Текст книги "Новые парижские тайны"

Автор книги: Жорж Сименон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Надо ли их жалеть? Они сами себя не жалеют. Они родились в дороге. Большая часть их жизни прошла в очередях перед консульствами.

Вот еще слово, которое многим непонятно! Вы, вероятно, полагаете, что консульство – это учреждение, где выдают визы и улаживают административные и коммерческие дела?

Ничего подобного! Большую часть времени консульства тратят на то, чтобы принимать, выслушивать и спроваживать этих бродяг. А работа эта не из легких. Француза, немца, испанца распознать нетрудно, но бывают люди, чью национальность я не взялся бы определить.

Вспомните о послевоенном разделе Европы. Вспомните все случаи массовой эмиграции, о которых я вам рассказывал.

И вот в греческое консульство в Париже является человек, не говорящий ни по-французски, ни по-гречески. Он просит о репатриации. У него нет ни гроша. Кто он, грек? По одним документам грек. По другим – нет. Когда он родился, до войны или после?

Его посылают в турецкое консульство, оттуда в румынское, а оттуда снова в греческое.

Терпение! Рано или поздно он неизбежно окажется на палубе четвертого класса, на пароходе, который куда-нибудь да приплывет. И кто знает, может быть, этот человек найдет там работу…

Но иногда с палубы, отведенной первым классам, вы с удивлением заметите среди оборванцев хорошо одетого, чисто выбритого человека, молодого или старого – он расхаживает взад и вперед по палубе, ничего вокруг не видя.

Редкий корабль обходится без одного-двух пассажиров такого рода. Попадаются среди них и женщины, подчас хорошенькие.

Пожалуй, их участь не менее и даже более плачевна, чем участь остальных пассажиров четвертого класса. Все они – неудачливые искатели приключений. Образованные, культурные люди. Я встречал среди них и врачей, и инженеров.

В один прекрасный день они отправились попытать счастья. Почему счастье им не улыбнулось? Тайна! Одних погубил опиум или алкоголь… Другим просто не повезло.

И вот они едут назад, едут молча: пассажирам первого класса все равно не понять историй, которые могли бы им рассказать эти неудачники.

Они молчат. Почти все время проводят в уголке будки, в которой хозяйничает кафеджи. В окружающих они не вызывают жалости. Я видел одного такого неудачника – с утра до вечера он не расставался с перчатками цвета слоновой кости. Это был англичанин. Он продолжал борьбу до конца. Хотел удержаться на краю пропасти.

Я видел стайки молодых, миловидных студенток, возвращавшихся в Палестину. Они изо всех сил старались выглядеть веселыми.

Их родители, когда дела у них, казалось, процветали, отправили дочерей в Париж учиться. Девушки прожили там по году, по два. Но почтовые переводы стали приходить все реже. Потом и вовсе прекратились. У кого-то отец разорился, у кого-то умер. А кое-кому из родителей пришлось, быть может, самому уехать четвертым классом в те края, где жизнь легче.

Что ждет этих девушек? Они об этом понятия не имеют. Спят на палубе, в уголке, тесно прижавшись друг к другу, и пытаются говорить о занятиях, о Латинском квартале.

Сколько их, этих людей! Как я вам говорил, целый мир кочует. Я уже описывал вам миниатюрную хорошенькую особу, умело подкрашенную, в неизменном шелковом платье?

Она балерина. Француженка. Танцевала в кордебалете одного из крупных театров. Ей предложили турне по Востоку, словно звезде. Там, на Востоке, кто угодно сойдет за звезду!

Ей забыли объяснить, что в ее обязанности входит не столько танцевать, сколько заставлять клиентов пить шампанское, а для того, чтобы они заказывали шампанское, надо было…

С этим она смирилась. Но ей забыли объяснить еще кое-что. Клиентам все время требуется новенькое. Из дансингов роскошных отелей она перешла во второразрядное кабаре.

Потом и там она примелькалась. Пришли другие, помоложе, посвежее.

И она едет домой без единого су. Денег у нее хватит только на билет от Марселя до Парижа. И ей еще повезло: другие, у кого не нашлось средств на проезд, остались там, но не для того, чтобы танцевать в кабаре, они остались в публичном доме.

Четвертый класс… Среди тех, кто едет в его тесноте, есть люди, уезжавшие первым классом. А бывает и наоборот: пройдет несколько лет, глядишь – человек возвращается домой в каюте-люкс.

Отлив и прилив. С Запада на Восток. С Востока на Запад. Из Европы в Америку. С Севера на Юг.

Взгляните на карту: синие просторы исчерчены пунктирами морских путей. Пересчитайте пароходы – большие и малые, дальнего следования и те, что скромно плавают вдоль побережья от одного порта до другого.

Ведь те, кого они перевозят, – это целый народ! Народ, состав которого вечно меняется и который ищет только одного: хлеба.

Напрасно вы, мадам, вы, пассажирка первого класса, пробирающаяся с фотоаппаратом между телами, распростертыми на палубе, боялись: здесь нет опасных людей! Их надо искать там, наверху, среди мужчин в смокингах, которые танцуют с вами каждый вечер.

А здесь собралось великое братство людей, покорившихся судьбе.

Несчастливая звезда[35]35
  Опубликовано в «Пари-суар» в июне – июле 19351 г. Перевод сделан по: G. Simenon. Œuvres complètes. Editions Rencontre. Lausanne, t. 7, 1973. На русском языке публикуется впервые (с сокращениями).


[Закрыть] (перевод Е. Боевской)

Заметки на полях кругосветного путешествия, или Безобидный французский неудачник

Садясь на корабль в Гавре, я увозил с собой, помимо всего прочего, образ Франции – это было обычное воспоминание, но, бог весть по какой причине, оно не покидало меня во все время моего кругосветного путешествия и ничуть не потускнело к тому дню, когда я высадился в Марселе.

А между тем это был сущий пустяк! За несколько дней до отъезда я оказался в одной французской деревушке, похожей на сотни других деревушек. Я сидел в кафе под открытым небом и поглядывал на столик, за которым шла игра в белот.

Было часов пять вечера. Только что зажегся свет. Магазины и конторы в центре еще работали, а здесь с трех часов собралось несколько игроков и болельщиков.

Среди них молодой человек не старше тридцати… Он никогда нигде не работал. Или нет, простите! На приданое жены он купил магазинчик школьных принадлежностей, где она торгует, пока он играет в карты… Неудачник!

Рядом старый доктор. В свое время был врачом-интерном. Ему прочили место главного врача больницы. Красное вино, карты… Теперь он практикует здесь, в провинции, у него не слишком опрятный кабинет, куда заглядывают только невежественные крестьяне…

Еще один неудачник!

А вот совсем молодой неглупый парень: ему привалила удача продать один за другим четыре роскошных автомобиля и получить комиссионные – с тех пор он уже несколько лет не желает заниматься ничем другим, хотя ничего больше ему не удается продать!

Внезапно я заметил за мраморным столиком знакомое лицо, пригляделся… Этот человек был художником – несколько лет назад я случайно у него отобедал.

Мне представилась его уютная мастерская на левом берегу, неженка-жена, молоденькая дочка – высокая, с аппетитной фигуркой и дразнящей улыбкой, я вспомнил, какой был чудесный обед – замысловатые закуски, гусиная печенка, недурные вина.

Великим художником этот человек никогда не был, но он жил. И жил очень славно.

И вот я встречаю его здесь, за пятьсот километров от дома, – засаленный галстук, жалкое сомбреро, взгляд прикован к рюмке перно.

– Какими судьбами? – спросил я.

Как только он поднял на меня глаза, я понял. То был взгляд человека, который сдался, взгляд иронический и вместе с тем жалобный; время от времени в нем вспыхивал огонек ненависти ко всему человечеству.

– Ищу работу… Кризис…

– Работу? Какую?

– Любую!

Это означало – никакую. Он не умеет ничего, кроме как писать картины на вкус коллекционеров средней руки. И прекрасно это сознает. Потому-то он и заказывает вторую рюмку перно, а за второй третью. В одно тоскливое утро он уехал из дому, объявив:

– Поищу-ка себе какое-нибудь занятие в провинции!

И вот уже которую неделю он пьет аперитивы во всех кафе на площадях захолустных городишек и деревень.

Еще один неудачник! Повторяю, все они вспоминались мне, покуда я плыл с севера на юг и с востока на запад, странствовал в тропиках, добрый десяток раз пересекал экватор, с атолла в Тихом океане переносился в леса Южной Америки или высаживался в очередном порту Экваториальной Африки.

Вспоминались мне и другие неудачники. Например, один старик, служивший в колониях; вернувшись из джунглей, где провел двадцать лет, он основал в одном из департаментов Центральной Франции компанию транспортных перевозок.

Дело у него не пошло. Он занял у меня. Влез и в другие долги. Месяц за месяцем он отсрочивал свое разорение.

Что с ним теперь? Я встретил его в том же кафе, и он мне объявил:

– Через месяц, если кто-нибудь поможет мне продержаться, я получу субсидию, и тогда дело начнет приносить такой доход…

Между тем у него остался всего-то старенький грузовичок «форд»!

Неудачник… Неудачники…

А сколько их еще – тех, к которым я непрестанно обращался в мыслях, о которых с такой нежностью думал вдали!

Например, рабочий, славный парень: благодаря терпению и трудолюбию, он изобрел способ вдвое повысить производительность станка. Продал патент, получил несколько тысяч франков. Потом уселся в кресло. Прикрыл глаза. Запретил детям шуметь. Объявил:

– Я работаю!

И вот уже двадцать лет кряду он работает таким образом; семья бедствует, а он все толкует о химерических изобретениях. Потому что в один прекрасный день он сделался изобретателем; теперь его дом рушится, но он ничего не замечает.

Или, например…

Впрочем, к чему перечислять? Вы сами их знаете. На свете всякой твари по паре, среди нас живут тысячи слабых, невезучих, витающих в облаках, анемичных или больных людей, гоняющихся за химерами, в которые они истово верят, а порой уже и не верят.

Это наши, здешние неудачники. Их можно встретить в парижских и захолустных кафе, в деревнях, в портах; все они более или менее явно мечены особой метой, достаточно потасканы и потерты.

Они едят. Они живут. У каждого семьи или близкие люди, родители или дети. Многие из них ожесточены. Большинство пьет. И все-таки дни летят, принося им какие-то надежды и нехитрые радости.

Как бы мне выразить то сокровенное чувство, только теперь завладевшее мною (прежде, до отъезда, его у меня не было)?

Это неудачники-буржуа. Понимаете? Потихоньку, полегоньку они будут жить день за днем – завтрак, второй завтрак, чаще всего аперитив, обед – и так до кладбища, а за катафалком пойдут родные и друзья.

Вы скажете, это исключения. В самом деле, некоторые спиваются, и наступает день, когда их запирают в больницу святой Анны. Возможно, кто-то из них в приступе неврастении убьет жену и тещу и окажется в тюремной больнице.

Наконец, вы, несомненно, возразите мне, что на набережных прозябает несколько сотен клошаров, что за бесплатным супом выстраиваются немалые очереди…

И все же позвольте мне повторить: те, о ком я толкую, – неудачники-буржуа, и, рискуя навлечь на себя ваше неудовольствие, я заверяю вас, что этим людям еще ведомы радости жизни.

Пускай не с утра до вечера. Пускай не ежедневно. И все же им бывает хорошо – например, когда им в кафе ставят на стол блюдце с рюмкой аперитива или когда они вкушают послеобеденный сон на берегу канала.

Я вдоль и поперек исколесил мир в поисках истинных неудачников. И когда в конголезских джунглях или на островах Тихого океана, в Новой Гвинее или на Соломоновых островах я толковал тамошним неудачникам о наших бедолагах в кафе «Коммерция», они смотрели на меня с таким выражением, которое мне хотелось бы заснять на пленку.

Однако эти люди, до которых мне стоило такого труда добраться, в большинстве своем не были ни слабаками, ни мечтателями, ни рохлями.

Их всех соблазнила более широкая, свободная, яркая жизнь, и они, не колеблясь, бросили все, чтобы попытать судьбу. Иначе говоря, они – авантюристы в точном смысле слова.

Если верить книгам, кое-кто из них добивается успеха. Иные даже прославились и вошли в легенду.

Подсчитав, я увидел, что из трех последних лет два года провел в тропиках. Возможно, мне просто не повезло, но я встречал только других, остальных, тех, кто не преуспел, не стал ни героем, ни святым, ни даже миллионером или рантье.

Если угодно, одних авантюристов-неудачников.

У нас много толковали о Гальмо, который фантастически разбогател, что не помешало ему умереть самой что ни на есть подлой смертью.

А я хочу поговорить как раз обо всех тех авантюристах, которые умерли или умрут такой же смертью, так и не дождавшись такой же исключительной удачи, то есть богатства.

Например, о человеке, в чей колодец попал корешок риса и в полгода свел его в могилу, между тем как врачи ровным счетом ничего у него не находили.

Или о том, который заразился слоновой болезнью, выпив бокал пива.

А еще о том богатом французском аристократе, который отправился в Южную Америку, чтобы вырвать своего брата из рук какой-то индианки, и…

Это вовсе не колониальные истории, потому что колонии – это значит администрация, а администрация – совершенно особый мир.

Это истории о людях, которые уехали, полные пыла, надежд, планов, а тропики так их скрутили, что…

Вот об этом я и попытаюсь вам рассказать!

Теперь вы понимаете, почему во время странствий я с нежностью думал о милых наших неудачниках, оставшихся во Франции?

Они кажутся чуть не водевильными персонажами, везунчиками рядом с теми неудачниками из самого ада…

Я не назвал вам тот городишко, где видел первых, поскольку неудачники – люди умные и обидчивые. Что до вторых, мне придется прибегнуть к еще большим предосторожностям, поскольку они умны и обидчивы в квадрате.

Если я скажу вам: «На острове Раротонга живет один белый, который…», это будет катастрофа. Потому что на этом острове живут только двое белых, и пятьсот чиновников в наших владениях в Океании мигом все поймут.

Зачем причинять страдания этим людям, которые ничего больше не хотят, кроме покоя?

Лучше уж запутать следы. Если я пишу, что некто находился на одном из Маркизских островов, это, вне всякого сомнения, означает, что он жил на островах Туамоту. Если упоминаю Колумбию, значит, имею в виду Боливию, а Эквадор подчас будет обозначать Венесуэлу.

Потому что любители дальних странствий и авантюристы знают друг друга не хуже, чем обитатели маленького городка.

На Таити я повстречал одного давно уже работающего в колониях врача, с которым болтал три вечера подряд. Так вот, все эти три вечера прошли в разговорах о людях, с которыми мы оба сталкивались в Габоне, в Судане, на Новых Гебридах и в Сайгоне.

Я начинал:

– Выехав из Конакри, я встретил на 247-м километре…

– Лейтенанта такого-то… служит на железной дороге…

И всякий раз он попадал в точку.

Видите, как важно соблюдать осторожность: ведь рассказ, который вас всего лишь слегка заинтересовал, через полгода может обернуться катастрофой для какого-нибудь неудачника, застрявшего на 23-м или 146-м километре одной из дорог ада, куда его засунули по благожелательной протекции какой-нибудь свояченицы или кузины.

Впрочем, я буду путать далеко не все следы.

Сочинять я ничего не стану. Какое там! Обладай я сам разнузданным воображением, правда все равно превосходит мои выдумки.

Потому что – повторяю – наши милые домашние неудачники – балованые дети по сравнению с теми, которые… Словом, с теми, кто метил высоко, очень высоко. И кто испытал на себе, что значит падение.

Борец с крысами, или Банальнейшая история

Этот сюжет заезжен не меньше, чем соблазнение юной работницы в расхожих романах. И вот недавно я убедился, что он правдив: в нем есть прямолинейная, жестокая правда почтовой открытки.

Я расскажу историю инженера, посланного в Южную Америку для проведения геологических изысканий. Некий делец из Нью-Йорка, Лондона или Парижа отправляет молодого специалиста в далекую страну с гибельным климатом. Инженер должен представить благоприятный доклад, в результате которого на бирже подскочат акции рудников.

Второстепенные персонажи, как правило, таковы: № 1 – метис, которому поручено уговорить или отравить молодого человека; № 2– влюбленная туземка; № 3 – дочка дельца, влюбленная еще сильнее.

Я приехал в один уголок на берегу Тихого океана, и при мне там разыгралась точь-в-точь такая история; хочу рассказать ее, очистив от всякого киношного романтизма, от всякой избыточной экзотики.

Ведь экзотика – это нечто несуществующее. Стоит очутиться там – в Африке, Азии или экваториальных джунглях, – и сразу свыкаешься с пейзажем: дерево – оно и есть дерево, будь то дуб, манго или кокосовая пальма; прохожий – он и есть прохожий, белый он или негр, носит он одежду из ткани или прикрывает наготу пучком сухой травы. Человек привыкает ко всему.

Обстановка золотых приисков? Пожалуйста! Прежде всего представьте себе низкий, грязный берег, очень широкую реку тускло-серого цвета, которая, разветвляясь на добрую сотню рукавов, впадает в Тихий океан…

Океан в тех местах тоже серого цвета и небо серо. Заблуждаются те, кто воображает себе, будто в тропиках сплошное буйство красок и ослепительный свет. Большую часть времени вы проводите в гнетущей серой дымке, теплой, однообразной, солнце словно разжижается в ней – и все равно пропекает вам голову до самого мозга, вынуждая не снимать шлем с утра до вечера.

Вдоль океана, вдоль реки тянется непроходимый лес, вздымается зелень, но и у нее какой-то серый оттенок.

Здесь, в джунглях, до сих пор еще обитают дикари-индейцы, охотники за головами, но можно прожить в этих краях лет шесть и ни разу их не увидеть.

Вдали от океана, в пяти днях пути на каноэ, есть город, о названии которого я умолчу, испанский городишко, похожий на тот, с которого я начал рассказ, но в этом городишке жарко, в нем нет воздуха, нет веселья, потому что он лежит на равнине.

Золотой прииск? Чтобы попасть туда из города, надо сперва спуститься по реке до самого моря. Я сказал – пять дней пути. Нанимают три или четыре каноэ, каждым правят два индейца. К бортам каноэ крепятся стволы бамбука, они служат балансирами. Путешественники преодолевают пороги. Берегутся аллигаторов. Часто встречаются мели, и тогда индейцы соскакивают в воду и толкают лодки.

Спят на земле, положив рядом ружья, но главное, все время приходится сражаться с насекомыми, и поутру опухшие лица путешественников напоминают цветную капусту.

Добравшись до устья, надо выйти в океан и проплыть несколько миль вдоль берега до следующей речки, поуже, а затем подниматься по ней еще два дня.

Не спрашивайте, можно ли проделать этот путь пешком, на лошади, в машине. Через лес не пробраться. Это стена. Единственная дорога – река, другой нет.

Просвет среди деревьев. В сотне метров от мутной реки деревянный дом, крытый гофрированным железом, белые буквы складываются в солидные слова: «Анонимное общество золотых приисков…»

Внутри дома железная походная кровать, умывальник, письменный стол светлого дерева, как во всех конторах, груды бумаг на шкафах, старомодный сейф.

И человек, француз – ему без малого тридцать пять лет.

Апрель, 12-е число, запомните хорошенько эту дату. Самый разгар сезона больших дождей и соответственно невыносимой жары. Дождь стоит стеной часы и дни напролет, все вокруг затоплено, а когда солнце желтым лимоном проглядывает из-за густой пелены облаков, от земли валит пар, и напрасно человек старается вздохнуть полной грудью: дыхание делается прерывистым, затрудненным.

Вечер. Хибару заливают струи дождя, плесень разъедает сапоги, вырастает на всем, что сделано из кожи. Стопки бумаг на столе пропитаны водой и похожи на влажные тряпки.

Керосиновая лампа. Полуголый человек, на коже которого в этакой жаре все время проступает испарина, пишет, задыхаясь, замирая после каждой фразы.

Передо мной лежит письмо, которое он написал той ночью; это один из самых душераздирающих документов, какие мне известны. Адресовано оно другому французу, живущему в городке, о котором я вам говорил, в том, до которого от океана пять дней пути на пироге. Первые строчки написаны чернилами.

Дорогой друг!

Умоляю вас побыстрей исполнить мою просьбу. Пускай Д. (это метис, который все время снует между прииском и городком) привезет мне, не теряя ни минуты, как можно больше противоцинготного сиропа и как можно больше апельсинов. А еще два гигиенических ведра, внушите ему это особо. (Он, негодяй, может и обязан меня спасти…)

Буквы прыгают. У человека лихорадка. Прервав письмо, он без сил бросается на пропахшую потом и плесенью койку. И сразу же под крышей, под полом начинается кошмарная, бесконечная пляска крыс.

В хижинах вокруг дома спят полсотни индейцев и метисов. Совсем рядом слышится однообразный шум набухшей от дождя реки.

Сколько минут прошло? Я восстанавливаю эту ночь только с помощью письма. Дальше в нем пробел. Следующие строчки нацарапаны карандашом, еще более лихорадочным почерком.

…Клопы, крысы, удушающая жара, бессонница. Но главное – крысы. Они справляют шабаш. Сущая пляска дикарей перед тем, как снять скальп. Двух я только что прикончил, но их тут сотни – я не смею даже погасить свет…

Пытался ли он все же уснуть? Наверно, от лихорадки у него зуб на зуб не попадает, все тело бьет дрожь. О чем он думает? О том, каким был и что с ним теперь стало?

В Южную Америку он приехал семь лет назад. До того преподавал в провинциальном французском лицее, получил степень кандидата физико-математических наук, потом преподавал в Париже, в Высшей школе торговли и промышленности, читал курс технических дисциплин.

Парижские и лондонские дельцы из тех, что летают самолетами и обитают в роскошных отелях, обратились к нему и заключили с ним неожиданный контракт, в силу которого он назначался не просто инженером, но директором их предприятия, причем статьи контракта пестрели странными оговорками, изложенными в мудреных терминах.

– Обычные формальности… Это чтобы мы были уверены в вашей преданности…

На самом деле теперь они были уверены в том, что, если предприятие лопнет, всю ответственность понесет он.

И вот уже семь лет он здесь. Он и впрямь нашел небольшие запасы золота. Затребовал машины; несколько месяцев не было никаких известий, потом телеграф принес сообщение, что техника прибыла…

Техника, перекупленная у какого-то банкрота, оказалась совершенно негодной.

Все это время наш герой даже не получал денег, чтобы платить индейцам, и большую часть времени сидел без медикаментов.

Он совершил чудеса. Отремонтировал машины при помощи подручных средств. Добыл золото. Отправил его в Лондон: ему объяснили, что по некоторым таинственным причинам штаб-квартирой избрана Великобритания.

Попробуйте медленно сосчитать до семи, делая между цифрами минутный перерыв. А теперь представьте: семь лет… Семь лет на одном месте, в этой серой духоте, бок о бок с рабочими-туземцами, которые то вдруг исчезнут, то что-то украдут, и только изредка приходят странные телеграммы, туманные письма…

Все хорошо Продолжайте добычу Требуемые средства получите ближайшее время…

Иногда наш герой проделывает пятидневный путь в пироге и наведывается в городок, где на него поглядывают с любопытством и отчасти с иронией.

– Вам надо полечиться, – советует врач.

Противоцинготный сироп, апельсины… Но особенно необходимы гигиенические ведра!

Что делается в Париже? Что в Лондоне? Почему приехавший метис привез письмо, из которого следует, что он назначен не то заместителем директора, не то шпионом при нем?

Не потому ли, что однажды в городе, узнав из газет, что в Европе его прииск объявлен богатейшим, хотя на самом деле почти не дает дохода, инженер выразил удивление?

Он написал туда. Ждет ответа. С тех самых пор метис не спускает с него глаз, все время рыщет вокруг его развалюхи и перехватывает письма, которые инженер отправляет в город.

Я читаю письмо. Через несколько строк снова идут чернила:

Вчера, воспользовавшись приездом Ж., я продал золотой песок. У меня его было пятнадцать килограммов. Он расплатился со мной чеком на ваше имя. Ради всего святого, выполните эту просьбу, спасите мою жизнь!

О чем он думает, да, о чем, когда, не дописав, бросается на кровать и прислушивается к крысиной пляске? У него сестры, брат…

Он знает, что там, за дверью, его сторожит метис. Он в этом уверен. Ему чудится, будто метис подслушивает. Время от времени он вздрагивает.

Потом гаснет лампа: кончился керосин; чтобы отпугивать крыс и продолжать письмо, ему остается теперь только электрический фонарик-жужжалка.

…И если Д. не приедет немедленно, не вызволит меня из этой хижины, где я подвергаюсь невозможным опасностям, то не пройдет и недели, как я стану жертвой грабителей и убийц…

Что это – навязчивая идея?

До сих пор я ломаю себе голову над этим вопросом, потому что расследование, разумеется, ни к чему не привело.

Быть может, и впрямь, мерзавцы, на которых намекает инженер, забившийся в хижину, – это лондонские и парижские воротилы, а метис собирается его убить, чтобы выкрасть разоблачительные документы?

А может быть, на самом деле они – честнейшие люди, которых горячечный бред больного преобразил в чудовищ?

Мы этого никогда не узнаем. Человека бьет лихорадка. Он сражается с крысами. Очередные колики снова укладывают его в кровать на час. Потом он пишет; почерк его уже почти невозможно разобрать, строчки налезают одна на другую; карандаш, чернила, опять карандаш…

У меня осталось проклятущее серебро, всего триста песо, но они все у меня отнимут… На помощь, умоляю! Я чувствую, что попал в западню и они меня прикончат…

Что было потом? Около четырех утра инженер разбудил одного из туземцев и, глядя на него безумными глазами, велел:

– Доставишь это письмо во что бы то ни стало моему другу в город. Отправляйся прямо сейчас…

– Я поеду днем…

– Нет, сейчас!

Туземец отказался. Инженер пошел в сторону своей хибары. На поляне, казалось, все спали. Вода прибывала, и река гремела, как водопад.

А утром на берегу у самой воды нашли тело инженера. В левой руке он сжимал фонарик, в правой – револьвер; пуля вошла в затылок и вышла через правый глаз.

Первое расследование провел метис. Труп погребли в раскисшей земле. Через шесть дней прибыли из города два полицейских-туземца, задали несколько вопросов и составили протокол.

В доме нашли только девяносто долларов, четыре грамма золотого песка, старинные ювелирные изделия общим весом тридцать три грамма и никаких бумаг.

Я читал письмо раз двадцать и только что перечел его снова. Перечел и местные газеты, сообщающие об этом деле с тем же спокойствием, каким овеян девственный лес.

Убийство?

Ну, я не поручусь в том, что это убийство, точно так же как не поручусь в том, что лондонские и парижские воротилы – негодяи, а метисы берутся за исполнение подобных поручений…

Я видел эти края.

Я испытал на себе жар этого сине-зеленого солнца, и несколько раз меня прошибал такой пот, что я не мог писать. И вот я обращаюсь к первой фразе письма:

…привезет мне противоцинготный сироп… побольше апельсинов… гигиенические ведра…

И крысы… Крысы, отплясывающие пляску смерти…

Вообразите, каково ему было в ту ночь и во все предыдущие ночи, похожие одна на другую… Семь лет таких ночей!

Это ему-то, преподававшему физику в одном из красивейших наших провинциальных городов!

Для очистки совести два туземных полицейских распорядились вырыть тело, чтобы убедиться, что пуля действительно вошла в затылок и вышла через правый глаз.

Но с убийства прошло уже шесть дней – и два индейца сперва отрицательно потрясли головами, а после отправились выпить по большому стакану чичи, чтобы взбодриться.

Пополь и его повар, или Голова, которую передержали в воде

Однажды зимним вечером лет десять тому назад Пополь обедал в компании нескольких друзей. Вино было на любой вкус и лилось рекой, в зале жарко, сквозь запотевшие окна смутно виднелись машины, то и дело подвозившие к подъезду театра мужчин во фраках и декольтированных дам.

Пополь поглядывал на них маленькими хитрыми глазками, и по лицу его иногда проскальзывала недобрая усмешка.

– Посмотрел бы я на них в нашем лесу, – бурчал он и выпячивал грудь, расправлял плечи, – сразу видать, настоящий мужчина.

– Хозяин, старого арманьяка!

Пополь был великолепен – новый костюм, шелковая рубашка, на пальце огромный перстень. Дружки взирали на него с нескрываемым восхищением.

– А что, негритянки там взаправду ходят совсем голые?

– Я же тебе говорю, дурак!

– И если кому-нибудь придет охота, они не возражают?

Пополь, блаженствуя, рассказывает им об экваториальных лесах, где прожил последние четыре года; до того он долгое время был подручным у мясника в Бордо. Пополь получил концессию на заготовку розового и красного дерева. То и дело он ощупывает карман, который оттягивает новенький бумажник.

Вчера, приехав, он открыл в банке счет на миллион с лишком.

– Хозяин, сигар!

Светская публика, устремляющаяся в театр, его раздражает.

– Строят из себя умников, а все потому, что одеты франтами. Их бы в джунгли, да чтобы пятьдесят градусов в тени, москиты, мухи цеце и все прочее…

Арманьяк пьется – рюмка за рюмкой, а Пополь разглагольствует, жуя сигару, – глаза у него сияют, губы лоснятся.

– Гляди-ка! Уже антракт.

Зрители прогуливаются перед входом в театр, курят папиросы, заходят в уборную, и Пополь чувствует, как в нем закипает злоба.

– Понимаете, там главное – быть мужчиной. Остальное не в счет…

Взгляд его становится жестким, и он рассказывает:

– Вот послушайте… Как раз перед моим отъездом вышла одна история… Вы не знали Жанвье, он из Сен-Мало? У него была концессия на участок в десяти днях пути от моего, если по реке… Крепкий такой бретонец. Но вбил себе в голову зашибить за несколько лет столько, чтобы купить замок, в котором смолоду был в услужении. Месяцами не вылезал из лесу… Славный парень, не глупее других. А вот поди ж ты, свихнулся. В тех краях, представьте себе, негры вместо того чтобы закапывать трупы в землю, пускают их по течению реки. Жанвье каждый вечер видел, как они проплывают мимо, раздутые, что твои бурдюки. Он уже к этому привык. Но вот нашла на него блажь. Зарядил он карабин и для потехи принялся палить в плывущую дохлятину. Назавтра – то же самое. Ну и пристрастился к этому делу. А тут вдруг негры узнали про это и чуть не взбунтовались. Я видел Жанвье, когда его вели в тюрьму: говорят, ему придется отсидеть пять лет за надругательство над покойниками.

И вдруг Пополь грохает кулаком по столу:

– Черт побери!

На него смотрят. Все удивлены. А он глядит на дождь, который припустил сильно, как в тропиках.

– Хозяин, счет! Скорее! Сейчас повеселимся!

Он тащит за собой друзей. Разряженные зрители в театре благоговейно слушают последнее действие оперы.

А Пополь с друзьями тем временем нанимают все такси и фиакры, сколько их есть в городе.

– Пускай тоже помокнут под дождичком! – злорадствует он, покусывая окурок сигары.

В полночь Пополь во главе вереницы пустых машин со спущенными флажками победоносно проследовал мимо толпы выходивших из театра людей, которые тщетно махали руками.