Текст книги "Хроники Порубежья"
Автор книги: Юрий Рудис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Юрий Рудис
Хроники Порубежья
Глава первая
Князь Хадир невысок, любой из телохранителей выше его почти на голову, узок в кости, и лет ему много не дашь. Лошадь его бежит легко, словно не касаясь копытами земли, и так же легко скользит невидящий взгляд Хадира по лицам встречных людей, которые, узнав его, склоняют головы в приветственном поклоне. Но, обычно любезный и обходительный, князь не отвечает на поклоны. Три десятка дружинников, молодец к молодцу, следуют за ним. Беспечные и веселые в обычное время, теперь они хранят молчание, и ни смех, ни разговоры не примешиваются к топоту их коней.
Дорога, между тем, приводит к одинокому тополю, у подножья которого, в чаше вытесанной из цельного камня, бьет родник, незамерзающий даже в самую лютую стужу. А сейчас, в разгар лета, когда от зноя закипает кровь в жилах, вода его холодна как лед. Здесь развилка. Здесь дорога разделяется на девять троп, по числу богов, которым поклоняется народ Будж.
Самая наезженная и короткая тропа – к святилищу Будхи. Он – сильнейший. Каждый из богов повелевает какой-то стихией, кто – луной, кто – солнцем, кто – землей, кто – водой. А Будха, спящий на черном облаке, повелевает богами. Он властен над ними, как князь Хадир властен над другими князьями. Потому к Будхе больше всего людей идет со своими просьбами и мольбами. Но не каждому помогает главный бог. Спящий, он редко вслушивается в речи простых смертных, и только слова, сказанные Мазаем, служителем главного бога, всегда бывают услышаны.
Но сегодня Мазай Хадиру не нужен, видно нечего ему просить у Будхи. Княжеская лошадь сворачивает на самую узкую тропу, которую покрывает нетронутый слой пыли. Похоже, князь сегодня первый, кто оставит на ней свои следы. Ничего удивительного, о богине южного ветра Тха, люди вспоминают только ранней весной, когда снег еще покрывает степь. Оттого и служитель её, в отличии от дородного Мазая, худ как щепка, и куртка его, подбитая лисьим мехом, потерта как у простого кочевника.
Вот он, вылез из земляной норы, куда зарылся со своей богиней, словно крот. Стоит теперь, подслеповато моргая. Наверно уже сообразил, что за гость к нему пожаловал, но не сдвинется с места, ожидая, пока сам князь не подойдет к нему. Дальше дружинникам путь заказан, потому что будь ты хоть владыка земной, хоть самый последний бедняк, но при твоем разговоре с богиней может присутствовать только её служитель.
Хадир чтит старый закон. Спешившись, бросает поводья телохранителю, дальше идет один.
– Асаху доброго здравия желаю.
– Здравствуй, царь. Следуй за мной, – служитель, поднатужившись, тянет за медное кольцо, и массивная деревянная дверь, по всей поверхности которой вьется сработанная из бронзы виноградная лоза, проворачивается на металлическом штыре, открывая вход, ведущий в глубину древнего кургана.
Теперь предстоит спуститься по крутой каменной лестнице.
Хадир ставит ногу на первую ступеньку и слышит, как за его спиной закрывается дверь.
* * *
Первый раз в святилище богини Тха он попал еще совсем мальчишкой. Когда дверь, так же как сейчас, вдруг закрылась за его спиной и вокруг наступила кромешная мгла, он испугался, но не подал виду. Вынув нож из-за голенища, и затаив дыхание, спускался по лестнице вслед за служителем. К счастью, идти в темноте пришлось недолго, через двенадцать ступеней и несколько томительных секунд Асах, который и тогда казался стариком, открыл другую дверь, и Хадир узрел свет.
Святилище богини Тха оказалось совсем небольшим. Расстояние между стенами, обшитыми гладко выструганными досками, равнялось десятку шагов взрослого человека. Но потолок оказался неожиданно высоким, почти в три человеческих роста. Слабый свет фитиля, плавающего в блюде, наполненном каким-то ароматическим маслом, достигал только до толстых балок перекрытия. За ними мрак снова становился непроницаемым.
Зато изваяние богини, напротив, поразило Хадира тем, что едва доставало ему до плеча. Он не ожидал, что повелительница южного ветра окажется такой крошечной. Мало того, если бы не трепет, который он привык испытывать перед Тха, то она, скорее всего, показалось бы ему уродливой. Грубо вырубленная из базальта, с едва обозначенными мешочками грудей и тучными бедрами, с крошечной головой…Воистину, увидеть в этом красоту могли глаза только горячо верящего человека. К счастью, в детстве Хадир обладал горячей верой. Поэтому изваяние показалось ему прекрасным. Он застыл перед ним, окаменев от восторга, забыв убрать нож обратно за голенище, так и стоял, зажав его в кулаке.
Очнулся, когда Асах тронул его за плечо. – Хочешь принести в дар свой нож?
Эти слова заставили Хадира покраснеть. Он совсем не собирался дарить богине южного ветра свой нож. В кожаном мешочке, привязанном к поясу, лежало несколько золотых монет. Их дала мать. Золото – достойный дар. Люди отца пригнали несколько баранов, жалобное блеянье которых доносилось даже сюда. Бараны – тоже хороший дар.
А простой нож с выщербленным лезвием и деревянной рукояткой…Зачем он богине?
Но Асах сказал тогда, что этот дар более всего угоден богине Тха. Ей понравилось, что маленький князь, оказавшись в темноте, не закричал от испуга, как женщина, а как мужчина встретил неизвестность с оружием в руках. Богине Тха нравятся храбрые люди, к ним она чаще бывает благосклонна.
Когда Асах положил нож к ногам богини, мальчику показалось, что тень улыбки мелькнула на её плоском личике.
– Твой дар принят, – торжественно произнес Асах.
Словно вчера это было, память все сохранила до мельчайших деталей. А вот то, что произошло дальше, какая-то детская просьба, которую он, запинаясь, произнес тогда…Это забылось напрочь. Хадир даже не помнил, сбылось ли его желание.
С той поры между князем Хадиром и служителем богини Тха Асахом возникла не то что дружба, но – взаимная приязнь. Мало с кем, даже из своего ближайшего окружения, Хадир мог говорить, не кривя душой, так, как он говорил с Асахом. И Асах платил ему тем же.
С годами встречи с Асахом становились реже, а разговоры откровенней. Иногда Хадир, полагавший, что ничего в этом мире не происходит просто так, спрашивал себя – есть ли в этих встречах какой-нибудь смысл, кроме удовольствия, которое доставляет нам разговор с умным собеседником? Благосклонность богини? Она, конечно, никогда не бывает лишней, но ведь и сам Асах не скрывал, что не слишком верит в то, что её можно купить за пару баранов и горсть медяков.
* * *
За второй дверью все так же горит тусклый огонь масляного светильника, одевая богиню Тха в призрачное, сотканное из теней, одеяние.
Хадир развязывает вышитый бисером кожаный кисет и, опрокинув его, высыпает золото к ногам базальтовой фигурки.
– Твой дар принят.
– Овец еще два десятка голов и белая лошадь. Их вечером пригонят.
Асах усмехается. – А нож с деревянной рукояткой ты не хочешь пожертвовать богине южного ветра?
– Не хочу. Но ты почти угадал. Есть еще один подарок для Тха, но я хотел бы получить его обратно, после того, как она примет его.
Старого служителя нелегко удивить, но теперь брови его слегка приподнимаются, а голова чуть склоняется на бок. – Ты говоришь загадками.
– Это меч, – Хадир отстегивает богатую перевязь с мечом, и подаёт её Асаху. – Вытащи его из ножен и сам поймешь.
Меч кажется слишком тяжел для старческих рук, но Асах без видимого усилия на пядь обнажает лезвие, бросает на него один лишь взгляд и, словно испугавшись чего-то, снова задвигает меч в ножны. – Это меч Хачароя, никто не видел его со дня смерти твоего деда. Многие искали его, но – тщетно.
– Когда уны убили моего деда, его меч попал к одному их десятнику, который был там. Мой отец, благородный Дол, выкупил меч у убийцы, раньше, чем это успели сделать другие, и, уходя на запад, оставил его мне.
– В твоем роду умеют хранить тайну.
– Умеют, да. Я не сомневаюсь, что и ты сумеешь сохранить её. Думаю, недалек тот час, когда буджи увидят этот меч в руках своего вождя, в моих руках, Асах.
Служитель богини южного ветра склонил голову и затем бережно положил меч к ногам изваяния. – Твой дар принят и будет возвращен тебе по первому слову.
– Хорошо. Слово будет сказано, и ты его услышишь.
* * *
Выйдя из святилища, князь Хадир и служитель Асах не торопились распрощаться. Они присели на заросший травой пригорок неподалеку от входа, и мальчишка в длинной белой рубахе, ученик Асаха, принес им на деревянном подносе запотевший кувшин вина и круг козьего сыра, накрытый лепешкой.
– Как тебе удается сохранять вино холодным в такую жару, Асах? – беря в руки чашку, спросил Хадир.
– Царь, велика сила богини Тха. – подмигнул служитель, обмакнув кончики пальцев в вино и стряхивая капли в траву. – Та, которая обращает лёд в воду, властна обратить воду в лёд.
– Хорошо сказано, – усмехнулся Хадир. – Асах, я тебя никогда не спрашивал, почему ты называешь меня царем. Спрашиваю теперь.
– Потому что ты князь над князьями, и еще потому, что я тоже чувствую приближение твоего часа. Скоро между словом и делом нельзя будет просунуть лезвие ножа, тогда будет не до разговоров. Лучше будет, если к тому времени все нужные слова прозвучат.
– Еще спрошу. Почему ты выбрал богиню Тха? Ведь есть боги сильнее её.
– Не мы выбираем тех, кому служить, а они выбирают нас.
– Ты не ответил.
– Я ответил. Вернее, моими устами тебе ответила сама богиня южного ветра. Если же ты желаешь услышать ответ смертного, то – изволь. Видишь ли, конечно, другие боги сильнее. В желающих служить сильным богам никогда не было недостатка. Чем слабей человек, тем больше он хочет служить сильному богу. А слабых людей много. Они верят, что им достанется часть силы, которой они поклоняются. И до поры, до времени, может показаться, что так оно и происходит. Но однажды вдруг оказывается, что чем сильнее бог, тем больше надежды, на него возлагаемые. Оправдать эти надежды – нелегкая задача, говорит великий Мазай, служитель великого Будхи. А я тебе скажу то, в чем он никогда не признается. Знай, царь, ни одному богу не удалось оправдать эти надежды. Ну, если, ты, конечно, не веришь в то, что солнце восходит и заходит только потому, что Мазай каждое утро как следует стучит священной колотушкой по священному барабану. Тебе понятны мои слова?
– Моё нутро, пожалуй, понимает их. А вот до головы они, кажется, еще не добрались.
– Даже так? – удивился Асах. – Мои слова идут такой дорогой? Надо над этим поразмыслить. Речь о том, царь, что многое на земле происходит независимо от нас и наших священных барабанов. Весна сменит зиму, ночь сменит день. Снег, дождь. Хотим мы или нет, это будет. Рассказывают, что есть люди, которые умеют вызывать дождь… Может быть. Но погасить луну никто не может.
А какие надежды возлагают люди на богиню южного ветра? Немалые, конечно. Они надеются, что весной подует теплый ветер с моря и растопит снег в степи. Они просят об этом каждый год, и каждый год богиня Тха, моими устами, обещает им, что теплый ветер подует и снег растает. И всякий раз мы, я и Тха, сдерживали обещание. Потому я пережил многих, и еще наверно многих переживу. Но подумай, о том, что существует множество народов, которые поклоняются другим богам, у них нет ни богини Тха, ни её усердного служителя, а, между тем, все равно каждый год наступает весна, дует теплый ветер и снег тает.
– Теперь я тебя понял. За это стоит выпить. Твое здоровье, старик!
От второй чашки вина Асах заметно охмелел, лицо его, обычно жесткое и непроницаемое, отмякло. Теперь перед Хадиром сидел просто очень старый человек.
– Я ответил на все твои вопросы?
– Еще один вопрос, Асах, последний. Много людей думают много умных мыслей.
– Да, это так. Люди умней, чем это принято о них думать. Большую ошибку совершает тот, кто полагает людей глупцами.
– Я это понимаю. Меня занимает другое. Почему эти умные люди совершают безумные поступки? Послушай, старик, даже облака, которые плывут над нами, несут дождь. Дождь проливается над степью, и в степи вырастает трава. Ну, ты ведь служитель Тха, и разумеешь все это гораздо лучше меня, простого воина. Так почему же мысли наши так бесплодны? Они так же летучи как облака, но ни единой каплей не способны изменить нашу жизнь.
– Мне кажется, что тебе не нужен ответ на этот вопрос. Дело в том, царь, что людьми чаще всего управляет не разум, а привычка. Подобно тому, как волы ходят по кругу, вращая мельничные жернова, так и большинство людей заключено в привычный круг забот. Они помнят, что делали их отцы и деды, и сами делают то же самое. Для этого необязательно всякий раз задумываться. Более того, это может быть вредно. Вспомни, как сороконожка не смогла сдвинуться с места, потому что задумалась, с какой ноги ей идти.
Хадир поскучнел и встал на ноги. – Ты очень мудр, Асах. И я готов слушать тебя до ночи, но меня ждут дела.
– Погоди, царь, – ладонь жреца легла на плечо гостя. – Разговор еще не кончен. Я сказал о привычке, которой подчиняются большинство людей. Но ведь есть еще и другие, не рабочий скот, те, помыслам которых тесен круг привычных забот. Счастлив народ, если такой человек родился его вождем. Его ждет великая будущность.
– Продолжай.
– Я все сказал. Богиня Тха хранит меч твоего деда и ждет твоего слова.
Кавалькада уже довольно далеко отъехала от священного кургана, когда Хадир вдруг обернулся и окликнул старика, стоящего с непокрытой головой у входа в святилище. – Асах, я забыл попросить богиню Тха об одной вещи.
– Говори. Я передам твои слова.
– Скажи ей, что в степи давно не было дождя, трава сохнет, и скоро овцам будет нечего есть.
Старик медленно кивнул, повернулся и скрылся за дубовой дверью.
– Ты славно пошутил над Асахом, Хадир. Дождя не будет еще добрую неделю и все это время бедному служителю придется надоедать своей богине, – сказал веселый тысячник Жанты и захохотал, и хохотал, раскачиваясь в седле, до тех пор, пока дождевые капли не забарабанили по его шлему. Тогда, глядя на отвисшую в изумлении челюсть веселого тысячника, засмеялся и Хадир.
Глава вторая
Раскаленное марево колыхалось над бурой степью, выдубленной зноем до каменной твердости. Южный ветер вздымал тучи легкой как пепел горячей пыли, гоня перед собой кусты перекати-поля. Казалось, все живое покинуло это пекло. Лишь коршун, как проклятый, кружил и кружил, чертя крыльями белесое небо, словно был он не существо из крови и плоти, а химера, порожденная помраченным рассудком.
В этом, казавшемся необитаемом, мире, с пропорциями, искаженными потоками восходящего воздуха, появление любой новой фигуры воспринималось как что-то сверхъестественное и потустороннее. И когда вдали раздался топот конских копыт, то и он звучал поначалу как нездешняя музыка, словно был всего лишь слуховой галлюцинацией.
И сам всадник возник будто ниоткуда, созданный порывом ветра из пустоты и праха, из бесформенного сгустка темноты. Однако, по мере приближения, становилось ясно, что и седок, и его гнедая лошадь вполне материальны, хоть и устали нечеловеческой усталостью.
Было заметно, что сидящий в седле человек, если еще и жив, то только благодаря последнему напряжению воли. Голова, перевязанная грязной, окровавленной тряпкой, бессильно клонилась на грудь. Правая, по всей видимости, перебитая, рука, была намертво притянута к туловищу поясным ремнем, и скрюченные пальцы её уже почернели. Похоже, этот человек потерял способность чувствовать боль и, вообще, чувствовать что-либо. Время от времени он с усилием разлеплял запекшиеся губы и бормотал, понукая лошадь.
Но та, оглушенная ударами своего утомленного сердца, уже не способна была воспринимать никакие идущие извне звуки. Она шла ровной рысью, однако было понятно, что стоит ей остановиться, она упадет и вряд ли уже поднимется.
Было в этом движении что-то неотвратимое, казалось, разверзнись перед ними преисподняя – не шелохнется всадник, ни на йоту не отвернет гнедая лошадь, так и будет идти ровной рысью, пока не сорвется вниз.
Но когда дорога, миновав пологие, выжженные солнцем холмы, привела на край обрыва, и внизу, ослепив нестерпимым блеском, открылась речная гладь, всадник качнулся, откидываясь в седле, и здоровой рукой натянул поводья. Лошадь перешла на шаг и двинулась по неверной, крутой тропе, безошибочно выбирая безопасный путь.
Спуск не занял много времени, и скоро копыта взрыхлили прибрежный песок. Речная прохлада освежила кожу на скулах, иссохшую, как лист пергамента. Всадник со всхлипом втянул ноздрями воздух и впервые за четыре дня закрыл глаза.
Теперь путь лежал по узкой полоске земли, зажатой между кромкой воды и выбеленным береговым откосом. В тени обрыва было душно и тихо. Ни ветер, ни палящие лучи солнца, не достигали сюда. Тишину нарушали только еле слышный плеск воды, набегавшей на песок, да гудение пчел, которые вились вокруг кустов шиповника, ютившихся в расщелинах известняка.
Скоро дорогу преградила каменная глыба, когда-то сорвавшаяся с обрыва. Один конец её уходил в воду, а между другим концом и откосом оставался узкий проход, в который, едва не ободрав колени, и протиснулся всадник.
Здесь река делала поворот, и холмы отступали от берега. Узкая полоска земли раздавалась в широкую луговину, на которой паслось несколько оседланных коней. Ветер полоскал натянутый на жердях пестрый холщовый навес, в нескольких шагах от которого жарко полыхал костер. Воины, сидящие вокруг огня, при виде всадника вскочили на ноги. Один из них натянул тетиву лука, а другие, на ходу обнажая оружие, поспешили навстречу, криками приказывая незнакомцу остановиться и спешиться.
Всадник бросил поводья и, достав из-за пазухи деревянный, длиной чуть меньше локтя, футляр, обтянутый красной материей, высоко поднял его над головой. Ноги у гнедой лошади подогнулись, и она с хриплым ржанием повалилась набок, увлекая за собой седока, который, не сделав попытки освободить ноги из стремян, так и остался лежать, придавленный конским боком, откинув руку с зажатым в ней футляром.
Воин, подбежавший первым, склонился над упавшим. – Кто ты?
– Сердце мое – камень в ладони Будхи, – пальцы неизвестного разжались. – Я свое дело сделал. Сделай и ты.
– Какое дело?
– В сторону, молокосос, – подоспевший старшина оттолкнул воина и, подняв с земли футляр, заткнул его за пояс. Затем заложил два пальца в рот и оглушительно свистнул. Белая кобыла, пасшаяся на лугу, задрала голову, прислушиваясь, и спустя мгновение уже скакала во весь опор на зов хозяина. Старшина, не касаясь руками луки, взлетел в седло. Лошадь осела было под его тяжестью на задние ноги, но тут же выправилась, крутанувшись на месте, так что из-под копыт ударили фонтаны песка.
– Я – к Хадиру, – крикнул старшина. – Этого, – он указал рукоятью плети на лежащего, – везти за мной. Алай, отвечаешь головой.
Седоусый, наголо бритый, Алай молча кивнул и замер, скрестив руки на груди, ожидая, не будет ли еще каких приказаний, но старшина уже гнал свою кобылу вдоль берега, прямо по мелководью.
Проводив взглядом быстро удаляющееся начальство, Алай глубоко вздохнул и принялся распоряжаться. Сильные руки воинов приподняли конскую тушу, со всей возможной осторожностью освободили ноги лежащего из стремян, и, оттащив его в сторону, положили на песок. Незнакомец ни разу за это время не вскрикнул, не пошевелился и, вообще, не подавал никаких признаков жизни, лишь, когда Алай, склонившись к самому уху, сказал, что гнедую лошадь придется добить, губы его дрогнули. Второй раз они дрогнули, когда раздалось предсмертное ржание.
Не успел Алай перерезать лошади глотку, как двое воинов бегом принесли конскую попону, и принялись ладить из неё носилки. Один из них все время ворчал, то ли в шутку, то ли всерьез, что труд их напрасен, потому как седок тоже на последнем издыхании, и вот, воистину доброе дело – отправить его в царство духов вслед за его гнедой лошадью.
– Это ты Хадиру посоветуешь, – сказал Алай, вытирая об траву лезвие ножа. – Я думаю, он тебя щедро наградит за хороший совет. Что касается меня, то я очень надеюсь, что мы успеем довезти этого человека живым.
– Почему так, дядя Алай? – вежливо спросил молодой воин, с которым так грубо обошелся старшина.
– Потому, щенок, – мрачно ответил Алай.
* * *
Солнце клонилось уже к закату, и жгучий дневной зной нехотя уступал место вечерней духоте, когда через несколько часов бешеной скачки по наезженной дороге, тянувшейся по берегу реки, старшина сторожевой заставы проехал между двух выветренных скал, и увидел наконец дым, поднимавшийся к небу от бесчисленных костров.
Кажется, сама природа позаботилась о том, чтобы создать из обширного участка земли, по очертаниям напоминающий слабо натянутый лук, направленный на север, оазис, остров среди бескрайних степей. С трех сторон его ограничивал изгиб русла полноводного Каргодона, а с четвертой, южной, протянулся каменистый кряж, который, высоко выдаваясь над степью, служил защитой от горячих степных ветров. Отроги его густо заросли вековым лесом, который у кочевников считался священным. Множество родников пробивались сквозь камень, и хрустально-чистая их вода в изобилье стекала по склонам, увлажняя землю. Поэтому даже в самую жаркую пору здесь никогда не переводилась трава.
У степняков это место издревле называлось Сардисов луг. А иноземцы, по крайней мере, те из них, кто полагал, что у каждой страны должна быть столица, полагали возникшее здесь поселение главным городом страны Будж, именуя его, кто Сардискентом, кто – Сардискале, а чаще всего просто – Сардис.
Человек склонен во всем искать подобие. Столкнувшись с каким-то неизвестным ему дотоле явлением или предметом, он, первым делом, невольно приискивает ему аналог из числа того, с чем он хорошо знаком.
Иноземцы не без оснований называли Сардис городом. Сначала тут была летняя ставка буджских вождей, а мудрый Хачарой в свое время приказал вокруг этого места насыпать земляной вал, поставил гарнизон, и переселился сюда со всем своим родом.
За годы, прошедшие после гибели Хачароя, земляной вал украсился частоколом, тут и там, как грибы, повырастали глинобитные лачуги, выстроенные для себя пленными ремесленниками, некоторые из которых, разбогатев, сумели выкупить себя у хозяев и, в свою очередь, обзавелись рабами.
Дома этих удачливых людей, поставленные на месте прежних жалких жилищ, уже несли на себе некоторые черты роскоши, так же как и усадьбы торгового квартала, теснящегося ближе к реке, на берегу которой каждую весну и осень устраивалось шумное торжище. Раньше купцы оставались в Сардисе только на время ярмарок, но по мере того, как поселение росло и богатело, многие из них предпочли осесть тут на постоянное жительство. Одна за другой открывались лавки, строились амбары для товара и сараи для рабов, предназначенных на продажу.
Коренные буджи смотрели на эту суету с легким презрением природных воинов и пастухов, не собираясь покидать привычные шатры, покрытые коровьими шкурами. Повинуясь заведенному порядку, они по-прежнему в урочный срок откочевывали вслед за своими стадами, но всякий раз возвращались сюда. Впрочем, благодаря реформаторству молодого правителя, возникло и такое невиданное доселе явление, как оседлые кочевники. Это прежде всего относилось к дружине вождя, которая, начавшись с нескольких десятков юношей-сверстников, состояла теперь из полутора тысяч воинов, каждого из которых Хадир отбирал собственноручно. Ради того, чтобы иметь средства на их содержание, он обложил подданных оброком, что тоже составило новую страницу в истории народа. Оброк был не велик, но взимался неукоснительно.
Обязанные постоянно состоять при особе вождя, дружинники сопровождали его во время поездок, в качестве конвоя, и несли караульную службу в Сардисе. Им же часто поручались дела, которые требовали особо надежных исполнителей. Так что пасти свой скот и, вообще, вести домашнее хозяйство было некогда, этим занимались младшие родственники или рабы. Постепенно те из дружинников, кто обзавелся семьей, перебрались в Сардис, и теперь их жилища полукольцом охватывали насыпной холм на южной окраине, на котором высился златоверхий шатер Хадира. Это было, пожалуй, единственное место в городе, в планировке которой при желании можно было усмотреть какое-то подобие организаторского начала. Остальная часть стольного Сардиса выглядела беспорядочным скопищем шатров, землянок и глинобитных лачуг, с редкими вкраплениями деревянных строений.
Старшина сторожевой заставы не любил этот город, с его вечной духотой и смрадом тесных, запутанных улочек, по которым бродили толпы наглых горожан. Он не понимал, зачем Хадир променял степной простор, где каждый человек виден издали, на эти трущобы. Но не простому кочевнику судить вождя, а служба есть служба.
* * *
Копыта белой лошади звонко стучали по каменным, выщербленным временем, плитам, с каждым шагом приближая задумчивого старшину к цели его путешествия.
Народ, который когда-то вымостил эту дорогу, сгинул бесследно, и само его имя было неизвестно новым насельникам этих мест. Сама же дорога, как говорили старики, тянулась раньше от самого Меотийского болота и проникала далеко в глубь северных лесов, туда, куда до сих пор не забредал ни один из кочевников. Но это было очень давно. Теперь же, от неё, заброшенной, заросшей травой и погребенной песком, осталась малая часть, на два дня пути. Да и то только потому, что правитель народа будж мудрый Хачарой, выбирая место для своей ставки, узнал о существовании этого древнего пути и загорелся мыслью восстановить его.
Несколько тысяч пленных савиров, которым была обещана свобода, день и ночь работали на расчистке дороги, но их, непривычных к такому труду, хватило ненадолго, и однажды, перебив охрану, они разбежались, решив, что лучше погибнуть от меча, чем умереть от изнурения и голода под плетьми надсмотрщиков. Памятником их пребывания здесь остались вытесанные из бревен грубые изображения савирских идолов, кое-где еще стоящие вдоль дороги.
Весть о случившемся не слишком опечалила мудрого Хачароя. Он был любим богами, удача не оставляла его, каждый поход приносил ему обильную добычу и новые толпы рабов. Не подлежит сомнению, что воля могучего вождя превозмогла бы всё, но судьба воздвигла перед ним препятствие неодолимое. С востока пришли уны, силе которых не мог тогда противостоять никто из смертных.
Однако мудрый Хачарой был не только удачлив, но и умён. Он знал, что только тот, кто умеет подчиняться, достоин править.
Сам друг он встретил передовые отряды унов на границе своих владений и запретил им идти дальше, до тех пор, пока он, Хачарой, правитель этой земли, не переговорит с царем пришельцев. Дерзкая отвага была оценена по достоинству. Царь унов согласился на переговоры, во время которых Хачарой, от имени всех девяти колен буджского племени, поклялся на клинке меча дать землю и воду, воинов и лошадей. После чего был объявлен младшим братом унского владыки.
Так мудрость вождя спасла народ от истребления ценой его свободы.
Однако самому Хачарою спастись было не суждено. И когда унский полководец Бакуджур однажды на пиру шутки ради бросил в него бараньей лопаткой, мудрый Хачарой, недолго думая, выхватил меч и раскроил уну череп. После чего был изрублен в куски телохранителями Бакуджура.
Этот единственный, за всю долгую жизнь, безрассудный поступок мудрого Хачароя, более всего возвысил его в глазах буджей. Старики истолковывая гибель вождя, говорили, что все в этом мире несет в себе свое начало и конец, что мудрость предполагает терпение, но высшая мудрость заключается в том, что и терпению положен свой предел.
Власть над буджами, между тем, перешла к старшему сыну мудрого Хачароя, благородному Долу, который, обязанный унам отцовским троном, увел за ними лучших воинов на Запад. С ним ушел и старший его сын – отважный Бадал. Тем же, кто остался, был назначен наместник – младший сын. Звали его Хадир.
Хадир, сын благородного Дола, внук мудрого Хачароя, быстро возмужал. Боги благоприятствовали его правлению. Народ будж, заключенный в золотую клетку унской державы, много лет не видел врагов на своей земле. Стада тучнели на пастбищах, жены рожали новых воинов, бесчисленные табуны лошадей ждали своих седоков. Своенравные буджские князья, испробовав на своей шкуре не по годам тяжелую руку и жестокий нрав Хадира, присмирели. Народ будж теперь был как один человек, и земля становилась тесна ему.
* * *
Между тем, с Запада приходили вести, от которых заходилось сердце и пресекалось дыхание. В лютой сече на Каталаунских полях пал благородный Дол, поднятый проклятыми аланами на копья, с ним, не отступив ни на шаг, полегла добрая половина его воинов. Тех же, кто все-таки отступил и, благодаря этому, сумел уйти живым, возглавил отважный Бадал, который, по примеру отца, как верный пес, всюду следовал за Атиллой, царем унов.
Но вскоре после этого были потрясены сами основы унской державы, Атилла, бич вселенной, достигнув пределов земного величия, умер, не назвав наследником никого из многочисленных своих сыновей. Для подвластных ему царей и вождей наступили трудные времена. Кому достанется унская корона? На кого ставить в этой скачке? Это был вопрос вопросов. Каждый чувствовал, что на кону стоит его голова.
Поэтому с таким нетерпением ожидал Хадир гонцов от своего старшего брата. Но отважный Бадал после смерти Атиллы не давал о себе знать. Зато зачастили унские послы. Каждый из них заявлял, что прислан единственным законным царем унов и требовал золота, воинов, лошадей. Беда была только в том, что всякий раз имена у этих царей оказывались разными.
Всех этих послов ждал радушный приём. Хадир клятвенно заверял их в своей неизменной верности, и обещал все, что только они ни пожелают. После чего отпускал восвояси, богато одарив. Ни лошадей, ни воинов он никому давать не собирался. Они были нужны ему самому.
Мало того, даже тем удальцам, которые, прельщенные щедрыми посулами послов, собирались отправиться за ними на свой страх и риск, было велено под угрозой смерти оставаться на месте.
Однако со времени последнего посольства прошел слишком долгий срок. Никто больше не приходил с западной стороны, словно вдруг отгородившейся невидимой стеной. Самых надежных своих людей с сильными отрядами отправлял Хадир в эту неизвестность, но все они, кому было приказано углубиться в дикую степь на пять, десять, тридцать дней пути, все они вернулись ни с чем. Караванные тропы пришли в полное запустение, словно никогда не шли по ним богатые купеческие обозы и бесчисленные стада.
Становища беспокойных западных соседей, савиров, оногуров, и иных племен, не столь значительных, оказались брошены обитателями, которые неизвестно почему снялись в одночасье и ушли неведомо куда.
