355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Зигмунд Скуинь » Нагота » Текст книги (страница 10)
Нагота
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:41

Текст книги "Нагота"


Автор книги: Зигмунд Скуинь



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Жизнь так и катилась по накатанной колее. Все старания Турлава что-либо изменить не приводили ни к каким результатам. Дело о разводе так и не было начато. Жил по-прежнему там же. И на работе никаких значительных перемен. КБ телефонии понемногу впряглось в иннервацию, или, точнее было бы сказать, ходило вокруг нее да около, пытаясь нащупать оптимальные подступы к проекту. Одновременно Турлав еще с четырьмя добровольцами на собственный страх и риск занимался электронно-механической станцией. Но такие вещи недолго удержишь в секрете.

Как-то в среду, в начале марта, Сэр после диспетчерского часа сказал Турлаву:

– Послушай, друг любезный, мне бы хотелось взглянуть, чем ты там занимаешься.

Наблюдение за работой КБ телефонии входило в обязанности главного конструктора по телефонии, да и тон, каким пожелание было высказано, не внушал подозрений. Однако Турлав насторожился. Откуда вдруг такой интерес и что скрывается за фразой «чем ты там занимаешься»?

– Прямо сейчас?

– Да, у меня выдалась свободная минутка.

И это прозвучало вполне дружелюбно, впрочем достаточно твердо.

– Изволь, не возражаю, – ответил Турлав, пытаясь хотя бы внешне сохранить спокойствие.

Дорогой не проронили ни слова. День был угрюмым и хмурым, хлопьями валил снег. Побелевший двор был весь затоптан. На лестнице сыро и неуютно.

Турлав шел впереди, подняв воротник пиджака, засунув руки в карманы. Сэр, чуть прихрамывая, шагал следом, набросив на плечи щегольскую дубленку; по привычке тихонько насвистывал.

– Бумаги тоже хочешь посмотреть? – спросил Турлав, когда вошли в главное помещение.

– Нет, зачем же.

– Жаль. Даже во сне такое не приснится. Неизвестные величины приходиться отыскивать при помощи неизвестных величин в квадрате.

– Тем лучше. Никаких тебе оков, ограничений.

– Я должен принимать решение, гадая на кофейной гуще, какие детали будут в распоряжении наших производственников.

– Об этом не горюй. Будет проект, появятся детали.

– Когда появятся? Завтра? Через год? Через пять лет?

Сэр только покривил губы, блеснув белым рядом зубов. Что его все-таки интересовало, ясности пока не было. Но этот вопрос определенно его не интересовал.

Они не спеша обходили столы. На подготовительном этапе, когда выверялась целесообразность технических требований, отдельные сотрудники занимались отдельными узлами, которые между собой как будто и не были связаны, – копались в схемах, паяли вводы, собирали системы и снова разбирали. Иногда Сэр останавливался, что-то спрашивал, следил за показаниями измерительных приборов, но нигде не задерживался дольше, чем того требовало простое любопытство, ни на что не обращал чересчур пристального внимания.

– Сколько человек работает в этой комнате согласно штатному расписанию?

– Инженеров? Техников?

– Всех.

– Семнадцать человек.

– Сколько болеют?

– Придется подсчитать. Маркузе, Зуева, Пукштелло, Зивтыня. Четыре дамы.

– Я вижу только девять сотрудников. Где остальные?

Турлав с ухмылкой глянул на Сэра:

– Пойди посмотри,

– Куда?

– А ты сам попробуй отгадай.

– Одним словом, ты считаешь, что все в порядке?

– Ничего я не считаю. Я не слежу за тем, кто куда выходит. У нас принято, каждый выходит, когда появляется в том необходимость.

Турлаву показалось, что причина визита наконец открылась, однако внимание Сэра перекинулось на другое. Он завел речь об освещении и предложил необъятные плафоны ламп дневного света под потолком заменить подвижными светильниками с рефлекторами.

Как раз в тот момент Сэр остановился перед столом Пушкунга. Пушкунг, не поднимая глаз, продолжал возиться с электронной пробкой координатного блока – остроумным устройством, которое он сам и придумал.

Чтобы как-то разрядиться, снять напряжение, Турлав раз-другой стукнул кулаком по столу и повернулся к Сэру. Тот, немного отодвинувшись, достал платок и громко чихнул.

– Вот тебе раз. Где-то насморк схватил,

– Будь здоров!

