Текст книги "Икар из Пичугино тож"

Автор книги: Юрий Хилимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Глава 33
ЯБЛОКИ, ЯГОДЫ И ЦВЕТЫ

Конечно, в известном смысле начало лета на даче еще пустое. Еще толком ничего и нет из того, что так щедро обещает природа, и вообще, все ее посулы кажутся враньем. Когда внуки были совсем маленькими, они часто спрашивали, что им делать на даче, когда там нет ни клубники, ни малины, ни смородины? Так роптала в свое время Марина, и буквально еще в прошлом году на это сетовал Алеша. В ответ на это Елена Федоровна начинала терпеливо проводить разъяснительную беседу. Она обращала внимание ребят на вдруг открывшийся после тесного города простор, на молодую сочную зелень, на траву, по которой можно бегать босиком, на теплое, в меру жгучее солнце и первый загар. И это убеждало. Дети втягивались в дачное лето, после чего уже категорически отказывались съездить в город вплоть до конца августа, когда нужно было готовиться к школе. А потом, начало лета – это время, когда цветут пионы, и праздник двадцать первого июня. И ничто не может сравниться с ранним утром и вечером в эту пору, потому что после зимы все чувства обострены, и земля слышится как нельзя лучше.

Но все прекрасно контрастами, а потому еще одним плюсом лета для Глебовых был исход жаркого сезона и наступление осени.

Осенью Глебовых-самых-старших тянуло на классику. В конце сентября – начале октября Сергей Иванович и Елена Федоровна могли пересматривать нетленку Бондарчука, причем это могла быть какая-то одна серия из всей эпопеи. «Но почему „Война и мир“?» – спрашивала Марина, а потом и внуки. «Я уже и не помню почему», – отшучивался Сергей Иванович, а Елена Федоровна признавалась: «Наверное, потому, что там осень вся красивая, как аллея из желтых листьев старого князя Болконского, и бодрящая, как в эпизоде охоты, и еще потому, что в сценах, где в фильме показана зима и завывает вьюга, внутри дома Ростовых очень уютно и тепло. Как барсуки накапливают жир перед зимой, так и мы накапливаем себе тепло на даче и через этот фильм в том числе». Тихая осенняя негромкая радость опускалась на «Зеленую листву».

В конце августа и в сентябре дача приносила свои плоды. Магия раннего утра и вечера исчезала, но взамен этого появлялась роскошь полудня. Так нелюбимый за свою жару летний полдень осенью вдруг становился бриллиантом, в блеске которого хотелось находиться как можно дольше. Он не обжигал, не утомлял, но приятно обнимал своим медленно остывающим теплом. И это было необыкновенно приятно.

Созревали яблоки. У хозяина «Зеленой листвы» были две любимые культуры – огурцы и яблоки. Как только Сергей Иванович решал оторваться от книг и заняться дачными делами, в первую очередь он спешил к огуречным плетям. Все домашние хорошо знали, что сорвать огурец – почти табу. Это разрешалось лишь одному человеку. И дело тут не во вкусовых пристрастиях или эстетике. Здесь господствовал чистый азарт грибника, потому что зеленое в зеленом непросто отыскать. С яблоками обстояло все гораздо серьезней. По отношению к ним было что-то гораздо более глубокое, настоящее. За ними следовала целая вселенная из названий, смыслов, аллюзий и реплик. Все это вращалось по своим орбитам вокруг яблочного ядра, увлекая за собой по спирали целые эпохи и культуры, а вместе с ними все человеческое стадо и каждого человека отдельно.

Сергей Иванович любовно ухаживал за яблонями, которых на «Зеленой листве» было немало. Ранней весной он, бывало, по нескольку раз опрыскивал деревья, потому что вид червивых яблок вызывал огромную досаду и служил укором в собственной нерадивости как хозяина. Он сам белил стволы деревьев, сам, хоть и с трудом (слишком непросто было решиться на такое), обрезал лишние ветки осенью. Сокрушался, если на ветвях замечал мумифицированные плоды, радовался как ребенок, когда на дереве висело много яблок, и, соответственно, огорчался, если год выпадал неурожайным.

Часть яблок шла на сок, сидр, раздавалась соседям и друзьям, остальное укладывалось в деревянные ящики и затем постепенно перевозилось в город, в гаражный погреб. Фрукты не спешили увозить не только потому, что все не умещалось разом. Скорее это служило лишь оправданием. Дело в том, что все Глебовы безумно любили дышать настоянным на яблоках воздухом. Пока они стояли в доме и во флигеле, все пропитывалось их прохладным свежим ароматом. И, зайдя с улицы, с первым вдохом тотчас разливалось в груди приятное тепло, сразу же делалось хорошо и спокойно. Это успокаивало, что в осеннюю пору никогда не может быть лишним. Этот запах – он какой-то ладный, чистый, уютный, совершенно ненавязчивый. И это так по-русски, по-толстовски. Было в этом что-то от добротной дворянской усадьбы с большой семьей.

Еще осенью появлялись они – вторые. Есть ягоды-аристократы вроде винограда, малины, ежевики, клубники, а есть ягоды второго порядка, вторые. В случае «Зеленой листвы» вторые – это калина, боярышник, рябина, черноплодка. Они, разумеется, с характером, немного дикие. Их вкус так и остается до конца неприрученным: горьковатым, вяжущим, с кислинкой. Но Глебовым все нравилось. Они даже отдали им довольно большой кусок земли за домом. С тех пор как там обосновались вторые – многое изменилось. Невозможно представить, чтобы по соседству с виноградом появилась избушка на курьих ножках, мельница или мостик над сухой речкой. Последние могли появиться лишь в окружении вторых. И дело не только в ландшафтном дизайне. «Это чистой воды метафизика», – так любил говорить Сергей Иванович. Никто не понимал точного значения фразы, но все знали, что это то, к чему испытывают благоговейный трепет.

«Бабушка, зачем так много кустов калины?» – как-то спросили внуки, гоняясь друг за другом в самый разгар лета. «А что вам не нравится?» – «Нам очень нравится. Как же без них мы бы играли в прятки?» – отвечали дети.

Елена Федоровна понимала, что вторые начинаешь ценить лишь с возрастом. До них нужно дорасти. Она знала, что всему свое время, и потому отложила ответ до осени. А в сентябре, как-то после бани, она напоила домашних вкусным теплым напитком из яблок, калины и меда. Гера немного мурзился, но Алеше и Лизе он понравился. Правда, в этом «понравился» было больше доверия к бабушке, чем настоящего удовольствия от вкуса. «Ничего, они все поймут со временем», – не сомневалась Елена Федоровна. Слегка разомлевший Сергей Иванович вместе с зятем и мальчишками сидел в предбаннике и вспоминал фильм Михалкова. «Помнишь, там Обломов и Штольц в бане размышляют о смысле жизни. За окошком зима, на стенах развешаны пучки душистых трав, на столе штоф и… веточки с ягодами калины. Калина чрезвычайно важна в этом эпизоде, просто жизненно необходима». – «А почему?» – не удержался Алеша, для которого заключение деда выглядело неочевидным. «А спроси почему, я и объяснить не умею», – тихо посмеиваясь, отвечал Сергей Иванович цитатой из кино.

Именно через вкус со многим впервые знакомила своих домочадцев Елена Федоровна. Часто случайно, без специального знания, следуя за своим чутьем, и не более того. Многие из открытий она делала по наитию, и сама искренне радовалась, когда такое получалось, как, например, в случае с курильским чаем.

Солнце-янтарь запрыгнуло в бокал с мелкими желтыми цветками, когда однажды Елена Федоровна добавила в него кипяток. Он стоял на перилах беседки, за которым в небе висел раскаленный диск. Над бокалом медленно поднимался пар. Лепестки цветков, расправившись, сквозь прозрачность стекла вдруг показали свою красоту и изящество. Они начали оживать. Вода окрасилась в золотистый цвет; она казалась густой, насыщенной, необыкновенной. Постепенно от бокала стал исходить еле уловимый аромат. А вкус… В нем были нотки яблока, меда, лесных ягод и еще того, что не из здешних мест. Последнее вовсе не удивляет, ведь курильский чай родом оттуда, где раньше всех встречают солнце.

Буквально за пару минут до этого в беседке шел оживленный разговор, но теперь все резко изменилось. Все сидели загипнотизированные этим зрелищем и, как какие-нибудь гимнософисты, не могли оторваться от пойманного в бокал небесного светила. А затем, опомнившись, побросали тот чай, который был уже налит в чашках, и поспешили разделить янтарный напиток между собой.

Осенью дача отдавала и то, что, как принято считать, не имеет утилитарной ценности и призвано лишь услаждать наш взор, с чем принято носиться и сюсюкать. Однако у Глебовых этот неизменный атрибут изысканных объяснений воспринимался по-своему, беспардонно нарушая сложившийся стереотип. В этой семье даже в проявлении телячьих чувств никогда не было слащавости. Не было ее и в отношении цветов.

Уход за цветами, разумеется, полностью лежал на плечах Елены Федоровны. Она определяла, чему цвести на «Зеленой листве» и где именно этому случиться уместнее всего. Время от времени к этой заботе подключалась Марина, имевшая свои пристрастия в области цветущего мира, но из-за ее эпизодического включения в уход за растениями на даче полностью доминировало понимание прекрасного Елены Федоровны. Впрочем, оно было столь гармоничным, что учитывало совершенно разные вкусовые предпочтения.

Елена Федоровна любила самые разные цветы. Самым главным садовым (и не только садовым) принципом женщина считала многообразие. С помощью цветов Елена Федоровна старалась привить внукам чуткость и внимание к деталям. Чаще именно осенью она устраивала для них небольшие уроки, посвященные тому или иному цветку. Так и говорила: «Сегодня у нас урок по гайлардии и по клеоме!» И они все вместе шли в цветник, чтобы поговорить об очень важном и даже, собственно, не столько поговорить, сколько порассматривать, вглядеться, принюхаться, потрогать.

«Какие милые девочки!», – как-то иронично сказал взрослый Гера на цветы одной из клумб в ответ на восторги Лизы. «Девочки? Это вам не девочки», – тут же парировала Елена Федоровна. И далее последовала небольшая лекция о том сложном явлении, которое представляют цветы:

«Я думаю, что цветы на самом деле совсем не такие, как принято о них думать. Их хрупкость явно преувеличена, а умилительная слащавость навязана. Некоторых из них вообще стоит опасаться и обходить стороной, ведь никто не знает, что там у тех на уме.

Цветы – это вам не экзальтированные девочки. Напротив, их облик говорит о неспешной основательной продуманности и разумной соразмерности. Безусловно, здесь присутствует математика. Но вместе с тем в них есть нечто абсолютно необъяснимое. Только вдумайтесь: они – живые, но при этом не способны двигаться, как другие живые существа, у них нет головы, глаз, рта, ушей, нет легких или жабр, нет рук или крыльев, у них даже нет сердца, как двусмысленно это ни звучит. Право, в этом есть что-то фантастическое. По многообразию причудливости форм им соперниками могут быть разве что только обитатели дна океана. Это-то и восхищает. Заметили, что цветы у нас повсюду на даче? Это неспроста. Каждый из них – форпост на своих невидимых рубежах, потому что необъяснимое такого рода не должно исчезать из жизни человека».

Осенью, когда на даче оставались только Сергей Иванович и Елена Федоровна, жизнь на «Зеленой листве» делалась более размеренной, но не праздной. Она становилась немногословной и безраздельно подчинялась заботам о земле. «И это к лучшему, что мы без внуков, – говорил Сергей Иванович жене, – больше успеем». Пара методично вырывала помидорную и огуречную ботву, сажала в зиму чеснок, готовила к холодам виноград и розы, занималась пересадкой, обрезкой… Много чего делала. Сосредоточенно, негромко, поодиночке каждый в своем углу, а во время обеденного перекуса удивлялись, было ли лето вообще и есть ли у них на самом деле большая семья, – таким это казалось далеким.

Но в выходные все менялось. Приезжали дети, а вместе с ними и шум, и суета, и множество самых разных «почему».

Днем жглись осенние костры, пробуждая особые чувства. После города, школы, всей этой зажатости стенами и правилами дети шалели, оказавшись на «Зеленой листве». Если выпадали солнечные дни, их счастью не было предела. Они выдумывали новые игры, бесились, просто бегали вместе с Люмпиком и Перзиком. Крики, смех, лай – все это дружным клубком каталось по даче, едва не сбивая с ног взрослых. Те хотя и занимались делами, но как-то легко, по-праздничному, прерываясь на разговоры и перекусы, без малейшего намека на обреченность тяжестью труда.

И конечно, собственно костры. Дети обожали участвовать в сожжении сушняка и ветоши. Иногда, нацепив на себя старое тряпье, они устраивали вокруг костра туземные пляски и состязания. Марина не узнавала своих чад. «Как же их меняет дача!» – делилась она наблюдением с матерью. Еще более она удивлялась, когда видела, что ряды аборигенов вдруг пополнял Вадим. Бывало, проходя с лопатой или тачкой мимо шабаша, Вадим на пару минут делал перерыв в праведных трудах, чтобы поиграть с детьми. Войдя в раж, он выписывал такие невероятные пируэты, что все юные участники действа громко хохотали. «Папа, давай еще, еще», – просила Лиза.

А потом, уже на другом костре, обязательно готовилось что-то вкусное. В проголодавшихся детях еще более нарастал азарт, вершиной, подлинным ликованием которого становился праздничный пикник семейства. Когда же короткий осенний день подходил к концу, все уходили в натопленный дом. Наступало время уединения, где каждый углублялся в свое, и лишь к концу вечера все собирались вместе вновь, чтобы почитать вслух или посмотреть сериал. Перед самым сном Елена Федоровна совершала обход по спальням, лично убеждаясь, что всем тепло, что все отправляются ко сну в добром здравии и расположении духа.

Глава 34
А ЧТО, ЕСЛИ ДИКЕНЬКИЙ МУЖИЧОК ЖИВЕТ В ПИЧУГИНО ТОЖ?

Мальчишки сидели на чердаке беседки «Зеленой листвы». Треугольная крыша когда-то позволила устроить здесь чердак, чтобы сушить лекарственные травы, яблоки да хранить всякую всячину, которой не нашлось места в хозблоке. Сначала чердак не планировался вовсе, но однажды, сидя в кресле, Сергей Иванович запрокинул голову и увидел, что под коньковой крышей остается слишком много пустого места. «А что, если нам…» – подумал он. И действительно, учитывая, что фронтоны беседки были заделаны деревоплитой, оставалось всего лишь соорудить чердаку пол и вырезать в нем дырку для люка. Собственно, так и появилась у глебовских пацанов штаб-квартира. Конечно, это место не могло заменить какого-нибудь роскошного шалаша на дереве, но все же лучше так, чем вообще ничего. Сергей Иванович провел туда свет, а Елена Федоровна отдала старые диванные подушки, и вдобавок к этому на чердаке в любое время могли оказаться какао и пирожки. В общем, был не чердак, а мечта!

С двух сторон беседку плотно обступали взрослые яблони, ветви которых по-хозяйски обнимали крышу, вальяжно расстелившись по ее поверхности. Если бы не их зелень, то на чердаке летом от духоты невозможно было бы дышать. Разумеется, все равно душно, но в пасмурную погоду или вечером было вполне сносно, а лучше всего – во время ливня, когда тяжелые капли дождя что есть мочи барабанили по жестянке. И тогда все тотчас менялось. Вдруг сразу хотелось чего-то укромно-заговорщицкого, секретного, что захватывало бы и объединяло всех собравшихся в кружок, связанный одной общей тайной. Постепенно чердак стал таким местом, и если днем начинался дождь, то с высокой вероятностью это означало, что скоро сюда наведаются мальчишки Шестнадцатой улицы. Так вышло и на этот раз.

Это был второй дождь за лето, но не как в прошлый раз перед грибным чемпионатом, а какой-то ленивый, нерешительный и оттого неприятный. Гера, Костян, Славка и Алеша сидели на чердаке уже четверть часа. Все началось с риторического вопроса Славки: «А что, если бы у каждой дачи на нашей улице на воротах висел свой герб, каким бы он мог быть?»

– У Воротынских, наверное, театральная маска? – предложил Костян.

Гера отрицательно помотал головой:

– Слишком просто.

– А что тогда?

– Старый театральный фургончик – это же очевидно, – ответил Славка и тут же в своем блокноте набросал эскиз герба. Славка, конечно, очень хорошо рисовал, и по всему было видно, что этим вопросом он уже задавался ранее. Слишком уж он быстро и красиво справился с этим заданием.

– Ну если плясать от названия дач, то на «Цветущих клематисах» должен висеть герб с цветами? Так, что ли? – усмехнулся Костян.

Славка задумчиво прикусил карандаш.

– Здесь нужны ассоциации с теми, кто живет на этих дачах, – сказал Гера.

– Например? С чем ассоциируется у тебя Плакущева? – спросил Славка.

– Маленький домик, увитый цветами, полная женщина в шляпе с широкими полями…

– Ты предлагаешь на гербе нарисовать толстую тетеньку в соломенной шляпе?

– Нет, зачем? – засмеялся Гера вместе со Костяном и Алешей. – Нужно же с чего-то начать. Пусть каждый назовет свои варианты, а потом выберем самый удачный. Кто продолжит? Костян?

Костян почесал затылок.

– Ну… цветы, то есть клематисы… Пропеллер, как у Карлсона…

Все снова прыснули со смеха.

– Какой еще пропеллер? – спросил Славка.

– Чего ржете? – улыбался Костян. – Это моя ассоциация. Пропеллер – потому что она очень шустрая, всегда бегает по участку, все делает быстро, энергично. Могу вместо «пропеллера» сказать «шило», но едва ли это будет лучше.

Мальчишки засмеялись еще громче, представляя Веру Афанасьевну с шилом в одном месте.

– Все у тебя? – уточнил Славка у брата.

– Так, что еще… Может быть, шприц или…

– Клизма, – пошутил Гера.

– Или градусник, слушалка – она же медик, – не обращая внимания на всеобщий хохот, продолжал гнуть свою линию Костян, а затем не выдержал и рассмеялся сам.

– Лешка, что скажешь ты?

– Клематис, обвивший колонну дома.

– Отлично! Молодец!

Славка принялся быстро зарисовывать образ, который возник в его голове. Как выглядят точно клематисы, он не помнил, но по его замыслу крупные цветки с шестью лепестками должны были быть достаточно похожими. Гера терпеливо дождался, когда Славка закончит набросок, и обратился к нему, немного задетый тем, что тот использует заготовки, тогда как другие вынуждены импровизировать:

– Теперь дача Жанны. Начнем с тебя.

– Поза сидящего йога с третьим глазом, – выпалил Славка свою версию.

– Хм… Как-то слишком.

– А у тебя?

– Ладони, сложенные вместе.

– Класс! – признал Славка. – У кого-нибудь есть еще идеи?

Понимая, что лучше не придумать, Костян и Алеша молчали.

Славка быстро зарисовал ладони. Этот герб получился самым лаконичным и самым стильным.

– Какая дача дальше? – заканчивая свой рисунок, спросил Славка.

– Пасечника, – предложил Костян. – Пусть Лешка теперь начинает.

Кроме берез и ульев, Алеше ничего не пришло в голову – получалось слишком очевидным и неинтересным, но на всякий случаи озвучил:

– Береза, улей… а сам-то как думаешь?

– Леший, – ответил Костян.

Ребята снова захохотали.

– Между прочим, почему бы и нет? – просмеявшись, сказал Гера и, обращаясь к Славке, спросил: – Как тебе идея?

– Нарисовать можно, но получится как-то обидно для человека. Я думаю, он такого не заслуживает.

– Ты прав, хотя, зная, как Пасечник любит лес… Ведь леший выражает дух леса… Что же тут тогда обидного?

– А помните, дед нам рассказывал про Дикенького мужичка? – неожиданно вспомнил Алеша.

– И?

– Разве вам эта история никого не напоминает?

– Выражайся яснее, – просил Гера.

– А что, если Пасечник как раз один из таких Дикеньких мужичков?

– Леш, ты совсем с ума сошел? Что ты мелешь?

– А что? Почему нет?

Глаза Алеши загорелись. От мысли, что пришла ему в голову, он даже приоткрыл рот.

– Конечно, все сходится, – убеждался он в чем-то своем.

Пацаны переглянулись между собой, решив, что послушают, что придумал Алешка на этот раз. Они знали: порой он мог преподнести нечто совершенно непредсказуемое и занятное, такое, что редко может кому прийти на ум из сверстников.

– Вы же помните, дед говорил, что Дикенький мужичок почти не умирает, точнее, не умирает полностью, а его сущность перерождается в человеке?

– И ты веришь этим сказкам? – спросил Костян.

– Дед никогда не говорит напраслину!

– Допустим, – смягчил Славка. – Но с чего ты взял, что именно Пасечник тот самый Дикенький мужичок?

– Сам посуди, ему с природой лучше, чем с людьми. Он знает эти места как свои пять пальцев, живет один, молчаливый, замкнутый… Он носит бороду, у него косматые брови. И когда выходит на прогулку, то часто берет свой посох. Осталось только узнать самый последний и важный признак.

– Кстати, какой? – спросил Славка.

– Но правда, это вряд ли мы сможем проверить.

– Не тяни резину, – слегка раздраженно говорил Гера.

– Для этого нужно будет пробраться к нему в дом. Разве мы сможем это сделать?

– Блин… Ты уже скажешь или нет? – начинал терять терпение брат.

– Дед говорил, что в жилище у Дикенького мужичка должно быть что-то вроде… Как это называется, я забыл? Ну такое священное, что ли, место, чему поклоняются…

– Алтарь? – предложил Славка.

– Да, наверное.

– …Вот.

Ребята молчали, и было лишь слышно, как разогнавшийся июньский дождь начал лупить по крыше все сильнее и, кажется, совсем не собирался останавливаться. Идея разоблачить Пасечника казалась всем очень соблазнительной. Это было сопряжено с некоторым риском, а значит, обещало стать отличной авантюрой. Неплохое начало для лета!

– Мы проверим! – решительно сказал Гера. Он поспешил взять инициативу в свои руки, желая опередить Славку, с которым всегда немного соперничал. Это соперничество не было явным, но тем не менее всегда ощущалось, а иногда и вовсе прорывалось наружу, и тогда все ребята задерживали дыхание, ожидая, что будет дальше. Впрочем, это обстоятельство не мешало им быть хорошими товарищами. Будучи умными ребятами, оба отлично понимали, что от дружбы гораздо больше выгоды, чем от раздора. В их конкуренции не было злобы, скорее она возникала как средство от приторности дружеского единодушия, как жгучее желание порой ощущать свою автономность, индивидуальность.

Гере никто не возразил, и это могло означать лишь одно – все находили эту идею захватывающей. Оставалось лишь разработать план операции, к чему ребята тут же и приступили.

– Провернуть все довольно легко, – деловито рассуждал Гера. – Пасечник каждое утро уходит бродить по округе…

Тут Гера осекся, и все посмотрели на Алешу, который сидел с торжествующим видом, словно говорящим: «Вот видите, разве это не странно? Это так похоже на поведение Дикенького мужичка!»

– Так вот, – продолжал Гера. – Когда его не будет на даче, мы сможем проникнуть в дом…

Тут он снова запнулся, подумав о моральной стороне дела.

– Мы же ничего не собираемся брать. Просто посмотрим, и все.

– Да, но это как-то… – сомневался Славка.

– Что скажут бабушка и дед, если все узнают? – подливал масла в огонь Алеша.

– Вот именно. И нам ведь тоже достанется, – соглашался Костян.

– Выходит, струсили? – не сдавался Гера. – Да посудите сами, мы можем и так зайти к нему в гости под каким-нибудь предлогом, но лучше это сделать без него, чтобы спокойно все осмотреть.

Гера чувствовал, что ребята колеблются лишь для вида, поэтому решил надавить:

– Я пойду один, раз не хотите. Ну, кто со мной?

– Мы пойдем, – за всех сказал отчего-то раскрасневшийся Костян.

Улизнуть рано утром для Геры и Алеши было проще простого, ведь из гостиной второго этажа так легко незамеченными спуститься вниз и оказаться снаружи, а причина сходить в туалет была самой убедительной из всех возможных в мире причин. Единственной проблемой могли стать Сергей Иванович и Елена Федоровна, которые любили рано встать и как жуки расползтись по участку. По этой причине братья решили уйти, когда только стало светать, чтобы наверняка. Можно было не бояться, что их быстро спохватятся, так как спальня деда и бабушки находилась на первом этаже, а тех, кто спал на втором, не стоило опасаться: родители были в городе, Лиза же обычно раньше девяти не просыпалась.

Все прошло как нельзя лучше. В назначенное время Гера и Алеша без труда выбрались из дома. Правда, они не учли, что в это время было еще прохладно, выскочив в одних футболках. Начавшееся лето было полно контрастов: утром и вечером могло быть свежо, а днем нестерпимо жарко.

– Ничего, немного потерпим, скоро потеплеет, – подбадривал Гера младшего брата.

Решено было спрятаться в зарослях орешника в самом конце улицы, со стороны утеса. Оттуда хорошо просматривались дом и крыльцо, на котором должен был показаться Пасечник. Сюда же должны были подойти Костян и Славка.

– Главное, не заснуть, а то провороним Пасечника, – наставлял Гера.

– Как же, заснешь тут! – жаловался Алеша. – Такой дубак.

Пацаны из «Трех медведей» не заставили долго ждать. Они решили появиться эффектно, подкравшись сзади, заставив Глебовых вскрикнуть от неожиданности.

– Совсем дураки? – шепотом ругался Гера. – Вы хотите, чтобы мы спалились?

Славка догадался взять из дома старую накидку, справедливо полагая, что лежа на той будет гораздо удобнее наблюдать за объектом. Они улеглись бревнышками, плечом друг к другу. Стало не так холодно. Пригревшись, Алеша и Славка почти сразу задремали.

– А может, он уже ушел? – озадачился Костян.

– Нет, мы здесь с самого рассвета… Если только он не ушел ночью, – объяснил Гера.

– Кто знает, если он действительно этот, как его… мужичок… Что у него на уме? А?

– Да брось, не совсем же он того.

– Может, пойдем посмотрим?

– Не надо. Подождем еще. Рано.

Оба погрузились в раздумья на предмет того, чем закончится их операция. И вот, когда их веки потяжелели, на «Березовой роще» хлопнула дверь, на пороге появился ее хозяин.

Гера и Костян растолкали своих братьев и, проводив взглядом Григория Даниловича за калитку, а затем убедившись, что он ушел, направились к дому. Костян дернул за ручку двери. Та не поддавалась, она была заперта.

– Что будем делать? – нахмурил брови Славка.

Гера пожал плечами:

– Я думал, он ее не закрывает, он ведь тут поблизости бродит.

– Думал он!

Славка начал осматривать дом и вдруг показал рукой наверх:

– Окно приоткрыто. Влезем в дом через него.

В траве неподалеку как раз лежала лестница. Первым полез Костян, за ним Гера, затем Славка. Алешу оставили стоять на стреме. В случае провала он должен был громко покашлять и задержать Пасечника до тех пор, пока товарищи не выберутся из дома.

Оказавшись внутри, «сыщики» пришли в полное замешательство. Непонятно было все-таки, что именно надо найти и, собственно, где это могло находиться.

– Этого мелкого засранца нужно было сюда притащить, чтобы он искал. Наболтал с три короба, а сам на улице, – ругался Гера. – Может, это какая-нибудь шкатулка, которая лежит под подушкой. Нам что, весь дом теперь перевернуть?

– Но ты же сам предложил насчет дома, – напомнил Славка.

– Ладно, посмотрим по верхам везде и уйдем.

Похоже, что в спальне ничего такого не было – кровать, шифоньер, комод, кресло. Заглянули в ящики комода – там аккуратно сложенные носовые платки, носки, нижнее белье и прочее; в шифоньере тоже ничего необычного. На первом этаже кухню почти сразу оставили в покое, сосредоточившись на кабинете.

Кабинет действительно был немного странным для среднестатистического дачника. Тут было нагромождено много разных вещей натуралиста, чего стоил один лишь стеллаж с гербарием. Его полки оказались заставлены деревянными ящиками, под стеклом которых печально покоились образцы листьев, цветов и всего такого прочего. Здесь же находилось несколько инсектариев. Один шкаф был буквально забит книгами, в другом стояли различные баночки, пузырьки, пакетики и коробочки. Особое внимание ребята обратили на микроскоп, лабораторные колбы и устройство, напоминающее горелку.

– О, а это прям как у нас в кабинете химии! – воскликнул Славка.

– Я ничего не слышал про его опыты, – удивлялся Гера. – Зачем это все тут? Для чего? Чем-то похоже на жилище маньяка из ужастика.

Вдруг послышался грохот. Это Костян открыл дверцу старого серванта, и оттуда вывалился ворох бумаг, папок и коробок. Мальчишки бросились помогать незадачливому следопыту убрать все обратно.

– Нет, без Алешки мы не найдем никаких улик, – сказал Гера. – Нужно его позвать. Я думаю, еще пятнадцать минут не будут критичными.

Входную дверь нельзя было открыть изнутри. Алеша стоял снаружи около нее. Ребята быстро с ним переговорили. Вскоре он оставил свой пост и уже приглашенным экспертом важно расхаживал по кабинету.

Алеша внимательно рассматривал комнату, иногда что-то брал в руки и вертел, разглядывая со всех сторон, выдвигал какой-нибудь ящик, открывал дверцу.

– Можешь побыстрей? – подгонял Гера, но Алеша не обращал никакого внимания на его слова.

Наконец он указал на невзрачный предмет, стоявший в углу:

– Вот же.

Алеша показал на старый пень, который был зажат между шкафом и окном в углу комнаты. Присмотревшись к коряге, на ней можно было разглядеть вырезанное лицо с близко посаженными друг к другу глазами, тонким носом и открытым ртом, уголки которого опустились вниз. Это была грозная гримаса, маска, призванная внушать ужас и трепет любому, кто смотрел на нее. Перед этим образом на сучковатом отростке как на подставке стояла маленькая деревянная платформа – очевидно, своеобразное место для жертвенных подношений. Здесь лежали сосновая шишка, кусочек мха и гриб. Увиденное, особенно тем, кто искал что-то подобное, безусловно напомнило языческое капище. У всех мальчишек, кроме Алеши, пробежал холодок по спине. И действительно, было в этом что-то пугающее и, самое главное, разоблачительное, казавшееся в тот момент абсолютно неопровержимым доказательством того, кем на самом деле являлся Пасечник.

Первым вышел из оцепенения Славка:

– Все, хватит, валим отсюда!

Ребята снова поднялись на второй этаж, а оттуда по приставной лестнице спустились вниз, не забыв после положить ее туда, где взяли. Перевели дух мальчишки уже в зарослях орешника, откуда в самом начале наблюдали за домом.

– Что скажете? – спросил Алеша у сбитых с толку товарищей.

Ребята еще не выровняли свое дыхание, сидели в кругу на корточках и смотрели друг на друга.

– Это идолище, кстати, вовсе не обязательно то, о чем ты думаешь, – наконец сказал Гера. – Просто поделка.

Ему никто не спешил отвечать.

– Наверняка, – наконец согласился Славка, но таким тоном, как если бы на самом деле он утверждал обратное.

По правде, говорить действительно было не о чем. Что тут скажешь? Признать Пасечника Дикеньким мужичком нелепо, хотя и очень хотелось. Даже если и признать, что делать дальше с этим знанием? Однако расходиться без обсуждения тоже неловко, нужно было что-то сказать, сделать общий вывод. К счастью, всех выручил Ян из «Трех медведей», который позвал своих племянников домой. В итоге решили все оставить в тайне и продолжить разговор как-нибудь после.