Текст книги "Икар из Пичугино тож"

Автор книги: Юрий Хилимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Глава 20
РАДОСТЬ

У Глебовых не любили слащавой, приторной радости, но зато ценили, когда было просто хорошо. Тут никогда не использовали уменьшительно-ласкательную форму имени, и даже напротив. Гера часто был Геркой, Марина – Маринкой и так далее. Единственным исключением иногда становился самый младший из семейства Алеша, которого могли назвать Алешенькой, и то лишь Елена Федоровна это делала. Никто не обижался на подобную исключительность, потому что понимали, что во всех таких случаях Алешу, кроме как Алешенька, по-другому и никак нельзя было назвать больше.

Мужчины и женщины семьи выражали радость по-разному. Мужчины чаще смеялись, женщины, наоборот, меньше. Так уж завелось, что глебовские женщины в каком-то смысле были более серьезными (особенно Марина и Лиза), в некотором роде старше своих мужчин. «Это мудрость, – шутила Елена Федоровна. – Женщина всегда мудрее мужчины». Конечно, и они смеялись тоже, но для того, чтобы расхохотаться, им требовалось гораздо больше оснований, чем мужской половине.

Каким-то неведомым образом радость была связана с обидами. Именно открытость первому не позволяла застрять во втором. Иной раз сказанное дедом или отцом в адрес детей «дурень» могло крепко задеть; также Сергей Иванович и Вадим могли огрызнуться на своих жен за упрямство в бытовых вопросах. Но все обиды длились недолго, они не въедались в тело благодаря моментальной разрядке. Удар отбивался моментально даже детьми, что обуславливалось здоровым прагматизмом. Радость невозможно было переживать поодиночке, она требовала всей семьи, что являлось единственным категорическим условием, остальное могло меняться. Что хорошего в ссорах, ведь они обрекали на скуку? На «Зеленой листве» все понимали, что обижаться – это неинтересно, поэтому старались как можно быстрее перелистнуть эту страницу. У Глебовых радость всегда была по случаю кого-то близкого, в отсутствие которого она не могла развиваться. Причем каждый из членов семьи добавлял что-нибудь свое, и здесь не работал принцип взаимозаменяемости.

Семья Глебовых не была такой уж большой, как могло показаться на первый взгляд. Их было всего семь человек: ни тебе дядь, теть, ни кузенов и кузин, ни племянников и племянниц, ни еще одной пары бабушки и дедушки. При этом если Марина и Вадим уезжали в командировку или же в результате зимней простуды необходимо было изолироваться и сидеть в двух квартирах порознь, то семья заметно сокращалась, скукоживалась и разделялась на две. И тогда все начинали жаться друг к другу, как если бы внезапно осиротели. Эта разлука казалась настолько неестественной, что проявлялась в самом важном – в ограниченной возможности радоваться. Начиналась какая-то ненастоящая жизнь. Дети не ссорились и не разбредались по комнатам, взрослые не погружались в свои дела, казалось, все даже разговаривали вполголоса, как будто кто-то болел или спал. Всех охватывал порыв редкого единодушия в самых разных мелочах, на которые прежде всегда имелось свое собственное мнение. Однако за таким согласием ощущалось большое напряжение. Это только со стороны все выглядело ровным, а на самом деле домашние мечтали поскорей избавиться от подобной сплоченности.

Когда же семья воссоединялась, все тотчас менялось. Перемену всеобщего настроения можно было сразу заметить по говорливости и шуткам Сергея Ивановича. Обычно немногословный, теперь он начинал острить и балагурить, и тут же Алеша превращался в Лешека, Гера в Гереныша, Лиза в Лайзочку, Марина в Марочку, Вадим в Вадимштейна, а Елена Федоровна в Еленеллу. Сопротивляться этому было бесполезно, потому самым адекватным ответом стало предложение Марины называть отца Сережей, что тут же было встречено домочадцами всеобщей горячей поддержкой. Когда случалось такое настроение, тогда весь день проходил в игре, полной пикировок и подколов. Дети сходили с ума от счастья: нечасто к деду можно было обращаться «Сережа», а бабушку называть «Еленеллой». И взрослые, и дети под любым предлогом спешили обратиться друг к другу по «смешному имени», часто прибавляя к нему еще что-то, типа «преподобный Гереныш», «достопочтимая Лайзочка» или «Еленелла Тарантини». Было так весело, что впору хвататься за животы, пытаясь утихомирить приступы до неприличия буйного веселья. Все пользовались моментом, потому что знали, что игра продлится ровно один день, и на завтрашнее утро никаких тебе Вадимштейнов и Марочек. Сергей Иванович снова сделается задумчивым и немногословным, что хоть и нельзя спутать с угрюмостью, но от его дурашливой веселости не останется и следа до следующего раза.

Было место у Глебовых, как говорила Марина, и «плоским шуткам». «Ну ладно дети, ты-то куда лезешь?» – порой отчитывала Марина мужа. Вадим действительно часто совершеннейшим мальчишкой включался в забавы своих пацанов – мог вместе с ними смешно рыгнуть или стравить воздух из кишечника по принципу «чем громче, тем лучше». Его пищеварение имело некоторые проблемы, поэтому включения в эти состязания проходили естественным образом, без особых усилий. Под всеобщий хохот Марина всякий раз ругалась, что он распустил свою пятую точку, что не стесняется ни жены, ни дочери, ни тещи, ни соседей. Детям же нравилось, когда взрослые вдруг прибегали к хлесткому слову. Это было нечасто, но всегда метко и вполне оправданно. При этом сами дети не ругались, разве что делились с приятелями очередным дедовским перлом вроде того, как однажды одной мерзкой скандальной тетке на рынке он пожелал, чтобы у нее выросло кое-что на лбу. Это было очень смешно – услышать такое от сдержанного «предка».

У Глебовых знали меру. Понимали, что если настроение не сменяется, то оно спутывает ноги, утягивая на самое дно болота. Их радость была ритмична, как в сутках одно время сменяет другое; здесь, на даче, это проявилось особенно заметно – она двигалась вслед за небесным светилом.

Утро. В ранние часы, когда солнце запутывалось в сосновых ветвях, заполняя всю дачу красно-желтым светом, радость была еще совсем новорожденной. Свежестью росы она щекотала ноги, обутые в шлепки, и бодрила укусом шального комара, не спешившего навстречу утреннему сну. Она кружилась хороводом звонких птичьих песен, словно из сказочной идиллии про Белоснежку, густым запахом горячего кофе поднималась из турки, подобно фимиаму священной лампы. Новорожденная радость была жадной до жизни, до неприличия любопытной и наблюдательной. Она замечала, как раскачивается на ветру паутинка, как спеют вишни, как засох листок на яблоне и как на цветки роз слетелись зеленые жуки. Она трогала воду руками, чистила зубы и приходила в восторг от запаха металлической раковины, зубной пасты и воды. Умывала лицо, зарывалась в мягкое чистое полотенце, а после, чуть замерзнув в тени, выходила погреться в солнечных лучах. Она не спешила бегать и прыгать, это происходило чуть позже; еще немного сонная, созерцала мир вокруг, пытаясь все разглядеть и расслышать, все потрогать собственными руками. Наконец, она требовала присутствия близких. С ними непременно нужно было увидеться, посидеть, пообщаться, нельзя было сразу отправляться по своим делам. Только после завтрака, посидев еще какое-то время в кресле и рассмотрев то, что не успела ранее, наговорившись досыта, радость, полная энергии, поднималась с места и уходила с головой в азартную кипучую деятельность труда и игры.

День. В полуденные часы радость набиралась опыта. Она привыкала к миру, становилась взрослой, отчего замирали ее живость и задор. Бывало, что рутинные заботы и мелкие раздоры подвергали радость серьезному риску, а иногда случалось страшное – она оказывалась на самом волоске. Дела выматывали. Мир делался обычным, вполне понятным, без новизны, но зато появлялось другое – прелесть отдыха. Вытянув ноги на диване в доме или беседке, обдуваемая ветерком радость думала о чем-то приятном, строила планы. Она могла и вовсе задремать и увидеть маленькие сны-короткометражки, в которых обитали ее трепетные мечты. Там добрые воспоминания смешивались с новыми невероятными историями, даря подсказки миру яви. Тревожное в них, конечно, случалось тоже, но пробуждение дарило свободу от пугающих сюжетов. Очнувшись ото сна, задумчивая радость понимала, что вдруг прибавила в силах, и, удивившись ясности мыслей, вновь спешила по своим делам. И все же, несмотря на эту вспышку энергии, днем радость была самой сдержанной, в это время она меньше всего нуждалась в ком-то рядом. Ей лишь важно было знать, что этот кто-то находится тут недалеко, за кустами калины. И этого было достаточно.

Вечер. С наступлением сумерек сковывающий чувства зной отпускал. Вместе с включенными поливалками радость избавлялась от сковывающих ее оков дня. Она оживала под чавкающими в мокром газоне ногами, в брызгах воды по спине, в стихийных беседах на бревнышке под сосной, в звонком смехе детей и лае собак. Заходящее солнце вдруг вызывало чувство ликования. Легким сумасшествием оно оборачивалось для всего, что хоть как-то зависело от этой яркой звезды. И приятная суета, и волнение от встречи с царственной летней ночью завладевали всеми без остатка. Апофеозом такого прощания выступали вкусный шумный ужин и долгое чаепитие с шутками и спорами. А когда полностью темнело, открывалось совершенно новое удовольствие – сидеть в темноте в беседке или на веранде у дома и вести негромкие разговоры обо всем на свете. После чего радость неспешно разбредалась по отдельным комнатам.

Ночь. С приходом темноты радость засыпала на чистых простынях под свежесть из приоткрытого окна и песни сверчков. Было приятно лечь на живот, сцепить руки в замок под подушкой и вытянуться во всю длину. Так беспечно и хорошо. Утомленная за день радость готовилась к обновлению. Каждую ночь она вот так таяла, чтобы наутро проявиться и пройти весь путь с самого сначала. Ей нужно было хорошенько отдохнуть, накопить силы, потому что радость сродни удивлению, которому как воздух необходима искренность, иначе сплошная фальшь и притворство, и все в нерадость. Перед тем как окончательно растаять в летней ночи, последним душевным движением являлась мысль о доме, точнее, о том, что он не стоял пустым, а был полон теми, кому небезразличен спящий через стенку.

Глава 21
ДНЕВНИК ЕЛЕНЫ ФЕДОРОВНЫ. ФРАГМЕНТ ТРЕТИЙ

Что ты видишь?

Змею. Она умная, хитрая, зоркая, быстрая, величавая – будь такой.

Цветок. Он гибкий, ранимый, но сильный, скрытый, красивый – будь такой.

Дерево могучее. Оно крепкое, стойкое, могучее. Оно тянется к небу, солнцу. Крона его пышна, она помогает уберечься от беды всем – расти такой.

Небо. Оно голубое, прозрачное, звездное, темное. Оно укроет, поможет тебе.

 
Струны, о струны, вы чувства мои!!!
То вы сильны, то стали слабы,
Нет, не слабы, просто стали вы тоньше, стало вас больше,
И научить вас звучать нужно мне,
Сила той песни – она ведь во мне,
Сила тех слов – они ведь во мне,
Сила, звучащая звуком,
Истинным, ясным, сильным, радостным, томным, звенящим, искрящим,
Небом, звездами светящими,
Солнцем горящим,
Землею, пахнущей хлебом горячим,
Ветром прозрачным, хрустальным.
Как не почувствовать силу, любовь!
Вот и слова той песни сложились,
Радуюсь я!
Наступает покой!
Нет больше бури, есть только любовь.
То, что самой удалось ощутить,
Стало хорошим источником силы.
Ля, Ля, До, Ля, вот и закончилась песня моя.
 

Сила человеческой жизни зависит от того, что человек в себе несет, какие энергетические потоки способен отражать и пропускать сквозь себя.

Нет основания думать и говорить, что жизнь протекает сама по себе, не имея информационной памяти, которая способна воспроизвести все до мельчайших деталей. Сила света и добра, проникая в индивидуальную сущность человека, позволяет развиваться в разных направлениях. Вот почему нельзя беспечно относиться к системе силы жизни, не зная принципов ее работы. Что есть я? Это клетка, способная развиваться, попав в идеальные условия судьбы.

Нет основания думать и мечтать о том, что судьба человека зависит от него самого. Что есть судьба? Это программа действия для Я. Как подготовлен человек к ее принятию, так и будет работать программа. И когда человеческая сущность уходит от своего основного направления, тогда ее вновь и вновь ставят в те же условия, чтобы то, что не было познано, было досконально разобрано.

Только тогда, когда воплощаются в жизнь все программы, когда соединяются в единую структуру все составные ее части, нужно искать себя в противоположном.

Сила радости в том, что создаешь сам или создают другие.

Как сила жизни в противоположном ей. В силе смерти – бессмертие. Так нужно и себя искать в противоположном, в том, чего не хочешь и боишься в себе признать.

 
Уйти в неведомую даль, судьбе не сопротивляясь,
Познать всех сил потоки мысли и добра,
Преград на жизненном пути не обходить, а убирая,
Уйти вперед за горизонт,
Где солнце красное встает и белая луна уходит, отдыхая.
О, жизнь моя! Как много в ней суровых дней, печали и тоски,
Как много ясных и любимых свиданий.
Мой дом. Моя семья – в ней радость и любовь,
Тоска и боль за близких. И в этом я.
И сколько было встреч и расставаний,
Знакомств и просто мимолетных взглядов,
Все по судьбе предопределено,
И я сама такая разная —
То добрая, то злая, то любящая, а то кругом все отвергаю.
Но лишь понять хочу: в чем сила жизни?
Куда идти и где ее искать?
 

 
Я сила и любовь,
Я вера и покой,
Я жажду истины добиться,
Всегда в пути,
Во всем – и в малом, и в большом,
Всегда стремиться к новому познанью,
О, жизнь моя! Судьба моя!
Судья, Защита, Наказанье,
Любовь и Радость, Оправданье,
Все в ней, а значит, все во мне и нет других путей.
Я – истина. О, жизнь моя!
 

Чувства – тонкое проникновение в глубину самого сокровенного, в глубину души, и ключ к ее познанию. Слияние с прекрасными эмоциями радости и любви подобно раскрытию бутона сердца. Есть другие чувства (печаль, страх, злоба, вражда). От них не распустится цветок сердца, не осветит и не обогреет. Нужно, чтобы каждый человек, понимая это, делал добро, творил светлые дела во имя людей и мира. Человек способен сделать невозможное, преодолеть любые трудности, если в нем разгорится и распустится такой цветок. Нужно помогать людям обрести себя – дарить им любовь, добро, силу, пробуждать их разум, который у многих находится в оковах алчности и злобы. Не нужно бояться говорить правду. Иногда человек, услышав правду о себе, которую не хотел признавать, наконец пробуждается ото сна. Будь тем, кто не боится пролить свет истины, преодолевай в себе то, что мешает это делать. Этим ты поможешь другим.

 
Можно сотворить себе земной Рай,
Можно достичь Рая небесного, бессмертия,
Можно сделать очень многое.
Важно понять: для кого, для чего?
Можно забыть, не вспоминать, если ты пуста.
Можно все!
 

Нет предела в бесконечности. Нет границ, если их не воздвигать. Нет того, что неосознаваемо.

Конечно, дойти до истины значит преодолеть трудный путь, но еще тяжелее, когда истина сама доходит до тебя. Это совсем другое значение этого слова.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Глава 22
ДАЧА «ТРИ МЕДВЕДЯ»

Дача Логиновых «Три медведя» была самой богатой не только по меркам Шестнадцатой улицы, но и всего Пичугино тож. Свое название она получила из-за трех больших деревянных срубов, выкрашенных в темно-коричневый цвет. Первым был хозяйский дом, вторым – гостевой, а в третьем размещалась баня. На участке среди прочего нашлось место бассейну, теплице, парковке для машин и просторной террасе, на которую можно было попасть, выйдя из хозяйского дома. Через день за исключением выходных на дачу к Логиновым приезжали трудиться садовники – муж и жена из ближайшей деревни. Последнее считалось в поселке самым верным признаком обеспеченности.

«Нувориши» – так в порыве раздражения и с долей презрения могли говорить о Логиновых дачники из Пичугино тож. Справедливости ради следует заметить, что Логиновы были отчасти виноваты в этом сами. От жителей Пичугино тож они держались особняком, за что, собственно, те их и недолюбливали, считая снобами. Логиновы были из тех, кто в своих действиях не привык ориентироваться на других. Они всегда поступали так, как было удобно только им, и потому, случалось, осознанно шли на конфликт с соседями. Их нечасто видели на общих собраниях и общедачных торжествах, но, как это ни странно, традицию празднования Дня летнего солнцестояния на Шестнадцатой Логиновы горячо поддерживали. Это было, пожалуй, единственным, в чем проявлялось взаимодействие жителей «Трех медведей» с окружающим миром соседей.

В семье Логиновых царил абсолютный матриархат. Во главе ее стояла Лариса – женщина с редкой по части активной деятельности натурой. Она молодилась и просила обращаться к ней на европейский манер только по имени. Логинова владела довольно успешным бизнесом, связанным со строительством, и руководила еще несколькими проектами помельче. Она давно развелась с мужем, который, будучи сам предпринимателем, конечно, не смог ужиться с таким характером жены и теперь поддерживал связь со своей бывшей семьей исключительно из-за детей.

Постоянно на даче проживали Лариса, ее сын Ян, недавно перешагнувший порог тридцатилетия, и двое мальчишек – Костян и Славка, дети дочери Ларисы. Мать мальчиков приезжала с мужем в «Три медведя» нечасто, объясняя это собственной неприспособленностью к сельской жизни. Крайне редко заглядывал сюда и бывший муж Логиновой, чтобы пообщаться с сыном и внуками. Зато на даче с завидным постоянством появлялась очередная юная пассия Яна. Однако барышни не задерживались здесь надолго. Они не могли противостоять ни своенравности Ларисы, ни переменчивости любвеобильной натуры самого избранника.

Лариса очень любила своих внуков. Именно этим в большей степени объяснялось участие дачи «Три медведя» в ежегодном праздновании Дня летнего солнцестояния. Однажды поучаствовав в празднике, мальчики стали его верными поклонниками, и потому, когда вскоре настал черед Логиновых все организовывать, именно они стали душой оперативного штаба по подготовке.

Праздник Логиновых был самым щедрым на эффекты – фейерверк и куча угощений. Откровенную слабость драматургии праздника они пытались восполнить «звездной пылью»: блестками костюмов и прочей мишурой.

«Пусть будет карнавал!» – провозгласила однажды хозяйка «Трех медведей». Насмотревшись в свое время гардемаринов, а может, и возомнив себя самой императрицей Елизаветой, Логинова решила устроить грандиозный костюмированный травести-праздник, какого еще не видели в Пичугино тож. Для этого она вызнала размеры одежды и обуви у всех без исключения дачников и неизвестно откуда выписала микроавтобус, полный костюмов «восемнадцатого века». В придачу к тем прилагались парики, мушки, веера и множество другой всячины. Сергей Иванович, Елена Федоровна и примкнувший к ним Пасечник наотрез отказались надевать все это «барахло». «Что за ерунда! – ругался Пасечник. – Я что, похож на клоуна? Ни за что!» Для спасения карнавала Ларисе пришлось пойти на серьезные уступки и забыть про идею о том, что мужчины наденут женское, а женщины мужское. Однако и после этого трое упрямцев не хотели облачаться в приготовленные для них наряды. Когда переговоры зашли в тупик и празднество находилось под угрозой срыва, роль парламентера взяла на себя Вера Афанасьевна. На правах давнего друга Глебовых и Пасечника она могла позволить себе с ними менторский тон. Плакущева знала, на что надо давить и как убеждать. В результате ее усилия возымели действие – упрямцы согласились на один элемент костюма. Торжество таки состоялось.

В назначенный вечер вдоль всей Шестнадцатой улицы была выложена дорожка из фейерверка (за что потом Логиновой пришлось долго объясняться с поселковым правлением). Под музыку из итальянской оперы каждый выходил из своей дачи в образах вельмож, гвардейцев или фрейлин и далее шел по этой искрящейся дорожке за бетонку, где располагалось основное место торжества. Алеша и Славка были одеты в арапчат в чалмах, Костян и Гера – в пажей, а Лиза и Аллочка – в маленьких принцесс.

Карнавал предполагал танцы. В программе значились полонез, менуэт, мазурка и котильон – ни больше ни меньше. Накануне для этих целей Лариса специально привезла из города хореографа, чтобы два выходных дня можно было бы полностью посвятить репетициям. Идея с танцами, конечно, не всем дачникам пришлась по душе, но обязательство свято чтить традицию оказалось выше.

Для всех дачников являлось непререкаемым правилом каждый год поддерживать организаторов праздника, всячески им содействовать и во всем проявлять участие. Об этом гласила Хартия Шестнадцатой улицы, подписанная хозяевами дач в далекие шестидесятые. Она находилась в специальной капсуле, хранившейся в крошечном домике-привратнике в самом начале улицы. Он был сделан по аналогии с проскинитарием – часовенкой и местом паломничества, какие обычно устанавливают в Греции вдоль дорог. В атеистические годы сюда, разумеется, не позволили бы поместить икону и лампадку, но дачникам тех лет ничто не мешало спрятать здесь маленький крестик и сложенный вчетверо листок с написанной от руки молитвой.

Хартия определяла принципы добрососедского сосуществования Шестнадцатой. В качестве наиглавнейших ценностей она провозглашала труд, заботу о своей земле, уважение человеческого достоинства и содействие достижению всеобщего блага всех дачников улицы. В качестве особого приоритета Хартия закрепляла значимость совместных дел. Праздник Дня летнего солнцестояния объявлялся «на вечные времена» главным торжеством улицы. Она закрепляла обязательство, согласно которому продажа дачи оказывалась возможна лишь при условии, что ее новые владельцы обязуются следовать положениям документа. Возникший когда-то в результате озорства и, быть может, даже на не совсем трезвую голову, этот документ со временем стал восприниматься на удивление серьезно. Его оригинал, как самая настоящая реликвия, хранился у старшего по улице, а проскинитарию была доверена копия.

Хартия есть хартия. Воля организатора праздника священна! Ничего не поделать – пришлось ковыряться и разучивать па давно минувшей эпохи. Справедливости ради следует отметить, что из своего опыта дачники прекрасно знали, что в процессе подготовки весь скепсис улетучится и все будет хорошо. Так было всегда.

Танцевать подразумевалось за бетонкой на коротко подстриженной траве, превратившейся по замыслу организаторов в чудесный зеленый ковер. И невозможно было представить лучших кулис, чем бескрайние волжские просторы, и нельзя было мечтать о большем в качестве фонового занавеса, чем величественный предзакатный горизонт. Организаторы праздника установили четыре пиротехнические вертушки, которые обозначали границы танцевальной площадки. Рядом с площадкой стояли столики с угощением. Вино и компот, пирожные, ягоды и фрукты в вазах. Так как праздник был посвящен лету, Лариса решила, что и стол должен преимущественно состоять из десертов. Как говорила Жанна: «У лета сладкий вкус». Все было очень по-домашнему, собственно, как и каждый год в этот день. Менялись драматургия, сюжеты, антураж, но атмосфера праздника всегда оставалась неизменной, даже если его устраивали некоренные пичугинотожцы.

Логинова очень сокрушалась, что не смогла нанять оркестр, чтобы танцевать под живую музыку. Но тем не менее она привезла скрипача и флейтистку, которые играли в перерывах между танцевальными номерами и в самом конце вечера. После того как карнавал был объявлен открытым, началось основное действо. Танцы чередовались согласно заявленной программе без малейшего сбоя. Участники хорошо постарались на репетициях и теперь танцевали весьма недурно; самое главное, им удалось держать рисунок и ритм каждого танца.

Это было смешно и торжественно – видеть дачников в столь непривычном амплуа. Точнее, забавно было лишь поначалу, с непривычки, но затем, когда глаза привыкли, увиденное превращалось в нечто возвышенное, от созерцания чего оторваться никак не представлялось возможным. Конечно, посмотреть на праздник сбежались соседи с других улиц. Зрители громко улюлюкали и пританцовывали на местах, а жители Шестнадцатой ужасно гордились, что в очередной раз у всего дачного сообщества вызвали сложную смесь чувств из восхищения и зависти.