Он же видел координатный блок, подумал Турлав. Не такой он простачок, сообразил, конечно, что это не имеет ни малейшего отношения к иннервации. Что ему все-таки нужно? Что у него на уме?

И у стола Сашиня Сэр не задал никаких вопросов – поглядел, взял на ладонь какую-то детальку, повертел, положил на место. И – дальше.

Наконец всех обошли.

– Спасибо, – сказал Сэр.

– Что еще тебя интересует? Хочешь посмотреть остальные группы?

– Не сегодня.

Турлав пожал плечами. Загадочность поведения Сэра начинала его злить.

Сэр выудил из своей дубленки пачку сигарет, принялся шарить по карманам, отыскивая зажигалку.

– У нас не курят, – сказал Турлав.

– Прошу прощения. Сейчас я исчезаю.

Некоторое время постояли друг против друга, потом Сэр медленно двинулся к двери. Турлав – за ним. Сам не понимая зачем. Решил – только до порога, из вежливости. Но что-то его подталкивало, подгоняло. Возможно, все та же загадочная улыбка Сэра.

В коридоре было сумрачно, под потолком тускло желтела лампочка. Сэр протянул зажатую в ладони пачку, Турлав вытянул сигарету, помял ее. От зажигалки пыхнуло теплом и бензином.

– Карклинь сказал мне сегодня, ты подал заявление о жилье.

– Было дело.

– Говорят, в месткоме ожидаются перемены. Лаурис уходит на пенсию.

– А это кто тебе сказал? Тоже Карклинь?

– Нет, из других источников.

– Ну что ж, отлично.

– Да, все течет, все движется по кругам своим. Я что-то не видел Майи Суны. – Запрокинув голову, Сэр выпустил струю дыма. – Она еще работает?

– А почему бы ей не работать? – Турлав почувствовал, как изменился его голос – прогорк, потускнел. – Конечно, работает.

– Уж ты прости мой совершенно неприличный интерес, – усмехнулся Сэр.

– Что-то я не очень тебя понимаю.

– Ну хорошо. Могу яснее. Майя как будто бы ждет ребенка.

Сейчас все и раскроется, подумал Турлав. Но пока он ничего не понимал. Только опять от волнения сдавило горло. И возможно, как раз потому ему захотелось схватить за горло Сэра,

– Кто тебе сказал?

– Час назад мне позвонили из поликлиники.

– Она неважно себя чувствовала и отпросилась к врачу.

– Из поликлиники ее отправили в больницу.

– Не может быть!

– Опасаются осложненной беременности.

– В таком случае она бы позвонила. И вообще! Не понимаю, почему из поликлиники позвонили тебе.

– Все очень просто. Любая неясная обстановка чревата недоразумением. Главный врач поликлиники прошлой весной бывал у меня на даче. Если к делу подойти со всей строгостью, на сей раз он, конечно, превысил свои полномочия.

Желание вцепиться Сэру в глотку становилось почти неодолимым. Но вместе с диким этим порывом все свои силы вложить в одно-единственное движение Турлав ощутил подступавшую слабость, – медленно поднялась она от пальцев ног, прошла через желудок, протиснулась в легкие. Он стоял будто каменный, даже язык во рту затвердел.

– Враки!

– Что именно – враки?

– Да все, о чем ты говорил. От начала до конца.

Выражение лица у Сэра несколько изменилось. Возможно, оттого, что исчезла его мерцающая улыбка. Или просто посмотрел с этаким виноватым укором.

– Видишь ли, я ее знаю дольше, чем ты.

– Прошлое Майи меня не интересует. Спасибо за информацию. (Каких только глупостей не способен наговорить человек!)

– Хорошо, – кивнул Сэр, – все отлично, все прекрасно.

– Прекрасно было бы все же узнать, чего ты хочешь, У тебя есть ко мне какие-то претензии?

На это Сэр только пожал плечами.

– А если нет, к чему эта болтология?

– Не знаю, поймешь ли ты меня, – сказал Сэр, опять улыбаясь своей странной мерцающей улыбкой, – но уж так получилось: меня беспокоит будущее Майи, В чем-то я виноват перед нею. Мне раньше казалось, она не вызывает во мне ответных флюидов. Затем стало казаться, что этих самых флюидов не вызываю в ней я. Еще почему-то считал, что как у нее, так и у меня одинаково отрицательное отношение к браку. – Сэр переступил с ноги на ногу, умышленно, скрипнув протезам. – Мы познакомились четыре года назад, да так все и тянулось. А теперь я передумал. – Сэр перешел на свой обычный насмешливый тон. – Я желал бы исправить ошибку, О чем и ставлю тебя в известность. Как видишь, смешная идефикс старого холостяка.

