Текст книги "Икар из Пичугино тож"

Автор книги: Юрий Хилимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 14
ДАЧА «ТЕАТРАЛЬНЫЙ ВАГОНЧИК»

На Шестнадцатой улице было две дачи, которые могли конкурировать за звание самого скромного дома, – это дом Веры Афанасьевны Плакущевой и дом Мити и Сони Воротынских.

В качестве дома Воротынских использовался самый настоящий старый железнодорожный пассажирский вагончик. К слову, он был не таким уж и маленьким, но почему-то все его называли именно вагончиком. Бог знает, какими судьбами и по какой колее из своих пятидесятых он доехал в эти края. Конечно, он сильно изменился с тех пор: прочно укоренился в местный ландшафт, полностью перестроился внутри и получил новый облик снаружи.

Отец Мити Воротынского – большой выдумщик и оригинал Геннадий Аркадьевич – держал две дачи в разных частях поселка. На участке Четвертой улицы располагался просторный дом с большими окнами и верандой, где было все, как и положено дому заслуженного артиста. На Шестнадцатой же он завел нечто вроде творческой мастерской. Здесь под открытым небом устраивались домашние спектакли и театральные капустники с особенно близкими коллегами и друзьями. Не раз вагончик оказывался прекрасной декорацией для разыгрываемых миниатюр. В еще одном полноценном доме нужды не было, но вот такая причуда в виде железнодорожного ретровагона пришлась весьма кстати. За свою историю он не единожды подвергался ремонту. Он менял свои цвет, обшивку, перестраивался внутри, однако все эти манипуляции никогда не покушались на его кочевую душу. Она бережно сохранялась и где-то даже подчеркивалась, как, например, в случае фигурных кованых фонарей у входа и больших круглых часов на декоративном столбе «привокзальной площади» условного города N.

Когда два года назад Воротынский-младший женился, Геннадий Аркадьевич подарил молодоженам дачу на Шестнадцатой улице. Тогда все гости сразу же после ЗАГСа приехали сюда праздновать. Вагончик предсказуемо превратился в свадебный экспресс, в важную часть драматургии всего торжества. По замыслу художника, дачный экспресс должен был умчать Митю и Сонечку в новую жизнь, обещавшую много ярких и счастливых дней.

Митя решил не идти по стопам отца. Он стал не актером, а выучился на режиссера. Почти сразу после окончания учебы его взяли ассистентом режиссера в один из театров, чтобы «поднабраться опыта». Карьера складывалась трудно. Митя грезил поставить свой спектакль. Он фонтанировал идеями, однако главреж называл это все самодеятельностью и исправно устраивал головомойку за то, что его помощник лезет туда, куда не просят. Зато в этом театре Митя встретил свою будущую жену – заведующую литературной частью Сонечку. Их роман развивался стремительно и, как любил говорить Геннадий Аркадьевич, «совершенно оголтело». Эти отношения начались с откровений Мити, какой спектакль он хотел бы сделать. Еще со студенческой скамьи он грезил о постановке «Капитана Панталеона и Роты добрых услуг» Льосы. Митя не только в целом представлял себе этот спектакль-провокацию; он отразил на бумаге его ход и все мельчайшие детали. Действо должно было стать сущим фейерверком, сотканным из реалистичного и абсурдного, комичного и трагичного, из чего-то полифонического, яркого, неповторимого. Сонечка стала первой, кто узнал об этом замысле. И она тут же включилась в работу, стала вносить свои предложения в различные эпизоды сценария, как будто речь шла о реальной подготовке спектакля. Она поверила, что это когда-нибудь непременно случится, поверила сразу и без всяких условий. Так началась их любовь.

На следующий год после свадьбы Митя решил, что большой и серьезной репетицией перед тем, как он поставит что-то в театре, должен стать организованный им праздник Дня летнего солнцестояния. С детства он всегда принимал живое участие во всех торжествах Шестнадцатой улицы и, разумеется, помогал отцу, когда наступал их черед все устраивать. Не раз Митя просил отца отдать бразды режиссуры ему, но тот всегда говорил, что «еще не время», что, когда он станет новым хозяином «Театрального вагончика» – «тогда уж». Неудивительно, что с наступлением долгожданного момента Воротынский-младший с жаром принялся планировать предстоящее событие. Ему так не терпелось начать творить, что он даже поменялся с Пасечником, очередь которого выпала организовывать праздник в то лето. Про будущий праздник в июне Митя договорился с ним еще в сентябре, сразу после своей свадьбы. У него было девять месяцев, чтобы все хорошенько продумать, – время, за которое можно родить дитя. И действительно, сначала он зачал идею, заботливо ее выносил, а затем благополучно разрешился от бремени. Дачный мир увидел маленькое чудо.

Как только Митя добился права устроить праздник, он тотчас осознал, как будет сложно остановить свой выбор на чем-то одном. Раньше он был полон самых разных идей; казалось, стоит лишь начать что-то делать, и тут же все сложится само собой. Это представлялось очевидным, как факт восхода солнца каждый новый день, как то, что он умеет плавать или дышать. Когда же он получил это долгожданное право и одним ноябрьским утром сел за письменный стол, чтобы приступить к написанию сценария, то понял, что не может остановить свой выбор на чем-то одном. «Я все прекрасно понимаю, – делился с женой Митя. – Но выбор одного – это есть невыбор многого другого. Вдруг я не выберу при этом нечто очень важное, что будет в самую точку? Чего ты смеешься, Соня?» Соня действительно поначалу смеялась в ответ на творческие терзания мужа и предлагала кинуть монетку или вытянуть спичку. В ответ Митя кипятился еще сильнее, по-настоящему обижаясь на услышанное. Но Соню можно было понять – она не росла в атмосфере Шестнадцатой улицы, не питалась духом ее ежегодных июньских праздников, не ждала их и вообще почти толком ничего не знала об этом. Она не понимала значимости всех этих приготовлений до тех пор, пока в какой-то момент не увидела, что Митя целыми днями больше думает о дачном празднике, чем о текущей работе в театре. Вот тогда она поняла, что самостоятельный премьерный спектакль мужа состоится не когда-то там, в непонятном будущем, а уже этим летом. Уже были известны его точная дата, площадка и список участников и приглашенных гостей.

Как это часто бывает, озарение пришло внезапно. Подсказка лежала на самой поверхности, как открытая книга. Она была столь очевидна, что после озарения Митя уверовал в то, что ответы на многие наши вопросы находятся всегда где-то рядом с нами. Ответ крылся в их даче, в полюбившемся им вагончике. Митя вспомнил, как в романе одного из этих странных латиноамериканцев – Роа Бастоса – «Сын человеческий» герои тоже жили в старом железнодорожном вагоне. Именно с этим обстоятельством там был связан один престранный эпизод. Муж и жена катили свое жилище из поселка вглубь леса. Это был тяжелый, адский труд, но они упрямо продолжали делать свою работу. Они двигались «вовнутрь» чего-то гораздо более значимого, чем сельва. Медленно, шаг за шагом они продвигались к сакральному центру своего мира.

Начало лета, когда все стремительно растет и набирает силу, было очень подходящим для того, чтобы говорить об этом. Митя вспомнил собственное детство и то, как однажды он с друзьями обнаружил пустырь, где росла трава выше их роста. Своими крупными лаптастыми листьями и толстыми стеблями растения напоминали тропические заросли, поэтому мальчишки прозвали это место «джунглями». Они вырывали с корнем некоторые из растений, очищали их от листьев, и тогда те, в зависимости от обстоятельств, превращались в зеленые копья или мечи. Митя очень хорошо помнил, как эти исполины образовывали самые непроходимые чащобы, как они затягивали в свои дебри. Там, в зарослях, пахло землей и травой не так, как обычно. Эти запахи будили в детях что-то первобытное, отчаянное; они пьянили, вызывали неведомый ранее азарт, в котором забывалось все на свете, кроме настоящего мига. Это было похоже на праздник. Дети ликовали.

Митя загорелся идеей посвятить День летнего солнцестояния концепции движения к себе. Сам факт присутствия вагончика на даче Воротынских являл собой наглядный пример такого движения. Ведь он когда-то тоже сошел с рельсов и был перемещен сюда, в это сакральное для очень многих людей место. Жители Шестнадцатой улицы должны были оценить этот замысел. Митя радовался тому, как угадал с темой, что это не только его личное, но нечто важное для каждого из соседей.

«Но что у тебя будут делать люди? Вагончик на всю улицу один… И его не сдвинуть с места. Что они будут тащить? Куда?» – спрашивала Соня. «Хватит и нашего вагончика. Он станет собирательным образом для всех нас, как метафора, понимаешь? И зачем вообще они должны что-то тащить? Ты слишком буквально все поняла, – отвечал Митя и тут же задумался. – Хотя… Прекрасная мысль».

В праздничный вечер всех жителей Шестнадцатой ожидал дачный перформанс «Путь к себе, или Дорога домой» – самая беспроигрышная тема еще с гомеровских времен.

Зрители расположились на лавках за бетонкой лицом к домам, как раз напротив внутриквартальной улицы. Все понимали, что, очевидно, основным местом действия станет дорога. Сергей Иванович на это скептически качал головой, поглядывая по сторонам, – не едут ли машины: «Как можно на проезжей части устраивать праздник, даже если на ней нет интенсивного движения?» Он уже было поднялся с места, чтобы найти Митю, но тут ворота «Театрального вагончика» распахнулись и оттуда с шумом высыпали дети.

Впереди с трещотками, подпрыгивая и кружась, неслись Лиза и Аллочка, за ними с бубнами – Алеша и Славка, далее шел Костян с барабаном, пристегнутым к поясу, последним из детей торжественно вышагивал Гера с трембитой в руках. Деревянная труба была выше играющего на ней музыканта, отчего тот испытывал явные неудобства. Нужно было одновременно держать эту длинную штуковину, пытаться извлекать из нее звук и на ощупь идти вперед, стараясь не упасть, так как смотреть под ноги не представлялось возможным. Впрочем, Гера делал свою работу достаточно уверенно. Его неспешность и высокая сосредоточенность в свете всего происходящего воспринимались как нечто умышленное, подчеркивающее значимость момента.

Наконец из ворот «Театрального вагончика» показались Митя и Соня. Они стояли в оглоблях и тащили за собой самую обычную деревенскую телегу, на которой был вертикально закреплен большой фанерный лист, разрисованный под железнодорожный вагон. Они шли очень медленно, всем видом демонстрируя, насколько тяжела их ноша. Учитывая, что улица выходила к бетонке под некоторым наклоном вниз, телега давила на свой «двигатель», и ее приходилось сдерживать, отчего мучительные потуги Воротынских воспринимались как вполне естественные. Зрители верили, что Мите и Соне приходится прилагать серьезные усилия, чтобы выкатить телегу из проезда на дорогу.

Как только странная процессия вышла к бетонке, музыканты тотчас смолкли, и зрители услышали слова Мити:

«Далеко ли еще? Не знаю. Потерпи, жена моя. Лучше сколь угодно много странствовать вместе, чем тебе ждать дома одной подобно Пенелопе или же мне в разлуке утешаться сладким Цирцеевым забытьем».

На что ему отвечала Соня:

«Путь домой никогда не бывает легким. Я понимаю. Мы справимся, муж мой».

Остановившись, они читали стихи, и им было плевать на нет-нет да проезжающие машины. А затем каждой присутствующей семье была отдана телега, чтобы сделать свой «круг почета» в обе стороны бетонки, но уже со своими словами.

Глебовские мужчины посадили на телегу Елену Федоровну и Лизу. За оглоблями стояли пожилой человек и двое мальчишек – лучшая тройка из возможных. «Ну, начинай, мать, – говорил Сергей Иванович, подавшись телом вперед». – «Я счастлива, что у меня есть вы, – отвечала Елена Федоровна. – Я там всегда, где вы, порой пусть только в мыслях, но всегда. Люблю».

Жанна сидела в телеге (которую вез Евгений) в позе лотоса, с соединенными на уровне груди ладонями и пела мантры. Логиновы в нарушение правил перевернули телегу оглоблями назад и все впятером так ее и покатили, разогнав до приличной скорости. Тяжелей всех пришлось Вере Афанасьевне с Аллочкой, но они прошли совсем чуть-чуть и потому не устали. Истинное же сочувствие вызывал лишь Пасечник, везший повозку в полном одиночестве. Семейная повозка – она как карма, и, если твоя семья – это только ты и больше никого, значит, тащить все тебе одному. И здесь ничем не помочь.

Глава 15
МАРИНА И ВАДИМ

– Мама, а что вы решили с праздником? Я так ничего и не поняла, – поинтересовалась Марина.

Она сидела на корточках в своем любимом цветастом дачном сарафане возле кустов клубники. Раздвигая руками большие резные по краям листья, Марина сначала немного любовалась крупными спелыми ягодами и только затем срывала их, кладя в корзинку. Невозможно было устоять, чтобы примерно каждую пятую ягоду не отправлять себе в рот.

– Совсем как в детстве, – каждый раз удивлялась Марина этому вкусу, который мгновенно уносил ее в то время, когда она бегала по этим дорожкам в одних трусиках и панамке. Вкус клубники со всеми своими малейшими оттенками был точно таким же, как тогда, хотя она сама совершенно изменилась. Как так?

– Что ты сказала? Я не расслышала, – переспросила Елена Федоровна, которая возилась рядом с цветами.

– Я спрашиваю, как вы готовитесь к празднику?

– Ой… – с силой ударив тяпкой по земле, сказала Елена Федоровна. – Отец что-то затеял и скрывает от меня. Устроил из этого тайну мадридского двора. А смысл? Какой в этом смысл? Обещал, конечно, что скоро все расскажет, только как бы уже не было поздно.

– Обожаю папу! Хочешь, я с ним поговорю?

– Пока не нужно. Я думаю, на днях все станет известно. Иначе ему же хуже будет.

Марина рассмеялась от услышанной угрозы матери, которая была немного уязвлена тем, что Сергей Иванович не делится с ней своим замыслом. От долгого сидения на корточках у нее затекли ноги. Она поднялась и подошла к Елене Федоровне, чтобы ее обнять.

– Мамочка, как же я тебя люблю! – сказала Марина. – Какие вы с папой хорошие!

– Ты знаешь, оказывается, этот махолет он мастерил по ночам, – теперь уже смеялась Елена Федоровна. – Совсем уже…

– Ты серьезно?

– Да, Вера слышала у нас на участке ночью загадочные звуки. Я сразу подумала, что это он, а кто же еще? Правда, я ему не говорила, что знаю. Мне просто было интересно, во что все это выльется. Нет, он что, меня совсем за дуру держит, в самом деле? А по поводу праздника Алешку приплел. Говорит, что тот задал ему один очень важный вопрос, от ответа на который много чего зависит. Ну вот правду говорят: что малый, что старый.

– Алешка может спросить, верю, – согласилась Марина.

– Вот это-то меня больше всего и беспокоит.

– Мам, а помнишь, как он в прошлом году замучил Жанну своими расспросами про углехождение?

– Я тебе скажу больше. – Елена Федоровна вкрадчиво смотрела в глаза дочери. – Он даже пробежал по этим углям.

– Что? – Марина приоткрыла рот от изумления.

– Да. Было дело.

– Мама… – всплеснула руками Марина. – Не ожидала, что ты это допустишь.

Елена Федоровна на этот жест махнула своей рукой:

– Я сама от себя не ожидала. Просто поняла, что можно разрешить, что это не опасно для него… и для меня.

– Что? Ты тоже?

– Ну.

– Невозможно. Удивительно.

– Главное – настроиться: холодная энергия – вниз, горячая – вверх, ты дышишь, перемещаешь эти энергии по своему телу и… бежишь. А после… Даже не знаю, с чем сравнить, но такое приятное тепло в ступнях и, самое главное, никаких ожогов.

– Я не верю, что слышу такое от тебя… Оказывается, я тебя совсем не знаю.

Сергей Иванович и Вадим поправляли забор. Если честно, деревянное заграждение уже давно пора было менять полностью, но всегда находились обстоятельства, требующие более срочного вложения денег. Так покупка нового забора в очередной раз переносилась на следующий год, который, как это водится, оказывался не самым удачным для дополнительных трат. А тем временем забор дряхлел, трухлявился, все больше становился щербатым. По этой причине каждое лето Сергей Иванович подбивал старые доски или вконец прохудившуюся доску менял на новенькую.

Если Вадим был на даче в это время, то ему приходилось помогать. Именно приходилось, потому что сам он ничего не умел в отношении строительных дел и всегда отдавал предпочтение работе на земле. Вадим не любил ручной труд. Он наводил на него тоску и печаль. Это служило поводом для многочисленных подколок со стороны тестя. «Ему бы только книжки на диване читать да мечтать», – жаловался Сергей Иванович Елене Федоровне.

Сергей Иванович прижимал доску, а Вадим, с другой стороны, забивал в нее гвоздь.

– Ты прям как ладошкой по одному месту… Ну кто ж так держит молоток? – возмутился Сергей Иванович.

– Как удобно, так и держу, – огрызнулся Вадим. Для него совместная работа с тестем всегда оказывалась настоящим испытанием. Иногда он откупался деньгами, но все же зарабатывал не настолько много, чтобы всякий раз кого-то нанимать, да и Сергей Иванович категорически не соглашался платить за то, что «можно и нужно сделать самим». «Мне будет стыдно», – говорил он в таких случаях.

Обычно Сергей Иванович сдерживался в отношении неловкости зятя, но с возрастом по мере того, как Вадим становился полноправной частью его мира, явно начал утрачивать эту способность. Однако надо сказать, что и Вадим со временем все меньше обижался на подобные уколы. Раньше они могли неделями не разговаривать друг с другом из-за того, что первый не сдержался, а второй не промолчал, теперь же – полчаса, максимум – час, и они, как ни в чем не бывало, продолжали общение.

Сергей Иванович взял из рук Вадима молоток и показал, как надо делать.

– Это смешно, – вздохнул Вадим.

– Вот именно что смешно – в твоем возрасте не уметь гвозди забивать. Хотя бы для разнообразия научись.

Конечно, Вадим был другим, вернее, другим и своим одновременно. Сергей Иванович хорошо помнил, как много лет назад его привела к ним познакомить Марина. Высокий, худенький, кудрявый, с интеллигентными очками, он понравился Глебовым сразу. «Вадим парень хороший, умный, – делился Сергей Иванович с женой. – Но только к жизни совсем не приспособленный. Намучается Маринка с ним». – «Ну не все такие ушлые, как ты. Ей же мучиться. Пусть сама и решает», – отвечала Елена Федоровна.

Вадим всегда хотел ощущать себя частью большой семьи. И надо отдать должное, что он создал такую сам – трое детей и жена с ее родителями. Увлеченному работой, вечно пропадающему на ней мужчине был нужен надежный тыл, нужно было осознание того, что у него полон дом близких людей. Это давало сил и помогало все успевать. Кстати, этим он очень походил на самого Сергея Ивановича, только, в отличие от него, Вадим в основном пропадал на работе вместе со своей женой или вместе с ней переносил эту самую работу в свою квартиру. Все бытовые вопросы они с Мариной отодвигали на второй план. По этой причине, по мнению Елены Федоровны, дома у них творился настоящий кавардак. Она отчитывала дочь за беспорядок, а самое главное, за то, какой пример она подает детям. Сергей Иванович приходил к ним и мудро молча чинил розетку, делал кран в ванной и вешал книжную полку, но все же иной раз не упускал случая посокрушаться, что без него в доме некому будет повесить новую люстру и прибить плинтус. И еще Сергей Иванович с горечью думал про дачу после… после того, как он… Внуки еще не скоро станут взрослыми, а Вадим ничего не умеет. Кто будет за ней смотреть? Не продадут ли ее? От последнего вопроса начинало нестерпимо ныть внутри, хоть плачь, и Сергей Иванович гнал прочь от себя эти мысли.

Если вынужденным следствием быстрого темпа жизни Вадима и Марины оказался несколько заброшенный быт, то такого же нельзя было сказать по их отношению к детям. Да, пара много времени проводила на работе и без помощи Сергея Ивановича и Елены Федоровны не обошлись бы, но при этом им удавалось полностью компенсировать свое отсутствие. Каждую свободную минуту, каждые выходные и праздники Вадим и Марина проводили вместе с детьми. Они не могли позволить себе лишь большой летний отпуск, но и тот, что был, всегда проводился с детьми и для детей.

Перед обедом все, за исключением Сергея Ивановича и Елены Федоровны, отправились на Волгу. Чужому человеку никак невозможно было догадаться, что если в определенном месте с бетонки свернуть налево, то можно обнаружить чуть дальше внизу спуск к реке, где за огромным, выше человеческого роста тростником спрятались небольшой песчаный пляж и лодочная станция. О них знали лишь дачники и их гости. Это было любимейшим местом отдыха у местных, укрытое самой природой от ненужных глаз. Разумеется, порой сюда наведывались посторонние, ничего не поделать, но все же таковых, к счастью, наблюдалось немного.

На пляже стояла деревянная кабинка для переодеваний, но дачники ею почти совсем не пользовались, предпочитая возвращаться на свои участки зачастую в одних плавках и купальниках. Никаких лежаков и спасательной вышки. Люди постарше приходили сюда со своими раскладными креслами, семейные ставили пляжный зонт, но большинство довольствовалось лишь тем, что по старинке стелили на песке покрывала. Здесь не было привычки брать с собой перекус, потому что в основном приходили ненадолго, чтобы просто освежиться.

С левой стороны пляжа, на берегу всегда находилось несколько перевернутых рыбацких лодок. Практически в любую погоду рядом с ними возился загорелый как мулат Николаич со своей дворнягой или еще кто-нибудь. Рыбаки присматривали за пляжем. По давнему уговору, именно они следили за чистотой и краем глаза – за порядком в целом. Недалеко от лодочного лежбища пыхтел насос, качавший воду для дач. Он включался в строго определенные дни и часы поочередно дежурившими лодочниками.

Обитатели «Зеленой листвы» расположились на своем любимом месте под открытым небом. Все они любили позагорать, чтобы можно было как следует прожариться, прокалиться, а затем нырнуть в прохладную воду. Главным правилом здесь было – не переборщить, не затягивать. Следовало уйти с пляжа с чувством, что «немного не хватило». К этому приучила всех Марина – сначала мужа, а потом детей. К ее зеленым глазам, конечно, лучше всего подходил морской загар, но зато речной дольше держался. В молодости, когда они ездили на юг, это приносило Вадиму немало головной боли. Марина не флиртовала с другими мужчинами, но невозможно было не обратить внимания, когда она – высокая, фигуристая, загорелая – шла по набережной в белом платье. Вадим комплексовал. Вадим стеснялся, что он «не мачо», что совсем не умеет драться и говорить людям в лоб неудобную правду. Он стыдился некоторой собственной неловкости, но Марина любила своего «итальянца», как его называли близкие друзья за кудрявые волосы и смуглую кожу. Еще в университете она поняла, что ей не нужен никто, кроме Вадима. Не раз в разговоре с матерью она задавалась вопросом: «Почему я выбрала именно его, ведь столько ребят за мной ухаживало?» И сама себе же и отвечала: «Потому что он такой же умный и добрый, как папа, и еще по причине такого рода, которая никогда не будет понятна разуму. Только Вадим должен был стать отцом моих детей».

Марина любила полежать на солнце еще и потому, что не выносила прохладной воды: в девяти из десяти случаев она всегда казалась ей ледяной. Поэтому прежде, чем идти в воду, Марина предпочитала «хорошенько по ней соскучиться». То же можно было сказать и в отношении склонного к простудам Вадима. Зато дети, придя на пляж, тут же стрелой бросались в реку.

Было особым удовольствием лежать впятером на одном покрывале. Это напоминало времена, когда в субботнее или воскресное утро, едва проснувшись, ребята с разбегу прыгали на большую родительскую кровать, чтобы беззаботно поболтать, порадоваться предстоящему выходному дню и построить праздные планы. Теперь в выходные по утрам прибегал только Алешка и иногда Лиза, а значит, лишь на пляже сохранялась возможность ненадолго вернуть давние приятные чувства. Они словно вновь все вместе лежали на большой двуспальной кровати и громко мечтали о будущем.

Сейчас рядом с Мариной расположился Алеша, рядом с Вадимом – Лиза, а посерединке – Гера. Все так примерно было и в жизни: дочка – папина, младший сын – мамин, а старший… Гера был «общим» или самим по себе. Так повелось, что он не был ни «родительским», ни «бабушкиным», ни «дедушкиным». Это не было каким-то упущением со стороны взрослых, просто вот так случилось, что в первые два года жизни Гера как первенец опекался не кем-то отдельно, а сразу всеми. Его все обожали, и каждый старался дать ему самое нужное и полезное. Правда, с появлением Лизы и Алеши Гера перестал быть центром мира и с чего-то вдруг оказался должен помогать родителям в присмотре за братом и сестрой. Когда Гере было шесть, ему говорили, что он должен подавать хороший пример своей четырехлетней сестре, а когда исполнилось семь – вменили в обязанность учить трехлетнего брата считать кубики и собирать пазлы.

Для приличия Гера немного позагорал вместе со всеми, но при первой возможности улизнул купаться. Он отлично плавал, часто брал с собой ласты и маску, чтобы понырять, однако на этот раз не успел ими воспользоваться, так как увидел Костяна и Славку. Они тут же принялись сначала носиться по берегу, а затем продолжили играть в догонялки, находясь по пояс в воде.

– Орут так громко, как девчонки! – жаловалась Лиза, переворачиваясь на живот.

– Алеша, ты чего не идешь к мальчишкам? – спросил Вадим у сына.

– Нет, пап, пока не хочу. Я сегодня, вообще-то, хотел построить песочный замок. Вот сейчас думаю, каким он будет.

– А давайте вместе решим, – предложил Вадим.

Заинтересовавшись услышанным, Марина поднялась с одеяла. Она надела солнцезащитные очки, уселась поудобней, обхватив руками свои колени:

– Я тоже хочу. Лиза, ты с нами?

Лиза лениво завозилась:

– Начинайте без меня. Я попозже.

– Ну, давайте уже. Что за замок у нас будет? – спросила Марина.

– Очевидно, готический, высокий, с острыми шпилями… – предложил Вадим. – Так? Алеш, не молчи.

Алеша зачерпывал ладонями песок, а затем высыпал его обратно. Он всматривался в песчинки, которые составляли целую галактику, а может, даже и Вселенную. Она умещалась у него на ладонях, отчего он мог вообразить себя настоящим великаном или каким-нибудь верховным архонтом, осматривающим свои владения. А когда Алеша погрузил в песок указательный палец правой руки и начал рисовать им круги, то эта галактика, как и подобает ей, стала закручиваться в спираль. От этого завораживающего зрелища невозможно было оторвать глаз ни самому Алеше, ни его родителям, наблюдавшим за «рисованием» сына на песке.

– Это будет замок у моря, – деловито сказал Алеша.

Вадим и Марина последний раз строили песочный замок много лет назад, когда были в Анапе с маленьким Герой. Тогда на полноценный отпуск совсем не хватало времени, но вдруг внезапно появилось несколько дней, которые взрослые решили провести на море. Всего за пару часов обсудили, куда ехать, взяли билеты, покидали одежду в чемодан, под мышку ребенка – и в путь. Марина тогда была уже беременна Лизой и на приличном сроке. Отчего Елена Федоровна, конечно, пыталась отговорить их от поездки, предлагая ее заменить дачей, но, когда так быстро принимается решение, разговорам почти не остается места. Там, в Анапе, Гера так полюбил море, что на берег выходил с настоящей истерикой. Чуть успокоившись и обсохнув, он снова рвался к воде, и ничто не могло его отвлечь, кроме песочных замков и скульптур.

Малыша завораживало, как мокрый песок густыми крупными каплями падал из рук родителей и под ними вырастали крепостные стены и башни. Он тоже хватал эту темно-коричневую массу, пытаясь вслед за взрослыми построить нечто подобное, и громко смеялся своему успеху, когда получалась маленькая башенка. Но верхом восторга стало то, когда вошедшие в раж родители вылепили гигантскую морскую черепаху, панцирь которой выложили ракушками.

Это были самые кипучие годы их супружества, когда они, молодые, еще почти юные, делали только то, что считали важным, и писали, писали… Если нужно было спасать мир, тотчас бросались это делать. Презирали равнодушие к чужой боли, бичевали трусость и душевную скудость. Долой мелочность и мещанство! Жестокость и жлобство должны быть попраны и прокляты навеки! Бывало, они очень жарко спорили, почти так же, как когда-то Сергей Иванович и Елена Федоровна. Иногда им было сложно вместе. Марина – деятельная, очень быстрая, даже реактивная, а Вадим – спокойный, рассудительный, никогда не спешащий. Они по-разному взрослели: Марина гораздо раньше, Вадим чуть позже. Природная энергия Марины и тот факт, что Вадим стал частью ее рода, сделали главой их семьи женскую половину. Именно жена и ее родители задавали направление, по которому следовал Вадим. Периодически он серьезно взбрыкивал, заставляя считаться с собой, и ему благоразумно шли навстречу, уступая разные пустяки. Впрочем, со временем вес этих уступок оказывал все большее влияние на течение жизни обитателей «Зеленой листвы». Значительную часть супружества Вадим еще только готовился стать главой дома, и теперь, по мере старения Сергея Ивановича, по мере угасания его сил, он начал остро ощущать свою нужность для всей семьи. Он никому не признавался, но лишь теперь по-настоящему осознавал себя зрелым человеком, в чем, правда, видел мало личной заслуги. Мужчина немного стыдился и ощущал вину, так как этим был обязан дряхлению своего тестя.