355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жан-Пьер Неродо » Август » Текст книги (страница 22)
Август
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 20:21

Текст книги "Август"


Автор книги: Жан-Пьер Неродо



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Старость принцепса

11 июня 7 года Ливия установила в центре портика, носившего ее имя, жертвенник, посвященный богине согласия Конкордии. Тем самым она словно заявила всему Риму, что между ней и мужем царит полное взаимопонимание. Позже она посвятила той же богине еще один жертвенник, на сей раз в храме Конкордии, который Тиберий велел отстроить на Форуме.

Но, как бы ни была дружна эта пара, к старости они шли разными тропами. Если верить античным источникам, годы намного заметнее сказывались на Августе, чем на Ливии. Поэты утверждали, что самым большим несчастьем троянского царя Приама, привыкшего к процветанию, и его плодовитой жены Гекубы было то, что они слишком долго жили. Злая судьба одарила их долголетием лишь для того, чтобы они успели своими глазами увидеть, как рушится их царство и гибнут дети. Август тоже дожил до старости, до глубокой старости, и тоже видел, что из его надежд мало какие сбылись. Долголетие, столь редкое в ту эпоху, досталось ему случайно, но в конечном итоге обернулось даром судьбы не только лично для него, но и для римского народа. Не располагай Август таким огромным запасом времени, ему вряд ли удалось бы осуществить все то, что он осуществил. Но к старости бремя прожитых лет давило на него все сильнее; то же самое чувствовало и его окружение. Вслед за Эдипом Сенеки он задавался вопросом, ради каких новых жестоких испытаний судьба продолжает хранить его от смерти, сведя в могилу и его ровесников, и такое множество молодых.

В 9 году в честь его здравствования в Риме устроили игры. На них присутствовала актриса Галерия Копиола, которой исполнилось 104 года. Свою сценическую карьеру она начала в 82 году до н. э., то есть 91 годом раньше! [223]223
  Плиний Старший. Естественная история, VII, 49, 5.


[Закрыть]
В 95 году, когда она только появилась на свет, республику сотрясали мятежи, вылившиеся в гражданские войны, конец которым сумел положить только Август. Впрочем, приближенные принцепса извлекли из сундука истории сие ископаемое вовсе не за тем, чтобы лишний раз напомнить ему о бурных событиях прошлого. Видимо, им хотелось показать Августу, что его 72 года – далеко не предел человеческого долголетия.

Не думаем, что ему этот аргумент показался очень убедительным. Крепким здоровьем он не отличался никогда, а в последние годы его самочувствие ухудшалось все стремительнее. Смерть щадила его, но безжалостное время брало свое: прежний прекрасно сложенный юноша давно превратился в терзаемого недугами старика. Чтобы представить себе, каким он стал, обратимся к Светонию (LXXIX–LXXXII):

«К старости он стал хуже видеть левым глазом… Кожа во многих местах загрубела и от постоянного расчесыванья и усиленного употребления скребка образовала уплотнения вроде струпьев [224]224
  Современные врачи считают, что Август страдал катаром кишечника с последующими токсическими кожными явлениями. – Прим. ред.


[Закрыть]
. Бедро и голень левой ноги были у него слабоваты, нередко он даже прихрамывал; помогали ему от этого горячий песок и тростниковые лубки. Иногда ему не повиновался указательный палец правой руки: на холоде его так сводило, что только с помощью рогового наперстка он кое-как мог писать. Жаловался он и на боль в пузыре, которая ослабевала, лишь когда камни выходили с мочой… Зимой он надевал не только четыре туники и толстую тогу, но и сорочку, и шерстяной нагрудник, и обмотки на бедра и голени».

Стригилью – железный или бронзовый скребок, с помощью которого очищали тело от пота после бани или гимнастических упражнений в палестре. Август злоупотреблял этой процедурой, очевидно, из-за маниакального стремления к чистоте. Как знать, может быть, это была невротическая реакция организма, выражавшаяся в желании очиститься если не душой, то хотя бы телом от всей накопившейся грязи.

Снова послушаем, что говорит об этом Светоний (LXXXII):

«Свое слабое здоровье он поддерживал заботливым уходом. Прежде всего, он редко купался: вместо этого он обычно растирался маслом или потел перед открытым огнем, а потом окатывался комнатной или согретой на солнце водой. А когда ему приходилось от ломоты в мышцах принимать горячие морские или серные ванны, он только окунал в воду то руки, то ноги, сидя на деревянном кресле, которое по-испански называл «дурета».

Из чего еще состояла повседневная жизнь владыки мира? Ну, например, он любил пешие прогулки, любил и «гулять», сидя в носилках. Обычно он заворачивался в одеяло или плащ из простой ткани и время от времени выскакивал из носилок, чтобы немного побегать или попрыгать. Ему нравилось отдыхать, сидя на берегу с удочкой. Иногда он играл в кости или камешки» (Светоний, LXXXIII).

Некоторые из его поступков нашему современнику, бесспорно, показались бы странными. Так, он воздвиг гробницу своему коню, о чем молодой Германик поведал в поэме [225]225
  Плиний Старший. Естественная история, VIII, 64, 3.


[Закрыть]
. Впрочем, в сборниках античных эпиграмм эпитафии животным – отнюдь не редкость, так что нельзя сказать, что в данном случае Август показал себя особенным оригиналом.

Таким был Август – будущее божество – в последние годы своей жизни, и несмотря на все свои причуды и странности он должен был запомниться грядущим поколениям в образе божества. От него это требовало настоящего героизма. Появляясь на публике, он надевал котурны, прилаживал бесконечные накладки, обматывал тело полосами ткани и прятал все эти ухищрения под несколькими туниками. Правда, под старость он все реже и реже показывался народу и даже перестал посещать заседания сената и собрания.

Мечты об отдыхе

Рискнем предположить, что по мере того как здоровье его ухудшалось, а в семейной жизни утрата следовала за утратой, ему все труднее становилось бороться с искушением бросить все дела и удалиться на покой. Человеком он был образованным, любил читать и писать, но главное – он безумно устал. Публичный политик, вся жизнь которого прошла на виду, подчиненная одному интересу – удержать власть, он не мог не завидовать тем, кто имеет возможность посвятить себя созерцанию. Увы, рассчитывать на это не приходилось – он был пожизненно обречен властвовать. Он оказался в ловушке системы, сложившейся помимо его воли, и взвалил на свои плечи груз, освободиться от которого уже не мог. Сложить с себя ответственность значило познать напрасными кровавые жертвы, которые он принес ради достижения своей невероятной цели. Чтобы попытаться понять состояние его души, вчитаемся в строки, оставленные Сенекой, который имел доступ к императорским архивам. Вот что он пишет («О краткости жизни», IV, 2–6):

«Божественный Август, которого боги облагодетельствовали больше, чем кого бы то ни было, без конца повторял. что жаждет отдыха, и просил освободить его от дел. Каждый свой разговор он непременно сводил к мечтам об отставке. Предаваясь трудам, он тешил себя надеждой, скорее всего, бесплодной, но такой сладкой, что настанет день, когда он сможет пожить для себя. В письме, адресованном сенату, где он обещает, что и в отставке будет вести себя с достоинством, помня о своей былой славе, я нашел такие слова: «Легче обещать это, чем выполнить. Но, коли уж наступления этой желанной минуты ждать еще так долго, радость ее предвкушения заставляет меня наслаждаться хотя бы тем, что я мечтаю о ней вслух». Удалиться от дел казалось ему таким прекрасным, что самая мысль об уходе на покой дарила ему наслаждение. Ему, который всем повелевал и решал судьбы людей и целых народов, величайшее удовольствие дарила мечта о том дне, когда он избавится от своего величия. Он не понаслышке знал, какого пота, каких не видимых миру страданий стоит благоденствие, воцарившееся на всей земле. Вынужденный поднять оружие вначале против сограждан, затем – против коллег, наконец, против своих близких, он пролил немало крови и на суше и на море. Армию, утомленную истребительными римскими усобицами, он провел через Македонию, Сицилию, Египет, Азию и едва ли не все побережья, пока не повернул ее против внешних врагов. Но пока он усмирял Альпы и подавлял недовольство, вспыхнувшее в уже завоеванных провинциях, пока он сдвигал границы за Рейн, Евфрат и Дунай, в самом Риме против него точили кинжалы Мурена, Цепион, Лепид, Эгнаций и многие другие. Едва избежав расставленной ловушки, он столкнулся с тем, что его дочь и вместе с ней множество молодых людей благородного происхождения, словно сговорившись вступить в армию любодеев, омрачили его старость. Среди них был Юл, в лице которого как будто возродилась былая угроза, исходившая от Антония и связанной с ним женщины. Дабы спастись от этой язвы, ему приходилось отсекать свои собственные члены, но язвы только множились; так слишком полнокровный человек осужден страдать от частых кровотечений. Потому и мечтал он об отдыхе, что самая мысль о вожделенном покое приносила ему облегчение. Таково было желание человека, способного исполнить любые желания».

Психологические характеристики Сенеки и оценка, которую он дает жизни Августа, производят сильное впечатление. И в самом деле начинаешь верить, что существование принцепса временами становилось невыносимым. Вместе с тем, несмотря на привычку подолгу «пережевывать» в памяти события минувших лет, несмотря на физическую и моральную усталость, Август ни на минуту не забывал о том, что он – римский политик республиканской традиции. Он мечтал не просто о покое, он мечтал о покое, исполненном достоинства – otium cum dignitate, благородную сущность которого защищал еще Цицерон. Но Август сам себя обрек на невозможность вкусить покоя – римский республиканский закон, согласно которому мужчины, достигшие 60 лет, имели право целиком посвятить себя досугу, его не касался. Взобравшись на вершину, он, может быть, и мечтал спуститься вниз, но лесенка, по ступенькам которой он карабкался вверх, давным-давно исчезла. Да и никакая лесенка ему бы уже не пригодилась. Он понимал, что навечно прикован к вершине, до самой смерти. Все стариковские удовольствия – подумать о жизни, поковыряться в саду, поделиться политической мудростью с молодежью, дать дельный совет зрелому человеку, занимающему важный пост, участвовать в делах косвенно, как бы со стороны, не неся за них никакой моральной ответственности, одним словом, пользоваться главным преимуществом старости – авторитетом, ему, завоевавшему этот авторитет слишком рано, теперь стали недоступны. Но Август сам выковал свою судьбу, столь непохожую на судьбы других людей, и ценой, которую ему пришлось за это уплатить, была невероятная, немыслимая усталость.

Вместе с тем он хорошо помнил урок, когда-то усвоенный от Вергилия. Чем ближе подкрадывалась к нему старость, тем острее он чувствовал, что дело, начатое им, не должно прерваться, иначе получится, что он пролил реки человеческой крови только ради того, чтобы прорваться к власти. Вспоминал он и о своих долгих беседах с Арием. Эти воспоминания рождали в нем мысли, впоследствии подхваченные Сенекой («Утешение к Марции», XV, 1–2):

«Мне кажется, Фортуна нарочно время от времени лишает цезарей своего расположения, чтобы род человеческий получил от них еще одно благодеяние – убедился, что даже те, кто считается сыновьями богов и прародителями божеств, не в силах распоряжаться своей судьбой так, как они распоряжаются чужими судьбами. Божественный Август потерял всех своих детей и внуков, похоронил последнего из Цезарей и, дабы дом его окончательно не опустел, вынужден был прибегнуть к усыновлению. И тем не менее он переносил удары судьбы с мужеством человека, сознающего свою уязвимость, но не желающего никому давать повода жаловаться на богов».

