Текст книги "Август"

Автор книги: Жан-Пьер Неродо

Агриппа покидает сцену навсегда

В марте 12 года в Рим пришла весть о том, что Агриппа, который возвращался домой из Паннонии, по пути заболел и сделал остановку в Кампании. Случилось это в дни, когда город праздновал квинкватрии [176]176
  См. терминологический словарь.


[Закрыть]. 19 марта Август торжественно вступил в должность верховного понтифика и уже в этом качестве присутствовал при ритуальной пляске, исполненной членами жреческой коллегии салиев. Но сообщения о состоянии Агриппы, которые ему доставляли из Кампании, становились все тревожней, и в конце концов он решил отправиться туда лично. Но он опоздал: Агриппа умер прежде, чем Август добрался до Кампании. Принцепс не скрывал охватившего его горя. С ранней молодости Агриппа всегда был рядом с ним, всегда оставался самым верным и надежным другом. Глядя на них, ровесников, со стороны, никому и в голову не пришло бы предположить, что первым умрет не физически слабый и подверженный сотне хворей Август, а сильный и здоровый Агриппа, никогда не ведавший других недомоганий, кроме мучившей его подагры [177]177
  Плиний Старший. Естественная история, XXIII, 27, 4.


[Закрыть].

Но именно Августу пришлось сопровождать в Рим прах Агриппы. Он же произнес и похвальное слово умершему. Правда, поскольку по древнему обычаю понтификам не полагалось смотреть на вещи, имеющие хоть какое-нибудь отношение к смерти, Август, сочтя невозможным отказать другу в последнем выражении признательности, приказал закрыть от него тело покойного занавесом. Отсюда, из-за занавеса, он и обращался к почившему Агриппе, вспоминая все вехи его славного пути:

«В год консульства Лентулов (18 г.) сенат на пять лет наделил тебя властью трибуна; в год консульства твоих зятьев Тиберия Нерона и Квинтилия Вара (13 г.) такая же честь была тебе оказана еще на пять лет. В какую бы провинцию ни привели тебя дела, никто, по законам Римской республики, не обладал в этой провинции властью большей, чем ты. Но ты, своими добродетелями и нашей привязанностью со всеобщего согласия вознесенный к самым вершинам могущества…» [178]178
  Приведенный текст является фрагментом похвального слова Агриппе, произнесенного Августом. Он взят из недавно обнаруженного папируса, на котором был записан греческий перевод речи.


[Закрыть]

По этому фрагменту мы можем судить об общей тональности, в которой был выдержан пафос похвального слова, в целом совпадающий с тональностью «Деяний». И здесь и там подчеркнуты законные основания, на которых зиждется власть (в данном случае Агриппы), ее всеобщая поддержка, особый авторитет Августа, чья «привязанность» позволила его другу достичь властных вершин, наконец, наличие добродетелей, обязательных для всякого выдающегося государственного деятеля. Август не случайно включил эти важные в политическом отношении темы в свое публичное выступление, использовав траурную церемонию для демонстрации общественного согласия. По этой же причине он и похороны Агриппы организовал в точности по тому же «протоколу», какой заранее продумал и для себя лично. Он потерял не только друга и зятя, но и ближайшего помощника в государственном управлении, и ясно, что траур по Агриппе никак не мог оставаться его частным делом. Собственно говоря, существовавшая тогда система вовсе не знала разделения на «личное» и «общественное», и переживание вполне искренней скорби не означало забвения государственных интересов.

Но Августа ждало жестокое разочарование. Агриппа был «новым человеком», и самые видные римские граждане так и не простили ему простонародного происхождения. Они отказались почтить своим присутствием траурные игры, устроенные Августом в честь покойного зятя. Смерть Агриппы не только не сплотила римское общество политически и эмоционально, но и сделала явными те скрытые источники, которыми питалось недовольство высшего римского общества проводимой Августом политикой.

Поистине, чтобы придать кончине Агриппы размах общенациональной катастрофы, понадобилось бы вмешательство небес. Они и вмешались, – во всяком случае, люди думали, что вмешались. Накануне смерти Агриппы в городе вдруг появились стаи сов и вспыхнуло несколько пожаров, в огне одного из которых сгорела хижина Ромула на Палатине. Незадолго до того на крышу этой самой хижины с неба упало несколько кусков мяса – оказалось, их выронили вороны, улетавшие с добычей, выхваченной прямо из пламени жертвенника. Во время Латинских празднеств [179]179
  На Альбанской горе собирались представители всех латинских общин и устраивали священнодействия. Председательствовал римский консул. – Прим. пер.


[Закрыть]на Альбанской горе консулы своими глазами увидели, как в их дом ударила молния. Но, пожалуй, самым страшным предупреждением стала комета, появившаяся в римском небе и через несколько дней рассыпавшаяся на части. И тем, кто презирал Агриппу за низкое происхождение, пришлось – хочешь не хочешь – признать, что небеса проявили прямо-таки исключительный интерес к кончине какого-то простолюдина. Значит, его смерть действительно оказала влияние на судьбу Августа, а следовательно, и всего Рима. Сгоревшая в огне пожара хижина Ромула не могла не связать в логическую цепочку печальную участь Агриппы и будущность Августа – нового Ромула.

Август послушался богов и, отмахнувшись от презрительного недовольства римской аристократии, приказал захоронить останки Агриппы в своем личном мавзолее.

За всей этой суматохой как-то совершенно забылось, что из жизни ушел прежде всего человек величественной, но по-своему трагичной судьбы. Именно об этом говорит Плиний Старший, написавший в честь Агриппы собственную надгробную речь, из которой гораздо яснее выступают черты смертного из плоти и крови, чем облик бронзовой скульптуры, старательно вылепленной Августом («Естественная история», VII, 6, 2);

«Противоестественно, когда ребенок рождается ножками вперед; таких младенцев называют «агриппами», что означает «рожденный в муках». Говорят, именно так появился на свет и Марк Агриппа – может быть, единственный из рожденных подобным образом баловень судьбы. Но и он мучился подагрой, познал трудную юность и всю свою жизнь провел в войнах, среди убитых. Он многого достиг, но его успехи не привели к добру: вся его порода обернулась для людей злым роком. Особенно это относится к обеим Агриппинам, родившим на свет Калигулу и Нерона, каждый из которых стал бичом рода человеческого. К тому же и век его был недолог – он умер в 51 год, измученный изменами жены и деспотизмом тестя, словно исполнил предначертание судьбы, проявившееся в его противоестественном рождении».

Итак, в число несчастий Агриппы традиция включила деспотизм Августа. Вскоре принцепс дал еще одно доказательство того, что молва не ошиблась. Тяжело переживая утрату, понесенную в лице Агриппы, он тем не менее стал немедля подыскивать ему замену. И снова, в третий уже раз, подумал о Юлии. Она в это время ждала ребенка, который вскоре и родился. Это был мальчик, и его назвали Агриппой, добавив к имени прозвище Постум, каким всегда награждали детей, явившихся на свет после смерти отца. Разрешившись от бремени, Юлия снова превратилась в невесту. Впрочем, из-за тянувшегося за ней шлейфа слухов о супружеской неверности Август склонялся к тому, чтобы выдать ее замуж за какого-нибудь всадника попроще, который, даже породнившись с семьей принцепса, не смог бы строить на этом основании никаких честолюбивых планов. Но Юлия решительно воспротивилась перспективе мезальянса и совершенно неожиданно нашла себе союзницу в лице Ливии, мгновенно сообразившей, что ее сыну Тиберию наконец-то подвернулся реальный шанс пробиться к вершинам власти. Тиберий, правда, был женат – на дочери Агриппы Випсании Агриппине, мало того, был счастлив в браке. У дружной семейной пары уже подрастал сын и вскоре ожидалось появление еще одного ребенка. Поддавшись уговорам Ливии, но в еще большей степени будучи убежден в военных талантах Тиберия, Август согласился отдать ему Юлию. Дальше события развивались стремительно. Тиберия вынудили развестись с женой [180]180
  Веллей Патеркул, II, 96, 1; II, 100, 3; Светоний. Тиберий, VII, 4.


[Закрыть]. Он подчинился, но с мукой в душе, и тосковал по оставленной супруге долго и безутешно. Однажды, случайно встретившись с ней, он проводил ее взглядом, исполненным такой глубокой нежности, что это не укрылось от окружающих. С той поры «были приняты меры, чтобы она больше никогда не попадалась ему на глаза». Надо полагать, приказ, хоть и сформулированный достаточно обтекаемо, исходил от Августа или от Ливии. Насколько горячо Тиберий сожалел об Агриппине, настолько же Юлия с ее подмоченной репутацией, еще при жизни Агриппы пытавшаяся строить ему глазки, оставляла его равнодушным. Как бы там ни было, государственные интересы возобладали над всеми прочими, и запланированный Августом и Ливией брак состоялся [181]181
  О подробностях этой истории см. Светоний. Тиберий, VII.


[Закрыть].

Сцена пустеет

Пока Август искал все новые изобретательные ходы, выстраивая свою династическую политику, сцена его театра начала пустеть на глазах. В 11 году, через год после смерти Агриппы, умерла Октавия, и Август проводил ее в последний путь похвальным словом, произнесенным с ростр храма Цезаря. Казалось, с ее кончиной уходили в прошлое последние воспоминания о гражданских войнах, хотя на самом деле все обстояло гораздо сложнее. Оплакивать Октавию на земле остались четыре дочери, двум из которых, родившимся в браке с Антонием – Антонии Старшей и Антонии Младшей, предстояло стать бабками: одной – Нерона, другой – Калигулы. В действительности Октавия, хотя догадываться об этом никто, конечно, не мог, заслуживала в своем надгробном слове таких же слов, какие позже прозвучали по адресу Агриппы, ибо от нее произошли два самых страшных «бича» Римской империи. Но, разумеется, в речи Августа доминировали совсем другие мотивы: он посвятил ее восхвалению добродетелей усопшей сестры.

Два года спустя, в 9 году, на город обрушились невероятной мощи грозы, оставившие после себя страшные разрушения. Пострадал даже Капитолийский храм. Рим, а вместе с ним и семья принцепса жили в ожидании новых несчастий. Они не ошиблись: вскоре город узнал о смерти брата Тиберия – Друза.

Друз довел свое войско до берегов Эльбы, и здесь, как впоследствии рассказывали, ему повстречалась исполинского роста женщина из племени варваров. Обращаясь к нему на чистом латинском языке, она произнесла:

«Куда ты так торопишься, ненасытный Друз? Судьбе не угодно, чтобы ты взошел на эти земли. Ступай прочь, ибо и дело твое, и жизнь твоя подошли к концу» [182]182
  Дион Кассий, LV, 1, 3.


[Закрыть].

В римском лагере тоже происходили всякие невообразимые вещи. Люди своими глазами видели рыскавших между палаток волков и своими ушами слышали женские стоны, раздававшиеся откуда-то сверху, с небес. Авторами всех этих сказок выступили впоследствии воины Друза, которые чувствовали необходимость объяснить, почему их полководец отказался продвигаться в глубь незнакомой территории. Одновременно они творили вокруг имени Друза, к которому относились с большой любовью, героическую легенду. Именно солдаты воздвигли своему полководцу кенотаф, возле которого каждый год должен был проходить военный парад, сопровождаемый жертвоприношениями, совершаемыми жителями галльских городов. Таким образом, гибель Друза приобретала трагедийную окраску, на которую, строго говоря, покойный не имел никакого права, поскольку причиной его смерти стало неудачное падение с лошади, повлекшее за собой травму бедра, очевидно, осложненную общим заражением крови. Как когда-то Август, узнавший о болезни Агриппы, Тиберий поспешил к умирающему брату и успел застать его в живых – но лишь затем, чтобы принять его последний вздох [183]183
  Римский обычай. Ближайший родственник умирающего должен был принять его последний вздох. – Прим. ред.


[Закрыть].

Ливию смерть сына, которому едва исполнилось 29 лет, ввергла в глубокое горе. Со своими утешениями к ней поспешили «философ мужа» – тот самый вывезенный из Александрии Арий – и еще один поэт, чье имя осталось нам неизвестным [184]184
  Утешение Ария использовал Сенека в своем «Утешении к Марции», IV, 3–V.


[Закрыть]. Арий объяснил Ливии, что она не должна отказывать себе в удовольствии выслушивать друзей, вспоминающих о ее сыне, как не должна забывать и о тех счастливых минутах, которые пережила благодаря ему. В заключение он привел довод, чеканной формулировкой которого мы обязаны выразительности стиля Сенеки:

«Умоляю тебя, не гонись за глупым тщеславием прослыть самой несчастной из женщин!»

Ливия прислушалась к совету и не стала подобно Октавии выставлять напоказ свою скорбь – довольно ординарное, впрочем, состояние для того времени, в котором средняя продолжительность жизни оставалась очень низкой, особенно в семьях, чьи сыновья посвящали себя военной карьере.

Сказать ничего умнее Ария Август, конечно, не мог. Он постарался утешить Ливию единственно доступным ему манером – воздвиг в ее честь статуи и добился ее включения в списки матерей, имеющих троих детей [185]185
  Дион Кассий, LV, 2, 5–6.


[Закрыть]. Довольно странный, если вдуматься, способ утешить мать, имевшую, во-первых, лишь двоих сыновей, во-вторых, только что потерявшую одного из них, в-третьих, наконец, и так давно пользовавшуюся всеми юридическими льготами, полагавшимися многодетным матерям!

Август, естественно, не впал в глубокую скорбь по поводу смерти Друза, но и он пережил искреннее огорчение, которое усугубили вдруг поползшие по городу слухи. Друз показал себя удачливым и умелым полководцем, но, как когда-то говаривал Агриппа, правители не любят тени, застящей их собственную славу. К тому же Друз придерживался демократических убеждений и мечтал о восстановлении республики. Рассказывали даже, что Тиберий выдал написанное его братом письмо, в котором тот рассуждал о необходимости заставить Августа вернуть свободу [186]186
  Светоний, Тиберий, L.


[Закрыть]. Скорее всего, это обвинение просто выдумали недоброжелатели Тиберия. После его прихода к власти историки в один голос заговорили о его жестокости и старательно искали примеры ее проявления в его ранние годы, так что история с предательством брата годилась для этой цели как нельзя лучше. Однако та поспешность, с какой Тиберий бросился к умирающему брату, и теплые отношения, которые он всю жизнь поддерживал с вдовой Друза Антонией, заставляют серьезно усомниться в его злонамеренности.

Но гораздо больше неприятностей принес Августу другой слух – о том, что Друз был отравлен по его приказу. Он всегда хорошо относился к своему пасынку и даже вписал его имя в завещание в качестве сонаследника собственных внуков. Он не возражал, когда сенат принял решение воздвигнуть в честь Друза триумфальную арку на Аппиевой дороге. Выступая с похвальным словом покойному во Фламиниевом цирке, Август обратился к богам с просьбой «сделать любезных его сердцу Цезарей похожими на него [то есть на Друза], а ему самому послать такую же славную смерть», какую они послали Друзу. Наконец, его гробницу он украсил стихотворной эпитафией собственного сочинения, а позже написал биографию Друза, правда, на сей раз в прозе. Очевидно, прав Светоний, полагающий, что эти факты не оставляют камня на камне от подозрений по адресу Августа, якобы повинного в преднамеренном убийстве пасынка. Для нас эти слухи представляют интерес прежде всего как свидетельство недоброжелательности, по-прежнему окружавшей принцепса и его семью [187]187
  Светоний. Божественный Клавдий, I.


[Закрыть].

В следующем, 8 году умер Меценат – друг юности. Хотя впоследствии он довольно сильно отдалился от Августа, окончательного разрыва между ними так и не произошло. Всей своей жизнью Меценат доказал, что он как никто иной способен на дружбу – но на дружбу с другими, точнее, с другим, а именно с Горацием. За много лет до этого Гораций посвятил Меценату такие строки («Оды», II, 17, 5–12):

 
Если гибель безвременно вместе с жизнью твоей
Унесет и души моей половину,
Для чего мне вторую хранить?
В день кончины твоей с этой жизнью расстанусь и я.
Не сторонник я лживых обетов:
Если прежде меня ты в последний отправишься путь,
За тобою последую тотчас.
 

Гораций сдержал слово. Он пережил Мецената всего на несколько месяцев.

Как относился Август к этой дружбе, гораздо более искренней, чем все заверения в преданности, которыми его осыпали официальные приближенные? Что он вообще думал о дружбе, пример которой наблюдал своими глазами, понимая, что ему, оторванному от людей и простых человеческих чувств величием своего положения, никогда не познать ничего подобного? Позже он признавался, что тоскует по временам, когда были живы Агриппа и Меценат. Наверное, такую же тоску одиночества испытывает любой человек, которому приходится хоронить одного за другим друзей своей молодости, чувствуя, что годы понемножку и его все ближе подталкивают к переходу в мир, куда друзья ушли раньше него. По всей вероятности, 8 год стал переломным в личном мироощущении Августа, который отныне все тепло своей души и все свои надежды стал отдавать молодому поколению, надеясь, что оно продолжит его дело.

Тиберий отказывается от роли

Одним из самых ярких кандидатов на роль будущего правителя Рима был Тиберий. В 7 году, избранный консулом, он решил восстановить на Форуме храм Согласия, а на его фронтоне выбить два имени – свое и Друза, воздав тем самым покойному брату дань посмертного уважения. Когда Август приказал на месте разрушенного дома Ведия Поллиона воздвигнуть портик в честь Ливии, имя Тиберия фигурировало на нем наряду с именем его матери. Но все эти проявления верности семейному духу нисколько не улучшили его отношений с Юлией. Когда Тиберий давал пир сенаторам, на обеде, устраиваемом для их жен, председательствовала отнюдь не Юлия, но Ливия [188]188
  Дион Кассий, LV, 8, 2.


[Закрыть]. Это обстоятельство не осталось незамеченным, и год спустя, когда Тиберий неожиданно выкинул свой «театральный» трюк, получило свое толкование.

Августу случившееся казалось непостижимым и заставило его продемонстрировать окружающим, что и его терпение имеет пределы. Он всегда считал само собою разумеющимся, что каждый мужчина в семье обязан жить интересами империи. До последнего времени Тиберий полностью подчинялся этому жесткому императиву. Он успел побывать консулом, на пять лет получил полномочия трибуна, прекрасно проявил себя на полях сражений и удостоился своей доли военной славы. Он хорошо разбирался в парфянском вопросе – ведь именно ему удалось добиться возвращения значков, захваченных после поражения Красса. Поэтому, когда парфяне, воспользовавшись смертью царя Тиграна, вознамерились активно вмешаться в армянские дела, Август решил направить в Армению свои войска, а руководство походом поручить Тиберию. Ко всеобщему изумлению, Тиберий отказался от предложенной чести, объявив, что чувствует себя слишком измученным и ему необходим отдых. Он также сообщил, что слагает с себя все обязанности и уезжает из Рима – один и надолго.

Нетрудно догадаться, с каким потрясением выслушали его члены семьи. Ливия, наконец-то уверившаяся, что карьера ее сына потекла по нужному руслу, сделала попытку переубедить сына. Но все ее аргументы, все призывы к рассудку и сердцу Тиберия разбились о его ледяную решимость. После нее за дело взялся Август. Он говорил о спасении государства, о долге принцепса… Тщетно. Тогда по своему обыкновению он предал позицию пасынка гласности и произнес перед сенаторами гневную речь о предательстве со стороны одного из самых близких людей.

Видя, что принцепс не торопится предоставить ему требуемый отдых, Тиберий объявил голодовку. Новый шок для семьи, совершенно обескураженной не слишком распространенным в те времена способом давления, к которому прибегнул Тиберий. К концу четвертого дня Август дрогнул. Перед отъездом Тиберий, стремясь отмести подозрения в том, что им движет ненависть к юным Цезарям, на глазах Августа и Ливии сломал печати своего завещания, дабы те убедились, что все свое имущество он завещает им [189]189
  Светоний. Тиберий, XI, 1.


[Закрыть]. Оставив в Риме Юлию и своего сына Друза, он поспешил в Остию, где, торопливо обнявшись на прощанье с немногими явившимися проводить его друзьями, поднялся на корабль и отплыл.

Он уже двигался вдоль побережья Кампании, когда его догнала весть о том, что Август заболел. По всей видимости, с Августом, до глубины души оскорбленным поведением пасынка, случился один из очередных приступов, спровоцированных нервным перенапряжением. Тиберий растерялся. Он приказал бросить якорь и мучительно раздумывал, что делать дальше. В это время до него дошли разговоры в том, что он якобы с нетерпением ждет сообщения о смерти Августа. Тогда он велел продолжать путь и вскоре причалил к острову Родос. Здесь он провел семь лет. Поначалу он и сам не хотел возвращаться в Рим, а позже уже и не мог этого сделать, поскольку Август не желал его видеть.

Историки, начиная с античности, выдвинули множество гипотез, так или иначе объясняющих странное поведение Тиберия. Кажется несомненным, что он пережил какой-то тяжелый душевный кризис. Чтобы разобраться в его природе, нелишне будет вспомнить, что последние годы своей жизни он провел на Капри, явно стремясь убежать от чего-то, с чем не мог справиться. В 6 году его поспешное бегство из Рима выдавало неукротимое желание сбросить с плеч какой-то груз, тяжесть которого казалась ему непереносимой. Возможных вариантов не так уж много: им двигали побуждения либо политического, либо частного характера. Сложность в другом: имея дело с человеком его эпохи и его социального положения, невероятно трудно отличить первые от последних.

Рассмотрим прежде гипотезу бегства по политическим мотивам. Пятью годами позже он сам признавался, что не хотел быть заподозренным в соперничестве с молодыми Цезарями. Он мог бы привести в пример Агриппу, по распространенному мнению, покинувшего Рим с единственной целью – не присутствовать при возвышении Марцелла, который ему решительно не нравился. Вполне возможно, что и Тиберию не приносило никакой радости наблюдать, как Август пестует для будущей власти двух юнцов, имеющих перед ним единственное преимущество – принадлежность к благословенной фамилии Цезарей. Наследник рода Клавдиев, он, конечно, не мог безропотно уступить первенство двум молокососам – потому что был старше их на два десятка лет и потому что уже не раз доказал свою доблесть, защищая границы империи.

Эта причина, вполне правдоподобно объясняющая отъезд Тиберия, увы, не объясняет его поспешности. В последние пять лет в жизнь Тиберия вошла Юлия – мать обоих юных Цезарей. Поначалу их супружество складывалось скорее благополучно, может быть, за счет того, что Юлии нынешний 30-летний муж нравился гораздо больше, чем перешагнувший 50-летний рубеж Агриппа. На какое-то время ей даже удалось заставить Тиберия забыть о его прежней жене, и их совместная жизнь казалась совершенно нормальной – насколько могла быть нормальной жизнь людей с учетом их социального положения и обстоятельств их женитьбы. Юлия сопровождала Тиберия в его поездке по Иллирии, и, пока он участвовал в военном походе, ждала его в Аквилее. Там же она произвела на свет сына. В этом ребенке – живом свидетельстве родительской любви – смешалась кровь Юлиев и Клавдиев. Август и Ливия наконец-то получили общего внука. Надо думать, это событие наполнило их сердца радостью и заставило задуматься над тем, какое место следует отдать мальчику в системе наследования, до сих пор ориентированной на обоих Цезарей. Действительно, этот ребенок, являя собой символ семейного согласия, одновременно мог стать причиной затруднений, а то и раздоров в будущем.

Но… И радости, и беспокойства, и надежды, связанные с сыном Юлии и Тиберия, оказались пустыми. Ребенок умер в младенчестве. Как будто судьба в очередной раз не допустила, чтобы оба рода получили общего отпрыска, обрекая их союз на вечное бесплодие. Впрочем, пройдут годы, и она сменит гнев на милость. Не дав Августу и Ливии ни детей, ни внуков, судьба подарит им общих правнуков – сыновей и дочерей Германика и Агриппины.

Смерть ребенка разрушила хрупкое семейное благополучие Юлии и Тиберия. Юлия стала выказывать мужу неприкрытое презрение и изводила его злыми насмешками [190]190
  Иосиф Флавий. Иудейские древности, XVIII, 180.


[Закрыть]. Отца она упрекала, что это он навязал ей неудачный брак, и понемногу возвращалась к тому легкомысленному образу жизни, какой вела когда-то. Мы не знаем, чем именно не угодил ей Тиберий – то ли тем, что мешал карьере ее сыновей, то ли, напротив, тем, что смирился с ролью второстепенного лица, но факт остается фактом: жить с ней стало невозможно.

Тиберия снова охватила тоска по первой, оставленной им супруге, и он чувствовал, как растет в нем ненависть к умным, расчетливым женщинам вроде Юлии и Ливии. Ведь и мать постоянно распоряжалась его жизнью и при этом всегда оставалась им недовольна. Вскоре он отказался делить с женой брачное ложе, а их распри приобрели публичный характер, то есть стали предметом пересудов и критики, дав обильную пищу многочисленным добровольным советчикам.

В конце концов нервы его не выдержали. Уставший от тягот походной жизни, презираемый женой, поучаемый матерью, вытесненный из мыслей Августа его внуками, все достоинства которых ограничивались рождением на свет, он бросил все и бежал. Август лишился одного из самых надежных своих помощников.