– По-моему, ты не совсем себе представляешь, что говоришь.

– Позволь, пока я, как говорится, в здравом уме и твердой памяти.

– Майя давно все решила.

– Ты в этом уверен?

– Абсолютно.

– Я понимаю, ты думаешь: сам на ней женюсь. Но видишь ли, остается такой пустячок – ты все еще не женился на ней. И при всем желании не можешь на ней жениться, ибо ты уже женат. Развод – дело хлопотное, пренеприятное. Статистика утверждает, из тех, кто решается на развод, разводятся на самом деле не более шестидесяти семи процентов. Остальные воздерживаются по той или иной причине. Считай, я просто поделился с тобой своими соображениями. На всякий случай.

Турлав посмотрел на Сэра с ледяным спокойствием.

– Знаешь что, давай прекратим.

– Ладно, – сказал Сэр, прикуривая новую сигарету. – Считай, вообще разговора не было. Ах, да! – Сэр совсем собрался уходить, но вернулся. – Было бы неплохо, если бы ты построже следил за дисциплиной своих сотрудников, Администрация неоднократно получала сигналы, что кое-кто из твоих дам в рабочее время появляется за пределами заводской территории.

Случилось это на шестой день после разговора с Сэром. Майю из больницы переправили в Дзинтари, в санаторий, официально именовавшийся «Отделением патологической беременности». Впервые я ехал ее навестить.

Более трудных, чем эти шесть дней, не помню, – терзали сомнения, донимали страхи, подозрения. Временами впадал в такую беспросветную безнадежность, что не только будущее, но и прошедшее виделось как бы сквозь кривые, затемненные очки, и все обретало какую-то раздражающую призрачность. Получив от Майи записку (в больнице по случаю эпидемии гриппа был карантин), я немного приободрился.

В Дзинтари, сойдя с электрички, глубоко вдохнул в себя остуженный морской воздух.

Меня вдруг обуяло такое желание, такая тоска меня охватила поскорее увидеться с Майей, что все остальное перед этим померкло, отошло на задний план. Будто я не видел ее лет десять. Еще немного, и я бы побежал вприпрыжку.

В светлые тона выкрашенное здание – старомодные колонны в сочетании с модерновыми, сплошь застекленными окнами – снаружи казалось тихим и нежилым. Дорожка. Ступеньки. Дверь. Прихожая. Комната со шкафами. Почти осязаемая на ощупь стерильная чистота, – она была в воздухе, напитанном запахами лекарств, в отлакированном паркете, в белоснежных занавесках, в хромированных дверных ручках. Я остановился. Те силы, что несли меня, иссякли. Я заробел (такое со мною бывает), весь сжался от своей собственной беспомощности, казалось бы, начисто утратив способность и думать и двигаться. Из прихожей широкая дверь вела в залитое солнцем помещение, где в мягких креслах сидели женщины. Должно быть, я сделал шаг в ту сторону, когда чей-то властный голос словно за шиворот меня схватил:

– Вам кого?

– Майю Суну.

– Обождите!

Немного погодя вышла Майя. В стеганом нейлоновом халате, волосы перехвачены синей лентой.

– Вот хорошо, – сказал я. – Боялся, что врачи тебя уложили в постель.

Она взяла меня за уши и осторожно, серьезно и бережно притянула к себе и поцеловала, будто я был из какого-то хрупкого, нежного материала. У меня перед глазами все закружилось, как бывает, когда сходишь с карусели. Даже коленки задрожали.

Она еще не сказала ни слова, только молча разглядывала меня. Возможно, ее разбирало нетерпение, некогда ей было дожидаться слов. Хотелось выяснить все сразу. С чем я пришел к ней. Что со мной творилось. Что собираюсь сказать.

Сестра стояла тут же у двери, но мы ее не замечали.

– Я ждала тебя, – сказала Майя. – Слышишь.

Почувствовал, что не выдержу ее взгляда. В ее глазах я прочитал светлую, нежную любовь. Но повинюсь: в тот миг я думал не о ней, а о Сэре, наслаждаясь чувством сладостной мести, торжествуя победу самодовольства.