С присущей ему проницательностью Сенека вскрыл внутреннюю драму принцепса, вынужденного играть роль божества и потому осужденного вечно демонстрировать силу духа, какой не может обладать человек. Другие люди черпают утешение, жалуясь на несправедливость судьбы – ему и в этом было отказано.

Принцепс в кругу семьи

Не будем забывать, что близкие Августа всячески поддерживали в нем мысль о необходимости продолжать удерживать власть, так что можно сказать, что политика пронизывала каждый миг его существования, не оставляя места для простых семейных радостей. Каким бы величественным ни казался он со стороны, в душе его жили чувства обиженного отца и деда, старого и усталого человека, нуждавшегося в простом человеческом тепле. Светоний приводит один эпизод, представляющий нам Августа в совершенно неожиданном ракурсе. У него оставалась единственная внучка Агриппина, любовью к мужу и многочисленным потомством снискавшая себе репутацию образцовой римской матроны, какой, по мнению Августа, и следовало быть женщине его семейства. Из девяти детей, которых она родила Германику, выжили, к своему несчастью, шестеро. Двое умерли в младенчестве, не оставив по себе, по обычаю того времени, никаких сожалений, а еще один успел достаточно подрасти, чтобы родные полюбили его прелестный облик, но потом тоже умер. Ливия заказала статую, изображавшую мальчика в виде Амура, и посвятила ее храму Венеры. Такую же точно статую Август поставил в своей опочивальне и, входя, каждый раз целовал ее [226]226
  Светоний. Калигула, VII.


[Закрыть]
. Эта деталь, наверняка подсмотренная кем-то из домочадцев, который не удержался, чтобы не рассказать о ней вслух, свидетельствует, что Август действительно любил своих детей, а не просто видел в них продолжателей рода.

Как явствует из письма к Агриппине, датируемого апрелем или маем 14 года, то есть года его смерти, он горячо интересовался здоровьем своих правнуков:

«Вчера я договорился с Таларием и Азеллием, чтобы они взяли с собой маленького Гая в пятнадцатый день до июньских календ (17 мая), коли богам будет угодно. Посылаю вместе с ним и врача из моих рабов; Германику я написал, чтобы задержал его, если захочет. Прощай, милая Агриппина, и постарайся прибыть к своему дорогому Германику в добром здравии» [227]227
  Светоний. Калигула, VIII.


[Закрыть]
.

Малышу, о котором проявлял беспокойство Август, исполнилось тогда два года. Родители взяли его с собой в Германию, и воины, которыми командовал Германик, охотно играли с мальчиком и наряжали его солдатиком. Они же прозвали его Калигулой, что значит «Сапожок». Под этим именем он и вошел в Историю.

Август любил и других детей. Иногда он играл в орехи с мальчиками-рабами, «Ему нравились их хорошенькие лица и их болтовня, и он покупал их отовсюду, особенно же из Сирии и Мавритании» (Светоний, LXXXIII). Пожалуй, последнее наблюдение, скорее всего, тоже сделанное кем-то из домашних, могло бы быть квалифицировано как проявление старческого маразма. Однако не будем торопиться с выводами. На самом деле Август в этом отношении ничем не отличался от своих современников. В богатых домах было принято держать детей-рабов, которые целыми толпами нагишом сновали по комнатам, своим умильным видом радуя глаз домочадцев, – словно пухлые купидоны, сошедшие с фресок.

Но и здесь Август проявлял свойственную ему сдержанность, в равной мере диктуемую здравым смыслом и суеверием. Так, он терпеть не мог карликов, уродцев и прочих неприятных на вид существ, видя в них насмешку природы и зловещее предзнаменование. Впрочем, в его доме жил один карлик по имени Коноп, ростом в восемьдесят один сантиметр. С ним в детстве любила забавляться Юлия Младшая. У Ливии тоже жила карлица, которую звали Андромеда [228]228
  Плиний Старший. Естественная история, VII, 16, 3.


[Закрыть]
.

Он вполне радушно встречал мальчиков из хороших семей, которых приводили к нему засвидетельствовать почтение. Это даже вошло у него в обычай. Однажды к нему с визитом вежливости явился мальчик, которого Август ущипнул за щечку, проговорив: «И ты, малютка, отведаешь моей власти». Этим мальчиком был будущий император Гальба, на несколько месяцев возглавивший империю после смерти Нерона [229]229
  Светоний. Гальба, IV.


[Закрыть]
. Для нас это пророчество, наверняка выдуманное с целью поддержать авторитет Гальбы, интересно тем, что доказывает: даже в 68 году магический ореол имени Августа все еще служил основанием, на которое опирался выдвинувшийся из рядов аристократии претендент на власть.

Любовь Августа к детям распространялась и на самого обездоленного из правнуков – маленького Клавдия, которому вопреки всеобщим ожиданиям выпало сделаться носителем власти. Клавдий приходился внуком Ливии и одновременно, через свою мать Антонию, дочь Юлии, внучатым племянником Августу.

В характере Клавдия отмечались большие странности, которые объясняли тем, что он трудно родился на свет. Эти странности очень мешали ему, когда настало время включиться в государственные дела. Кроме того, его всегда подавлял Германик, его брат, отличавшийся отменной выправкой и представительностью. Мать Клавдия, считавшаяся образцом женской добродетели, часто говорила, что он «урод среди людей, что природа начала его и не кончила». Когда ей случалось встретить какого-нибудь особенно тупого человека, она имела обыкновение говорить о нем: «Глупее моего Клавдия» [230]230
  Светоний. Божественный Клавдий, III.


[Закрыть]
. Но Август в отличие от Ливии не обижал мальчика невниманием. Светоний приводит три его письма Ливии, в которых речь идет о Клавдии:

«По твоей просьбе, дорогая Ливия, я беседовал с Тиберием о том, что нам делать с твоим внуком Тиберием (так звали Клавдия) на Марсовых играх. И оба мы согласились, что надо раз навсегда установить, какого отношения к нему держаться. Если он человек, так сказать, полноценный и у него все на месте, то почему бы ему не пройти ступень за ступенью тот же путь, какой прошел его брат? Если же мы чувствуем, что он поврежден и телом и душой, то и не следует давать повод для насмешек над ним и над нами тем людям, которые привыкли хихикать и потешаться над вещами такого рода. Нам придется вечно ломать себе голову, если мы будем думать о каждом шаге отдельно и не решим заранее, допускать его к должности или нет. В данном же случае – отвечаю на твой вопрос – я не возражаю, чтобы на Марсовых играх он устраивал угощение для жрецов, если только он согласится слушаться Сильванова сына, своего родственника, чтобы ничем не привлечь внимания и насмешек. Но смотреть на скачки в цирке со священного ложа ему незачем – сидя впереди всех, он будет только обращать на себя внимание. Незачем ему и идти на Альбанскую гору и вообще оставаться в Риме на Латинские игры: коли он может сопровождать брата на гору, то почему бы ему не быть и префектом Рима? Вот тебе мое мнение, дорогая Ливия: нам надо обо всем этом принять решение раз и навсегда, чтобы вечно не трястись между надеждой и страхом. Если хочешь, можешь эту часть письма дать прочесть нашей Антонии».

«Юного Тиберия, пока тебя нет, я буду каждый день звать к обеду, чтобы он не обедал один со своими Сульпицием и Афинодором. Хотелось бы, чтобы он осмотрительней и не столь рассеянно выбирал себе образец для подражания и в повадках, и в платье, и в походке. Бедняжке не везет: ведь в предметах важных, когда ум его тверд, он достаточно обнаруживает благородство души своей».

«Хоть убей, я сам изумлен, дорогая Ливия, что декламация твоего внука Тиберия мне понравилась. Понять не могу, как он мог, декламируя, говорить все, что нужно, и так связно, когда обычно говорит столь бессвязно» [231]231
  Светоний. Божественный Клавдий, IV.


[Закрыть]
.

Разве могут эти строки принадлежать беспомощному старику, влачащему существование «под каблуком» ненавидящих его жены и Тиберия? Нет, это написал дед, озабоченный восстановлением справедливости по отношению к внуку и не скрывающий своей радости, когда ему удается обнаружить в Клавдии черты, достойные уважения. Может быть, он догадался, что неуклюжее поведение юноши вызвано робостью, которую Август и в самом деле внушал многим. Не удивительно, что мальчик, которому ближайшие родственники постоянно твердили о его умственной отсталости, терялся в присутствии великого деда.

По правде сказать, первое письмо Августа Ливии только ставит проблему, но не решает ее. И действительно, Клавдия намеренно держали поодаль от общественной жизни, и первые почетные должности, полагавшиеся ему по чину, он получил лишь в правление своего племянника Калигулы. Август сам завел правило, согласно которому от каждого члена семьи ждали строгого соответствия некоему идеалу красоты и здоровья. Малейшее отклонение от нормы, способное произвести на окружающих дурное впечатление или вызвать насмешки, считалось недопустимым. В сущности, следует признать, что Август действовал с позиций здравомыслящего публичного политика и, отдадим ему должное, подходил к решению этой проблемы с серьезностью, но без предвзятости.

Кому достанется главная роль?

Этот частный вопрос, имевший, тем не менее, общественное значение, ибо он затрагивал семью принцепса, Август обсуждал с Тиберием – своим главным наследником. Он счел нужным уточнить, что усыновил Тиберия, руководствуясь государственными интересами, и его завещание, составленное в апреле 13 года, начиналось такими словами: «Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере половины плюс одна шестая будет Тиберий» [232]232
  Светоний. Тиберий, XXIII.


[Закрыть]
. Из этого некоторые античные историки сделали вывод, что он не любил Тиберия. Они утверждали, что после последнего разговора с Тиберием Август произнес: «Бедный римский народ, в какие он попадет медленные челюсти!» Они как бы намекали, что Тиберий подобен хищнику, которому доставляет удовольствие продлевать мучения своих жертв. Говорили также, что при всяком приближении вечно угрюмого Тиберия Август сейчас же прерывал веселую или легкомысленную беседу, которую вел [233]233
  Светоний. Тиберий, XXI.


[Закрыть]
. Якобы принцепс согласился назначить его своим наследником, лишь уступив настойчивому давлению Ливии, если не из тщеславной надежды, что при таком жестоком преемнике народ скорее пожалеет о нем.

Все это слухи, проверить обоснованность которых у нас нет ни малейшей возможности. Так, Светоний, при всей своей враждебности к Тиберию, им не верит, полагая, что они противоречат характеру Августа – человека слишком умного и осторожного, чтобы с таким легкомыслием подойти к решению столь важного вопроса. Он приводит выдержки из писем Августа, подтверждающие, что к Тиберию он относился с большим уважением. Но тот же Светоний рассказывает, что некоторое время спустя после смерти Августа Ливия, обозленная непокорностью Тиберия, вынула из тайника адресованные ей письма Августа, в которых тот осуждал Тиберия за неуживчивость и упрямство [234]234
  Светоний. Тиберий, LI.


[Закрыть]
. По всей видимости, эти письма относились к тому периоду, когда Тиберий покинул Рим. Когда же под гнетом обстоятельств ему пришлось назначить Тиберия своим наследником, он выказывал ему и уважение, вполне заслуженное, учитывая военные успехи пасынка и его будущее высокое положение, и чисто человеческую привязанность, по которой так тосковала его исстрадавшаяся душа. Тон его писем к Тиберию отличается особой теплотой:

«Прощай, любезнейший мой Тиберий. Желаю тебе счастливо сражаться за меня и наших соратников. Прощай, любезнейший, храбрейший муж и, клянусь моим счастьем, мудрейший из полководцев!»

«Могу только похвалить твои действия в летнем походе, милый Тиберий: я отлично понимаю, что среди стольких трудностей и при такой беспечности солдат невозможно действовать разумнее, чем ты действовал. Все, кто были с тобой, подтверждают, что о тебе можно сказать словами стиха:

 
Тот, кто нам один неусыпностью выправил дело» [235]235
  Август перефразирует стих, которым Энний прославлял Фабия Кунктатора (Медлителя), одного из самых известных полководцев Второй Пунической войны. Слово «медлительность» он заменяет «неусыпностью».


[Закрыть]
.
 

«Приходится ли мне раздумывать над чем-нибудь важным, приходится ли на что-нибудь сердиться, клянусь, я тоскую о моем милом Тиберий, вспоминая славные строки Гомера:

 
Если сопутник мой он, из огня мы горящего оба
С ним возвратимся: так в нем обилен на вымыслы разум».
 

«Когда я читаю и слышу о том, как ты исхудал от бесконечных трудов, то разрази меня бог, если я не содрогаюсь за тебя всем телом! Умоляю, береги себя: если мы с твоей матерью услышим, что ты болен, это убьет нас и все могущество римского народа будет под угрозой.

Здоров я или нет, велика важность, если ты не будешь здоров?

Молю богов, чтобы они сберегли тебя для нас и послали тебе здоровье и ныне и всегда, если им не вконец ненавистен римский народ» [236]236
  Светоний. Тиберий, XXI.


[Закрыть]
.

Эта бьющая через край нежность, сопровождаемая похвалами и литературными реминисценциями, показывает, что Август прекрасно понимал, насколько прочность возведенного им здания зависит от выдержки Тиберия. Тому исполнился 51 год, и, если его военные таланты ни в ком не вызывают сомнения, обоснованность похвал, расточаемых ему Августом во всех прочих отношениях, не находит подтверждения ни в одном из известных источников. Может быть, Август сознательно лицемерил, подозревая, что его письма будет читать отнюдь не только один их адресат? Или мы должны принимать его слова за чистую монету?

Он видел, что Тиберий мало походил на «доброго правителя». Высокомерный, зажатый, он был необщителен, даже с близкими разговаривал сквозь зубы, а лицо его частенько безобразили густо высыпавшие прыщи. Август, со свойственной ему обидной откровенностью, никогда не делал вид, что не замечает всего этого. Напротив, он не раз выгораживал его перед народом и сенатом, заявляя, что «в недостатках Тиберия повинна природа, а не нрав» [237]237
  Светоний. Тиберий, LXVIII.


[Закрыть]
. Довольно неуклюжее оправдание, словно призывающее принять недостатки Тиберия как данность и не пытаться вскрыть их глубинные причины. Особенно цинично оно звучало из уст Августа, который в немалой степени приложил руку к шквалу чувств, бушевавших в душе Тиберия.

Между тем Август не кривил душой, когда утверждал, что благополучие Тиберия так же дорого ему, как его собственное, и что от беспокойства за Тиберия его сотрясает дрожь, В дальних походах погибли и Друз, и его внук Гай, и он знал, что судьба в любую минуту может лишить его последней поддержки. Понимал он и то, что управление империей, которое он осуществлял с 32-летнего возраста, если считать от победы при Акциуме, требовало огромного опыта. Единственным, кто годился на эту роль, был Тиберий. Забыв про свои былые «фокусы», Тиберий исправно выполнял все, что поручал ему Август. Немалую долю теплых чувств, которые Август столь демонстративно проявлял к пасынку, составляла его признательность императору, то есть главнокомандующему армией, практически державшему в руках судьбу римского народа. Как всегда, не делая различия между личным и общественным, Август ценил в Тиберии защитника своего дела, видел в нем свое alter ego, заместителя, облеченного той же ответственностью и тем же почетом, что и он сам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю