то: если молодые будут генералами, то, простите, кем же в таком случае будут старые?)
Назначение на этот пост, одновременно научный и административный, в жизни Дуцена оказалось решающим. Верх одержал отточенный еще на спортивном поприще организаторский талант. Очередное повышение Дуцена особого удивления ни у кого уже не вызвало
Положение у Дуцена было незавидное, заместителем ему попался отставной генерал, еще достаточно бравый. Ну, теперь Карлису конец, подумал Турлав, слишком уж неровно нагрузили воз. Все преимущества на стороне заместителя: опыт, заслуги, деловые качества, даже просто солидная внешность. Но Турлав ошибся: несоизмеримость опыта и заслуг оказалась преходящим фактором. Все решила голова Карлиса, которая по-прежнему работала с четкостью электронно-вычислительной машины.
Иногда он видел Дуцена в черной «Волге», за рулем которой сидел шофер. Иной раз Турлав видел Дуцена в президиуме собраний или выступающим с трибуны. В таких случаях Карлис казался ему чужим и далеким. Ну конечно, рассуждал Турлав, начальник есть начальник. (То, что он сам был начальником, только рангом пониже, это почему-то ему не приходило в голову.) Он подмечал в выражении лица Карлиса, в его осанке, манере держать себя что-то такое, на что раньше не обращал внимания. Дуцена годы внешне изменили гораздо больше, чем Турлава, – он раздался вширь, поседел, утратил значительную часть своей пышной шевелюры. Словом, стал другим. Однако при встрече дома и даже в разговоре по телефону Турлав узнавал прежнего Карлиса, веселого, находчивого. Его манера разговаривать, его привычки, мысли, его отношение к людям (как Турлав не раз имел возможность убедиться) с годами меньше менялись, чем внешность. Как и раньше, Карлис увлекался лыжами, плаванием, рыбалкой. Всегда в отличном настроении, Карлис в веселой компании не сторонился ни игр, ни розыгрышей. За все брался с душой, с огоньком, во всем старался дойти до сердцевины. Откровенно говоря, в нем даже осталось что-то мальчишеское.
Как-то разговорились о профессиональных болезнях, о том, что у доярок болят руки, у балерин – ноги. Турлав высказал мысль, что головные боли – профессиональная болезнь руководящих работников. Вот уж не знаю, возразил на это Дуцен, у меня голова не болит. И вообще – ничего не болит. Сон прекрасный, аппетит тоже. Веду размеренный образ жизни, не курю, как видишь, пью эпизодически (иногда по стаканчику – горло промочить), ну и, конечно, спорт, упорядоченная половая жизнь.
Именно это последнее замечание вспомнилось Турлаву, когда он продумывал свой предстоящий разговор с Карлисом. Придется все же рассказать и про ожидаемые перемены. Но возможно, Карлис уже в курсе дела. От Ливии, через Арию. Вот что значит – ирония судьбы. Карлис, этот ловелас, у которого прямо-таки глаза разбегались при виде хорошеньких женщин, который умел рассыпаться в изысканных комплиментах, чмокать ручки и вообще чувствовать себя с дамами так же легко, как жонглер с мячами, так у него, видите ли, упорядоченная половая жизнь, у него в семье мир и согласие. В то время как я, который в женском обществе всегда себя чувствовал немного не в своей тарелке, вот я-то и оказываюсь прелюбодеем, авантюристом. Ладно, как-нибудь переживем.
Турлав позвонил секретарю Карлиса. Это щебечущее сопрано он слышал впервые, – должно быть, новенькая. Однако сразу почувствовалась выучка Карлиса. Секретарша не щебетала понапрасну, коротко и ясно сообщила, где, как и когда лучше всего застать товарища Дуцена по телефону.
В указанный час Карлис в самом деле оказался на месте и отозвался своим напористым, серьезным «алло».
– Здравствуй, – сказал Турлав, – это я.
– А это я, – ответил Карлис.
Несладко все же выступать в роли просителя, подумал Турлав, помог бы мне чуточку, что ли, мучитель этакий. Хотя бы своим привычным и грубоватым «чего тебе нужно?».
– Давно не видались.
– Первого апреля исполнится год и два месяца, – отозвался Карлис.
– Продолжая в том же духе, в ближайшие двадцать лет мы успеем повидаться еще семнадцать раз. При условии, конечно, что нам посчастливится прожить эти двадцать лет.
– Попробуем прожить и дольше.
– Надежней другой вариант – встречаться чаще.
– В принципе не возражаю.
– В таком случае как у тебя со временем?
Короткая пауза. Возможно, Карлис заглянул в откидной календарь или в какой-нибудь другой реестр.
– Какой день?
– Скажем, сегодня.
– Во сколько?
– Все равно. Лучше вечером.
– Жду тебя в восемь,
– Где? Дома?
– А ты бы хотел на работе?
– Нет, зачем же. Очень хорошо. Это я так, для ясности.
И все же я с ним говорил не на равных, подумал Турлав, у меня даже во рту пересохло. Неужели занимаемая должность так влияет на отношения? Я его никогда ни о чем не просил и сейчас не намерен. Вернее, так: если я на этот раз о чем-то и попрошу, то не о том, что может быть истолковано как личный интерес или, тем более, что-то противозаконное.
Вчера Турлав дожидался с нетерпением, слегка отдававшим робостью. Для верности сунул в портфель кое-какие бумаги. После работы доехал до центра. Поужинал в излюбленном кафе. Зашел в парикмахерскую укоротить свои лохмы, уже спадавшие на воротник. И тем запас времени был исчерпан.
Дверь открыл Карлис, как всегда румяный, улыбчивый, в прекрасном настроении, одетый по-домашнему в тренировочный костюм.
– Надеюсь, я вовремя?
– С опозданием в две минуты.
– Говорят, на аудиенциях допустимо отклонение в три минуты.
– Точность – проверка интеллигентности.
– В таком случае мои часы могли быть более интеллигентны.
Карлис извинился, что не сможет принять Турлава на «уровне», жена уехала навестить старшего сына, его на практике в Москве угораздило сломать себе ногу, лежит в гипсе.
Вот и хорошо, подумал Турлав и тотчас попрекнул себя за недобрую радость. Как говорили в старину – на чужом несчастье вылезешь, на своем споткнешься.
Устроились на диване. Причудливый столик с задатками бара скрывал в своем подножье бутылку коньяка и рюмки. Квартира, куда Дуцен перебрался сравнительно недавно, была просторна, обставлена непритязательно. По стенам развешаны спортивные вымпелы, на стеллажах теснились призовые награды – разнокалиберные кубки, статуэтки, обелиски.
– Сколько ты можешь мне уделить? – спросил Турлав, взглянув на часы.
– Что за вопрос. Или ты сам торопишься?
– Я подумал, может, ты очень занят?
– Я бы соврал, ответив тебе «нет». Через неделю должен быть готов годовой отчет, а послезавтра открывается сессия. – Карлис кивнул на письменный стол, заваленный бумагами. – Но в бумажном деле, как и в жарко натопленной бане, долго не просидишь. В какой-то мере ты меня даже выручил. Рассказывай, как поживаешь.
Турлав, глядя в повеселевшие глаза Карлиса, поднял рюмку и пожал плечами.
– Нормально.
– Нормально – хорошо или нормально плохо?
– Надеждами живу.
Карлис усмехнулся и переменил тему:
– Вчера я выбрался в школу, где учится наш отпрыск. Они там затеяли ремонт. Зданию сто лет, общепризнана его культурно-историческая ценность. На втором этаже у них так называемая «галерея гениев». Гипсовые бюсты. И вот не знают, что делать с Гомером, Аристотелем, Сократом – выбросить или оставить. Я поразился. Оказывается, везде и во всем одна и та же проблема: от чего отказаться, что оставить.
– Да, – согласился Турлав, – повсюду одно и то же.
– Тебе это кажется малоинтересным?
– И да, и нет. Заранее могу сказать: Гомера с Аристотелем выбросят. Проще покрасить голую стену.
– Ты уверен?
– Да. По опыту знаю. А между тем кое-где на предприятиях продолжают выпускать своего рода «памятники прошлого», а в креслах сидят деятели – тоже под стать «памятникам прошлого». Так проще.
– Ну, погоди. А если бы тебе пришлось решать: оставил бы эти бюсты?
– Те, что сидят в креслах?
– Зубоскал!
– Сохранять нужно то, что способствует развитию и росту. А жить с оглядкой на прошлое – это конечно же признак старости. Молодость любит разрушать и строить.
– Но общество – это и молодость, и старость.
– Сохранить исторические интерьеры – вещь безусловно важная. Пожалуй, наш долг. Но не менее важно думать о тех интерьерах, которые мы создаем сегодня. Какую ценность они будут представлять через сто лет? Знаешь, как зодчие Венеции сберегли ансамбль площади Марка? Все пятьсот лет пополняя его чем-то новым, еще более прекрасным, еще более талантливым. В наши дни творческий дух оставил Венецию, и что же мы видим?
– Должен признать, ты основательно подходишь к вопросу.
– Я всего-навсего подтверждаю твой тезис: проблема эта вездесуща. Помнишь времена, когда пытались сохранять падеспань или рейлендер?
– Еще бы. Танцуя падеспань, ты познакомился с Ливией.
– Или, скажем, как лучше сохранить о человеке память, – продолжал Турлав – ему не хотелось развивать мысль Дуцена. – Многим кажется, что самое подходящее место для этого кладбище. Я за то, чтоб сохранять по себе память прежде всего через родильные дома.
– Хорошо, теперь по существу. Если бы решать пришлось тебе, как бы ты поступил? Учитывая, что реставрация стоит денег, и немалых.
– Я обратился бы за советом к скульпторам, архитекторам, специалистам. Вопрос должны решать люди знающие. В архитектуре, интерьерах я ни черта не смыслю. Как тебе, возможно, доводилось слышать, моя специальность телефония.
– Тогда как обстоят дела в телефонии?
– Завод гудит, контора пишет.
– Как прикажешь это понимать?
– Примерно так, как на сцене. Делаем вид, что целуемся, на самом деле просто носы сдвинули.
Карлис продолжал улыбаться, но уже как-то настороженно.
– Шутки в сторону, – сказал Турлав. – Положение просто отчаянное. Если мы сейчас же не исправим ошибку, масса времени будет загублена зря. В двадцать лет меня бы это, возможно, не встревожило, но мне уже пятый десяток.
Турлав вкратце изложил главное возражение против иннервационных станций. Дуцен слушал внимательно, но с прохладцей. Могло даже показаться, что в словах Турлава его что-то раздражало.
– Все же я не понимаю, – в конце концов Карлис довольно резко прервал Турлава. – Несколько минут перед этим ты утверждал, что вопросы должны решать люди знающие. Теперь уточним факты. Где зародилась мысль об иннервационных станциях? У вас на заводе. Кто делу дал ход? Наиболее квалифицированные специалисты. Кто утвердил задание? Люди знающие. Неужели ты всерьез допускаешь возможность, что все они дали ошибочные рекомендации?
– Да. Более того. Я в этом уверен.
– Зачем они это, по-твоему, сделали?
– В каждом отдельном случае на то имелись свои причины: леность, инерция, односторонняя информация. К тому же иннервация сама по себе открытие многообещающее; возможно, телефония к ней еще вернется. Но сейчас это пустой номер.
– И в столь многочисленных авторитетных инстанциях этого попросту не замечают?
– Вот тут-то и зарыта собака – в «столь многочисленных». Взять такой простой пример: десять авторитетных специалистов признали, что петух белый. А ты, одиннадцатый, глубоко уверен, что петух серый. Что проще: подписаться, не вникая в суть дела, как и твои предшественники, – да, мол, петух белый – или доказывать, спорить, портить отношения?
– А где же момент личной ответственности?
– О моменте личной ответственности пока больше разговоров. В жизни обычно получается так, что ошибаться заодно с другими куда удобнее. И вообще, тебе приходилось когда-нибудь слышать, чтобы у нас специалиста призвали к ответственности за, мягко говоря, поверхностную рекомендацию? Или, скажем, специалисту уменьшили оклад за то, что тот избрал худший вариант? Разумеется, я не имею в виду тех случаев, когда рухнет стена или обвалится мост. Я говорю о служебной, а не уголовной ответственности.
– Но ведь технические требования были разработаны научно-исследовательским институтом?
– Запустят в производство, не запустят – институту горя мало. Они там занимаются наукой и свои деньги получат сполна в любом случае. Эти две системы, к сожалению, пока практически не состыкованы. У каждой свой огород.
– Милый друг, тебе лучше меня должно быть известно, что предприятие обязано затребовать скрупулезнейшее научное заключение по любому вопросу.
– Когда нет экономической заинтересованности, то год туда, год сюда, ну, затянулось дело, что ж, бывает, а тут еще возникли кое-какие неполадки, и все в таком духе.
Глаза у Карлиса сверкнули весельем.
– И ты сам это одобряешь? – спросил он.
– Это другой вопрос, – сказал Турлав, взяв тоном ниже. – Я – конструктор, мое дело, говоря высоким стилем, воплощать в жизнь свои замыслы, свои идеи. Я глубоко убежден, что стою на пороге самой значительной своей работы. И я знаю, во мне достаточно сил, чтобы довести ее до конца. Так неужели теперь все забросить?
– Ты думаешь, такое желание только у тебя? Быть может, такого рода заинтересованность не менее важна, чем заинтересованность рублем.
– Кругом столько равнодушия. Так трудно что-либо пробить.
– Хоть убей, не понимаю, чего ты хочешь.
– Ничего особенного. Месяцев через шесть я бы смог положить на стол набросок проекта новой станции, которую хоть в будущем году запускай в производство.
– И что же она обещает быть во всех отношениях лучше иннервационной станции?
– Будет ли «лучше», об этом сейчас трудно судить. Скажем так: равноценна ей при стоимости в десять раз меньшей. На мой взгляд, этого достаточно.
– Одним словом, ты ни много ни мало желаешь, чтобы прекратили начатое проектирование иннервационных станций, которые предусмотрены в качестве всесоюзного задания государственным планом? Так ведь, да?
Турлав не успел ответить, а Карлис, поудобней устроившись в своем углу дивана и закинув ногу на ногу, продолжал:
– В таком случае отвечу тебе совсем коротко: ты попросту чудак.
Карлис с улыбкой поднял свою рюмку. Они оба пригубили.
– У меня на уме другое, – возразил Турлав, возвращая рюмку на стол. – Я должен отыскать возможность одновременно с иннервацией продолжить работу и над своим проектом. И потому мне важно знать, мог бы твой департамент поддержать заказ какой-либо организации, ну, скажем, Министерства связи, на такого рода станции?
Дуцен ответил не задумываясь, лишь по глазам можно было засечь тот миг, когда деловая информация в виде доводов «за» и «против» прошла через его мозг.
– В зависимости от того, какое заключение дадут специалисты.
– И если эти заключения окажутся благоприятными?
– Тогда все решит коллегия.
– Короче говоря, такой ход возможен?
– Почему бы нет.
– И ты бы меня поддержал?
– Я пока не видел твоего проекта.
– И на том спасибо тебе. В ближайшее время, надеюсь, ты получишь все необходимые бумаги.
Итак, это он выяснил. С этим все ясно. По правде сказать, он мог сейчас преспокойно проститься. Замечание Карлиса о бане, безусловно, было сказано ради приличия. И у меня земля горит под ногами, подумал Турлав. Было бы совсем неплохо сейчас встать и уйти. Но Турлав тотчас сам себя уличил: малодушие торопило его и подстегивало уйти. Скрывать от Карлиса то, что в ближайшее время станет известно каждому их общему знакомому, было бы глупо. Кроме того, не обязательно же пускаться в подробности. Просто так, в общих чертах, мимоходом, исключительно для информации.
– Как Вите нравится ее факультет?
– Как будто нравится.
Турлав беспокойно поерзал – об институтских делах Виты он имел очень смутное представление.
– Тяжелый факультет, – сказал Карлис. – Процент женщин на нем по-прежнему незначителен.
– Я думаю, барьер этот более психологического характера. Уже одно слово «математический» отпугивает.
– Лишь отчасти. Ведь приняли немало девочек. А дальше – пороху не хватило.
– По крайней мере пока Вита не жаловалась.
– Ну и прекрасно. Так держать. А что Ливия?
Турлав ощутил на себе взгляд Карлиса, но глаз не поднял. Вопрос был задан непринужденно и, казалось бы, без всякого подтекста. Карлис ничего не знает. В следующий раз когда-то они встретятся. Да и время сделает свое дело. Их дружба, по правде сказать, принадлежит прошлому. Пройденный этап. Столько времени. Да и в двух словах такое не расскажешь.
– Ливия? – переспросил Турлав. – Ты знаешь, я так давно ее не встречал.
Карлис воспринял это как шутку. Так звонко и заразительно среди знакомых Турлава умел еще смеяться только Скуинь. Однажды Турлав опознал писателя по его смеху в темном зале кинотеатра.
– Видишь ли, возвращаясь к нашему разговору об экономической заинтересованности, я тебе должен повторить довольно тривиальную мысль: это в самом деле важный показатель. – Карлис в который раз менял тему. – К сожалению, наши экономисты, хозяйственники еще не отыскали ту сокровенную движущую силу, которая объединила бы как интересы общегосударственные, ведомственные, так и каждого работника в отдельности...
Через полчаса Турлав простился.
– Когда же следующая встреча? – спросил Карлис.
– Теперь твой черед. Мой адрес тебе известен.
Уж этого мог не говорить, спохватился Турлав, мой адрес вилами по воде писан.
– Ну, а когда свадьба? – Карлис все еще не отпускал руку Турлава.
– Свадьба?
– Да, ходят такие слухи, будто у вас в доме назревает торжество. Мир тесен. Жених доводится Арии отдаленным родственником.
– Потому ты и лучше информирован. По родственным каналам...
Выйдя на улицу, Турлав остановился. Можно было подумать, он только что сбросил с себя тяжесть, нужна была передышка.
Что Карлис знал, чего не знал? И почему я все-таки не рассказал ему сам того, что он все равно узнает. Похоже, мостки их дружбы стали слишком зыбкими, под тяжестью правды могли обвалиться.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Для укрепления дисциплины не жалели сил и раньше, однако целенаправленность событий и особый нажим в рассмотрении вопроса не оставляли никаких сомнений, что к сему руку приложил Лукянский. Догадаться о причинах не составило большого труда.
Явившись на так называемое совещание «работать без брака и потерь» (которое обычно созывалось раз в неделю и занималось техническими вопросами), Турлав с удивлением отметил, что на этот раз совещание оказалось весьма представительным. За столом сидели руководители всех КБ, представители партбюро и месткома, редактор заводской многотиражки. Немного погодя появился и заместитель начальника отдела кадров, невысокий, опрятный человечек, фамилию Турлав никак не мог запомнить.
Совещание открыл Арманделис, руководитель КБ телеграфии, единственный пункт повестки дня зачитав по бумажке. Слово для сообщения было дано представительнице месткома Вердыне, – это она в свое время занималась «делом Стурита», – сдобной, увядающей красотке с ярко выраженной склонностью нагнетать атмосферу в широком диапазоне – от смеха до слез. Пересказав несколько ходячих истин о важности трудовой дисциплины как таковой, она привела цифры и факты нарушения рабочего распорядка. Участники рейда пришли к выводу, что отдельные работники продолжают без дела слоняться по заводской территории и даже покидать ее пределы для приобретения спиртных напитков; в рабочих помещениях иногда происходят выпивки; в строительных бригадах бывали случаи, когда во второй половине дня работы полностью прекращались по причине нетрезвости рабочих. Поверхностному по сути сообщению нельзя было отказать в известном риторическом мастерстве. Но в конце делался вывод, совсем неожиданный и потому тем более поразительный:
– «...Однако все приведенные нарушения дисциплины бледнеют перед той нерадивостью и безответственностью, которые наблюдаются в работе КБ телефонии. Там рабочую дисциплину нарушает среднетехнический и высший инженерный состав. Так, участники рейда в рабочее время за пределами заводской территории задержали инженеров первой категории Каупиню и Скоропадскую (ту и другую в овощном магазине), инженера Целма (в аптеке), инженера Пупшеля (в книжном магазине). Это свидетельствует о том, что трудовая дисциплина в коллективе КБ телефонии находится в катастрофическом положении, из-за прямого попустительства по отношению к нарушителям трудовой дисциплины со стороны руководителя КБ товарища Турлава».
Вердыня говорила громко, будто декламировала, ни разу при этом не взглянув на Турлава. Закончив, она старательно собрала свои бумажки, кокетливо улыбнулась и, уже другим, притушенным голосом, почти весело добавила:
– У меня все, товарищи.
Председатель совещания Арманделис, не зная толком, как ему быть, уже не раз бросал вопросительные взгляды в сторону Лукянского, но заместитель директора, подперев свою массивную голову не менее массивной ладонью, сидел в мрачней неподвижности и глубокомысленно отмалчивался.
– У меня вопрос к. товарищу Турлаву, – подал голос член бюро парткома Смирнов.
Арманделис только руками развел, что могло примерно означать – так и спрашивайте, для этого мы и собрались.
– Товарищ Турлав, – продолжал Смирнов, – меня интересует, вам были известны приведенные участниками рейда факты?
– Да, – ответил Турлав, – не только эти, но и другие.
В таком случае, я полагаю, не мешало бы послушать, как вы сами это расцениваете.
Турлав поднялся, с шумом отодвинув стул. Меркантильные вылазки своих дам он терпел, как терпят зубную боль. С самого начала своего руководства КБ повел суровую и упорную борьбу за укрепление рабочей дисциплины. Однако у этой напасти имелись свои и глубокие корни. Превращать эту повсеместную проблему в обычный скандал не было никакой необходимости. Менее всего на совещании, которое, похоже, созвано совсем не для того, чтобы обсуждать вопросы трудовой дисциплины. Турлав вскипел.
– Я полагаю, что положение в КБ телефонии меня тревожит не меньше, чем товарища Вердыню. Но нельзя, по-моему, путать две разные вещи – пьянство в рабочее время и отдельные случаи, когда женщины выбегают в магазин за какими-то покупками. Эти явления несопоставимы. Пьяница вообще скверный работник, большую часть дня он шляется без дела или делает брак. Таких случаев у нас в КБ нет. Наши сотрудницы, нарушающие дисциплину тем, что иногда выходят за пределы заводской территории в магазин, почти все без исключения являются хорошими специалистами и толковыми работниками. Свое задание они выполняют.
– Товарищи, я не понимаю, что мы тут друг друга поучаем. Это же азбучные истины, – вступился начальник КБ телевидения Салминь. Как обычно, когда, по его понятиям, непроизводительно тратилось время, он с беспокойством начинал поглядывать на часы, недовольно шевелить своими пышными бровями.
Смирнова на заводе все знали как человека тихого и деликатного. Любая резкость его волновала. Он просто не мог себе позволить никаких обострений, потому что уже пережил один инфаркт. Смирнов любил ставить вопросы корректно и пристойно. Однако на сей раз он почувствовал – пламя пробилось, быть беде. Пожалуй, Салминь в чем-то прав. Конечно же обсуждение этого вопроса следовало отложить, сообщение было сделано поверхностно, проект рекомендации довольно туманный. Лучше всего сейчас было бы выйти из кабинета или промолчать. Но дело пошло своим чередом. Материалы рейда как-никак документ общественной важности, его нельзя оставить без обсуждения. Поведи себя Турлав иначе, отнесись к этому так, как принято в подобных случаях, тогда бы все, пожалуй, сошло гладко. А теперь – как сказать.
Смирнов с явным сожалением посмотрел на Турлава. Как многие нервные люди, он (Смирнов) густо покраснел, губы у него дрогнули, ноздри раздулись.
– Товарищ Турлав, – проговорил Смирнов, стараясь говорить спокойно и тихо, – я целиком и полностью разделяю ваше мнение, что пьяницы плохие работники, однако, я думаю, вы со мной согласитесь, что мы не должны оставлять без внимания, более того – без наказания нарушения трудовой дисциплины, даже если они совершаются, пользуясь вашим определением, толковыми работниками.
Турлав прекрасно понимал, чего от него ждал Смирнов. Но именно это и разозлило его еще больше. Наивный преподаватель учебного цеха со своими педагогическими штучками!
– Формальный подход к вопросу, – отмахнулся Турлав.
– Почему же формальный?
– Потому что ни один конструктор не способен восемь часов просидеть на одном месте.
– Речь идет о выходе за пределы заводской территории.
– Ну хорошо, допустим, инженер Каупиня вышла бы не за пределы заводской территории, а всего-навсего в коридор покурить, как это делает большинство и что отнюдь не считается нарушением трудовой дисциплины. В чем разница? Или, скажем, ежечасно выходила по нужде, что также не было бы нарушением трудовой дисциплины. Ибо человек имеет право выходить столько, сколько нужно.
Смирнов то краснел, то бледнел. Случилось то, чего он больше всего боялся. В самом деле – беда!
– Товарищ Турлав, подумайте, что вы говорите!
– Ничего, ничего, дайте товарищу Турлаву высказаться, – подал голос Лукянский, угрожающе крякнув в кулак.
– А я не собираюсь отмалчиваться, – сказал Турлав, – раз уж затронули этот вопрос.
– Мне бы только хотелось указать товарищу Турлаву... – попыталась вставить свое слово Вердыня.
– Указывать сможете потом, – перебил ее Турлав. – Я еще не закончил.
– Товарищ Арманделис, прошу вас вести собрание, – Смирнов постучал о стол карандашом.
– Слово товарищу Турлаву, – пожав плечами, произнес Арманделис.
– Не следует забывать, что мы имеем дело с типично женскими нарушениями дисциплины, причина их кроется в чисто женской психологии, – еще запальчивей продолжал Турлав. – Какие бы постановления мы ни выносили, женщина прежде всего останется женщиной и матерью. Дети, семья ей всегда будут ближе, чем чертежи и интегральные схемы. Независимо от того, кто она, инженер или лаборантка, если у нее дома болен ребенок, то первая мысль ее будет о ребенке и только потом уже обо всем остальном. И если к делу подойти с этой точки зрения, так, может, даже и лучше, если женщина, улучив момент, выбежит и купит самое необходимое, зато потом будет работать со спокойным сердцем, не нервничая.
– Да, это правильно, – Вердыня вдруг перекинулась на сторону Турлава.
– Что правильно? – Дольше Лукянский не смог сдержаться. – Эта демагогия? Эти безответственные рассуждения? Мне просто стыдно было слышать такое из уст опытного работника и руководителя, каким мы до сих пор все считали Альфреда Карловича. Чего стоят все эти разговоры, когда на территории завода открыты торговые точки, где женщины во время перерыва могут запастись мясом, полуфабрикатами, хлебом, всем необходимым. Всем необходимым.
– Далеко не всем, – перебил Турлав. – Вы, товарищ Лукянский, очевидно, сами не пользуетесь этими торговыми точками.
– И это не единственный выход, не единственный, – Лукянский не пожелал пускаться в мелочи. – Магазины в центре города открыты допоздна. Сотни самых различных магазинов!
– И в магазинах вы, очевидно, не бывали в часы пик. А инженер Каупиня, к примеру, живет не в центре, а в новом районе, где пока всего-навсего один магазин в километре от ее дома. Чтобы попасть на работу, а вечером с работы домой, она тратит по часу туда и обратно. Автобусы переполнены, на остановках очереди. К тому же ей надо успеть забрать ребенка из детского сада, зайти в прачечную и сапожную мастерскую. Уж я не говорю о тех часах, что уходят на парикмахерские, ателье и поликлинику.
– Какое отношение это имеет к трудовой дисциплине? – Лукянский уже молотил ладонью край стола.
– Казимир Феликсович! – прижимая к груди обе ладони, с укором произнес Смирнов. – Прошу вас, ведите собрание!
– Слово товарищу Турлаву! – Арманделис уже в который раз снимал с переносицы очки и старательно укладывал их в нагрудный карман.
– Имеет отношение, и самое непосредственное, – возразил Турлав. – Раз мы хотим подойти к изучаемому явлению диалектически, как и подобает нам. Женщине всегда не хватает времени. Мы слишком много взвалили на ее плечи и слишком мало делаем, чтобы облегчить ее ношу.
Турлав пододвинул поближе стул и сел.
– Вы закончили? – спросил Арманделис.
– Да, – отозвался Турлав.
– Ясно. – Лукянский вытянул в сторону Арманделиса свой мясистый указательный палец, что, видимо, означало – он просит слова. – Насколько я понимаю, товарищ Турлав предлагает выносить нарушителям дисциплины благодарность или что-то в этом роде.
– Сейчас я ничего не предлагаю, но я уверен, мы все еще увидим то время, когда у семейных женщин будет укороченный рабочий день. Это было бы и логично и соответствовало нашим принципам.
