Текст книги "Икар из Пичугино тож"

Автор книги: Юрий Хилимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Марина смерила взглядом чужака с ног до головы, решая, как поступить. В таких случаях она сразу пыталась установить, представляет ли человек опасность или нет. Было несколько случаев, когда к ним приходили скользкие типы, и пару раз Сергей Иванович выставлял хамов за двери. Кто знает, с чем пришел этот?

Марина немного колебалась. Нет, опасности от него она не ощущала, но почему-то мужчина не нравился ей, было в нем что-то неприятное.

– А зачем он вам нужен?

– Мне очень нужна его консультация.

Незнакомец вдруг догадался, что стоящая перед ним женщина имеет прямое отношение к человеку, которого он ищет, и потому добавил:

– Платная консультация, разумеется. Я понимаю, что так неправильно делать, надо договариваться о встрече заранее. Но уж простите меня. Это получилось спонтанно.

– Хорошо, – приняла решение Марина. – Я спрошу у отца, вы подождите здесь.

– Да, прошу прощения, я, кажется, выразился некорректно в самом начале.

Марина на это ничего не ответила, развернулась и направилась к флигелю.

Обратно она вернулась довольно быстро:

– Отец встретится с вами. Заходите.

Марина провела гостя по дорожке из квадратных бетонных плиток прямехонько к Акулине Гавриловне. Сергей Иванович уже ждал гостя на скамейке. Он перебирал пальцами по коленям и глядел на луну, которая к этому времени уже обозначила себя на небе.

Коротко поздоровавшись, незнакомец сел рядом с Сергеем Ивановичем. Несколько секунд они молчали. Сергей Иванович ждал, когда гость начнет говорить. Это было его излюбленным приемом – не спешить брать инициативу в свои руки.

– Я наслышан про ваши семинары.

Сергей Иванович удивленно поднял бровь, на что гость поспешил отреагировать:

– Я обязательно запишусь к вам на семинар… Если это будет целесообразно. Перед этим хотел бы задать вопрос: применимо ли то, о чем вы говорите, к моей ситуации?

Сергей Иванович усмехнулся:

– Какой именно?

– У меня похоронное бюро, и я ума не приложу, какую историю я могу рассказывать своим клиентам, кроме той трагической, что у них случилась. Вы уверены, что ваш… э-э-э… подход универсален?

– Разве ваш бизнес так плохо идет, что ему нужна помощь такого рода?

Незнакомец рассмеялся:

– Все неплохо, да, но не забывайте: у нас большая конкуренция. Да дело и не в этом, собственно. Хочется как-то по-другому, что-то доброе сделать для близких, ну помимо того, что мы делаем, конечно. Понимаете?

– Вполне.

– Ну так что вы мне ответите?

– Думаю, возможно все.

– Но какой может быть эта история, например?

– А вот этого я не могу вам сказать, это же ваша история, вы ее сами должны придумать.

Гость нетерпеливо заерзал на скамейке:

– Чертовски сложно.

– Пожалуй, да, но так и то, чем вы занимаетесь, не назовешь легким делом. С чего вы взяли, что другое должно быть простым? Может, вы думаете, что за пять минут я сейчас сварганю для вас что-нибудь эдакое, а вы скажете, да, именно такого я и хотел, и, счастливый, побежите к своим покойникам?

Сергей Иванович обратил внимание, что странный гость не собирался обижаться на его колкие слова. Он демонстрировал абсолютную ученическую покорность, хотя и впервые видел своего сэнсэя. Глебов смягчился:

– История всегда должна идти от вашего интереса. Ваш бизнес вам интересен? Своей работой какую вы рассказываете историю? Интересную или полезную?.. Кому? У вас необычный случай, согласен. Но подумайте над этим вопросом, другой альтернативы просто не существует.

Сергей Иванович покидал скамейку под Акулиной Гавриловной довольным. Он знал, что с того господина будет толк, тот сможет рассказать хорошую историю.

Глава 29
ДНЕВНИК ЕЛЕНЫ ФЕДОРОВНЫ. ФРАГМЕНТ ЧЕТВЕРТЫЙ

Тяжело быть матерью. Такая черствость кругом, люди ожесточились. Подумать страшно, что рядом с нами, с нашей мирной, полной любви жизнью совсем, быть может, близехонько протекает нечто совершенно чудовищное, пропитанное ненавистью ко всякому созиданию, готовое на все, даже на убийство. И как страшно даже представить, что один неосторожный шаг – и можно вовлечься в это клокочущее низменными страстями горнило. Только подумать, ведь оно где-то параллельно нам здесь, а не в другой галактике! Страшно быть матерью. Ничего нет страшнее этого. А между тем во всякой любви присутствует доля материнства, главный закон которой – расходовать себя без всякого сознательного умысла. Я так думаю. Господи, как сложно все это постичь, право, такие океанические масштабы не вмещает наш скудный разум. Я долго думала над этим. Вчера вот только фильм посмотрела какой-то, дрянной такой, но не в том суть. Там полиция накрывает одну банду. И показывают, как полицейский ловко убивает сначала одного бандита, затем второго, третьего… Так легко убивает – пых, и все. Ну и что, что бандит, а ведь у него мать есть, он же чей-то сын. Этот простой «пых» – гибель целой вселенной. Это же горе. Разве не так? Может, во мне сидит застарелый страх потери, конечно… Не знаю… Только мне бывает очень жутко от этих мыслей, потому что в них много правды. Девять месяцев мать вынашивает свое чадо, дышит за него, ест и пьет за него, словом, справляет всяческие необходимые нужды, а затем ему предстоит делать все самому. И до своего конца все самому и самому. Мать если и захочет потом что сделать за него, да не получится, выходит, что она бессильна своими героическими жертвами, и ее удел останется, переживая, обливаться слезами, надеясь на Божий промысел, на всегдашнее «все будет хорошо». Разве все это не тяжело и не страшно? А вот я скажу: да, и то, и другое, и еще Бог знает чего, много всего еще к этому нужно прибавить.

Просто никто не застрахован от того, что каждую ночь ему будет сниться собственное нерожденное дитя.

Сила небесная!

Вечный покой был на землю когда-то отпущен. Но не найти в ней его, пока у людей нет осознания вечности.

Что происходит, когда получаешь удар? Удар не физический, а моральный, когда получаешь информацию, несовместимую с твоими действиями.

Боль – это укол судьбы.

Это выявление причины, эгоизм, принижение, злоба, невостребованность, неудовлетворение, ложная реакция, то, что заставляет наш организм страдать.

Но если нет страдания, то нет и того, что переполняет в тонкости чувствами и действиями в определенный момент жизни. Если действия (причины), вызывающие боль, не разбираются как нечто совершенное, то тогда сложно убрать боль не только физического, но и тонкого тела.

Боль. Больной от себя:

– болеет за себя,

– болеет на себя,

– болеет у себя,

– болеет – хочет болеть,

– болеет – хочет страдать,

– болеет, ища жалости,

– болеет, ища любви,

– болеет, не любя себя.

Боль радость выявления причины,

– радость движения,

– радость преодоления,

– подъем,

– чувство силы,

– организованность,

– самостоятельность действия.

 
Я есть сила, что меня создала.
Я есть мысль, что меня наполнила.
Я есть звук, что услышала.
Я есть боль, а значит – я сострадание.
 

 
Уйди то, что не мое, что дорогу перешло,
На руках узлом связало, кожу всю мою сковало,
Позабудь, кто я и где,
Что меня так захватило.
Я помою, оботру, сдую, плюну и прощу,
По дороге к ручейку я скорее побегу,
Руки в воду опущу, в ту прохладную водицу,
Там найду на дне ручья
Ключ от большого сундука —
Отворить его тот сможет.
В сундуке лежат не меха, не пироги, не монеты золотые,
А лежит там в уголке книга толстая на дне,
Для меня припасена,
В ней все сказано про жизнь,
По странице лишь читать,
Нужно тексты сочинять, книгу Жизни продолжать.
Ключик, ключик, дорогой, ты мне тайны приоткрой,
Буду вечно их хранить и тебя благодарить.
 

Время. Время бежит неумолимо. Порой отслеживаешь прожитый день, а порой не думаешь о нем вовсе, попадая в поток страстей, мыслей окружающих людей, спускаешь себя с тормозов. Иногда этот период затягивается, начинаются игры, обсуждения, бурные эмоции… А время уходит. Чувствую, что теряется что-то главное. Жаль уходящие мгновенья, часы, дни. Неинтересно жить, решая только бытовые проблемы. Так хочется действия! Действия в радость душе, ощущая подъем и силу. Действия, дарующего пользу окружающим.

Чем я могу себе помочь? Как поступить и что сделать, чтобы жить в постоянном движении, реализуя свои возможности? В чем проявиться? Это волнует. Хочу изменить, но ничего не делаю. Честно, не знаю что?!

 
Решаемо, что решается,
Читаемо, что читается,
Пишется, что слышится,
Слышится, что способен слышать,
Запомни: на все воля Бога!
 

 
Гори, свеча, сжигай огнем
Все раны и болезни,
Воскресни, дух, уйди, печаль,
Покиньте, все невзгоды,
Очисть, огонь.
 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Глава 30
ДАЧА «БЕРЕЗОВАЯ РОЩА»

Григорий Данилович Пасечник был старинным другом Сергея Ивановича Глебова. Как известно, дружба, завязанная в юности, вкупе с пожизненным соседством, – это совершенно особая история. Она делает людей кем-то вроде родственников, и даже если потом интенсивность общения снижается или пропадает вовсе, то уже невозможно стать чужими друг другу.

Всю свою жизнь Пасечник посвятил природе. Окончив биофак, долгое время он совмещал работу преподавателя с полевыми исследованиями. Со временем второе полностью вытеснило первое. Сначала это были одна за одной экспедиции по бескрайним просторам Союза, а когда тот развалился – научная деятельность в близлежащем национальном парке, которую он возглавлял вплоть до выхода на пенсию. Григорий Данилович знал места близ Пичугино тож как свои пять пальцев и искренне любил их. В отличие от соседей, он понимал, за что именно любит эту землю. Во всем дачном поселке только Пасечник мог по-настоящему оценить красоту здешней природной сопряженности. Он чаще других поднимался на утес, чтобы заботливо оглядеть все вокруг, бродил по окрестностям и время от времени приносил с собой полные мешки мусора, которые оставляли после себя приезжие. Для кого-то – чудак-человек, для кого-то – самый добрый и самый неравнодушный на свете, а для кого и нелюдимый хмырь.

Пасечник был замкнутым человеком. Он вел уединенный образ жизни, и его все устраивало. Это был его выбор, а не следствие драматичных злоключений. Нет, он не убил свою жену. Она умерла своей смертью около пятнадцати лет назад, и он принял решение не связывать свою дальнейшую жизнь с другими женщинами. Такой вот однолюб – сентиментальный и нелюдимый одновременно. Хотя у Пасечника была дочь, но вместе с тем ее как бы и не существовало. Она жила за границей, в Россию не приезжала и с отцом не общалась даже по ватсапу. Пару лет назад он продал квартиру в городе, переехав на дачу на круглогодичное житье. Распродал почти все имущество, ибо не хотел обременять себя стяжательством. Мужчина умышленно сузил пространство вокруг себя, как если бы встал на путь аскезы. Его не пугали зимняя пустошь и одиночество, поскольку он уже привык не нуждаться в людях. Он методично отсекал привязанности одну за другой. По сути, единственным, в чем состояла его насущная потребность, была «Березовая роща».

В доме у Григория Даниловича всегда было прибрано – скромный быт, аккуратно разложенные вещи. Когда Глебовы пытались соединить Пасечника с Плакущевой, Вера Афанасьевна скептически замечала: «Он и без жены управляется хорошо, зачем ему это? А по-соседски мы и так можем общаться в любое время, для этого не нужно жить вместе». И все же однажды она дала себя попытаться уговорить. Сергей Иванович тогда пришел к своему старинному другу – и так, мол, и так, есть такая возможность, почему бы вам и не попробовать. По всему было видно, что Григорий Данилович воспринял эту идею без энтузиазма, даже можно сказать – отрицательно, совершенно не понимая, как это возможно соединить с его нынешнем образом жизни, от которого он не собирался отказываться. Однако, когда было решено пригласить на ужин его и соседку на «Зеленую листву», он не стал упираться. Тот вечер выдался очень хорошим, душевным. Вспомнили многое из своей юности, посмеялись и погрустили, а в конце, перед самым уходом, как-то само собой решилось, что завтра Григорий Данилович поможет Вере Афанасьевне пересадить грецкий орех, что рос в очень неудобном месте, а Вера Афанасьевна поможет Григорию Даниловичу подрезать виноград. Как происходила эта коллаборация, доподлинно неизвестно, вот только после оба больше ничего не хотели слышать ни о каких там союзах и альянсах.

«Березовая роща» называлась так, поскольку действительно на ее территории росло шесть берез, половина из которых была весьма почтенного возраста. Деревья уже не гнулись так сильно под ветрами, как раньше, и на одном из них свили гнездо соловьи. Каждый год в начале лета часть жителей Шестнадцатой улицы пыталась спать под соловьиные песни, а другая часть выходила из домов или открывала настежь окна, чтобы ни в коем случае не пропустить очередной концерт, ведь кто его знает, вдруг завтра снова станет очень ветрено и тогда ничего не услышать. И не важно, что ночь в самом разгаре, ведь она не была глухой. Бархатная темнота, пронзенная соловьиными трелями, казалась гигантским концертным залом, где давно погасили люстры, и зрители затаив дыхание ожидали, что после очередной сольной партии последует другая, а потом еще и еще. Изысканный музыкальный деликатес эхом разносился по самым удаленным местам Пичугино тож. Тому, кто его слышал, чудилось, что в данный момент не существует больше ничего, кроме ночной пустоты и соловьиной песни. Верно, какой-нибудь Демокрит сейчас уверовал бы в то, что подлинную пару пустоте составляют не атомы, а соловьиные трели, в союзе с которыми они порождают весь этот мир. Не зря же соловьи поют в кромешной тьме, будто в бесконечном космосе, накануне рождения нового дня.

Дача Пасечника располагалась последней на ряду, что открывало возможность для некоторых вольностей в планировании пространства. Так, часть деревьев и ягодных кустарников, собственно, находилась непосредственно уже за территорией дачи, на подошве утеса. Здесь не было никаких заборов, и потому создавалось впечатление, что «Березовая роща» вообще не имеет границ и все продолжается, и продолжается. Такая иллюзия была по душе хозяину, не выносившему неволи после леса, где он провел свои самые счастливые годы жизни.

Летом сюда, к подножию утеса, выносились ульи. «Какой же Пасечник без пасеки», – любил шутить Григорий Данилович. Ему нравилось заниматься пчелами как биологу и как любителю меда. Специально для них он сеял клевер и люцерну, осознавая, что даже березы когда-то непреднамеренно были посажены тоже для них. Для Пасечника пчелы выражали то, что он больше всего любил и ценил в жизни, – труд и организованный уклад жизни. Олицетворением этого для многих являлось само Пичугино тож. Можно было подумать, что, заботясь о пчелах, он повторял действия Того Невидимого, Кто заботился об их дачном поселке. Кто знает, а может, все зависело только от Пасечника и никакого Невидимого не было, и стоило ему бросить свое пчелиное хозяйство, как Пичугино тож тут же пришло бы в полное запустение. Неизвестно, как было на самом деле, но во всяком случае Григорий Данилович ясно понимал, что каждое лето он выставляет ульи не только для меда, но и для всего Пичугино, во имя некоего баланса, дарующего здешним местам процветание.

Часть собранного меда Григорий Данилович обязательно раздавал соседям по улице, другую часть продавал жителям поселка и немного оставлял себе. Кроме этого, он собирал пергу и прополис и делал всяческие настойки и мази на их основе. Вообще, Пасечник был настоящим кладезем знаний по части лечебных свойств природы. Именно с его подачи ширился круг наименований аптекарской грядки Глебовых. Пасечник щедро делился семенами и многочисленными способами употреблений лекарственных растений, у которых в ход шли коренья, цветки, листья и стебли. Елена Федоровна вовсю пользовалась такой щедростью и брала у него уроки. Ее аптекарская грядка, по сути, являлась уменьшенной копией лекарственного огорода Григория Даниловича.

Дом в «Березовой роще» жался ближе к утесу, и казалось, что Пасечник живет отдельно ото всех, на каком-то своем хуторе. Зданию уже не помешал бы основательный ремонт, особенно на себя обращали внимание старая крыша и пара больших трещин на стене, которые Григорий Данилович регулярно замазывал цементным раствором. Но фундамент все равно продолжал ползти, а значит, трещины проявлялись снова и снова. Внутри дома было все просто и понятно. Две большие, просторные комнаты. На первом этаже кухня, совмещенная с залом, – такая студия с планировкой конца двадцатого века. По причине того, что Григорий Данилович жил на даче круглый год, здесь были большая печка и туалет (домашний туалет в Пичугино тож был большой редкостью). Попробуй-ка зимой набегаться в уличный нужник! На втором этаже еще одна просторная комната, выполняющая функцию кабинета и спальни. Здесь все было сделано под хозяина.

Пасечник сторонился людей, избегал ненужной болтовни и необязательных встреч. Однако он никогда не отказывал в помощи, когда его просили. Он радел за общее дело Шестнадцатой улицы и всего Пичугино тож, и делал это спокойно, без лишнего шума, как и подобает благородному мужу. Много лет он входил в состав дачного правления и некоторое время занимал должность председателя кооператива. Даже теперь он выполнял обязанности старшего по улице и был по-прежнему надежен.

Пасечник был одним из ярых хранителей традиции празднования Дня летнего солнцестояния, выступая своеобразным директором-распорядителем. Именно у него хранилась легендарная Хартия Шестнадцатой улицы. Он фиксировал соблюдение всех условий проведения праздника, очередность организаторов; с ним согласовывались общие детали хода предстоящего события и прочие вещи.

Праздники, устроенные им, были, как и он сам, особенными – сдержанными и лаконичными. Да, немного скучно, однообразно, но с другой стороны, таких праздников уже давно никто не делал в Пичугино тож. Это было настоящей гордостью улицы. Вот он – праздник-эталон, праздник-классика! Здесь обязательно были костер и песни Визбора под гитару, очень простая еда вроде печеной картошки, травяной чай с медом, добрые беседы и… В год, когда Пасечник организовывал праздник, каждая дача должна была представить свою инсталляцию, или, простыми словами, поделку, материалами для которой служили бы исключительно природные дары. В ход шли коряги, пни, шишки, сухоцветы, древесная кора, мох, камни, птичьи перья и многое другое, на что хватало фантазии. Единственное, что менялось, – так это тема.

Когда выпадал черед Пасечника («черед Пасечника», «черед Воротынских», «черед Плакущевой» – так обозначали на Шестнадцатой улице очередность в организации праздника), он объявлял темы инсталляций. Для каждой дачи была своя. Пасечник позаимствовал этот прием у Глебова, когда тот подкидывал идеи историй домашним и гостям. Соседи узнавали о них весьма необычным способом – через записочки, что могли случайно обнаружить на пороге своего дома, на грядке или на столе в беседке. Никто никогда не видел, когда он оставлял эти записки, хотя уже за месяц до торжества дачники были начеку и начинали их ждать так сильно, как дети ждут подарки под елкой от Деда Мороза на Новый год.

Раздавая каждому темы для поделок, Пасечник очень хорошо понимал, почему он дает то или иное задание конкретной семье. Это было всегда в точку. Как известно, молчуны – настоящие наблюдатели за жизнью, самые лучшие из них, и Пасечник вполне оправдывал этот стереотип. Всем казалось, что он все про них знает и все видит без всяких скрытых камер. Темы из записок были самыми лучшими тому доказательствами.

Дачники удивлялись их своевременности. Так, когда-то давным-давно такой темой для семейства Глебовых стало «Принятие важных в жизни решений» (когда Сергей Иванович, уйдя на пенсию, не знал, чем будет заниматься), а для Веры Афанасьевны, оставшейся одной после смерти мужа, – «Мои источники вдохновения». Но попадание в точку в случаях с Глебовыми и Плакущевой не удивляло – Пасечник знал их тысячу лет, и все, что происходило в их жизни, не было для него секретом. Но вот с новичками – действительно объяснялось его исключительной способностью к наблюдению. Как, скажите, вот как он мог догадаться дать Жанне тему «Ашрам, который я строю»? Или как он мог узнать, что Логиновым как воздух необходимо начать коллекционировать что-то далекое от меркантильных потребностей, а Воротынским не помешало бы обратить внимание на то, что они едят?

Глава 31
ЦИКАДЫ СТРЕКОЧУТ

Так вышло, что Алеша еще никогда не был на море. Родителям вечно было некогда… А когда наконец выпала возможность – он свалился с температурой. Гера был, Лиза была, а он – нет.

– Не расстраивайся, – успокаивала внука Елена Федоровна. – Здесь, на даче, почти как на море. Вон смотри, сколько воды… Чем не морской простор? И ветерок такой же свежий дует, точно бриз, как хорошо! А жара? Она вообще ничем не отличается от южной: что там, что здесь одно и то же, расплавиться можно. И даже из того, чего у нас нет, – все равно можно найти какую-то замену. Например, у них цикады, а у нас кузнечики и сверчки.

– А что такое цикады? Как они поют? – спрашивал Алеша.

– Похожи на сверчков, только они стрекочут в самый зной и гораздо громче, чем сверчки. Настолько сильно, что шум стоит такой – ничего не слышно, кроме них, – отвечала Елена Федоровна.

Алеша весь день думал про этих цикад, а перед сном попросил Геру найти запись с их стрекотом. Так вот они какие! Странные-престранные. Какие-то мягкие, всеобъемлющие. То, что он услышал, завораживало, словно играли на музыкальном инструменте вроде трещотки. Да, это была самая настоящая ритмичная музыка, которая обрушивалась приятными волнами на тех, кто находился рядом. Когда Алеша увидел их на фотографии, то окончательно пленился лупоглазостью и прозрачными крыльями насекомых. Как будто они были из другого мира. Была в них какая-то манящая загадка и магия, что-то инопланетное.

Теперь Алеша хотел поехать на юг не только из-за моря, но и для того, чтобы вживую послушать цикад. Пока же приходилось довольствоваться сверчками. В каком-то смысле весь день для него стал подготовкой к вечернему сверчковому концерту.

Алеша любил лето за его размеренность, когда все успокаивалось после весенней посадочной кампании и вместе с природным пробуждением заканчивалось пробуждение человека. Размеренность без жары невозможно было представить. В этом году она пришла уже в июне, сразу после сильного ливня. В начале месяца еще было довольно свежо, а потом резко пришел зной. Жара дарила чувство бесконечности. Когда она нападала, казалось, что ей не будет ни конца ни края. Замедляя ход времени, она заставляла этот безумный мир замереть, чего детскому деятельному темпераменту, правда, очень не хотелось. Спасало только то, что температура повышалась в обед, когда после еды так сильно хотелось спать. А раз так – пусть себе жарит. Жара заволакивала, убаюкивала. «Зеленой листвой» завладевала леность, приостанавливая все насущные работы и заботы.

– Жаль, что так рано пришла жара, – сетовала Елена Федоровна, перебирая одежду в кладовке. Ставшее ненужным она складывала в отдельный мешок, который затем передавался молочникам в деревню. – Лето снова быстро пролетит.

Сергей Иванович сидел рядом на табуретке и чинил розетку.

– Давайте сегодня истопим баню, – вдруг предложил он.

– Не знаю… Такая жара…

– Вечером будет нормально.

– Хочешь – топи.

Дети на втором этаже играли в дурака. Алеша постоянно проигрывал.

– С тобой совсем неинтересно играть! – отчитывала его Лиза. – Ты почему не запоминаешь карты? Лопух какой! Хватит ворон считать!

Алеша совершенно не обижался на слова сестры, потому что не считал это дело важным. Он был азартен для других вещей, требующих напряжения иных духовных сочленений. Он лишь смеялся в ответ на ее упреки.

– Да с него как с гуся вода, – шутил Гера. – Бесполезно что-то говорить.

– Гера-а-а! – послышался мальчишеский голос где-то рядом с домом.

Герман высунулся в окно. Внизу с велосипедами стояли Костян и Славка.

– Выходите с великами, – звал Костян.

– Вы Аллочку позвали? – спросила появившаяся в окне вместе с братом Лиза. – Пока мы спускаемся, сходите за ней.

Костян посмотрел на Славку:

– Сходишь за ней?

Славка кивнул, прислонил велосипед к забору и пошел к Плакущевым.

В ребячьей компании своего велосипеда не было только у Алеши. Из маленького он вырос, а большой ему еще был неудобен, вот и ездил пока на раме у брата, но уже на следующий год родители клятвенно обещали ему купить свой велосипед.

Дети никогда не ездили купаться на дачный пляж – банально и никакого приключения – совсем близко, не то что другой конец поселка. На въезде в Пичугино тож от бетонки шла дорога влево. Она затейливо петляла из стороны в сторону между деревьев, то поднимаясь вверх, то уходя вниз, пока не выводила к реке. Тут никого не было, разве что иногда чуть дальше встречались одна-две палатки. Ни деревьев, ни кустов – просторно. Можно было спокойно поиграть в мяч, не боясь, что он кому-то попадет в голову, и не беспокоясь о замечаниях, чтобы не брызгались и прочее.

Ребята побросали велосипеды и побежали в воду. От берега довольно долго было мелко, а значит, поднимая высоко коленки, можно шлепать по воде что есть мочи, толкаться и громко смеяться до хрипоты. Догонялки на мелководье всегда оказывались настоящей роскошью. Десятки вариаций на тему, тысяча импровизаций – и восторг обеспечен. Сегодня они по очереди гонялись друг за другом, чтобы, поймав жертву, уйти туда, где поглубже, и, взяв ее за руки и за ноги, как следует раскачать и бросить в воду. И желательно как-нибудь так, чтобы это было как можно нелепей и смешней. Вода уже прогрелась, но все же в начале лета еще бодрила, что только было на руку всей игре – тут невольно скажешь «Ох» (без всякой там бабы и того, что она сеяла в детской присказке). Жертва сопротивлялась, размахивала руками и ногами, извивалась, кричала, но ей ничто не могло помочь, потому что когда пятеро на одного, то речь идет лишь о том, насколько это быстро произойдет.

После беготни было приятно лечь в кружок на горячий песок и поиграть в «мафию» и «крокодила». Всем было плевать на солнце и жару, поэтому уже к середине лета дети превращались в мулатов.

– У меня до сих пор рука болит от тебя, – жаловалась Аллочка на Костяна. – Как клешнями вцепился.

Костян проигнорировал замечание.

– Кто теперь загадывает? – спросил Гера.

– Лешка, – ответил Славка.

Алешу звали Алешей исключительно домашние, Сверстники же обычно обращались к нему просто – «Лешка». Хотя ему очень не нравилось это, но как он ни старался приучить говорить всех «Алеша» – не получалось. Разве только в школе его могли услышать с этой просьбой, да и то лишь Ирина Викторовна.

Алеша поднялся со своего места.

– Что загадать-то? Ну ладно.

Он растопырил руки в сторону и начал ими размахивать, как крыльями.

– Птица! – выкрикнул Костян.

Алеша отрицательно покачал головой.

– Какая-то определенная птица? Надо назвать конкретный вид? – уточнила Аллочка.

Снова нет.

– Самолет, – предложил Гера.

Мимо.

– Давай еще что-нибудь покажи, – просила Лиза.

Алеша посмотрел вверх, на небо. Затем его вдруг осенило. Он указал пальцем на солнце и начал снова интенсивно размахивать руками – крыльями.

– Летишь к солнцу, – сказал Славка.

Алеша дал знаком понять, что почти так.

– Рядом, то есть близко с солнцем, – поправился Славка.

Алеша кивнул.

– Что это может быть такое? – спросила у ребят Аллочка.

– Планета Солнечной системы, – предложил Гера.

Все засмеялись.

Алеша снова указал на солнце, затем несколько раз провел по лбу тыльной стороной ладони, словно вытирая пот от жары. Затем он выпрямил левую руку и вдруг как бы что-то снял с нее вроде волоса или соринки, а потом повторил это снова и снова. И вот уже обе его руки ослабли, обмякли, упали вниз. Он покружился вокруг себя несколько раз, его ноги подкосились, и он рухнул на песок.

– Ну ты даешь! – сказал Костян.

– Артист! – усмехнулась Лиза.

Алеша поднялся под аплодисменты и свист ребят, сделал небольшой поклон головой.

– Я знаю, знаю, – затараторил Гера. – Это сгоревшие в плотных слоях атмосферы ступени ракеты.

Ребята снова засмеялись.

– А что? Один в один, – настаивал Гера.

– А может, это Снегурочка, которая растаяла? – предложила Аллочка.

– Да, крылатая Снегурочка. Очень похоже, что так, – острил Гера, который был сегодня явно в ударе.

Все захохотали еще сильней.

– Может, это какое-то растение, которое боится света, и там были не крылья, а его колышущиеся стебли на ветру? – предположила Лиза.

Если бы на пляже сейчас находились какие-нибудь солидные важничающие дамы, они наверняка сделали бы замечание этой веселой компании – такой гогот стоял на берегу. Но к счастью для детей, они были одни, а значит, можно было отрываться так, как им хотелось, и ни на кого не оглядываться.

– Кажется, я понял, кто это, – почесывая затылок, сказал наконец Славка, когда все просмеялись. – Это этот, как его…

– Точно этот? – перебил Гера.

– Хватит уже, дай сказать человеку, – вступилась Лиза.

Славка продолжал:

– Я не помню, как его звали. Он был из мифов. С крыльями, подлетел слишком близко к солнцу, и крылья растаяли. Вот.

– Да, я тоже помню, – подтвердил слова брата Костян, который на самом деле ничего не помнил, но всегда боялся, что про него скажут, что он тупой, и потому всегда поддакивал, как он считал, правильным ответам.

– Ика-а-а-ар! – в один голос закричали Лиза и Гера.

Алеша расплылся в довольной улыбке.

– Да, Икар, – сказал он. – Правда, я загадал «падающий Икар», но ладно. То, что вы назвали имя, будем считать – уже победа!

Дальше выпала очередь загадывать Славке, но тут Лизе позвонила Елена Федоровна, и пришлось возвращаться домой.

– Почему? – спросил Костян.

– У нас еще много дел сегодня, – деловито заметила Лиза. – Да мы вроде бы уже хорошо поиграли. Хватит.

На самом деле у Лизы не было каких-то особенных дел. Просто у всех троих с бабушкой был давний уговор: она дает им свободу выбираться одним в окрестности дачи, но когда она звонит и говорит «пора домой» – это не обсуждается и никаких «еще чуть-чуть». Елена Федоровна могла отпускать детей из своего поля зрения лишь на определенное время, затем она начинала чувствовать себя не в своей тарелке, звонила им (чаще Лизе, как самой ответственной) и просила вернуться. И не дай бог, если внуки пропускали ее звонок! В этом случае их ожидали длинная нотация и наказание в виде нежелания Елены Федоровны разговаривать с ними какое-то время. При этом она не уходила в полное молчание, но обращалась или отвечала на вопросы скупо и отстраненно, и такая холодная безучастность ранила больнее всего. Но такие случаи были большой редкостью.