– Ну, слава богу, – сказал я. – Как долго тебя здесь продержат?

– Недели две, надеюсь, не больше.

– А вообще это серьезно?

– Да как тебе сказать...

Майя отступила на шаг, и теперь я в свою очередь придирчиво разглядывал ее. Конечно же, теперь это было заметно. Раньше, встречаясь чуть ли не каждый день, я как-то не обращал внимания. Она изменилась. И походка, и движения – все другое. Даже лицо преобразилось. Теперь уж не та молодая красивая женщина, чье очарование скрывало какую-то тайну. Она ничего теперь не скрывала. Все было слишком велико, чтобы скрыть. И то, что она носила под сердцем, и то, что происходило в самом сердце. Она стала мне ближе, дороже. И еще беззащитней, что ли. Потому-то эти перемены и радовали меня, и тревожили. Ее нельзя волновать. Нельзя рассказывать ничего серьезного и не стоит ни о чем расспрашивать. И без того забот ей хватает, да еще это двусмысленное положение, – наверно, предстоит объяснение с родителями.

– Пойдем сядем, – сказала Майя. – Можно было бы одеться, выйти погулять, да боюсь ноги промочить.

Вспомнив, что в Риге, на привокзальной площади, купил крокусы, полез в карман пальто. Хрупкий букетик слегка сплющился, а в остальном цел и невредим.

Майя прижалась ко мне, обняв меня левой свободной рукой, и так стояла, казалось, целую вечность.

– Может, в самом деле сядем, – предложил я.

– Я ждала тебя, – заговорила она. – Собиралась столько тебе рассказать. А теперь вдруг все из головы выскочило,

– Да я ж еще не ухожу,

– И опять мне надо к тебе привыкать. Ах, да, одну вещь все-таки вспомнила. Тут требуется анализ крови отца ребенка. На резус-фактор.

Меня несколько покоробила казенная безличность, с какой она произнесла «отца ребенка»,

– Когда нужен этот анализ?

Она пожала плечами.

– Вообще отцы тут в почете. Больше всего разговоров в палатах об отцах. Милый, чего тут только не наслушаешься!

– Представляю себе.

– В больнице тоже об отцах говорили, но чаще с досадой и злобой. А здесь другой контингент. Здесь отцы – идолы.

Я взял Майины пальцы – они были прохладны. Она не смотрела мне больше в глаза, отвернулась, глядела в окно.

– Все-таки женщины странные создания, – сказала она задумчиво. – Смысл жизни видят в том, что отдают ее кому-то другому. Даже детей, оказывается, рожают не себе, а их отцам. Правда, есть у нас одна девчушка с завода кожаных изделий, так она говорит: этот будет мой, только мой, я хочу ребенка, и он у меня будет. Все оставшиеся пять месяцев ей придется пролежать в постели.

– Какие у тебя тонкие, нежные руки, – вставил я нарочно, чтобы перевести разговор в менее тревожное русло, – как у принцессы Турандот.

– У нас в палате лежит маникюрщица, – продолжала Майя, – от нечего делать с утра до вечера возится с нашими пальцами. Мужа ее зовут Жоржиком, он работает официантом в ресторане «Кавказ». Говорит, ей противно с ним спать, в минуты близости он раздирает ей на спине родинки, но она все терпит, потому что Жоржика любит, в остальном он чудесный муж и, надо думать, будет хорошим отцом.

– Все это она вам рассказала? О родинках?..

– Это еще только цветики.

– И ты рассказываешь?

– Нет, милый, нет. – Ее взгляд возвратился ко мне. – Я только слушаю. Хоть это и считается здесь жуткой необщительностью. Лиля мне сказала сегодня: «Бедняжка, ты такая тихая, должно быть, из невезучих».

И эта тема мне не особенно нравилась. Мой смех прозвучал довольно неискренне. Крокусы Майя держала у самого носа.

– У крокусов нет запаха, – сказал я.

– А вот и есть. Весной пахнут.

– Ты объясни мне, что тут с вами все-таки делают?

– Ничего особенного. Находимся под наблюдением врача. Без конца сдаем всякие анализы. Вливают какие-то препараты. Измеряют давление. После обеда мы, как правило, свободны.

– Может, тебе принести чего-нибудь почитать?

– Мама принесла мне «Сагу о Форсайтах». Да что-то не читается. Все тянет погулять.

В раскрытую дверь был виден холл. Женщины вязали, беседовали, листали журналы. Приходили и уходили. Время от времени кто-то заглядывал к нам.

Появился еще один посетитель, коренастый крепыш в потертой кожаной куртке, с виду – шофер. К нему выскочила округлая женщина в цветастом фланелевом халате, в хлопчатобумажных съезжающих чулках и с ходу затрещала, затараторила.

Больше мы не смогли уже толком ни о чем побеседовать, присутствие этой пары стесняло. Жена шофера без умолку сыпала словами, успевая в то же время лузгать принесенные мужем семечки. Сам шофер помалкивал, сидел, вжавшись в кресло, только вращал глазами, должно быть столь же болезненно воспринимая наше присутствие, как и мы их. Немного погодя они собрались выйти в сад.

– Что нового на работе? – спросила Майя.

– Новостей особых нет, – сказал я. – Где-то в высших сферах обсуждается профиль нашего завода; возможно, главный упор будет сделай на телевизоры.

– И тебя это раздражает?

– Слишком дорогое удовольствие.

– Может, для этого есть убедительные доводы.

– Самый убедительный довод – логика. Современная телефонная станция стоит четверть миллиона долларов. Полмиллиона. И мы покупаем. Сколько же потребуется выпустить телевизоров, чтобы окупилась одна такая станция!

– С арифметикой многие не в ладах, это я еще по детскому саду помню.

– Если нужно, даже петуха считать можно выучить.

– Ты так и сказал?

– К сожалению.

– Ну, ты у меня герой, – проговорила она, своими тонкими пальцами касаясь моего лба. – Так и знай, я на твоей стороне.

И неожиданно, поблекшей улыбкой отстранившись от прежней темы, она отвела глаза.

– Да, время бежит. Скоро лето.

И тут в переднюю пробкой влетела шоферша. Повязанный тюрбаном платок мотался. Лицо горело, глаза вытаращены. К груди она прижимала охапку бархатисто-красных роз Баккара, бутонов в двадцать пять, если не больше. Взглянув на Майю, хотела что-то сказать, да только рот разинула, взмахнула свободной рукой.

– Валентина, что с вами? Вам плохо?

Мы с Майей почти одновременно повскакали с мест.

– Нет же, нет, – забормотала как бы про себя Валентина. – Боже мой, боже мой, это надо же, надо же.

– Да что случилось?

Ступая неловко, одеревенело, та подошла и торжественно протянула Майе розы.

– Это вам, – сказала она.

– Мне? Зачем?

– Не знаю. Велели передать. Подкатил к воротам. На машине.

Теперь, когда прорезался наконец заслон, слова из нее посыпались со все возрастающей громкостью – наверстывала упущенное.

– Живые цветы! Настоящие розы! Вон какая уйма! Просто не верится! Посреди-то зимы! Просто не верится! Андрей, Андрей, куда ты там делся? Ты посмотри! Ты только посмотри! Вот как надо проявлять внимание. А то принес стакан семечек.

Глаза Майи искали мои глаза.

– Они вам нравятся? – спросила Майя.

Охапку роз по-прежнему держала Валентина, и лицо ее расцвело небесной улыбкой.

– Ну и возьмите их себе.

– То есть как – возьмите?

– Отнесите к себе в палату. Поставьте в вазу. И вообще – делайте что хотите.

Мужчина в кожаной куртке стоял у двери и похрустывал костяшками пальцев.

Глаза Майи искали мои глаза.

– Пожалуйста, не уходи, побудь еще, – говорила она. – Давай выйдем погуляем. Пройдемся к морю. Когда еще ты выберешься. Я так давно тебя не видела.

И к каждому слову глаза ее прибавляли: милый, милый, милый.

Турлав был убежден, что по вопросу о жилье ему следует обратиться к Тите. Сколь бы велика ни была ее тяга к независимости, возраст Титы таков, когда одиночество превращается в бремя. Турлав не сомневался, что рано или поздно квартиру ему дадут. Заявление приняли, сказали: сделаем все, что будет в силах, но раньше осени ни один из домов не сдается. И Турлав опять стал подумывать о Тите. Неужели нельзя с ней столковаться, не насовсем, разумеется, на время.

Возвратившись из Дзинтари в Ригу, Турлаву захотелось пройтись мимо дома Титы, посмотреть, где и какой расположен. Адрес он знал. Крюк невелик. Просто так, ради любопытства. Однако, проплутав по лабиринту улиц-коротышек этого чудаковатого района и отыскав наконец дом Титы, он решил, что тянуть не имеет смысла, раз уж пришел, надо зайти поговорить.

Примерно так и представлял он себе. Облепленный всякими украшениями, дом снаружи был чем-то похож на старомодную дамскую шляпку. Чего только не было на его фасаде. Стилизованные павлиньи хвосты, диковинные фрукты, гирлянды, страусовые перья. Парадная дверь, своими очертаниями напоминавшая замочную скважину, открывалась в овальную прихожую, откуда лестница с замысловатой балюстрадой двумя полукружьями взбегала на бельэтаж и подводила к усеченному ромбу двери, за которой лестница поплоше вела уже в верхние этажи.

От былого блеска мало что осталось. Многострадальные цветные витражи были залатаны простым стеклом, стены пожухли, почернели, крошилась штукатурка. И все же изначальный дух двадцатого века, которым нет-нет да и повеет с пожелтевших старинных картин, от исторических документов, этот дух зримо присутствовал здесь, как давно ушедшие морозы присутствуют в льдине, влекомой весенним потоком.

Вот и квартира № 3. Изящная дощечка, стилизованные буквы. Когда глаза свыклись с сумраком лестничной клетки, Турлав разглядел темную костяную кнопку. Опять музейный экспонат – можно было подумать, звонок изнутри приводила в действие пружина.

Долгое время за дверью не слышно было ни звука. Как и следовало ожидать, подумал Турлав, не в обычаях Титы отсиживаться дома. Она сейчас у Вилде-Межниеце или кружит по городу. Но вот еще несколько звонков, и что-то там скрипнуло, зашаркало, скроготнул ключ, звякнула цепочка.

– С кем имею честь?

Голос Титы, всегда такой бодрый, прозвучал слабо и тускло.

– Турлав, Альфред Карлович.

– А-а-а-а! Вот это здорово! Подумать только – а я тут выспрашиваю. Милости просим, милости просим.

Дверь распахнулась. Тита заюлила вокруг него, подталкивая, увлекая в глубь квартиры. И голос сразу ожил.

– Раздевайтесь, раздевайтесь.

– Вы уж извините, нежданно-негаданно, мне в самом деле неловко.

– Это ж просто замечательно, просто замечательно, мы знакомы двадцать лет, а вы впервые соизволили...

– Да я вот так, без ничего, шел мимо, дай, думаю, зайду, проведаю.

– Очень хорошо, что зашли.

– Думаю, может, все еще хвораете.

– Я-то? Хвораю? Что вы! Луцавам пеку крендель. Завтра Сильвии исполняется пятьдесят, а у нее такой ревматизм, пальцы прямо деревяшки. Ну как не помочь человеку. Вчера съездила на Центральный рынок, свежих яиц купила, пока-то изюму раздобыла, миндаля...

Комната была просторная, с огромным окном. Турлава приятно поразила какая-то свежесть всей квартиры в целом. Присмотревшись, он заметил, что большая часть мебели, пожалуй, чересчур уж старомодна, но ощущение свежести, новизны создавалось удачной расстановкой и отдельными штрихами – торшер, телевизор, радиола. Дверь в другую комнату скрывалась в глубокой нише.

Ни на миг не умолкая, Тита продолжала скакать, точно птица в клетке. Расстилала скатерть, одно убирала, другое выставляла. Наконец порядок – все на местах, все чин чином. В чашечках дымился кофе, тогда и запыхавшаяся Тита опустилась рядом с Турлавом в пестрое кресло из карельской березы.

– ...Да и Крума надо бы проведать. Так-то он в здравом уме, только память ничегошеньки не держит. В последнее время, еще когда играл, мучился ужасно. Говорит, говорит и вдруг – роль позабыл. Это ладно, куда ни шло, да ведь начисто забывал, что за пьеса. Не шутка, сами понимаете, он за свою жизнь чуть ли не пятьсот ролей сыграл. Какой же вы молодец, Альфредик, что зашли! Вы всегда такой занятый, такой важный – ни разу ко мне не выбрались.

Она взяла чашку. Блюдечко в ее руке дрожало. На веснушчатом лобике выступили капельки пота.

– Вы меня особенно не захваливайте, – сказал Турлав, – по правде сказать, меня к вам привела нужда.

– Тем лучше! Вы так много мне помогали, страх даже вспомнить.

– У меня к вам огромная просьба. Даже не знаю, как и начать.

Они примолкли, настраиваясь на серьезный лад. Тита сосредоточенно ждала, что скажет Турлав. А он вертел в руках фарфоровое блюдечко.

– Говорите без стеснений, если только будет в моих силах...

– Коротко и ясно: мне нужна комната. Ненадолго.

Тита вздрогнула в своем кресле, вся подобралась и сжалась. Личико ее, казалось бы, сразу слиняло, стало серым и морщинистым.

– Ох, не могу я этого, – молвила она, разведя руками, а потом сложила ладошки. – Чего не могу, того не могу. Вы не первый, кто обращается ко мне с такой просьбой. Это квартира Салиня. Здесь все сохранилось так, как было при нем. Может, когда-нибудь будет создан оперный музей и вещи заберут...

Теперь Турлаву пришлось развести руками.

– Ничего не поделаешь. Я понимаю. На вашем месте я, пожалуй, поступил бы точно так же.

– Мы сюда переехали в двадцать втором году. Но Салинь в этой квартире жил еще до революции. Принято считать, что последняя фотография Рудольфа Блаумана сделана в девятьсот седьмом году на квартире художника Розентала, на самом же деле последняя фотография снята здесь, в начале восьмого года. Я могу вам показать: Блауман, Салинь и Даце Акментыня. Или, как называл ее Салинь, – Дартыня. Вообще-то ее звали Доротеей. Доротея Штенберг. Когда мы сюда переезжали, она нам подарила подушку, ею же самой и расшитую. А месяц спустя навсегда покинула сцену.

– Я понимаю, – проговорил Турлав, – вы ничего не должны объяснять.

– Жаль. Жаль. Вы для меня столько сделали. Но как же я могу? Поверьте, это не в моих силах.

– Я понимаю.

– Время так быстро все стирает, жизнь похожа на классную доску. Не успели записать, не успели запомнить, а уж все стирается. Взять того же Яна Райниса. Уже превратился в памятник. Но там вот он сидел за столом, где сейчас сидите вы, и со слезами на глазах сокрушался, что с каждым днем его все больше лень одолевает, воля расслабляется. А до чего был мнительный, если бы вы знали! Стоило кому-то на улице с ним не раскланяться, и настроение испорчено. А показать, как Райнис сиживал в кресле? Только что ж я это разболталась. У вас ведь на уме другое...

– Спасибо за кофе. Не буду вас задерживать. Вам еще крендель печь.

– А на что вам все-таки понадобилась комната?

– Банальный случай. Развод. Семья распадается,

– Какая семья?

– Хорошо известная вам семья Турлавов.

– Вы уходите от Ливии?

Близорукие глаза Титы напряженно округлились. На миг она застыла в такой странной позе, что казалось, неминуемо потеряет равновесие.

Турлав молча кивнул.

– Господи! Выходит, вам страшно не повезло! Страсть помутила рассудок. Просто так кто же станет перечеркивать двадцать совместно прожитых лет. И с Салинем случилось такое. Мы с ним прожили еще дольше. Но вот однажды свалилась беда – прямо как пожар, как наводнение. Все рушится, все уносится. И с той поры уж он ни единого дня не был счастлив, ни единого. Это ужасно. Что я тогда пережила, что испытала. Нет, Альфред, милый, в таком случае я не имею права вам отказать. Раз такое дело – нет. Боже ты мой, вот ведь какое несчастье! Так я вам сочувствую. Приходите и живите, уж как-нибудь устроимся.

Опровергать, возражать или объясняться показалось неуместным. Он как-то по-глупому расчувствовался. Взял руку Титы, поцеловал.

– Спасибо вам.

Но Тита только теперь по-настоящему возгорелась воспоминаниями.

– Я вам скажу, как это бывает. Пройдет лет пятьдесят, шестьдесят, и вам, быть может, поставят памятник. Вы будете сидеть, окаменевший и святой, как идол. Все будут говорить: изобретатель, великий конструктор – и понемногу станут забывать, что вы были еще и человеком. Но, может, где-то будет храниться такой вот старый стол, за которым в свое время сиживали Рудольф Блауман и Ян Райнис и за которым сидели вы. Откровенно говоря, истинную память о человеке хранят лишь самые обыденные вещи, не правда ли?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю