Текст книги "Новые парижские тайны"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Различие, однако, состоит в том, что мыльные романы продолжаются годами. Один из них, «Человек и его грех», который передает Канада, насчитывает уже около двух тысяч выпусков, и это еще не предел.

Слушаю «Стеллу Даллас» – в Штатах эта вещь пользуется огромным успехом: некая женщина сбилась с пути праведного, у нее дочь, ради которой она идет на любые жертвы, отдает девочку отцу, украдкой присутствует на ее богатой свадьбе… Как видите, Ксавье де Монтепен[42]42
  Монтепен Ксавье де (1823–1902) – французский писатель, автор мелодрам и «народных» романов-фельетонов из жизни богемы. Наиболее известные произведения: «Красная маска» (1859), «Разносчица хлеба» (1884).


[Закрыть] наплодил потомство по ту сторону Атлантики.

Заправка. Протирка стекол. Едем дальше. И внезапно мне приходит в голову, что, не будь эти домики деревянными, и будь указатели, предупреждающие о крутых поворотах, не желтыми, а белыми, и красуйся на них вместо слова «curve» (крутой поворот) привычная французским водителям загогулина, и будь дорога обсажена с обеих сторон платанами…

Глупости, сам понимаю. Но мне хотелось бы объяснить, почему, несмотря на все отличия, я почти не чувствую себя на чужбине или чувствую куда меньше, чем на дорогах Голландии, Венгрии или Испании.

Так же, как у нас, здесь через каждые пять миль попадается деревня, через каждые пятьдесят миль – городок; в любой деревне одна или несколько церквей, чаще несколько, потому что жители исповедуют разные религии. А если церковь одна, ею пользуются по очереди служители разных культов. Здесь есть картофельные поля, пастбища с коровами, леса, холмы, словом, пейзаж вполне напоминает, скажем, местность где-нибудь в долине реки Крез, с той только разницей, что на протяжении сотен миль он ничуть не меняется.

Но тут я вдруг вспоминаю, как два месяца тому назад летел на самолете над Канадой и штатом Мэн, и мне начинает казаться, что я сплю и вижу сон. И впрямь, насколько по-другому выглядело все это сверху! До самого горизонта сплошь леса, ни шоссе, ни проселков – и озера, сотни озер, разбросанных среди гор и холмов.

И только несколько полос распаханной земли, несколько крыш, несколько белых домиков, рассеянных вдоль двух или трех светлых ниточек, какими сверху кажутся шоссейные дороги, такие же, как эта, по которой я теперь еду.

Сверху все выглядело как у Фенимора Купера: казалось, там бродят и Кожаный чулок, и Длинный карабин, и Последний из могикан… Нам пришлось объехать мертвую рысь, которую сбила какая-то машина. А вчера, когда мы остановились менее чем в миле от деревни, недалеко от нас бегал скунс.

Если мы углубимся на три-четыре мили в сторону от этого мирного шоссе, окажемся в непроходимом лесу, где живут медведи, лоси и олени карибу.

Сюда, между прочим, приезжают время от времени охотники и рыболовы из больших городов, пресловутые миллиардеры, чьи имена у всех на языке; здесь они занимаются спортом; на берегах озер или рек у них охотничьи лагеря, хижины, сложенные из бревен. Как правило, они добираются сюда самолетом – кто личным, кто взятым напрокат самолетом-такси.

Вблизи каждого городка, каждого мало-мальски значительного населенного пункта существует аэродром. Мой сын одолел меня просьбами посмотреть на землю с высоты, и мы остановились около одного из этих аэродромчиков, где выстроилось несколько маленьких желтых самолетов. Там была очередь, состоявшая из мальчиков от тринадцати до шестнадцати лет, в комбинезонах или поношенных костюмчиках, обутых кто в сандалеты, кто в стоптанные башмаки. В большинстве это батраки или дети фермеров. Я приготовился к долгому ожиданию, но ничуть не бывало: этим паренькам хотелось не покататься и не полюбоваться видами. Они пришли, чтобы поучиться водить самолет. Я видел, как мальчуган никак не старше двенадцати лет, огненно-рыжий, вихрастый, весь в веснушках, преспокойно уселся за рычаги управления.

Пятнадцатиминутная прогулка стоит два доллара. Снова вижу море, прихотливую линию берега, сотни островков, бесконечные леса, в которые тут и там вкраплены небесно-голубые пятна озер.

Фермы и пастбища, которым не видать было конца, оказались всего лишь узенькой полоской плесени по краям безграничного, не тронутого цивилизацией пространства.

И снова едем; надпись на указателе гласит, что налево индейская резервация. После мыльного романа передают джазовую музыку, ее сменяет другой мыльный роман.

Деревня. Деревянные дома, такие же, как всюду, с той только разницей, что во всем заметен упадок: вместо стекол многие окна забиты рубероидом, участки вокруг домов обработаны плохо и не везде.

Это резервация. Индейцы настолько смешались с белым населением, что отличить их бывает нелегко. Но встречается и довольно чистый тип. Множество детей. Жители одеты так же, как все небогатые американцы; почти у каждого дома старенький «форд».

Церковь, здание муниципалитета. В сущности, такая же деревня, как другие, разве что погрязней. Там и сям лавчонки, торгующие сувенирами, главным образом корзинками, сплетенными руками легендарных краснокожих.

Мой сын разочарован. Во Флориде он увидит других индейцев, которые ради туристов наряжаются в яркие национальные костюмы и втыкают в волосы перья. Флоридские индейцы живут, как и раньше, в вигвамах, но порыскайте поблизости и наткнетесь на старый автомобиль, без которого им не обойтись.

Дорога. Через каждые сто метров огромные щиты: «Посетите пустыню Мэн! Самый грандиозный аттракцион в мире!» Они повторяются на протяжении сотни миль. На большинстве встречных машин красуется желтенький вымпел с надписью: «Пустыня Мэн».

Мы еще не утратили веры в Деда Мороза. Едем туда. Оказывается, что пустыни Мэн нет в природе. Есть просто-напросто клочок земли, покрытый песком, нечто вроде дюны вдали от моря, и там устроено подобие ярмарочного аттракциона: несколько картонных верблюдов да фанерные пальмы. При входе необходимо купить сувенир. Потом заплатить по таксе, после чего к вашей машине прикрепят рекламный вымпел с надписью, который большинство автомобилистов гордо выставляют напоказ.

Отсюда рукой подать до настоящего леса, не изменившегося со времен открытия Америки: там сохранились в первозданном виде и растительность, и животный мир. Но людям это не интересно, зато нелепый ярмарочный балаган притягивает ежедневно сотни автомобилистов.

А между тем потомки гуронов и ирокезов уныло блуждают по своей деревне, напоминающей нищий пригород, и нерешительно протягивают туристам корзиночки да игрушечные пироги.

Маленькая тайна, связанная с пивом, и русские горы на берегу

Что ни говори, испытываешь некоторое потрясение, когда вдали от городов, в чистом поле, у дороги внезапно видишь французский ресторан. И не просто французский ресторан, а такой, где готовят блюда южной кухни. Сам хозяин из акадийцев, то есть из французских канадцев, которые распространились по всем Соединенным Штатам, от штата Мэн до Юга, но сохранили верность своему языку, несмотря на то что их окружают одни англосаксы. Хозяйка родом из самого Прованса, из Бо, и ее акцент так и отдает прованским маслом.

Признаюсь вам, первые мои слова были:

– Ну, наконец-то мы разопьем бутылку настоящего вина!

– К сожалению, нет! Три недели назад я подал бы вам вино, но недавно деревня проголосовала за сухой закон.

Тут я получил объяснение загадки, мучившей меня с самого отъезда. В жару иногда хочется пить. Проезжаем через какую-нибудь деревню, где в ресторане выставлены все виды пива и спиртного, какие только можно себе вообразить, в том числе и коньяк, и шампанское, но время еще слишком раннее.

– Выпьем в следующей деревне.

А в следующей деревне, где мы просим бокал пива, на нас смотрят так, словно мы богохульствуем или публично показываем зад.

– Пива? Нет, сэр. Этого мы не держим!

Пятью милями дальше, чуть выедешь за пределы округа, в продаже есть пиво, но нет крепких напитков. Потом снова «сухие» края. Здесь семь дней в неделю можно пить все, что пожелаешь, там не пьют по воскресеньям. В другом месте по воскресеньям пьют с полудня, а по соседству утолять жажду разрешается только начиная с трех часов.

Все разъяснилось очень просто. Каждый округ принимает голосованием такие законы, какие ему нравятся, в том числе и касательно выпивки. Короче, каждый муниципалитет в каждом штате устанавливает свои собственные правила.

В этом мне видится известное величие. Возьмем деревню – от полусотни до сотни ферм, от полусотни до сотни семей, которые поселились здесь в незапамятные времена и распахали землю. Разумеется, эти люди принадлежат к великой американской нации. Но с другой стороны, они остаются свободными людьми. Они образуют самодостаточное сообщество и желают жить в нем по собственному вкусу.

Например, обитатели какой-нибудь деревушки в штате Мэн отнюдь не жаждут, чтобы их осаждали туристы, оглушал шум и гам в кабачках, беспокоили пьяные драки. Они люди мирные. Они у себя дома. Они ходят друг к другу в гости, и, если им захочется пропустить стаканчик в кругу семьи, они так и сделают.

А если соседняя деревня, расположенная на берегу моря или реки, заинтересована в привлечении иностранцев, поскольку это выгодно для торговли, – вольному воля!

Я досадовал на это и продолжаю досадовать. В Канаде я уже сталкивался с такой автономией округов и деревень, которая подчас оборачивается для проезжего человека непрестанной мучительной жаждой.

Все же признаюсь, что снимаю шляпу перед этими людьми, которые упорно хотят жить у себя дома так, как им хочется, и умеют этого добиться.

Между тем климат меняется. Дорога становится шире, посередине ее тянется красивая белая полоса. Теперь мы будем ехать вдоль моря по курортным местам и еще до наступления вечера приобретем новый опыт в вопросе «сухого» и «мокрого» закона.

Сперва о «сухом». Вообразите себе изумительный пляж с тонким песком, не хуже, чем в Ле-Сабль-д'Олоне, и раз в десять больше. Но вокруг не видать отелей, кафе и вилл «Мечта» – вместо всего этого до самой воды тянутся лужайки, обсаженные деревьями. Дома похожи на самые прелестные постройки Довиля, но расположены без всякой скученности.

Один-единственный отель – просторный, соразмерный, похожий скорее на частный дом.

Не спрашивайте, где казино, где бар или ресторан. Не пытайтесь выпить, или поесть, или хотя бы устроиться на ночлег: номера в этом отеле сдаются заранее, за много месяцев, тщательно подобранным постояльцам.

Мы приехали в полдень, изголодавшиеся, умирающие от жажды. Солнце жгло немилосердно, а нам оставалось только любоваться домами и парками, площадками для гольфа и теннисными кортами, женщинами в светлых платьях на террасах и веселыми компаниями, безмятежно потягивающими коктейли из запотевших от холода бокалов.

Пляж для избранных. Каждый чувствует себя как дома. Люди ходят друг к другу в гости. С какой стати им терпеть у себя под боком бар, куда невозбранно будет приходить и напиваться кто угодно?

«Сухой» закон! Ни капли! Как вы теперь понимаете, это вовсе не означает, что здесь не пьют. Пьют, но дома, в семейном кругу или с друзьями. Собираются люди, принадлежащие к одной среде, имеющие сходные вкусы, а если они хотят встретиться на нейтральной территории – к их услугам частный клуб.

Тем лучше для них. И тем хуже для нас, которым приходится уезжать, не утолив ни жажды, ни голода; правда, отъехав на двадцать миль, мы сразу же найдем все, чего желали, но, к сожалению, всего этого слишком много.

Потому что если тот пляж, который мы покинули, можно признать типично американским явлением, то не менее типичен и тот, куда мы попадаем потом. Правда, здесь все наоборот. И люди здесь другие. За две мили он заявил о себе адским шумом и гамом. Вереницей, в несколько рядов едут машины, набитые мужчинами без пиджаков, женщинами в купальниках, полуголыми и голыми детьми и самым немыслимым багажом.

Здесь вы можете выпить, уверяю вас. В коктейль-холлах Лаунджа и в ресторанах, где в каждом углу игральные и музыкальные автоматы, вам подадут все, что угодно. Но все автоматы звучат одновременно. Над головами надрываются репродукторы. На пляже ларьки и палатки. На пляже?

Да, здесь есть морской песок. Но увидеть его удастся только, если проберешься сквозь лабиринт гигантского луна-парка. Натыкаясь друг на друга, мечутся электрические автомобили; в бесчисленных тирах слышатся выстрелы; взрываются ракеты; сто разных оркестров играют каждый свое; scenic-railway[43]43
  Русские горы (англ.). – Прим. перев.


[Закрыть] оглушает вас грохотом и истерическими воплями пассажиров.

Это ярмарка, сущая ярмарка на морском берегу; ярмарка, которую заполнила полуголая толпа – плавки, купальники, пиво, кока-кола, ice-creams, горячие сосиски и кульки с жареной картошкой.

То же самое, но в столь гигантских формах, что возникает мысль о катаклизме, вы обнаружите в Атлантик-Сити, недалеко от Нью-Йорка; такое же зрелище встретится вам едва ли не всюду на побережье до самого Джексонвилла в штате Флорида.

На каждом, шагу киоски. Продается все, что угодно. Сталкиваются машины, и люди наступают друг другу на ноги. На берегу величественного океана десятки тысяч человеческих особей собираются в толпы, сотрясаемые ритмами бесчисленных мотивчиков.

Разумеется, здесь царит «мокрый» закон. Иначе, если бы пиво и виски не лились рекой, здесь просто ничего бы не было. Кстати, сказал ли я вам, что коктейль обойдется вам в шестьдесят франков, бокал пива – в двадцать пять, а катание на вертком автомобильчике по игрушечному автодрому или вход в один из балаганов стоит приблизительно пятьдесят франков? Три минуты – пятьдесят франков: можете себе представить, сколько долларов выкачивают из этой толпы, которую привозит сюда непрерывный поток машин, которая спит, если ей это вообще удается, прямо на пляже – не считая предусмотрительных людей (их немало), к чьим автомобилям прицеплены фургончики.

Едят везде – в ресторанах, кафетериях, прямо на улице. О жизнедеятельности отдыхающих свидетельствуют горы пустых консервных банок, вырастающие к утру. Мороженое раскупается тоннами; из рефрижераторов беспрерывно поступают новые партии его и автоматически перегружаются на машины, к которым толпой устремляются люди.

Здесь мы можем наконец выпить и поесть. Но черт побери, насколько приятней было бы подкрепиться на предыдущем пляже!

Однако могу ли я, положа руку на сердце, ставить в вину обитателям того курорта «сухой» закон и буржуазный отдых в кругу семьи?

Сквитаюсь с ними в следующий раз: устрою так, чтобы они меня туда пригласили!

Прихоти и противоречия, присущие шоссе № 1

Положительно, из-за этого проклятого шоссе № 1 мне то и дело приходится менять мнение. Благодаря park-way я въехал в Нью-Йорк как по маслу – это простецкое выражение тут будет более чем уместно. Может ли выезд быть затруднительнее въезда? По-видимому, напрасно я не свернул на этот мост по правую руку, который слишком поздно заметил!

Впрочем, не хочу кривить душой. Мост я заметил вовремя, но он висел прямо в поднебесье, на огромной высоте, как проволока воздушных акробатов, работающих под куполом цирка, и показался мне таким головокружительным, что я нашел причины ехать прямо. Уговорил себя, что хочу проехать через один из прорытых под Гудзоном туннелей, над которыми проходят трансатлантические лайнеры.

С этого начались мои неприятности. Сперва пошел дождь – такой я видел только в Экваториальной Африке.

Это был ливень, за несколько минут превративший улицы в бурлящие потоки воды.

Затем – возможно, что тут опять-таки виноват дождь – мне показалось, что я мгновенно перенесся в какой-то апокалипсический пейзаж, который прежде видел разве что на полотнах Фернана Леже[44]44
  Леже Фернан (1881–1955) – французский художник, осуществивший своеобразный синтез кубизма и реализма. Автор ряда монументальных декоративных композиций; занимался керамикой, иллюстрировал произведения Рембо, Сандрара, Мальро и др. Член ФКП.


[Закрыть]. Улица превратилась в мост или мосты превратились в улицы, сказать не берусь. Как бы то ни было, то был мир из бетона и железа, на дороге оставалось множество следов, похожих на рельсы крупной железнодорожной станции и так же разветлявшихся.

К несчастью, не было стрелочника. Были стрелки указателей. Какие-то надписи, настолько мелкие, что из-за дождя невозможно было их прочитать. А справа и слева бесконечные машины; мне казалось, что я угодил к ним в плен. В самом деле, разве успеешь высунуть руку в дверцу и остановить все эти автомобили, которые содрогаются от нетерпения у тебя за спиной?

И все это, вопреки правилам, которые я тщательнейшим образом изучил, катит со скоростью от пятидесяти до шестидесяти миль в час, идет на обгон, бросается наперерез, сворачивает вправо или влево и катится вниз по наклонной плоскости невесть куда.

Наклоняюсь и вижу, что я высоко в воздухе, а внизу подо мной какие-то пустыри, рельсы, горы мусора и квадратики огородов, на них растет картошка. Дальше заводы и снова пустыри; перемахиваем через верфь, где строится корабль.

Здесь, признаюсь вам без всяких околичностей, Америка и впрямь начала меня пугать. Мой пульс забился чаще, в ритме тысяч моторов, теснивших меня со всех сторон. В голове засела мысль о том, что стоит на четверть секунды отвлечься… По-прежнему лил дождь; вокруг, насколько хватает взгляда, исполинские трубы, каналы, пустыри, балки, шлак – кошмарный мир, нависавший над нашей дорогой, а иногда наползавший прямо на нее; и сама эта дорога была и не дорога вовсе: она казалась какой-то искусственной, чудовищной конструкцией, которая не соприкасалась с землей, а словно парила в пространстве.

Сколько миль я так проехал – понятия не имею. Кровь в висках у меня пульсировала в одном ритме со стеклоочистителем; спина болела, потому что я все время нагибался, чтобы сквозь стекла, искажавшие видимость, разглядеть дорогу.

Было не то пять, не то шесть вечера. Наконец я заметил город или нечто напоминавшее город и, изнемогая от усталости, объявил:

– Заночуем здесь.

Дальше ехать по воде было невозможно. И потом, я по-детски верил, что если моя машина по какой-либо причине остановится, то я избавлюсь от тысяч автомобилей, едущих вслед за мной.

Улицы. Заводы. Магазины. Несколько разбросанных далеко один от другого высотных домов, которые кажутся выше нью-йоркских. Полисмены в непромокаемых плащах и просто люди, спешащие по улицам, превратившимся в реки.

Какое это наслаждение – вдруг оказаться в lobby[45]45
  Вестибюль, холл, коридор (англ.). – Прим. перев.


[Закрыть] мирного, комфортабельного большого отеля! Не успели мы открыть рот, как нам объявили, что свободных номеров нет. И во всех четырех отелях этого промышленного города, который называется Ньюарк, мест не оказалось – как всегда.

В иных обстоятельствах этот город, возможно, показался бы нам очаровательным. Кто знает? Но у меня осталось самое чудовищное воспоминание о Ньюарке, и отель, второсортный, хотя и благообразный с виду отель, куда нас в конце концов направили, отнюдь не способствовал тому, чтобы исправить первое впечатление.

Спальня, ванная, гостиная. В гостиной радиоприемник-автомат, в который нужно опускать двадцатипятицентовики. Все грязное, унылое, обшарпанное, хуже, чем в худших номерах «Ла Виллетт». Мы не отважились воспользоваться ни ванной, задернутой занавесом, черным от грязи, ни уборной. Мы даже не были уверены, что рискнем лечь в кровати. К сожалению, мы на это отважились – несомненно, там-то мы и подхватили вшей, которых обнаружили в волосах несколько дней спустя.

Если бы мы свернули на тот головокружительный мост, оказавшийся в итоге менее головокружительным, чем избранная нами дорога, – мы бы наверняка избежали этого кошмара.

Тем более что на следующий день, проехав несколько миль, мы угодили в настоящую волшебную сказку. Участок шоссе № 1 оказался на ремонте, и стрелки вывели нас на объезд.

И вдруг – тишина, сущий земной рай. Где вереницы машин, зажимавших нас в тиски? Понятия не имею, куда они делись. Наверно, не послушались указателей. А может быть, все они ехали в Ньюарк?

Кружными дорогами катим через живописную местность, по которой раскиданы роскошные виллы, виноградники, сады, рощи, где распевают тысячи птиц.

Мы едва отъехали по прямой миль на шестьдесят от Нью-Йорка, а кажется, что мы в пятидесяти километрах от Парижа, в лесу Фонтенбло, причем в таком Фонтенбло, который простирается на пол-Франции.

Я хорошо знаю, что где-то там, справа и слева, есть города, но меня не тянет на них взглянуть – ни на Бетлеем, который хоть и доводится тезкой евангельскому Вифлеему[46]46
  Вифлеем – город в Палестине, в котором, по преданию, родился Иисус Христос.


[Закрыть], однако знаменит сталелитейными заводами, ни на Филадельфию, ни на Трентон.

Едем мимо отлогих холмов, мимо деревьев, мимо сверкающих рек. Время от времени минуем крошечные города – несколько белых домиков под красными крышами, непременные лужайки, цветники.

Мы в Пенсильвании, в краях старика Пенна[47]47
  Пенн Уильям (1644–1718) – английский квакер, основатель североамериканской колонии Пенсильвания.


[Закрыть], писавшего об основанной им стране, которой предстояло долгое время оставаться его владением, прежде чем она превратилась в штат:

«О, сколь сладостен покой этих мест, что не ведают волнений и смут несчастной Европы!»

Старый мудрец написал это уже три с половиной века назад, и, самое поразительное, несмотря на гигантские города, выросшие на его земле, слова эти не обесценились и поныне.

Шоссе № 1 обошлось с нами коварно, заставив проехать по промышленному пригороду, но благодаря ремонту мы, по счастью, выбрались на верную дорогу.

Не правда ли, странная и прекрасная страна: отъехав от города с более чем двухмиллионным населением всего на каких-нибудь сорок миль, вы можете удить форель среди природы, не тронутой цивилизацией!

Тем временем жена моя свернула направо. Таким образом, через три часа После Нью-Йорка она, будучи помешана на скоростной езде, очутилась в Блу-Маунтинс, то есть в Синих горах.

Горная дорога, местность, в которой, кажется, до сих пор живут одни индейцы; дорога настолько не похожа на американскую (в понимании европейцев), что моей жене пришлось проехать около ста миль, прежде чем ей встретилась заправочная станция.

Ни гаражей, ни городов, ни деревень. Ни киосков, где продавались бы кока-кола и hot-dogs. Только деревья, птицы, реки, ручьи. Никаких «удобств». Ни души – если вы угодите в аварию, выручать вас будет некому.

Вот почему нью-йоркский промышленник или коммерсант не ездит на уикенд в курортные города вроде Довиля; он скромно сообщит вам: «Я еду в мой охотничий домик…»

Вероятнее всего, самолетом. Но это не беда. Зато – пустынная местность, вроде той, что я вам сейчас описывал; хижина из бревен; здесь он будет удить рыбу или охотиться один или с несколькими друзьями; здесь ему придется самому стелить себе постель, мести пол, стряпать, но все это будет ему в радость.

Вообще, умение обходиться без прислуги – большое достоинство американцев. У них действительно нет слуг. Вы возразите мне, что это не совсем так? Возможно. Не буду настаивать. Разбогатевшие лавочники с Бродвея и Лексингтон-авеню отдыхают в более или менее роскошных отелях. Но по-настоящему «крупные» воротилы отправляются куда-нибудь в глушь, например в штат Мэн или в Блу-Маунтинс, в собственные охотничьи домики и жаждут только одного – пожить несколько дней непритязательной жизнью трапперов[48]48
  Траппер – в Северной Америке – охотник (преимущественно на пушного зверя).


[Закрыть], тех самых трапперов, от которых многие из них ведут происхождение, по праву гордясь этим.

Кассовое окно, или Все народы мира в очереди за кредитами

Не правда ли, странно было бы с моей стороны посвятить добрых два десятка очерков Америке и не рассказать о Вашингтоне? Это все равно, как если бы какой-нибудь иностранец говорил о Франции эпохи Людовика XIV и забыл упомянуть Версаль. Помню, какой отклик в годы войны рождало повсюду слово «Вашингтон», равно как слово «Рузвельт». Помню, как все дипломаты в мире, все финансисты, все экономисты потянулись в прошлом году в этот город, ставший буквально пупом земли. Но это не все. Нет ни одной страны, которая не имела бы в Вашингтоне всевозможных представительств и делегаций. Короче говоря, в этом наименее американском из всех городов «представлен» весь мир. Сами же американцы – служащие своеобразного «офиса» по производству и распределению.

Я чуть было не «увильнул» от Вашингтона, как сказали бы у нас в коллеже, то есть чуть было не решился миновать его и ехать дальше по одному из тех чарующих шоссе, которые я вам описал. Но профессиональный долг заставил меня остановиться.

И вот, ей-богу, мне нечего сказать о Вашингтоне. Не красивый и не уродливый, не огромный и не маленький, не оживленный и не сонный. Летом там скорее жарко, чем холодно, но я – то приехал туда не летом.

Умолчим об отелях: нужно по меньшей мере возглавлять делегацию особой важности, чтобы вас разместили на ночлег хотя бы в ванне. Впрочем, о таком положении дел предупреждают загодя. За двадцать миль до города у дороги виднеется кокетливое здание туристского бюро, где вас ждет любезнейший прием.

Замечу кстати, чтобы не забыть сказать об этом в дальнейшем, что в Соединенных Штатах вас, за редкими исключениями, повсюду принимают любезно. Не только французов. Не только из личных симпатий. Это дело принципа. Здесь считается, что хорошее настроение – неотъемлемая часть гигиены. Даже по радио вам дают заряд хорошего настроения.

Вообще вас повсюду встречают радостно, чтобы не сказать – сердечно.

Итак, нам весьма сердечно сообщили адреса нескольких домиков в восьми-девяти милях от города и выдали специальные талончики. Это наши первые домики-люкс; в таких же, только не деревянных, а каменных или кирпичных, мы еще не раз будем останавливаться на Юге. Вообразите себе коттедж, который пришелся бы по вкусу многим добропорядочным буржуа у нас во Франции, изысканно комфортабельный, с персональным гаражом, у которого ворота не отворяются, а поднимаются – вы, может быть, видели такое в кино.

Но вернемся в Вашингтон, план которого был в свое время начерчен французом[49]49
  Вашингтон, план которого в свое время был начерчен французом – речь, вероятно, идет о том, что первый президент США Джордж Вашингтон (1732–1799) в своей работе в качестве председателя Конвента по выработке конституции США использовал идеи французских мыслителей и общественных деятелей, в частности Ж. Ж. Руссо.


[Закрыть]. Широкие улицы. Просторные проспекты. Зелень, газоны, как во всех американских городах. Вот только не слишком ли широки улицы, нет ли тут перебора?

Несмотря на такую прорву народа и на то, что город явно перенаселен, у меня было ощущение, будто на мне слишком большой, не по росту пиджак.

Я бы дорого дал за узкую улочку, за обшарпанный дом или просто за обычное здание, не похожее на маленький дворец. Все так гармонично, так богато, так солидно, что кажется, будто по утрам весь город чистят пылесосом.

То же с местными жителями. Здесь нет обычных людей, таких, как мы с вами. Ни среди американцев, ни среди иностранцев. Все они функционеры. Ох, им, пожалуй, не понравилось бы, что я их так называю. Скажем иначе: новые короли, новая аристократия – люди, занимающие более или менее высокие посты во всяких представительствах или офисах. Одни хлопочут, чтобы их странам были предоставлены кредиты, другие эти кредиты распределяют или наводят различные справки, но, в сущности, одно другого стоит.

Эти люди существуют в своем кругу, встречаются в одних и тех же посольствах, на одних и тех же приемах и в одних и тех же ресторанах, где бывают с женами, а ночью их можно увидеть в пригородных ночных клубах, куда они ездят с секретаршами.

Секретарши у них тоже не простые: и нравы, и манера держаться, и одежда, и язык изобличают в них принадлежность к мирку тех, кто чем-нибудь да управляет и подходит к проблемам, стоящим перед человечеством, не иначе как с позиций статистики, оперируя миллионами ртов, которые надо накормить, ног, которые надо обуть, деревьев, которые надо срубить, лир или крон, которые надо перераспределить.

Если в ресторане вы услышите разговоры за соседними столиками – хотя эти столики дипломатично расставлены подальше один от другого, но есть люди, которые привыкли говорить громко, – вам покажется, будто вы читаете «Хронику королевской передней». Вашингтон – великая столица и в то же время небольшой провинциальный городок, где все всех знают. Да это и не город – это Двор.

Двор этот демократичен, и его всемогущий Президент живет в Белом доме, который немногим больше других зданий; вокруг дома – обнесенный решеткой парк.

И все же это Двор: новая шляпка на жене какого-нибудь посла служит здесь темой для разговора, и дамы пользуются каждым случаем, чтобы выставить напоказ свои драгоценности.

Как все это выглядит со стороны? Похоже на некоторые уголки Нейи. Красиво и чертовски скучно («скука в чистом виде», как выражается моя секретарша-канадка). Только здесь в Соединенных Штатах можно встретить людей, одетых, как на модной картинке, чопорных и каких-то замороженных.

При мне с ними сыграли хорошую шутку. Забастовали служащие отелей. А большинство «представителей» и прочих высокопоставленных деятелей живет именно в отелях. Так что пришлось им хозяйничать самим, и во время приемов на высшем уровне разодетые дамы и господа сменяли друг друга на кухне, помогая хозяйке дома.

Течет Потомак. Помните сообщения: «Президент отбыл в плаванье на…» Потомак – восхитительная река, на ней полно восхитительных яхт. Вокруг восхитительные виллы. И повсюду люди, достигшие у себя в стране или здесь столь значительного положения, что в конце концов они стали относиться сами к себе крайне серьезно.

Я не застрял в Вашингтоне – не сердитесь на меня за это. К тому же, заботясь об истине, скажу, что после Нью-Йорка, особенно после того кошмарного пригорода и ночевки в завшивленной гостинице, я изо всех сил спешу скорей добраться до южных штатов.

Об остальном я имел представление и раньше, но есть слова, которые с детства звучат для меня музыкой, и мне хотелось бы обогатить их наконец зрительными образами: Виргиния, Каролина, Джорджия, Флорида…

Там табачные и хлопковые плантации. Я уже совсем близко. Вашингтон – граница между рабовладельческими и антирабовладельческими штатами.

Теперь вы понимаете, почему я не задержался в этом городе, который, по-видимому, не безобразней других городов, а кому-то, быть может, покажется приятным, который весь насквозь американский, хотя я и не уловил там американского духа, и который оказался для меня дверью в незнакомый мир, непреодолимо меня влекущий?

Забыл рассказать вам о другом большом городе, о Балтиморе. Хороший город. Большой. Чистый. Высотные здания в деловом центре. Люди живут в небольших, почти одинаковых домиках, выстроившихся ровными рядами вдоль широких, полных света улиц, по которым раскатывают на роликовых коньках дети. Другие домики, какими гордились бы наши рабочие, принадлежат неграм; вечерами негритянские семьи рассаживаются на ступеньках крыльца, чтобы подышать воздухом.

Умолчу об университете, школах, библиотеках, обо всех общественных учреждениях, которые на этом континенте всегда великолепны.

Бог с ним, с Балтимором, не стану же я уделять ему больше внимания, чем Вашингтону! Еду на Юг.

И намерен во что бы то ни стало ночевать в Виргинии.