Текст книги "Нагота"

Автор книги: Зигмунд Скуинь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 43 страниц)

– Ну, Сандр, что будем делать? Неймется нашим задирам.

– Традиции надо уважать.

– Почему бы вам в таком случае не взять меня под руку? Тоже добрая традиция – ну хотя бы назло Марике.

– Она и не смотрит в нашу сторону.

Из-под ресниц Камиты полыхнуло зеленым пламенем.

– Уж я-то знаю, что говорю...

Громко разговаривая, Тенисон шел впереди с Марикой и Бирутой. Его головка, подпертая снизу белым нейлоновым воротничком, вертелась из стороны в сторону. Казалось, что даже его маслянисто-серые, похожие на подшерсток волосы источают лукавство. Ну вылитый кот, мерзкий котище! И спина у него котовская, и походка ленивая, мягкая. Не хватало только хвоста, но его нетрудно было домыслить под удлиненным модным пиджаком.

С детства он привык в своем воображении превращать людей в животных. Может, оттого, что когда-то был без ума от мультфильмов. У них во дворе неограниченным деспотом правил Волдынь из соседнего дома, всех задирал, дразнил, высмеивал, никому не давал прохода. Превзойти свирепостью и силой этого злодея для него было делом несбыточным, зато он превратил Волдыня в собаку и на радость себе действительно обнаруживал в нем все больше собачьих повадок.

Много неприятностей ему в школе доставляла алгебра. Учитель Пупуринь, раздавая контрольные работы, нередко ему выговаривал: «Милый юноша, тот, кто не в ладах с математикой, попросту духовный инвалид». Было невыносимо стыдно, он краснел, чесал затылок, крутил пуговицы на куртке, а про себя твердил: «А ты индюк, индюк, вот ты кто».

Его раздражал один лектор из общества по распространению научных знаний, который везде и во всем усматривал «переходный период». Лектор был небольшого росточка, с пушистой макушкой, с толстыми отвислыми губами, морщинистым лбом и тоской в глазах. «Современный уровень развития химии – всего-навсего переходный период... переходный период органического синтеза заключается в том... принимая во внимание переходный период в науке вообще... истинное положение вещей следует отличать от состояния переходного периода...» Этого лектора он представил себе мартышкой. Слушал его и думал: у мартышек голый зад – это состояние переходного периода или истинное положение вещей?

Перед буфетом выстроилась длинная очередь. Продавщица время от времени сердито покрикивала:

– В розлив не продаем. Только бутылками.

– Ай-ай, любезная! Могли бы и разлить.

– Сами разольете, не развалитесь, у меня что, работы мало!

– Да это же все равно что счастье по стаканам разливать.

– Я свое давно разлила, можете не беспокоиться.

Напитки отпускались быстро, морока начиналась, когда дело доходило до мороженого, печенья, колбасы – тут приходилось взвешивать. Очередь обрастала советчиками и просто страдателями, те подсчитывали возможности, прикидывали, давали указания, зудели и путали: рислинг не бери, возьми два вермута. А лучше так: один ром и два лимонада. И шпроты в масле. Эй, вы, впереди, все не расхватайте, оставьте что-нибудь и нам. Не пускай того без очереди. Жанис, вот тебе еще два рубля на всякий пожарный случай. Ладно, Илга, не жмись, отдадим с получки...

Отоваренные со счастливыми лицами, размахивая бутылками, шурша бумажными стаканчиками, разбредались по укромным уголкам парка.

– А на что мы сядем? – оглядевшись, спросила Марика.

Тенисон в мгновение ока скинул пиджак и широким жестом тореодора расстелил его на траве. Что ж, пример был подан.

Он тоже снял пиджак, небрежно бросил на землю. Камита тотчас на него уселась, вытянув ноги. Бирута, поколебавшись, осторожно опустилась на краешек.

– Так вот, – сказал Тенисон, – за большое потомство Камиты.

– Фи, как не стыдно. Отставить! Это не тост.

– Напротив – тост превосходный! Я бы даже сказал: государственного значения. Чтобы нация не скудела.

– Свой патриотизм сможешь сам доказать на деле. У меня другое предложение: выпьем «большой молчаливый». Каждый в душе пожелает мне того, чего хочет. За то и выпьем.

– Годится.

Марика взглянула на Камиту, потом на свой стаканчик. Вначале показалось, не станет пить – стаканчик опустился, но это она выуживала комара, потом выпила все до дна.

– Спасибо, Сандр, – усмехнулась Камита.

– За что?

– За то, что ничего не пожелали.

– Откуда вы знаете?

– Я видела, куда вы смотрели. А вы, Тенисон, видели?

– Важно не только все видеть, но и знать, когда что-то положено видеть, а когда нет. – Марика с достоинством обвела всех по очереди взглядом.

Бирута, до тех пор рассеянно слушавшая, вдруг встала на колени, обняла Камиту.

– Вы только посмотрите, какие синие облака, какое красное небо и темные деревья. Красота несказанная, даже слезы наворачиваются. И тишина – будто мир остановился. Будто вот сейчас произойдет что-то неожиданное, необычное...

И тут заиграл оркестр, репродукторы разнесли его бравурные звуки по всему парку.

– Бирута, ты у нас пророчица, честное слово!

– Вот вы смеетесь, а я говорю серьезно. У меня предчувствие, что-то должно произойти.

– Всегда что-нибудь происходит.

– Барабанщик, например, может до дыр пробить барабан.

– Мы не умеем быть откровенными, искренними. Думаем одно, а говорим другое. И обманываем не только других, но и самих себя. Нам кажется, что с нашей стороны это всего-навсего уловка, на самом деле просто страх, может, еще и стыд.

– Бирута стыдит нас...

– Что ж, принципиальная критика, приправленная самокритикой.

– Вовсе нет, я и не думала... Просто мне пришла такая мысль. Лучше бы я промолчала?

– Ты права. Долой притворство! Да здравствует откровенность! Исправляться никогда не поздно. И с этого момента...

– Послушайте, идея! – Камита отстранила от себя Бируту и тоже встала на колени. – Давайте играть в откровенность! Я видела в одном французском фильме. Страшно интересно! Кто-то задает вопрос, остальные по очереди отвечают.

– И можно спрашивать все, что взбредет в голову?

– Абсолютно. Ну, сыграем? Сандр! Тенисович!

Не о том он думал, что ответит, ответ был неважен. Он лихорадочно придумывал, как поступить, если такая игра действительно начнется.

– Мне все равно. Хе, мне-то что, – сказал Тенисон.

Это ж все равно, что в присутствии других донага раздеться. Нет, ни за что. Вот ненормальная!

– Хорошо, – сказал он, – да будет так.

– Значит, играем? Отлично. Кто первым задает вопросы? Может, позволите мне?

– Благодарствуйте, – сказала Марика. – Я в этой миленькой игре участвовать не собираюсь,

– Очень жаль.

– Ничего, переживете.

– И я, наверно, откажусь, – сказала Бирута, несмело подняв глаза.

– Но почему? Ведь ты за откровенность!

– Как раз поэтому.

– Вот тебе на!

– Если ты, Камита, полагаешь, что можно с полной откровенностью ответить на любой вопрос, ты очень и очень заблуждаешься.

– А почему бы и нет? Я могу.

– Так в чем дело, чего мы мешкаем? – продолжал он с видом человека, готового на все.

Никто не ответил. Молчание, наступившее после сумбура и выкриков, давило своей тяжестью, Все присмирели, выжидательно переглядывались.

Как ни в чем не бывало первой встала Марика, можно было подумать, ей наскучило сидеть на пиджаке Тенисона. За ней поднялся Варис.

– Так все танцы можно проболтать. Шутки шутками, а работа есть работа. Пошли танцевать.

– Милые, в самом-то деле! Довольно прохлаждаться.

– Ой, у меня ноги затекли! Держите, я падаю.

Камита разглаживала помятое платье, подтягивала чулки. Марика, глядя в зеркальце, красила губы и, слюнявя палец, подводила брови.

– Ну что, тронулись?

Призывные звуки вальса наполняли беспокойным оживлением шелестящий лепечущий парк, но пока еще оно не докатилось до освещенной танцплощадки. Парни по-прежнему шныряли по кустам, сходились в ватаги, мало-помалу сужая кольцо вокруг площадки, словно собираясь с духом перед опасным и решительным натиском. Они молча курили, озирались по сторонам, задумчиво теребили свои галстуки, приглаживали прически.

Девушки вокруг площадки сидели не шелохнувшись, будто в полуобморочном состоянии. При свете лампочек их неподвижные лица казались совсем бледными.

Вальс кончился. Сквозь кольцо окружения прорывались отдельные парочки, спешили занять свободные места на скамейках. У эстрады бегали детишки – кричали, топали, гонялись друг за дружкой. Всеобщее внимание привлекали трое молодчиков. Разболтанной походкой прошлись они по пустынной площадке, угрюмо оглядывая публику и время от времени у кого-то громко спрашивая: «Женьку не видел?»

Оркестр заиграл популярную мелодию с дробным, издерганным ритмом.

– Ну! – дохнула Камита над самым ухом. – Не знаю, как другие, а я хочу танцевать.

– Никто же не танцует.

– Ну и что? Пока-то они расшевелятся.

– В мое время танцевали твист. Этой штуки я еще не постиг. Что это, шейк?

– Все, что быстрее похоронного марша, в Рандаве считается шейком.

– Шейк я не умею.

– Не беда, станцуем танго. Или польку попрыгаем.

Не успел он опомниться, как очутился посреди танцплощадки. Они вдвоем, одни, на них нацелены, их пронизывают сотни глаз. Безумие! И как он мог решиться. Его ждал публичный позор, и все же он не мог отказать Камите. Более того, он ощутил что-то похожее на радость. Выходит, он не робкого десятка. Оказывается, есть в нем отчаянность. Или страх обнаружить перед Камитой свое малодушие был сильнее страха опозориться на танцплощадке?

Камита ждала. Он протянул руки, коснулся ее обтянутой шелком талии, и тогда Камита, душистая, теплая, подалась вперед, оказалась так близко, что у них столкнулись колени. Легкомысленная улыбка сошла с ее губ, теперь Камита была сама серьезность – строга и собранна. Она повисла у него на руках в покорном бессилии, в то же время, словно натянутая струна, отзываясь на его малейшее движение.

Первые шаги были неудачны. Он хотел отстраниться, но как-то само собой получилось, что обнял Камиту еще крепче, так крепко, что, казалось, ощутил биение ее сердца. У него пресеклось дыхание, во рту пересохло, и, чтобы скрыть смущение, он заговорил по возможности беспечней:

– Так что мы будем танцевать?

– А что-нибудь бедовое.

– Па-де-де из «Лебединого озера»?

– По мне, хоть танец гладиаторов из «Спартака».

– Когда я был маленький, никак не мог понять, как это балерины крутятся на носках, я считал, у них в туфлях особые шурупы, и когда партнерам нужно их покрутить, их ввинчивают в пол.

– Великолепно!

– Они смотрят на нас так, будто мы сошли с летающей тарелки.

– А вам не все равно, как на вас смотрят?

– Абсолютно.

– Ведь мы не делаем ничего дурного.

– Боже упаси!

Они стояли, крепко обнявшись, почти, не двигаясь, лишь слегка покачиваясь в ритме танца. То, что сейчас происходило, в какой-то мере ему напомнило катание на водных лыжах. Сначала волнение, дрожь во всем теле, стесненное дыхание, судорожно сжатые руки на планке троса. Потом тяжесть исчезает, вода превращается в сплошное переливчатое сияние под летящими стрелами лыж. Ничего, кроме стремительного бега и удивительного ощущения «я могу». Но это ощущение находилось в нем самом, и оно никак не могло затмить простой истины, что вода по-прежнему оставалась водой, а он – человеком, который может утонуть. Просто между ними возникали новые взаимоотношения.

– Вот увидите, сейчас здесь будет теснота и давка. Им самим ни за что не решиться, ждут, чтобы другие начали. Они, как обезьяны, умеют только подражать,

– А вы не признаете подражания?

– Я признаю только то, что мне нравится,

– Даже в танцах?

– Даже в танцах.

– Не обращая внимания на музыку?

– Сообразуясь с музыкой.

– Сообразуясь, но не слушая ее?

Сделав вид, что она сердится, Камита отшатнулась от него, но тотчас прижалась еще крепче. Они смотрели друг на друга, позабыв об окружающих. Ее лицо было близко, он затаил дыхание, темные зрачки Камиты впились в его глаза, временами как-то странно наплывая. Молоть всякий вздор сейчас не имело смысла. Вскидывая брови, приподнимая ресницы, Камита улыбалась ему манящей, немного озорной улыбкой. Приоткрытые губы чуть вздрагивали, словно ей вспоминалось что-то милое и смешное. К нему возвращалось спокойствие, подкрепленное радостью музыкального ритма. И оттого ли, что Камита была так красива и находилась так близко, оттого ли, что они вдвоем всем назло танцевали этот кабалистический танец, – но мир внезапно преобразился, и ощутил он это лишь потому, что нежданно-негаданно прикатил сюда, притащился на эти танцы и еще более нежданно-негаданно повстречался с той, которую мог никогда и не встретить. Но так ли все нежданно-негаданно?

– Послушайте, чем это вы занимаетесь?

Голос Тенисона вывел его из приятной задумчивости. Он даже вздрогнул, будто его окатили холодной водой. Варис с Марикой, дрыгая руками и ногами, лихо отплясывали шейк.

– Вначале полагается разминка.

– Только смотрите не усните.

– Вы что, пришли нас разбудить?

Плотина была прорвана. На танцплощадку хлынули парочки, Но тут как раз оркестр и смолк.

10

Послышались стоны и вздохи, кто-то пытался задобрить музыкантов жидкими хлопками. Однако танец не повторили, и публика волной – с ворчанием и шелестом – покатилась обратно к скамейкам. Камита, гордо подняв голову, озирала веранду победным взором. Он шел за ней следом, возбужденный и довольный. Наиболее ретивые все еще хлопали в ладоши. Так вам и надо, ротозеи несчастные, прошляпили танец, в следующий раз будете умнее...

Камита держала его под руку. Отдельные парочки в ожидании танца остались посреди площадки, другие расхаживали взад и вперед, толкались, путались под ногами.

– Камита, приветик!

– А-а, это ты....

– Ой, подружка, что это у тебя? Ну-ка, подойди поближе!

– В чем дело? Ты же видишь, я не одна.

– Да подойди, не бойся! Ничего с тобой не случится. К свету подойди поближе.

Лохматая головка, чем-то похожая на пион. Где он ее видел? Круглящиеся груди, круглящиеся коленки, круглящийся задик, белые штанишки... А звать как? Либа, Лига?

– Прошу прощения, я на минутку... Что стряслось у тебя, Либочка?

– Темновато тут, никак не разгляжу.

– Чего не разглядишь?

– Сама, что ли, не чувствуешь? Да вот же, вот...

Озадаченная Камита невольно подалась назад. Широко раскрыв глаза, Либа пристально смотрела на нее, все подталкивая на середину площадки.

– В чем дело? Говори, не придуривайся,

– Да вот же! Неужто не чувствуешь?

Либа протянула руку к лицу Камиты. Та машинально зажмурилась, запрокинула голову.

– Да погоди ты, не дергайся, не на цепь тебя сажают.

Рука поднялась еще выше, и в следующий миг роскошные ресницы Камиты очутились у Либы.

– На-ка вот, приклей покрепче, а то на радостях и не заметишь, как проглотишь,.,

Он прыснул, но тут же осекся, ожидая, что будет дальше. Обстановка была нелепая. За такие шуточки ребята бьют по морде. (Он был уверен, что у девушек до этого не доходит, но в какой-то момент ему показалось, что Камита вцепится Либе в волосы.) Если поступок носит злостный характер, он ни в коем случае не должен остаться в стороне. (Но как вести себя мужчине, чья дама подверглась нападению со стороны другой дамы?) Впрочем, не исключено, что он, не зная местных нравов, напрасно ждал скандала. А что если ресницы в самом деле оказались плохо приклеенными и могли потеряться, что, к счастью, не ускользнуло от наблюдательного взгляда Либы?

И Камита, должно быть, заколебалась, она стояла, будто окаменев. Ее прежнего мечтательного настроения как не бывало. Теперь Камита не казалась такой очаровательной. Ему почему-то было и стыдно за нее, и жаль ее. Но вот на лице той опять заиграла улыбка. Забрав у Либы ресницы, Камита обняла ее за шею и что-то шепнула на ухо.

Лицо у Либы застыло, совсем как изображение на экране, когда останавливается кадр.

– Нет, – вскрикнула она, – нет!

– Да, мышка, да, милая,

– Никогда!

– Да, да!

Либа отпихнула от себя Камиту и убежала. Глянув ей вслед, Камита проговорила с нескрываемым презрением:

– Недомерок!

– Что случилось?

– Ничего страшного. Кого криком не возьмешь, тому следует шепнуть на ухо. Запомните мой совет. У нас в молочной работает кассирша, настоящая фурия, глотка у нее – сирена корабельная, но я как-то поманила ее пальчиком, чтоб из будки своей наклонилась, и тихо-тихо шепнула: «А знаете, милая, у вас нервы не в порядке, не запускайте, к добру не приведет. Попросите в месткоме путевку...» Безотказно действует. Сразу столбенеет, и рот – на замок.

– Мы с Либой старые знакомые.

– В самом деле? – Глаза Камиты блеснули. – С каких это пор?

– Секрет.

– Вы уже виделись? Интересно, когда? Сегодня утром?

Он усмехнулся и покачал головой.

– Так когда же? Вчера? – не унималась Камита. – Ну скажите. Ведь вы же здесь всего второй день. Она что, приглашала вас на танцы?

– Нет. Мы с ней вместе отомкнули одну дверь. Потом прогулялись по карнизам, прыгая с балкона на балкон.

– И все?

– Разве этого мало?

– От Либы можно ждать и большего.

– Я вижу, вам она не особенно по душе?

– А вам?

– Довольно своеобразные манеры.

– Избави бог от такого своеобразия. У девчонки-разбойницы в сказке Андерсена тоже своеобразные манеры. Ну, конечно, Либа не стреляет, она предпочитает холодное оружие.

– Эта девочка?

– Как, вы не знали? Ну вот, а еще старые знакомые... Она сидела в тюрьме за попытку убить человека. Одного парня на тот свет чуть не отправила. И о своем ребенке совершенно не заботится. Говорят, его воспитывает бабушка где-то в Вилянах или в Вараклянах.

– И ребенок...

– Ну да! Впрочем, что ребенок! Вы бы лучше на мать посмотрели. А теперь: вольно! Можете покурить. – Камита раскрыла ладонь с искусственными ресницами. – Мне очень жаль, но я должна ненадолго покинуть ваше приятное общество.

– Не могу ли я быть чем-нибудь полезен?

– О чем вы говорите! Магия требует одиночества.

– Одиночество скучная вещь.

– Ничего, оставляю вам свою заместительницу. Бирута! Присмотри, чтобы наш поэт не сник от мировой скорби. Заодно, разумеется, пригляди, чтобы не наделал глупостей. Слышишь?!

Пригрозив ей пальцем, Камита затерялась в толпе. Бирута, потупив глаза, подошла поближе. Опять заиграли.

– Надеюсь, вы сможете присматривать за мной и в танце?

Бирута покраснела, не в силах скрыть радость.

– Я плохо танцую.

Ее откровенная робость была приятным облегчением.

– Я тоже. Но мы же не на конкурсе.

Бирута сказала правду. Тянуть и подталкивать ее, действительно, было делом нелегким. Казалось, она о том только и думает, как бы держаться от него на дистанции. Шаг у нее был деревянный, она то и дело смотрела себе под ноги, ужасно старалась, робела, переживала.

– Мы с Камитой только что говорили о Либе. Оказывается, она у вас знаменитость.

– Я удивляюсь, как это Либа пришла. Обычно на танцы не ходит.

– А вы?

– И я не хожу.

– Если не секрет, почему?

Бирута впервые взглянула ему прямо в глаза.

– Вы знаете, что такое аукцион?

– Очень приблизительно.

– Никогда не читали? В Ленинграде, к примеру, на аукционе продают пушнину, Так вот, танцульки мне напоминают аукцион.

– Ну и что?

– Должно быть, смелости не хватает.

– Мне кажется, Либу не заподозришь в недостатке смелости.

– Не смейтесь. Мне ее жаль.

– Жаль?

– Она не самая счастливая. Простите, я действительно плохо танцую. Может, хватит?

– Да нет же, у нас недурно получается,

Ни в коем случае нельзя ее отпускать. Чтобы там Бирута ни говорила, а ей нравилось танцевать, и совместные усилия давали свои результаты. Бирута становилась смелее, разговорчивей.

– Я бы хотел поговорить с вами.

– О Либе?

– Нет, вообще. Но совершенно откровенно. Мы же собирались играть в откровенность. Сейчас я к этому отношусь серьезно.

Бирута насторожилась. Разволновавшись, она перестала следить за движением своих ног и вдруг сделалась легкой, невесомой.

– Они же приходят сюда не за тем, чтоб танцевать. Вернее, танцы для них не главное. Они приходят, чтобы познакомиться. В конце концов, их можно понять, как же без этого.

Она тихонько рассмеялась, но тут же примолкла, опять посерьезнела.

– Есть, конечно, и такие, кто приходит просто танцевать. Я бы тоже приходила, если бы умела. Танцевать приятно.

– Я, наверно, очень навязчив, но это, считайте, – профессиональный интерес... Скажите, у вас никогда не было желания познакомиться?

– Как это?.. Право, не знаю.

– Ну хотя бы из самолюбия. Или назло подругам. Ведь при существующих пропорциях мужского и женского...

– Я думаю, пропорции тут ни при чем. Я верю в счастье. Сто лотерейных билетов могут оказаться пустыми, зато сто первый с выигрышем.

– Значит, вы фаталистка.

– Не знаю. Но я уверена, что те, кому судьбой суждено встретиться, с первых дней неотвратимо движутся навстречу друг другу, постепенно, шаг за шагом, иногда отдаляясь, как в запутанном лабиринте.

– А что, если этого второго просто нет? Понимаете: нет математически...

– Где-то должен быть. Может, очень далеко, на другом конце света, но должен быть. И вдруг пути пересеклись, они встретились. Всего на мгновенье, в ночной темноте, в толчее привокзальной площади, в переполненном аэропорту. И сразу поймут, что они-то и искали друг друга. Разве так не бывает?

Он, конечно, чего-то ждал от этого разговора. И потому был напряжен и насторожен, как человек, проверяющий электрический контакт, когда толком еще не уверен – не получится ли замыкания. Однако результат был в высшей степени неожиданным. Робкая Бирута на глазах преображалась в пламенную проповедницу, убежденную в своей правоте, готовую бороться, защищать свои взгляды, доказывать. Поистине разительная перемена. Ее речь лилась свободно, на лице торжественное, почти самозабвенное выражение. Ошеломленный, он остановился.

– Разве так не бывает? – повторила она.

– Иногда бывает. Чаще все-таки в фильмах, в романах.

– Да нет же! За правдой жизни не угнаться никакой фантазии!

И она с увлечением принялась рассказывать о какой-то своей подруге и ее поразительной судьбе.

Из этого разговора он не слышал ни слова, захваченный одной-единственной мыслью: а что, если письма писала она?

Ничего невозможного тут нет. Сквозь ее романтические бредни иногда прорывались нотки, казавшиеся ему знакомыми. Конечно, прямых доказательств или фактов в его распоряжении пока не было, но, судя по манере, выражению, образу мыслей, он без труда мог представить Бируту сочинительницей писем. Отдельные черты совпадали полностью: повышенная чувствительность, с какой Бирута говорила о других (ну хотя бы о той же Либе), ее внезапная пылкость, переходящая в робость, едва речь заходила о ней самой. В письмах столько места отводилось красотам природы, и разве не Бирута предложила поездку на Грибные кручи? А совсем недавно, когда пили вино, она ни с того ни с сего вдруг стала восторгаться облаками, небом... По тону и душевному настрою письма в полной мере соответствовали чувствительной и робкой натуре Бируты. А если еще добавить ту подкупающую искренность, с какой она признавалась в своих недостатках...

В самом деле, почему бы ею не могла быть Бирута? Однако мысль эта в нем вызвала что-то похожее на разочарование. Конечно, все это лишь предположение. Но вот неувязка: Бирута заочно училась в институте, а в письмах про учебу не было ни слова. Для полной ясности неплохо было бы познакомиться с почерком Бируты.

– Мне жаль вас, – сказала она, – не понимаю, как можно быть поэтом и не верить в чудо.

– Все не так просто.

– А я вас представляла себе несколько иначе.

– Каким же вы меня представляли?

– В ваших стихах столько романтики.

– Вполне возможно. Видите ли, поэты, как и шизофреники, страдают раздвоением личности. Стихи пишет романтик, пока реалист в нем дремлет.

– Опять вы шутите.

– Нет, правда. Не шучу. И мне известно из достоверных источников, что и вы стихи пишете.

Бирута густо покраснела.

– Кто вам сказал?

– У вас, случайно, нет с собой каких-нибудь стихов?

– Стихов? Нет...

– Жаль. Хотелось бы взглянуть.

– Вы думаете, стоит?

– Не сомневаюсь.

– Но я ведь пишу для себя.

– Мы могли бы с вами заключить тайный союз под девизом: другим – ни слова! Что вы на это скажете?

– Я подумаю.

Вид у нее был ошарашенный, будто она только что очнулась и пыталась сообразить, что ей во сне померещилось, а что она слышала наяву. От нахлынувших мыслей лицо ее омрачилось, но губы раскрывались в светлой улыбке, и сквозь настороженную недоверчивость наружу ломились восторг и радость.

Можно было считать, что тайный союз заключен.