355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жан-Пьер Неродо » Август » Текст книги (страница 14)
Август
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 20:21

Текст книги "Август"


Автор книги: Жан-Пьер Неродо



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Возвращение в Рим

Наконец пришло время вернуться в Рим. Возможно, именно тогда он по пути завернул в Болонию, где его пригласил к обеду один из ветеранов армии Антония. Точная дата этого события неизвестна, но, впрочем, она для нас не так уж и важна; гораздо интереснее, что рассказ об этой встрече проливает свет на некоторые особенности характера нашего героя. Итак, он обедал у воина-ветерана, и разговор за трапезой зашел о цельнолитой золотой статуе, которую Антоний захватил у парфян. Цезарь поинтересовался, правда ли, что первый, кто дотронулся до статуи, немедленно ослеп и потерял способность двигаться, а вскоре за тем умер. На что сотрапезник отвечал, что в данный момент он, Цезарь, угощается обедом благодаря одной из ног статуи, потому что хозяин дома был первым, кто сумел поживиться от сокровища и все его нынешнее благоденствие достигнуто за счет этой славной добычи [112]112
  Плиний Старший. Естественная история, XXXIII, 24, 1.


[Закрыть]
. В этой бытовой сценке бесследно исчезает победитель при Акциуме, герой и почти божество, и остается обыкновенный, пожалуй, даже чересчур легковерный человек, каким в глубине души и продолжал оставаться Цезарь.

В начале лета толпы римлян, возглавляемые магистратами, с помпой прошествовали к Капенским воротам, откуда ожидалось прибытие Цезаря Октавиана. Там и разыгралась незначительная, но любопытная сценка, которая дает нам представление о настроениях, царивших среди горожан. «Из толпы, явившейся с поздравлениями, выделился человек, который преподнес ему говорящего ворона, обученного произносить: «Приветствую тебя, Цезарь, император-победитель!» Весьма приятно удивленный, Цезарь купил умную птицу за 20 тысяч сестерциев. Но тут показался еще один птицелов, которому ничего не перепало, и рассказал Цезарю, что у хозяина птицы есть еще один ворон, в точности похожий на первого. Цезарь приказал принести и его. Ворона доставили, и все услышали, как птица повторила слова, которым ее обучили: «Приветствую тебя, Антоний, император-победитель!» Цезарь ничем не проявил своего недовольства и просто велел обоим птицеловам поделить полученные деньги поровну» [113]113
  Макробий. Сатурналии, II, 4.


[Закрыть]
.

Рим хотел мира, и, если бы победил Антоний, он наверняка встретил бы его не менее восторженно, нежели встречал Цезаря. Тот это прекрасно понимал и видел свою задачу в том, чтобы произвести на жителей города незабываемое впечатление. Для того и был организован трехдневный триумф, развернувшийся в настоящее представление. За годы, миновавшие после смерти Юлия Цезаря, перед глазами римлян прошел не один триумфатор, но торжества, устроенные Цезарем Октавианом 13, 14 и 15 августа 29 года, приобретали совершенно особое значение, ибо знаменовали собой окончание войн. Действительно, Рим почти на сто лет забыл о гражданских войнах [114]114
  До конца правления Нерона, то есть до 68 г. н. э.


[Закрыть]
, хотя, как мы убедимся позже, продолжал вести войны внешнего характера.

Нелегко сегодня представить себе, как по улицам Рима, скромные размеры которого отнюдь не соответствовали носимому им гордому имени, двигались бесконечные процессии людей и животных. За трубачами и флейтистами катились повозки, доверху нагруженные захваченным у врага добром. Самую богатую добычу несли на носилках, а рядом шагали воины, державшие в руках укрепленные на высоких шестах щиты, на которых перечислялось количество трофеев, число взятых в плен солдат, названия покоренных городов и стран. Другие несли большие полотнища с изображением эпизодов самых крупных сражений и картин с видами самых больших городов, а то и их объемные макеты. Следом тащили статуи с грустными лицами, изображавшие божества рек, протекающих в побежденных землях. Дальше шли флейтисты, за ними вели белого жертвенного быка, за быком шествовали жрецы, за жрецами снова несли трофеи. Замыкали процессию цари покоренных народов, вместе с которыми шагали и члены их семей, а уж потом вели простых пленников, закованных в цепи.

