Текст книги "Красные сабо"

Автор книги: Жан Жубер

Жан Жубер

Предисловие

Жан Жубер – имя не новое для советского читателя. В 1978 году издательство «Прогресс» выпустило в русском переводе его роман «Человек среди песков», удостоенный во Франции одной из наиболее значительных премий – премии Ренодо за 1975 год.

В настоящее время Жан Жубер (род. в 1928 г.) живет и работает в Лангедоке, читает в университете имени Поля Валери в Монпелье курс современной американской литературы. Как и подавляющее большинство французских писателей, он не входит в узкий круг «профессионалов», то есть авторов, зарабатывающих на жизнь исключительно литературным трудом.

Долгое время Жубер был известен прежде всего как поэт. Начиная с 1955 года он публикует стихотворные сборники: «Линии на ладони», «Она из-под земли», «Деревенские тайны», «Беззащитное тело по воле ветров», «В воде я видел губы твои, мокрые от слез» и другие. После очевидного успеха романа «Человек среди песков» в издательстве Грассе появляется наконец в 1977 году итоговый сборник поэтических произведений Жубера за 20 лет. В него вошли наиболее значительные, по мысли автора, стихотворения предыдущих книг. Для поэтического творчества Жубера характерны поиски источника вдохновения в природе. В его стихах, пантеистических по звучанию, борются Эрос и Смерть, сталкиваются дневной и ночной миры, реальное и ирреальное. Рационалистическому человеку технократической эры поэт противопоставляет первобытную чувственность, свое очень индивидуальное видение мира. Он думает о ярком солнце, ощущая холод снега, следит за фантастическими изменениями леса и моря, воспевает любовь и остающийся от нее на губах горьковатый осадок, как от «яблока с червоточиной».

 
Когда ты вся свет белых дюн,
Когда ты сад весенний в цвету,
А запах трав прекрасен и юн,
Я ловлю тебя на лету.
……………………………………………………
……………………………………………………
Но, если ты словно камень остра,
Если иней кожу сковал,
Крылья птицы тайну костра
Превратят в холодный металл.
 

(«Когда идешь навстречу мне…»)

Поэтическая образность, обобщенно-символическая манера повествования присущи и прозе Жана Жубера. В своих романах он нередко прибегает к развернутым метафорам.

Первые прозаические произведения Жана Жубера не были отмечены особым вниманием критики. Четвертый опубликованный им роман – «Человек среди песков» (1975) – завоевал признание. Это было и в самом деле значительное художественное достижение. Исполненная романтической взволнованности, глубоких раздумий о судьбах интеллигенции в современном мире, о поисках духовной близости с народом, книга также привлекала внимание свежестью взгляда на проблему взаимоотношений человека и природы, проблемы экологии и научно-технического прогресса. Одна из главных тем романа – место поэта в буржуазном обществе. Жубер противопоставляет романтиков и бунтарей холодному, безжалостному миру предпринимателей и дельцов. При этом он как бы метафорически обобщает антагонистические тенденции действительности. Сегодня антибуржуазный протест нередко проявляется и в борьбе за сохранение окружающей среды, в экологических, как говорят теперь, формах. Отчетливо звучит у Жубера тема ностальгии по тому времени, когда природа сохраняла свою девственную чистоту, когда человек жил в полном единении с ней. Жан Жубер не одинок в своих исканиях. Во французской литературе последних лет наметилось даже целое «экологическое» направление, выступающее в защиту природы от загрязнения, от варварского обращения с ней, против разрушительной роли буржуазного прогресса. Зачастую в поисках гармоничного сосуществования человека и природы писатели обращают свой взгляд в прошлое, к началу века, к ценностям патриархальной жизни на лоне природы. «Сельское ретро» становится весьма популярным, выходит немало книг о французской деревне, где она предстает порой в весьма идиллическом виде.

В отличие от сторонников ретростиля Жан Жубер видит в прошлом французской деревни отнюдь не идиллию. В своем автобиографическом произведении «Красные сабо» (1979) он показывает беспросветную нищету крестьянской жизни начала нашего века, тяжелый, невыносимый труд, болезни, невежество. В этой книге Жан Жубер знакомит читателя с историей своей семьи, своих предков – крестьян и деревенских ремесленников, – которых нужда вынудила перебраться в город, поступить на завод. Писатель рассказывает о своих детских и отроческих годах, о своих родных и близких, чьи судьбы были неразрывно связаны с судьбой Франции, судьбой своего народа. «Красные сабо» – это повествование «о времени и о себе».

В «Красных сабо» мы опять встречаемся с племенем романтиков и мечтателей. Но на этот раз все они плоть от плоти французского народа. Народ подобен поэту, размышляет писатель. Он тонко чувствует красоту и всегда будет восставать против ее уничтожения. Но имеет ли слово народа больший вес, чем слово поэта? Задаваясь подобным вопросом, автор не проявляет большого оптимизма: надежды поэтов-романтиков несбыточны. Но в то же время Жубер исполнен веры в талант народа, в его поэтическую душу, в способность к самопожертвованию во имя грядущей мечты.

«Красные сабо» не имеют четкого сюжета, стройной композиции, произведение это фрагментарно, состоит из отдельных эпизодов, наплывающих друг на друга, свободно перемещающихся во времени. Однако роман не аморфен. В нем есть определяющая замысел структура, которая держит действие. Начинается повествование беседой автора-рассказчика с матерью вскоре после смерти отца, в доме, где прошло его детство. Заканчивается его отъездом. Время, проведенное в родных местах, стало для автора как бы путешествием в прошлое, к своим истокам, к истокам своего рода. Это путешествие, которое помогают ему осуществить рассказы родных, семейные фотографии и предания, дневники и мемуары близких, и составляет сюжет этой книги.

В мыслях, в памяти своей писатель совершил некое паломничество в безвозвратно утраченное время, которое он пытается воскресить. Автор справедливо полагает, что иной раз о детстве и отрочестве лучше могут рассказать судьбы близких, чем простое перечисление событий в жизни мальчика. Радости и первые разочарования юных лет тоже находят место в книге, но они как бы оттеснены на второй план. Сначала предыстория: «Кто я? Откуда пришел? Что я за человек в беспрестанной смене поколений?»

«Красные сабо» можно отнести и к семейной хронике, и к роману воспитания, как, впрочем, почти все романы так называемого «семейного цикла». Во французской прозе XX века есть немало летописей жизни аристократических и буржуазных семей с отдаленных времен до наших дней: история семьи Буссардель Филиппа Эриа, история семьи Шудлеров Мориса Дрюона, история семьи Резо Эрве Базена, история семьи Эйглетьеров Анри Труайя и другие. Книги этих авторов, продолжающих традиции французского критического реализма, часто исполнены негодования против сильных мира сего, против тех, кто, достигнув определенных высот социальной иерархии, забыл трудные годы своих дебютов, не может остановиться на пути стяжательства и злоупотреблений общественным положением. Характер положительного героя в этих романах – чаще всего это сам рассказчик – воспитывает и закаляет неприятие им своих близких. Взгляды его проясняются по мере удаления от семьи, от клейких тенет ее лицемерия.

В отличие от героев этих романов самовоспитание рассказчика у Жубера происходит в тесном общении с близкими, в усвоении всего лучшего, что было заложено в них, сформировано трудовой жизнью. Семьи «третьего сословия», семьи трудящихся и ремесленников, рабочих и разночинцев тоже имеют свою историю, утверждает писатель. «В таких безвестных семьях нет ни генеалогического древа, ни актов, ни грамот, просто умершие исчезают, не оставляя по себе иной памяти, кроме убогих крестьянских домишек и крошечных садиков – заброшенные, они сразу же зарастают сорняками… История не хранит ни их лиц, ни речей, ни жестов, ее привлекают лишь вершины, пусть даже ложные или призрачные. А мои предки растворились в безымянной массе крестьян, рабочих, солдат», – пишет Жубер. И тем не менее память о них бережно сохранена в этом произведении. Читая его, мы как бы перелистываем страницы семейной хроники, написанные то задумчиво-поэтически, то беспощадно правдиво и сурово.

Отупляющая работа старшего поколения на заводе или в мастерской несколько уравновешивается радостным трудом на своем огороде, в саду, у них еще почти натуральное хозяйство – потребляют то, что производит земля. Эти люди соединяют в своем лице и ремесленников, и крестьян, и рабочих. Писатель полон к ним горячей симпатии и сострадания; они еще не утратили связи с природой, для них сосновая роща не просто десятина леса, грядки с капустой и яблоневый сад – не рыночный товар, лесной зверь – не добыча для охотника. Они дорожат честью трудового человека, поэтому, что бы они ни делали, всегда стремятся выполнить свою работу безукоризненно. «Красные сабо» – современный роман воспитания, в нем в форме семейных биографий рассказывается о формировании человеческой личности под воздействием окружающей среды, обстоятельств, образа жизни.

Прошлое видится писателю как бы сквозь туман времен. Корни его рода теряются где-то в конце XVIII – начале XIX века. «Патриархи династии» в поте лица своего трудились на богатого сеньора: «Что же до революций, потрясавших Париж, они с тем же успехом могли происходить и на Луне…» Предки «ковырялись в земле, рубили лес, пекли хлеб, шили одежду», но вряд ли точили ножи на богатых и знатных… Их жизнь «была окрашена в серые тона нужды и покорности судьбе».

Да и жизнь следующих поколений, уже в наши дни, не была особенно яркой. Нет среди них героев, все они люди обычные – ремесленники, рабочие, учителя. Однако события их личной жизни тесно переплетены с событиями, происходившими в стране, с историей своего класса – анархо-синдикалистским движением конца XIX века, Народным фронтом, первой и второй мировыми войнами. Поэтому и судьбы их воспринимаются как живое свидетельство подлинной истории французского народа. Каждый из них своим путем пришел к мысли о необходимости исторических перемен в пользу рабочего класса. «На заводе, – рассказывает Жубер, – дед впервые слышит разговоры о социализме, он прислушивается, вначале с опаской и недоверием. Но мало-помалу его недоверие тает. Справедливость – вещь хорошая, даже если понимаешь, что это не завтра сбудется. Надо голосовать? Что ж, он голосует за левых». Да и к анархизму деда привело яростное желание преобразить мир, бросить вызов закоснелому укладу жизни. Анархисты, думал он, уничтожат и армию, и полицию, и государство, и тогда начнется «всеобщая любовь».

В первые годы XX столетия во Франции, как и в других европейских странах, замечается подъем рабочего движения, принимавшего все более массовый характер. Его возглавили социалисты, сторонники Жана Жореса и Жюля Геда, признанных вождей пролетариата. Но, когда социалистическая партия в определенный момент парламентской борьбы отказалась от руководства профсоюзами, умами ее рядовых членов завладели анархо-синдикалисты. Их движение можно рассматривать как своеобразную реакцию на тактику реформизма, избранную социалистами.

Другая причина оживления этого движения коренилась в особенностях экономического развития Франции в конце XIX – начале XX века. В тот период в стране сохранялось мелкое производство, а следовательно, большое количество ремесленников. Именно они оказались более всего восприимчивы к анархо-синдикализму. В. И. Ленин, критикуя это движение, в частности, писал: «…анархисты во всех странах, указывая на ошибки с.-д. парламентариев, зовут бросить „нерасчетливую возню с буржуазным парламентаризмом“ и сосредоточить „все эти силы“ на „прямом действии“ организации. Но это ведет к дезорганизации и подмене широкой и всесторонней работы выкрикиванием „лозунгов“, бессильных в своей оторванности»[1]1
  В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, с. 404–405.


[Закрыть].

Ни дед рассказчика, ни дядя Жорж – на мемуары которого опирается автор, описывая этот период, – не были ни среди теоретиков этого движения, ни среди его руководителей. Все они из простого народа, многим даже не довелось учиться в школе, многие не умели читать, социалисты, анархисты – для них это все равно. О Кропоткине, Бакунине, Эрве им рассказывали на сходках, и они не всегда даже понимали, о чем шла речь. Но, как пишет Жубер, они «твердо знали, за что борются: за право есть досыта, за право свободно дышать. Перед ними стояла цель, ясная и светлая, как вода в горном ручье». Страстный пацифист, горячий проповедник пролетарской солидарности, дядя Жорж ненавидел армию, ненавидел войну. Он был убежден, что французский рабочий, став солдатом, не должен стрелять в немецкого солдата, вчерашнего рабочего. Во время первой мировой войны, на фронте, он увлекся русскими писателями – Достоевским, Чеховым, Толстым, и восприятие им этой войны похоже на восприятие Пьера Безухова в романе «Война и мир». В письме жене он пишет: «Здесь все так грязно и так ничтожно. Ах, когда же я увижу вас снова? Какое счастье, что у меня есть твои книги… С ними, моими лучшими друзьями, да с мыслью о вас я все способен выдержать».

Еще вернее оценил первую мировую войну, как грязную империалистическую бойню, другой брат матери, Андре, позднее умерший от туберкулеза. В письме, адресованном своему брату Жоржу, Андре пишет: «Сможет ли эта трагедия, что длится уже целых три года, расшевелить умы и обратить их к нашим идеям? Сможет ли народ Франции разобраться в деле Мальви, которое является процессом над всем рабочим классом? Вчера в газетах напечатан протест ВКТ… Что станет со всеми нами под гнетом реакции, которая набирает силу с каждым днем?»

В 1918 году правительство Клемансо установило в стране режим военной диктатуры. Любые пацифистские выступления воспринимались как измена нации. Следовали аресты, штрафы, отправка на фронт активистов. Для поддержания своего курса Клемансо начал судебный процесс против бывшего министра финансов Жозефа Кайо, известного своими пацифистскими настроениями и обвиненного в шпионаже в пользу Германии, а также судебный процесс против бывшего министра внутренних дел Луи Мальви, которому инкриминировали «должностное преступление», поскольку он не проявил достаточной твердости против бастовавших рабочих. Процессы эти были политической акцией, призванной терроризировать население.

После окончания войны в 1924 году правительство Эррио, то самое, что признало СССР, амнистировало Кайо и Мальви. Тайная надежда Андре сбылась. Жубер справедливо отметил политическую прозорливость своего дяди, столь удивительную для его юных лет. В начале войны ему шел восемнадцатый год, а до конца ее он не дожил.

Вторая важная страница семейной хроники – это годы Народного фронта. В то время и отец рассказчика, и другие члены его семьи ощутили свою причастность к мощному рабочему движению, в котором выступили вместе социалисты, радикалы и коммунисты. Автор даже назвал это событие «праздничной» революцией, потому что социальный сдвиг был бескровным.

«Лишь красная кровь знамен обагрила его». Рабочие бастовали, занимали заводы, надевали праздничную одежду, их лица озаряли радостные улыбки.

Летом 1936 года забастовки охватили всю Францию. Они проходили при строгом соблюдении порядка. У ворот предприятий пикеты из рабочих контролировали вход и выход. Рабочих поддержало трудовое крестьянство и мелкая буржуазия. Случалось, что к забастовщикам примыкала и интеллигенция. В начале 1936 года Народный фронт выдвинул свою программу: создание национального фонда для безработных, введение пенсий для престарелых, сокращение рабочей недели, оплачиваемые отпуска, установление твердых цен на сельскохозяйственные продукты, снижение налогов и т. д. В программу были включены также политические требования роспуска и разоружения фашистских лиг, всеобщей амнистии, отмены законов против свободы печати. Народный фронт в истории Франции новейшего времени стал первым блоком партий на основе четкой демократической программы.

Внушительное зрелище представляла собой традиционная демонстрация 14 июля 1936 года, проходившая под знаком победы Народного фронта. В Париже на улицы вышло более миллиона человек, с не меньшим размахом проходили манифестации в провинции. «14 июля прошло великолепно, – пишет Жубер. – Люди танцевали на площадях и улицах два дня и две ночи, и в праздничных фейерверках преобладал красный цвет».

Национальное правительство в 1936 году возглавил социалист Леон Блюм. «Он, конечно, не из рабочих, – говорит отец рассказчика, – но он все понимает, и у него есть сердце. Он стоит за нас, и ему можно доверять». Отец Жубера, послушав публичное выступление лидера и теоретика социалистов, был тронут тем, что этот человек с усами и в пенсне, со степенной походкой доброго усталого учителя «решил посвятить свою жизнь делу народа». Отношение автора к Леону Блюму, как, кстати, и отношение коммунистов, более сдержанное. Правительство Блюма осуществило далеко не все требования программы Народного фронта. Недостаточно последовательно вело оно также борьбу против фашистов, проводя курс на умиротворение.

И наконец, еще одна страница семейной хроники – вторая мировая война. С самого начала это было воспринято всей семьей как страшное бедствие. У отца еще не изгладились воспоминания о прошлой империалистической бойне, и он сознавал, что новая война продлится долго и принесет много страданий. Говоря о войне, Жан Жубер в своей книге ограничивается описанием лишь тех событий, очевидцем которых был он сам в свои двенадцать лет: бегство мирного населения от неприятеля, «исход», как это тогда называли, разоренные деревни и города, гибель сотен людей, «…нас окружала растерянная толпа, теснились и напирали легковые машины, забитые матрасами, повозки с впряженными в них першеронами, где сидели, свесив ноги, ошеломленные крестьяне, порой проезжал военный грузовик, откуда выглядывали хмурые, серые лица солдат». Живущие в провинции, лишенные информации люди с трудом представляли себе реального врага, пока немцы не начали сеять смерть, бросая бомбы и обстреливая дорогу, по которой двигались беженцы. Автор говорит, что воплощением ужаса войны для него осталась лихорадочная толкотня людей на мосту в минуту авианалета и видение горящих лошадей. Само слово «война» «вонзилось в меня, как длинный шип, который мне так и не удалось вырвать», – заключает Жубер.

В личном опыте самого Жубера не было встречи с представителями движения Сопротивления, с коммунистами, возглавившими борьбу против немецкой оккупации и профашистского режима Виши, поэтому рассуждения его, не являясь пацифистскими по существу, все же содержат в себе элементы пацифизма. Вернее, тут сказалось влияние дяди, проповедовавшего пролетарскую солидарность. Сопротивляясь бездушной зубрежке немецких глаголов в коллеже, юный Жубер понимает, что, кроме фашистской, существует еще и другая Германия – поэтов и ученых. Германия, которую надо уберечь от гибели. С мыслью о Жане-Кристофе мальчик читал легенду о Нибелунгах.

Одной из характерных черт старшего и среднего поколения их семьи был вначале стихийный, а потом вполне сознательный атеизм. Началось это еще с деда-анархиста. Когда в детстве он затверживал катехизис, ему внушали, что бедный должен оставаться бедным, должен со смирением покориться своей участи. Это как скрытый недуг вошло в его плоть и кровь. И в то же время он заметил, что сами проповедники ведут жизнь далеко не праведную. Он понял, что проповедь смирения выгодна богатым, с юных лет начал клясть «на чем свет стоит этих стервятников, этих похабников, которые почем зря брюхатят девушек, этих прихлебателей богачей». Другой дед, познакомившись на заводе с социалистами, осознает, что церковь на службе у хозяев и охраняет буржуазный порядок. «Кюре предавали анафеме светскую школу, Жореса и забастовщиков…» Увидев, что мужчины от них ускользают, они вцеплялись в «их жен, вливая им по капле яд в ухо. Эту истину к своим пятидесяти годам он усвоил так твердо, что, умирая, решительно отрекся от церкви, и это, – пишет Жубер, – я полагаю, и есть его духовное завещание».

Отец писателя тоже был последовательным атеистом. Он не относился к тем мужчинам, которые были «красными» на митингах и примерными христианами дома, поскольку позволяли женам исполнять за них церковные обряды. Его убеждения с пониманием были встречены женой, воспитанной в том же духе. Жубер вспоминает: «…на мою долю не пришлось ни крещения, ни катехизиса, ни причастия, а когда я однажды соблазнился рассказами других ребят о фильмах, наверняка дурацких, которые по четвергам показывал им кюре, то дома мне весьма решительно вправили мозги».

Стихийный антиклерикализм своих предков писатель связывает с эпохой Великой французской революции, когда крестьяне в деревнях сжигали кресты и церкви, сажали священников, стоящих за короля, под замок. Не случайно и дед, и отец, и дядя Жорж были вдумчивыми читателями Дидро и Руссо.

Немалую часть семейной хроники занимают рассуждения автора о вещах обыденных: о фотографиях из семейного альбома, о прогулках в лес и работах в огороде, об устройстве жилища, о погребах и чердаках, о растопке печей, натирке полов и т. п. Все это, вместе взятое, символизирует для него семейный очаг, родной дом, а значит, и сад и огород, то, что связывает его с природой, с землей, со своими корнями. И писатель уточняет: «…когда я мысленно произношу слово „дом“, то в это понятие обязательно включается и сад, но совсем не тот, на мой взгляд, искаженный образ сада с вылизанным английским газончиком, с плакучей ивой и колючими розовыми кустами, нет, сад – это еще и огород с редиской, помидорами, салатом и, конечно, с капустными грядками. Добавим сюда еще и насос, кучу навоза, птичник и садок для кроликов, садовую утварь, составленную в углу сарайчика, где под потолком подвешены связки чеснока и лука, – и вот вам если не самый прекрасный пейзаж в мире, то по крайней мере самый трогательный, самый человечный, тот, к которому особенно прикипело мое сердце».

Описания природы, которых так много в книге Жубера, ничем не напоминают умиление прогуливающегося за городом сентиментального горожанина. Это наслаждение природой человека, знающего цену общения труженика с землей. И в то же время тут чувствуется рука и глаз поэта. Картины природы составляют как бы фон всего произведения, они придают ему эмоциональную окраску, музыкальную тональность, передают душевное состояние рассказчика, его отношение к описываемым событиям, людям.

Жан Жубер развертывает в своей книге целый калейдоскоп лиц, событий, фактов, которые мелькают, как кадры в кинематографе: то возникает обобщенный крупный план, то подробно описываются фотографии родных, которые как бы оживают в воображении писателя. Застывшие в неестественных позах люди начинают жить, двигаться, говорить.

Жан Жубер стал писателем не благодаря, а вопреки уготованной ему судьбе. Сын рабочего, внук крестьянина, он тоже должен был бы стать рабочим, если бы не эта ненасытная тяга к знаниям, не огромная любовь к книге, которая была свойственна многим в его семье, если бы не страстная увлеченность поэзией и не поэтический дар юноши, довольно рано давший о себе знать. Однако путь его к знаниям, а потом и к творчеству был нелегким. На протяжении всей книги писатель неоднократно возвращается к этой мысли – как трудно было ему пробиться к культуре. Он, конечно, был одарен, но он также обладал и большим трудолюбием, которое можно сравнить с трудолюбием его предков-крестьян, всей его семьи.

Как опасался Жубер, делая свои первые шаги в литературе, встретить вежливое равнодушие, скептическую усмешку, недоверие к этому «выскочке», сыну рабочего. Он помнил косые взгляды, которые бросали на него матери некоторых соучеников по коллежу, и тот трудно преодолимый барьер, что стоял между ним и его приятелями из богатых семей. Не только желание рифмовать, сочинять одолевало подростка, он с восторгом отдавался учебе. «Меня снедало, – пишет он, – более высокое стремление: избавить мой род от тяжкого груза прошлого». Мальчик с увлечением учит языки, бесконечно много читает. Обращает на себя внимание широкий круг его чтения. Тут представлены лучшие писатели мировой литературы, мыслители и гуманисты: Монтень, Дидро, Руссо, Бальзак, Флобер, Золя, Гюго, Ибсен, Достоевский, Толстой, Чехов, Купер, Лондон, Кервуд, Торо и другие.

С признательностью говорит автор и о французских поэтах, оказавших на него влияние, таких, как Шенье, Руже де Лилль, Бодлер, Верлен, Рембо, Малларме, Жамм, Арагон, Деснос и другие.

За годы учения юноша пристрастился и к живописи. Среди его любимых художников – Микеланджело, Боттичелли, Милле, Дюрер. Сумел он воспитать в себе и музыкальный вкус. Еще в отрочестве он предпочитал всем модным песенкам Бетховена и Баха. А произведения таких композиторов, как Дебюсси, Равель, Шоссон, Сати, Онеггер, узнавал с первых тактов. Это уже высокая ступень приобщения к культуре.

Поэт-философ, Жан Жубер нередко бывает афористичен: «Смерть отца играет в нашей жизни роль проявителя, с помощью которого мы распознаем наше прошлое», «Бросить книгу на пол… такое же преступление, как бросить кусок хлеба», «Отрочество тяготеет к самоанализу», «Детская дружба уходит и забывается с разлукой и окончанием переписки», «Земледелие – некая секретная философия, и всякий истинный земледелец одновременно и мудрец, и поэт», «Женщины все по натуре немного колдуньи» и т. д. Могущество, скрытое в слове, рассказчик почувствовал и в тех народных присловьях, пословицах, поговорках, которые употребляли его отец и тетя Алиса: «Луна красная – быть завтра дождю», «На святого Мориса горох сажай, соберешь богатый урожай» и т. п. «Кто знает, может, слушая ее, я приобрел вкус к поэзии или по крайней мере ощутил сладость рифмы?» – размышляет Жубер.

На протяжении всей книги писатель сознательно и бессознательно подчеркивает свою неразрывную связь с близкими, с простыми людьми. Он не только не стыдится своей родни, но, наоборот, гордится, любуется ею. В таком решении народной темы заключается истинный демократизм Жубера.

Писатель не случайно назвал свое произведение «Красные сабо». Большое сабо, выкрашенное в красный цвет, висело над входом в лавку его дяди, где собирались социалисты, анархисты, коммунисты и многие другие «печальники за народ». Оно свидетельствует о гордости ремесленника своим ремеслом, своим мастерством, подчеркивает прочность народных корней и традиций, непреходящую связь времен, и в то же время красный цвет, поясняет автор, как бы символизирует единение всех тружеников, избравших своим флагом красное знамя Народного фронта.

О. Тимашева