Шествие продолжалось три дня кряду, и каждый день глазам восторженных зрителей, тесно сгрудившихся с обеих сторон дороги, представало что-нибудь новое. В толпе выделялись белые тоги римских граждан, а в воздухе, оглашаемом победным гласом труб и флейт, стонами пленников, солдатскими шутками, криками продавцов воды и жареной колбасы, зычными командами ликторов, расчищавших путь кортежу, ржанием лошадей и цокотом подбитых гвоздями подошв, стоял гул, от которого возбужденные зрелищем обыватели приходили в еще большее неистовство. Над головами людей плыла тяжелая волна запахов: удушливую вонь человеческих испарений и лошадиного пота перебивал и не мог перебить аромат благовоний, курившихся на бесчисленных жертвенниках, вынесенных к дверям храмов – распахнутых ради праздника и изукрашенных гирляндами цветов.

В первый день Цезарь представил народу свои победы над жителями Паннонии и Далматии: неважно, что одержал эти победы не он сам, важно, что слава за них досталась ему. Во второй день праздновали победу в битве при Акциуме, к которой он также почти не приложил рук. Его личное участие в покорении Египта, которому посвятили третий день триумфа, было более существенным, и пышность торжеств в этот день превзошла все виденное ранее. Поражало не только богатство добычи, захваченной в Египте. Огромное впечатление произвело на толпу пронесенное над городом изображение Клеопатры. Египетская царица сделала все, чтобы избежать этого позора, но он настиг ее и после смерти. Большинство римлян никогда в жизни не видели Клеопатры, и теперь с недоумением взирали на портрет царицы, увенчанной всеми знаками фараоновской власти. Тут же шли и дети Клеопатры и Антония – близнецы, мальчик и девочка. Мальчика звали Александром, девочку – Клеопатрой, но родители дали им и вторые имена. Сына они нарекли Гелиосом, что значит Солнце, а дочь – Селеной, что значит Луна. Им едва исполнилось по 10 лет, и пораженные жители Рима в тот пылающий августовским зноем день наблюдали двойное затмение – и солнца, и луны [115]115
  О праздновании триумфа см. Дион Кассий, LI, 21.


[Закрыть]
.

Лишь на третий день народу явился сам триумфатор, предшествуемый ликторами. Он восседал в колеснице, украшенной по бокам барельефами из слоновой кости. Поверх туники, расшитой пальмами, на нем была надета вышитая тога, голову венчало пышное сооружение из лавровых листьев, собранных в саду его загородной виллы. В руках он держал скипетр с фигурой орла. За его спиной стоял раб, поддерживая над его головой золотой венец. Раб нашептывал триумфатору, что он не должен забывать, что он – всего лишь человек, что вечером, когда торжество закончится, ему придется вспомнить, что он вовсе не Юпитер, хоть и играет его роль. Но слышал ли Цезарь эти слова?

Колесницу тянули вперед две белые лошади. На правой сидел верхом сын Октавии Марцелл, на левой – сын Ливии Тиберий. Оба юноши, почти ровесники, считались родственниками, ибо принадлежали к фамилии Цезаря. За колесницей триумфатора пешком шли сенаторы и магистраты, что являлось отступлением от традиции, поскольку обычно сенаторы возглавляли шествие. Изменение в порядок процессии внес сам Цезарь, во что бы то ни стало стремившийся подчеркнуть главенствующее положение руководителя государства, а также пожелавший, чтобы представители республиканских институтов оказались между ним и замыкавшими шествие победоносными легионами, которые вели увенчанные лаврами командиры.

Вместе с жителями Рима за торжественным зрелищем триумфа пристально наблюдали летописцы, но ни те ни другие не догадались взглянуть на официальную трибуну, где сидели Ливия и Октавия, и по лицам обеих женщин попытаться понять, какие чувства ими владели. Неужели при виде колесницы триумфатора Ливию не охватил горделивый восторг от сознания того, что она – жена Цезаря? Или она, больше мать, чем супруга, ревниво сравнивала, кто выглядит лучше – ее сын или Марцелл? А Октавия? На кого глядела она, не отводя глаз – на двух юных всадников или на портрет Клеопатры? Она, конечно, никогда не встречалась в жизни с женщиной, на руках у которой скончался ее муж. И какие мысли бродили в ее голове, когда перед ней проходили двое из троих рожденных этой женщиной ее мужу детей – униженные, но живые?

Начало великого замысла

Повествуя о событиях 29 года, Дион Кассий делает пространное отступление, посвященное изложению двух речей о сущности нового режима, обращенных к Августу Агриппой и Меценатом [116]116
  Дион Кассий, LII, 1–13 (речь Агриппы); 14–40 (речь Мецената).


[Закрыть]
. У нас нет никакой уверенности ни в том, что эти речи действительно были произнесены, ни в том, что и Агриппа, и Меценат придерживались каждый настолько ясно сформулированных и в то же время взаимоисключающих идей о будущем государства, как это излагает историк. Не исключено, что Дион Кассий просто поддался вполне естественному искушению «столкнуть лбами» потомка этрусских царей и италийского выскочку. Как бы там ни было, тема оставалась актуальной и обсуждалась именно в том ключе, какой избрал для своего рассказа Дион Кассий. С другой стороны, нам кажется вполне правдоподобным, что Цезарь часто советовался с двумя своими самыми старыми соратниками и дорожил их мнением, тем более что один из них был искусным дипломатом, понаторевшим в ведении закулисных переговоров, и тонко чувствовал общественное мнение, а другой – выдающимся стратегом, хорошо осведомленным о настроениях в армии. Таким образом, обе речи представляют собой литературный синтез многочисленных разговоров, которые вели между собой и с другими собеседниками все три деятеля.

Выбор перед Цезарем стоял простой – восстановление республики или установление монархии. Дион Кассий доверил Агриппе защиту республиканского режима, а Меценату досталась поддержка второй точки зрения.

Итак, Агриппа выступил в роли убежденного республиканца. Головокружительная карьера, которая вознесла этого человека к вершинам почестей, власти и богатства, заставляет нас с изрядной долей скепсиса отнестись к искренности его заявлений. В противном случае нам пришлось бы признать за ним свойства, роднящие его с Бернадотом [117]117
  Маршал Франции начал свою деятельность как пламенный революционер, затем сделался сторонником Наполеона, а в 1810 г. стал шведским королем и воевал против Франции. – Прим. ред.


[Закрыть]
. Неужели Агриппа был из тех, кто, сам без пяти минут царь, всю жизнь прячет на плече вытатуированный призыв «Смерть тиранам»? Впрочем, вопрос о политических взглядах Агриппы носит второстепенный характер, главное, что в приписываемой ему речи нашли выражение убеждения части римской общины. Дион Кассий, сознавая, что читателю будет трудно поверить в честность Агриппы, заставляет его предварить свою речь следующим вступлением:

«Пусть тебя не удивляет, Цезарь, что я стараюсь отвратить твои мысли от монархии, хотя лично мне такой поворот сулит большие выгоды, во всяком случае, при условии, что титул монарха достанется тебе. Если бы этот строй был так же выгоден и тебе, я со всей серьезностью советовал бы тебе его принять. Но в том-то и дело, что преимущества, которые получают от монархии ее глава и его друзья, далеко не равны. Главе достается зависть и связанные с ней опасности, а его друзья, которым никто не завидует и ничто не угрожает, собирают пышный урожай всех мыслимых льгот и привилегий. Вот я и подумал, что мой долг – исходить в этом вопросе, как и во всех прочих, не из личных интересов, но из интересов государства и твоих собственных».

После такой подготовки Агриппа переходит к защите республиканского строя, который не только гарантирует равенство всем гражданам, но и, что самое важное, является антиподом тирании – худшего из зол, которое неизбежно ожидает не только страну, отдавшуюся во власть одному человеку, но и самого этого человека, вынужденного помимо собственной воли творить жестокости.

К прямо противоположным выводам приходит в конце своей длинной речи Меценат, набрасывая в общих чертах контур зарождающегося принципата:

«Убедись же в разумности этих и прочих советов, которые я тебе дал, послушай меня и не предавай фортуны, избравшей тебя и вознесшей над всеми. Если же, на деле признавая монархию, ты опасаешься носить ненавистное звание царя, откажись от него и довольствуйся тем, что станешь единовластным правителем под именем Цезаря. Если тебе все же хочется иных титулов, тебя станут величать императором, как величали твоего отца; к твоему имени добавят какое-нибудь торжественное прозвище, и ты будешь пользоваться всеми преимуществами власти царя, не нуждаясь в его подлом имени».

Итак, слово произнесено, и цель четко обозначена: необходимо стать царем, не называясь им, и завершить дело, начатое Юлием Цезарем, не рискуя погибнуть из-за проклятого звания. Далее Меценат переходит к изложению соображений по существу вопроса:

«Дела получат должное руководство, ибо перестанут быть всеобщим достоянием и служить предметом широких споров; интриги партий и опасная игра честолюбий утратят свой смысл. Мы сможем в свое удовольствие пользоваться принадлежащими нам благами, не ввязываясь ни в рискованные войны, ни в грязные мятежи. Ведь именно в том и состоит беда всякой демократии, что самые имущие граждане, стремясь к первым ролям и содержа более бедных, во все привносят смуту. Мы пережили немало подобных несчастий и знаем, что иным путем противостоять им нельзя».

Помимо советов политического характера Цезарь Октавиан выслушивал и философские рассуждения Афинодора. Этот человек находился рядом с ним давно, со времен его юности, но если в дни войны Цезарю было не до философии, то теперь, когда установился мир, он снова обратился к наставлениям учителя. В силу своего преклонного возраста и давнего знакомства с Цезарем Афинодор мог позволить себе говорить все, что думает, и нередко бранил своего бывшего ученика за легкомысленное поведение. Сохранился анекдот, который приводит Дион Кассий (LVI, 43, 2). Мы помним, что Цезарь Октавиан имел слабость к женскому полу. Однажды он ожидал свидания с одной из своих любовниц, которая должна была проникнуть к нему в дом через потайную дверь. Вскоре прибыли носилки, в которых восседала закутанная в густую вуаль фигура. Не успел Цезарь обрадоваться прибытию гостьи, как из носилок, потрясая мечом, выскочил Афинодор. «Ты не боишься, – вскричал он, обращаясь к ошарашенному Цезарю, – что вот так же к тебе может явиться убийца?» Цезарь не только не впал в гнев, но и поблагодарил философа за полезный урок.

Но Афинодор не ограничивался в своей деятельности духовным наставничеством, разрабатывая и политические идеи. Размышляя о беспокойствах, заставляющих людей волноваться по пустякам, он в качестве рецепта предлагал им заняться политической деятельностью, которую определял следующим образом:

«Есть люди, которые проводят целые дни, подставляя свое тело солнцу, тренируя его, заботясь о нем. Что может быть полезнее для атлета, чем с утра до вечера наращивать свою физическую силу и тренировать свои мускулы, ведь этому занятию они посвятили свою жизнь? Но и мы, готовящие свою душу к жизни в гражданской общине, не сможем лучше употребить свое время, нежели целиком посвятив его решению избранной нами задачи. В самом деле, тот, кто поставил перед собой цель быть полезным согражданам и всему человечеству, не найдет лучшего способа преуспеть и усовершенствоваться в этом, чем с головой уйти в работу и по мере своих способностей служить общим и частным интересам» [118]118
  Цит. по: Сенека. О спокойствии духа, III, 1–7.


[Закрыть]
.

Сравнение политической деятельности со спортом не отличается оригинальностью, как не отличалась оригинальностью и система философских взглядов Афинодора, однако напоминание некоторых общих мест о связи политики с моралью наверняка принесло его ученику определенную пользу. В то же время Афинодор советовал не принимать участия в общественной жизни, подвергая опасности целостность своей добродетели, и восхвалял ученый досуг, служащий общим интересам. Иными словами, он выбрал для себя роль советника при тех, кто обладал государственной властью. Он учил, что можно быть полезным республике, не только «выдвигая кандидатов, защищая обвиняемых, решая вопросы войны и мира», но и побуждая молодежь отвратиться от порока и обратиться к практической добродетели.

Наконец, он сурово осуждал суету, заставляющую людей «строить одно, разрушать другое, плыть против течения, поворачивать реки и бороться с преградами на суше, понапрасну расходуя время, которое природа велит нам тратить с пользой». Возможно, в перечислении мероприятий, которые служили мишенью для критики многих моралистов того времени, в частности, Саллюстия и Горация, содержался намек на гигантские проекты Юлия Цезаря, намеревавшегося повернуть вспять течение Тибра, чтобы расширить центральную часть Рима, осушить Помптинские болота и прорыть сеть каналов, и приказавшего разрушить почти полностью достроенную виллу, не оправдавшую его ожиданий. Поскольку Август не стал воплощать в жизнь ни один из этих фантастических замыслов, логично предположить, что уроки философа не прошли для него бесследно. Это же подтверждает его явная склонность и умение ценить досуг.

После победы при Акциуме Афинодор стал требовать отставки. По всей видимости, он сопровождал бывшего ученика в поездке по Египту, но теперь, когда война завершилась, мечтал вернуться домой. В качестве прощального подарка он преподнес Цезарю Октавиану последний совет: в минуты гнева, учил он, прежде чем предпринять что бы то ни было, произнеси про себя весь латинский алфавит. Но Цезарь задержал его возле себя еще на год, использовав в качестве довода греческий стих: «Молчание – вот самая безопасная награда» [119]119
  Плутарх. Изречения царей и полководцев, 207.


[Закрыть]
. Затем он позволил ему уехать в Тарc, наделив значительной властью над согражданами.

Эстафету Афинодора принял Арий, с которым Цезарь познакомился в Александрии. Там же он впервые встретился с его сыновьями Дионисием и Никанором и еще одним философом, Ксенархом, скорее всего, приверженцем школы стоицизма.

Все это говорит о том, что в тот момент, когда Цезарь закладывал решающие основы своей власти, он находился под влиянием философских учений – может быть, не высшей пробы, но зато понятных и легко приложимых к практике. Похоже, что беседы с «придворными» философами наложили определенный отпечаток на его деятельность политика, но еще более вероятно, что они стали для него источником моральных сил, необходимых, чтобы нести бремя власти.

В том же 29 году Цезарь предпринял несколько акций с целью просветить политические круги относительно своих намерений. Первой из них стало сооружение на Марсовом поле его усыпальницы, которую он назвал мавзолеем – по примеру самой известной в античном мире могилы карийского царя Мавсола. Этот жест, выдержанный в духе всей проводимой им прозападнической политики, означал, что в отличие от Антония, повелевшего похоронить себя в египетской Александрии, он, Цезарь, желает покоиться после смерти только в Риме. Следовательно, Рим навсегда останется столицей империи, и она не будет перенесена ни в Александрию, ни в Трою, как планировал Юлий Цезарь. Но за предпринятым Цезарем шагом крылся и еще один, более глубокий смысл. Мавзолей Цезаря, руины которого еще и сегодня можно видеть на берегах Тибра, представлял собой круглый курган, очень похожий на «небольшой холм, со всех сторон окруженный деревьями, высаженными через равные промежутки» [120]120
  Дионисий Геликарнасский. Римские древности, I, 64, 5.


[Закрыть]
. Именно так выглядела могила, в которой латиняне захоронили прах Энея. Мало того, ее вид будил в памяти и этрусские захоронения. Таким образом, Цезарь дал ясно понять, что его усыпальница будет выдержана в духе италийской традиции, но в то же время будет напоминать могилу Александра Македонского, которую он совсем недавно посетил в Александрии. Как видим, в этом памятнике, будящем мысли и о восточном царе, и об основателе римской державы, и о великом завоевателе эллинистического мира, переплелись достаточно противоречивые тенденции. Можно сказать, что в эскизной форме в нем запечатлелся образ всей дальнейшей деятельности Августа.

В тот же год завершились начатые 10 лет назад работы по реконструкции римского Форума, и Цезарь торжественно открыл новую курию, получившую название Юлиевой, и отдал здание сенату. Одновременно состоялось открытие храма, посвященного обожествленному Юлию Цезарю – обет построить такой храм Цезарь Октавиан дал еще в 42 году. Отныне римский Форум стал походить на агору эллинистического города [121]121
  Центральная рыночная площадь. Была средоточием торговой и политической жизни греческого города. – Прим. ред.


[Закрыть]
. Имя Цезаря Октавиана, выбитое на каждом из двух сооружений, ежедневно напоминало благодарным жителям города, что красотой площади они обязаны сыну Юлия Цезаря.

Гражданские войны нанесли немалый урон патрициату, ряды которого заметно поредели, и в 29 году Цезарь внес в списки патрициев несколько новых знатных фамилий. По всей видимости, эта мера позволила ему возобновить некоторые старые связи, а также послужила возрождению ряда старинных культов, в которых участвовали патриции.

В новой курии стал заседать и новый сенат. В течение 28 года консулы Цезарь и Агриппа получили дополнительные полномочия, прежде принадлежавшие цензорам. Это позволило им провести перепись населения, первую после 40-летнего перерыва, и выверить списки сенаторов. Выяснилось, что начиная с прихода к власти Юлия Цезаря и за годы гражданских войн ряды сенаторов чрезмерно разрослись за счет лиц, проникавших в них вопреки всем правилам. Если в 80-е годы, во время правления Суллы, число сенаторов не превышало шестисот человек, то теперь их насчитывалось уже около тысячи. Цезарь и Агриппа сумели «очистить» сенаторские ряды от 190 человек, и легко догадаться, что эти люди не относились к числу их друзей. Новый сенат удостоил Цезаря звания «первого в списке сената» (Princeps senatus), прежде присваиваемого только бывшим диктаторам и цензорам [122]122
  Princeps senatus – наиболее уважаемый гражданин. Его имя цензоры ставили первым в списке сенаторов и в спорных вопросах он первым высказывал свое мнение. Реальной властью в республиканское время принцепс не обладал, но это имя считалось почетным. – Прим. ред.


[Закрыть]
. Именно этот титул послужил Цезарю, уже ставшему Августом, основанием его власти. От него же происходит и слово «принципат», лучше всего определяющее систему его правления, хотя форму политического режима принципат обрел лишь после его смерти. В целом все эти мероприятия играли роль подготовки к великим преобразованиям, наступившим в следующем году.

Аналогичную роль сыграло и открытие храма Аполлона, воздвигнутого на Палатинском холме. Цезарь поклялся построить этот храм в 36 году, после победы в битве при Навлохе, и выбрал для него место по соседству с домом, в котором жил сам. В день открытия храма Проперций, опоздавший на свидание, набросал такую записку с извинениями:

«Ты спрашиваешь меня, почему я заставил себя ждать? Великий Цезарь только что открыл Золотой портик Феба. Представь себе пунические колонны, меж которыми изображены дочери старого Даная. Что за великолепное зрелище! Я своими глазами видел мраморного Феба, более прекрасного, чем бог, с еще молчащей лирой и приоткрытым ртом, готовым запеть. Вокруг жертвенника теенятся, как живые, изумительной красоты скульптурные быки работы Мирона, числом четыре. В центре возвышается сверкающий мрамором храм – более дорогой Фебу, чем его родная Ортигия. На вершине храма стоит солнечная колесница; на вратах, изукрашенных шедеврами резьбы по ливийской [123]123
  То есть африканской. – Прим. ред.


[Закрыть]
слоновой кости, с одной стороны видишь галлов, спешащих вниз с вершины Парнаса, с другой – погруженную в печаль дочь Тантала в траурных одеждах [124]124
  Ниобу.


[Закрыть]
. Наконец, и сам бог, Аполлон Пифийский, стоит между матерью и сестрой. Он в длинном одеянии и изображен поющим» [125]125
  Проперций. Элегии, II, 31.


[Закрыть]
.

За триумфальной аркой, которую поддерживали статуи Аполлона и Артемиды работы Лисия, находилось внутреннее святилище, а за ним – портик храма. Он представлял собой музей, в котором между колонн из желтого с красными прожилками нумидийского мрамора располагались скульптурные изображения пятидесяти данаид; центральную часть плошадки занимали 50 конных статуй их мужей. Кроме четырех коров работы Мирона, упоминаемых поэтом, здесь же был и Геркулес – копия скульптуры Лисиппа. Одна из створок ворот, инкрустированных слоновой костью, представляла историческое переложение темы гигантомахии и напоминала о набеге галлов на Дельфы в III веке до н. э.; вторая створка изображала наказание возгордившейся Ниобеи. Таким образом, храмовые ворота несли одновременно и историческую, и культурную смысловую нагрузку, как, например, ворота храма Аполлона в Кумах, описанные Вергилием в «Энеиде» (начало песни VI). Август, он же новый Эней, читал здесь и величие своей судьбы, и опасность переоценки. Наконец, целлу [126]126
  Внутренняя комната храма, святая святых. – Прим. ред.


[Закрыть]
украшали статуи Аполлона, Артемиды-Дианы и их матери Лето-Латоны [127]127
  Латона – латинское, а Лето – греческое имя матери Аполлона. – Прим. ред.


[Закрыть]
, выполненные греческими мастерами. Здесь же находились скульптуры девяти Муз и хранились сокровища: самоцветы, пожертвованные сыном Октавии Марцеллом, золотые треножники, подаренные Августом, и светильник, который Александр перенес когда-то из Фив в храм Аполлона в Киме. Все это великолепие венчали статуи, изваянные любимыми скульпторами Августа Бупалом и Афинием Хиосским, установленные на крыше храма.

Пышность храма служила выражением благодарности богу за помощь, оказанную в Акции, и превращала ту часть Палатина, где жил Цезарь, в священное место. Все было готово к освящению его власти. Оставалось совершить решающий шаг, что и было сделано в два январских дня 27 года.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю