Текст книги "Хроники Порубежья"
Автор книги: Юрий Рудис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
– Задумался, – буркнул Иван, приходя в себя. – Ладно, все равно мы тут ничего не надумаем. Варианта нет. Только чую я, что эта колдовская сила еще себя окажет. А к добру или к худу, того не ведаю.
И еще, ребята и девчата. Я тут вижу, что между вами что-то разладилось.
– Видишь? – холодно переспросила Вера.
– Вижу, да. Так вот, думаю, ничьей вины в том нет. Та сила, которая вас друг к другу притиснула, теперь вас же друг от друга и отталкивает. Действие равно противодействию, кто физику знает, должен понимать.
Любовь же, она как танец, шаг вперед, два шага назад. Один напирает, другой уступает, и обратно. Отступавший напирает… напирающий отступает, так и прикипают. А если оба напирают, то чего уж. Звук, конечно, громкий и чувство яркое, но только кончается это быстро.
Потому, не гоните лошадей, чтоб, значит, без эксцессов. А то начнете сейчас виноватых искать.
Иван замолчал, вытер шапкой выступивший на лбу пот и повторил. – А виноватых нет.
– Спасибо, утешил, – сказал Митька. – А нам-то что делать?
– Ничего не делать. Не наш ход, ребята.
– А чей же тогда, дядя Ваня? – спросила Даша.
Иван уставший от разговора, как от тяжелой работы, так словно всю дорогу рыл какую-то бесконечную траншею, подозревая в словах Даши подвох, нехотя повернул к ней голову. Но девушка смотрела серьезно, и тогда Иван так же серьезно ответил. – Не знаю, Даша. Но по всему так получается, что нынче ход за нашим воеводой.
Глава двадцать первая
Воевода Воробей поднял веточку и, разровняв песок ладонью, принялся чертить на нем. – Буджаки шли так. Вот, – он провел извилистую черту, – стало быть, порубежье, так вдоль него. – Он показал, как шла кавалерия степняков, словно разделочным ножом вспарывая границу готфских владений. – У Червень-города они встали, – кончик ветки с силой копнул песок, обозначая местоположение Червень-города, судьба которого доселе оставалась неизвестной. – И уже от него кинулись всей силой на Залесье, а нам досталось, можно сказать, охвостье.
– Почему ж так? – недоверчиво глядя на песочную карту, спросил Плескач.
– Не почему, а радоваться надо. Потому что, кабы не это, то тут бы под каждым деревом сидело по буджаку, а под которыми и не по одному. Выдричам же и охвостья с лихвой хватило.
– Кончились выдричи, – кивнул Ясь.
– Что мелешь, парень? – обиделся старшина Плескач. – Я еще жив.
– Ну, это дело поправимое, – философски изрек Воробей, подмигивая Ясю. – К тому же, какой ты выдрич? Ты, Плескач, лесовик. А вас, лесовиков, и в хорошие времена мало кто за выдричей считал, теперь же и подавно.
В словах Воробья была определенная доля правды. Формально род лесовиков принадлежал к племени выдричей, поэтому они неизменно присылали своих людей на общую сходку, но этим их участие в жизни племени и ограничивалось. Образовались же лесовики несколько поколений назад, в лихие времена готфского завоевания, когда в вдребезги разбитым выдричам пришлось сложить оружие перед войском готфского рекса Фелигунда. Но сложили оружие не все. Небольшая часть самых отчаянных прорубилась сквозь железные шеренги готфских полков и забилась в глухой угол Замлынских лесов, отгородившись ими как стеной от всего света. Потомками этой горстки недобитков и были лесовики, как их с тех пор стали называть. Так они и жили, недосягаемые для всякой власти, промышляя охотой и бортничеством. Однако вездесущие буджаки добрались и до них. Прикинув, что на этот раз отсидеться в глухомани не удастся, лесовики в одночасье снялись, и старшина Плескач повел их на север. Они перекинулись на другой берег Млочи, туда, где в деревянных городках жило сильное племя любовян, и обнаружили, что оно уже под буджаками. Это обстоятельство не смутило Плескача, захватив врасплох, он поголовно вырезал гарнизон захватчиков в главном городке любовян, побрал всех, какие попали под горячую руку, лошадей и, посадив своих людей на телеги, пошел левобережьем, снова на север. И, сам того не ведая, попал в кашу, круто заваренную здесь Воробьем, против которого со всех сторон стягивались многочисленные отряды степняков. Последовало несколько схваток с переменным успехом и, наконец, Плескач снова ушел в леса, где и наткнулся, неделю назад, на Воробьеву дружину.
Людей у Воробья было больше, а главное, молва о его делах гремела по всему краю. Поэтому Плескач, поразмыслив, признал его за старшего, оговорив, впрочем, известную свою самостоятельность.
Воробью такое пополнение было кстати, однако, насчет лояльности лесовиков он не питал лишних иллюзий, зная их переменчивый и гордый нрав.
– Ладно, – сказал воевода. – Кто выдричи, а кто лесовики, будем разбираться в Речице. Но туда надо еще дойти. Вот она, Речица, – Воробей положил плоский камень возле извилистой черты, обозначавшей Млочь. – Вот, стало быть, мы тут, – он снова копнул прутиком, взрыхлив песок. – А вот тут лес уж кончается, – еще одна черта, на этот раз поперечная, украсила чертеж. – Дальше до самой крепости голое место. Вот на этом самом месте и ждут нас буджаки.
– Сколько? – спросил Плескач.
– Немного, тысячи полторы. Обойти их не получится.
– Мне-то про тебя другое говорили, – подивился Плескач. – Никак боишься чего? Размечем как солому.
Ясю такая речь показалась обидной и он окинул неприязненным взглядом скорого на язык старшину, но ничего не сказал. Воробей же, почесал бороду, вздохнул, и произнес увещевательно. – Не размечем, Плескач. Это не та шваль, с которой ты имел дело. Это коренное войско, они твоих звероловов перещелкают на раз. Но пусть о них у тебя голова не болит. У тебя будет другое поприще. Смотри, – Воробей снова склонился над своим чертежом. – Это бы все ничего, но за нами по берегу идет еще один загон, и он никак не меньше того, который перед нами. А скорее и побольше. Вот здесь ты его встретишь. С одной стороны топь, с другой – река, тут им деваться некуда. Станешь на засеках и будешь держаться до моего слова.
– Ага, вот значит как, – Плескач, наморщив лоб, напряженно всматривался в чертеж, что-то соображая. Вид его утратил прежнюю воинственность. – На убой нас ставишь, воевода?
– Ну, не всех, – успокоил Воробей. – Но правды от тебя не утаю. Будете стоять крепко, половина твоих ляжет.
– А не будем?
– Все ляжете.
– Когда ждать буджаков?
– Один день у нас есть.
– Ладно, – не меняя выражения лица, кивнул Плескач. – Домашних наших в Речицу проводишь, если что?
– В том не сомневайся, со всеми пойдут. – Воробей отвернулся, давая понять, что разговор окончен, но Плескач окликнул его.
– Что еще?
– Просьба есть.
– Говори.
– Этот, долговязый, – тут Плескач ткнул рукой в сторону Ивана. – Пусть с нами идет.
– Эге, – догадался Воробей. – Уж не твоих ли родовичей он помял ночкой темною?
– Моих, – легко признался Плескач. – Так даешь долговязого?
– Зарежете ведь мужика, звери лесные, – мягко попенял Воробей. – Где ж это видано, чтоб за побои головой выдавать? Вира непомерная.
– Буджаки зарежут, если на то попущение будет. А нам это ни к чему. Нам он на засеке нужен, деревья валить. Да и потом, на что другое авось пригодится. Тебе же в поле от него проку мало.
– Не скажи. Человек в любом месте полезный, – не согласился Воробей, однако подумал еще и махнул рукой. – Забирай.
Когда Плескач ушел, Ясь спросил воеводу. – А чего бы нам сейчас не ударить? На тех что перед нами?
– Хорошо бы, – ответил Воробей, явно отгоняя от себя соблазнительную мысль. – Но вдруг увязнем? А тут те, другие, подойдут. Зажмут, кости затрещат. И еще одно, ты думаешь, только мы по лесам шатаемся?
– Ну, не всех же буджаки выловили.
– Не всех, – согласился воевода. – Об них тоже попечение надо иметь. Пока буджаки нами заняты, глядишь, кто и вывернется из-под Морены. Вон, тот же Плескач, понимает кому спасением обязан, потому и не гавкал много. А я ведь его, почитай, что на верную смерть послал. Но так хоть семьи могут уцелеть, а без нас всем до единого крышка. Но и наше время вышло, потому завтра или будем живы в Речице или здесь кости сложим.
* * *
Сказано сделано. Не прошло и часа, как воевода отозвал Ивана в сторону. – Пойдешь к Плескачу, на засечный бой.
– Ясно, – сказал Иван. Воробей с сомнением посмотрел на него. – И что же тебе ясно?
– С Плескачом идти.
– Там и знакомых встретишь… – задумчиво произнес Воробей.
Иван насторожился. – Да у меня тут, воевода, почитай все знакомые.
– Помнишь ночью побить тебя хотели?
– А, – догадался Иван. – Так это люди Плескача были?
– Они самые.
– Думаешь, убить хотят?
– А кто ж их лесовиков знает. Своих дорого ценят, чужих дешево. Вот и смекай.
Иван думал отшутиться, но серьезный вид воеводы к шуткам не располагал. – Присоветуешь что?
– Возьми с собой кого, чтоб спину прикрыл, на всякий случай.
Иван что-то прикинул в уме. – Митьку возьму.
– Митьку я тебе не дам, – твердо сказал воевода. – У него тут дело будет. Второго бери.
– Саню, что ли?
– Его. А хочешь вон, тех, – воевода мотнул головой в сторону подопечных Яся. – Выбирай любого.
– Ладно, – сдался Иван. – Тогда Саню.
* * *
– Все, братцы, – сказал Иван, вернувшись к костру. – Стирайте подштанники, завтра баталия. И воевать нам её розно. Димитрию идти с кавалерией на Речицу. Мне же с Саней велено быть при арьергарде, на засеках. Отправляться, как солнце зайдет. Так что часа два на прощание имеется.
– А нам куда? – спросила Даша.
– В обоз, куда ж еще, – пожал широкими плечами Иван. – Ну, неизвестно, где еще будет веселей. Я же посплю. Так что, Саня, разбудишь, в урочный час.
Сказав это, Иван расстелил пальто возле костра, кряхтя, лег на него, надвинул шапку на лицо, со сладким стоном потянулся всем телом и через минуту захрапел.
– Лихо, – сказал Митька, глядя на него. – Вот он был, и вот уже его нет с нами.
Остальные молчали, переваривая известие о завтрашнем сражении.
Тихая поляна ожила. Одни, как Иван, заваливались спать, полагая, что такого случая теперь долго не представится, другие, сбиваясь в кучки, о чем-то оживленно беседовали. Где-то, словно заразившись общим беспокойством, пронзительно заплакал ребенок, за ним еще один. На них прикрикнули.
Митька поднялся и пошел к костру, возле которого сидели дружинники, которых эта суета словно не касалась. Через минуту он вернулся и сказал, глядя в огонь, будто надеясь увидеть там свое будущее. – Все точно. На закате выступаем. Дружина пойдет вперед, за ней обоз. Плескач же останется рубить засеку. Что-то у меня предчувствие нехорошее.
– А у меня хорошее, – спокойно сказала Даша, беря его за руку. – Пошли, Митя.
Оставшись с Верой наедине, если не считать спящего мертвым сном Ивана, Саня ощутил в себе странную зудящую пустоту, такую, какую наверно чувствуют лес, покинутый птицами и прочими своими обитателями, когда одни комары, еще не понявшие что произошло, вьются, как ни в чем ни бывало между стволов.
– Что молчишь? – спросила Вера, чье лицо в отсветах огня приняло медный оттенок.
– А чего говорить?
– Ну, раньше-то ты знал – чего.
– Так то раньше, – теперь Саня почувствовал раздражение, словно девушка пыталась его одного сделать ответственным за то, что происходило с ними обоими.
Вера, которой иногда удавалось угадывать его настроение, не стала длить бесполезный разговор. – Ну, пойду прогуляюсь тогда. А то тут слушать, как Иваныч храпит, как-то не охота.
Она встала и, поправив платок, пошла, не оглядываясь, в лес, где незадолго перед тем скрылись Митька и Даша.
Саня, уловив в её словах приглашение, все же идти за ней не торопился. Взгляд его бездумно блуждал, выхватывая детали происходящего вокруг. Он словно впервые видел все это, словно не было месяца совместных блужданий по лесам. Короче, Саня смотрел глазами городского парня, живущего в двадцать первом веке. Картина открывалась фантастическая, которой не увидишь ни в одном блокбастере. Нет, конечно, реквизит, все эти костюмы, оружие, лошадей, подобрать было бы не сложно. Но, где найти столько гениальных актеров, способных с максимальной естественностью сыграть всех этих людей? Сыграть самого его, Саню Тимофеева, может быть в последний день его жизни.
Тут до Сани дошло, что у фильма, воображенного им, вряд ли предполагается хэппиенд. Мысль эта подняла его наконец с земли и погнала в лес, на поиски Веры.
И вот тут, как это сплошь и рядом бывает, пришлось сильно пожалеть, что с опозданием он откликнулся на зов женского сердца, потому что Вера пропала, хотя пропадать ей было особо некуда. Лес был чистый, почти без подлеска, и стволы могучих деревьев стояли на достаточном удалении друг от друга, так что просматривался он кругом шагов на двести.
Остывающие лучи предзакатного солнца пронизывали его насквозь. Между стволов, отбрасывая длинные тени, словно души неприкаянных грешников, бродили парочки, высматривая уединенные места, но, осознав тщетность этих поисков, вдруг падали наземь и высокая трава скрывала их от посторонних взоров.
Осторожно обходя их, Саня продвигался вглубь леса, и совсем уже было отчаялся, как вдруг услышал знакомый голос.
Сделав еще шаг он увидел Веру. Девушка стояла спиной к стволу и негромко смеялась, слушая что-то, что так же негромко, но убежденно и с большим жаром говорил ей статный добрый молодец, то и дело, видимо, для пущей убедительности своих слов хватающийся за рукоять меча, висевшего в богато изукрашенных самоцветами ножнах.
Однако одежда выдавала в нем вчерашнего землепашца. Вообще было непонятно, чего он тут делал один, Саня списал это на извечный закон подлости, по которому, стоит между влюбленными появиться малейшей трещины, как в неё незамедлительно втискивается какой-нибудь паразитический организм, питающий свое удовольствие на чужом горе.
Можно было не церемониться. Хотя парень был на голову выше его и заметно сильней, Саня, не таясь, подошел и, отодвинув предполагаемого соперника плечом, встал между ним Верой, лицом к девушке Услышал, как спиной негромко заскрежетал меч, вытягиваемый из ножен, и, не оборачиваясь, произнес то, что по его разумению надлежало произносить в подобных случаях. – И думать не моги.
– Ах, – сказала Вера, смотря, между тем, в глаза Сани шалым взглядом. – Знать не судьба. Прости, Панюшка, злобный муж и все дела. Авось, еще увидимся.
Снова негромко заскрежетала сталь. Меч вернулся на своё законное место. Парень отступил и сказал, то ли с угрозой, то ли с надеждой, а может быть и с тем и другим вместе. – Будь по-твоему, еще увидимся.
И словно растворился в загустевшем воздухе, во всяком случае, шагов его Саня не услышал.
– Ну, вот, – сказала Вера, – все свидание расстроил. Спасибо тебе большое.
– Не за что, – придвинулся ближе Саня, чувствуя прикосновение её тугой груди, обтянутой грубой холстиной платья.
– Зачем искал-то?
– А то ты не знаешь?
– Не знаю. Может, объяснишь?
– Сейчас, – Санины руки привычно легли на бедра девушки, задирая платье.
– Какой прыткий, – Вера еще говорила как бы свысока, но уже перешла на шепот. Паузы между словами, и то как она их произносила, имели только один смысл, проникшись которым Саня действовал уверенно, но неосмотрительно, и, обнажив девушку, попытался сразу овладеть ею, прижимая к шершавому древесному стволу, отчего та взвизгнула и довольно грубо оттолкнула Саню, но затем, словно извиняясь за грубость, погладила по щеке. – Подожди.
Торопливо расстелив свое платье на траве, Вера легла на него и потянула Саню за рукав. – Иди ко мне.
Саня, в котором природная смешливость победила раздражение, улыбнулся против воли и плюхнулся рядом с Варей, на лету стаскивая рубаху через голову.
– Не сердишься! – возликовала Вера, искоса глядя хитрым зеленым глазом. – Умничка!
– Это ты умничка, – с особой, свойственной только влюбленным, горячечной тупостью просипел Саня, подкатываясь под Верин жаркий бок и норовя поймать губами её пляшущий перед его глазами розовый сосок.
– Оставь, глупый, – промурлыкала Вера, видимо не расположенная к долгой прелюдии, и обвив Саню сильными, гладкими руками, притянула на себя, как какой-то неодушевленный предмет. Но смутило Саню не это, а запоздалое прозрение насчет того, что Верина готовность к амурному действу очень может быть, что вызвана её беседой с недавним незнакомым нахалом. Подлая мысль вспыхнула в мозгу и тут же погасла, словно смытая морскими теплыми волнами, которые принялись укачивать обнявшихся любовников.
Спустя какое-то время Саня заметил, что Вера, чуть отворотив голову, в венце рассыпавшихся рыжих волос, посмеиваясь, смотрит куда-то в сторону.
Проследив за её взглядом, он с немалым удивлением увидел буквально в десяти шагах атлетическую фигуру голого Митьки, который с торжественно-отрешенным, как у пианиста, лицом, стоя на полусогнутых, мерными движениями таранил, левой рукой придерживая за талию, Дашу, которая, согнувшись и обхватив руками березовый ствол, постанывала в такт. Правой же рукой он держал ее за косу, словно боясь, что девушка вдруг сорвется и убежит.
– Слона-то я и не приметил, – пробормотал Саня, несколько уязвленный тем, что Вера отвлекается на такие пустяки.
– Не останавливайся, – попросила девушка и, все еще улыбаясь, закрыла глаза.
* * *
Летняя ночь была на исходе. Но ночная прохлада еще освежала потные, облепленные древесной трухой, лица работающих.
– Хорош, – крикнул Плескач, и с размаху воткнув топор в поваленное дерево, сел рядом с ним. – Разберись, ребята.
Молчаливые лесовики, среди которых затесалось несколько женщин, решивших разделить судьбу своих мужей и братьев, тихо рассредоточились вдоль засеки, сооруженной ими за одну ночь. Она представляла собой вал выше человеческого роста, сложенный из срубленных деревьев, длиной где-то шагов под триста. Один конец его, как и говорил Воробей, упирался в обрывистый речной берег, а другой в непроходимое болото.
Саня честно махал топором со всеми, и сначала даже умудрялся беседовать с Иваном, надоедая ему рассказом о том, что каждый римский легионер обязан был носить собой несколько кольев, для строительства, в случае надобности, укрепленного лагеря. При чем колья эти были не гладкие, а обязательно с оставленными на них обрубками веток, благодаря чему сплетенная из них вокруг лагеря изгородь получалась крепкой, и её, по крайней мере, нельзя было уже растащить голыми руками.
Однако непривычная работа быстро утомила Саню, на ладонях вздулись волдыри, так что Ивану пришлось замотать их тряпками, и уже до самого отбоя Саня не проронил ни слова.
Зато потом дал волю гневу. – Черт знает что такое, – бормотал он, потуже затягивая сбившуюся повязку. – Я ж теперь меча не удержу.
Иван всматривался в полосу тумана, протянувшуюся параллельно засеке. – Ничего. Как до дела дойдет, удержишь.
– Иваныч, смотри, – Саня протягивал перед собой руки. – Трясутся как с похмелья. Не, ну можно было ведь как-то разделить людей, что ли. Чтоб те кто к мечному бою способен, рук не портили. Вон сколько народу праздного было. Где они все, колхозники эти?
– Вот, – оживился Иван. – Вот они, значит, где, зачатки крепостного права. Ты у нас, стало быть, белая кость, предназначенная исключительно для воинской потехи, а как пахать, так на то есть черная кость. Я правильно излагаю?
Подавленный этой наглой демагогией, Саня обиженно замолчал, но не надолго.
– Слушай, Иваныч. Я тут думал о том, что девчата рассказали, а ведь они точно правду говорят.
– Тю, – удивился Иван. – Только сейчас дошло? А я что талдычил?
– Да нет, послушай. Тут еще один довод есть. Язык-то мы понимаем. Правильно? И говорим на нем. А он ведь не русский.
– Ой, ну, разница-то не велика.
– Да это тебе кажется, что не велика. Разница большая. Хорошо если треть слов знакомая. Ты просто внимания не обращал, а я сейчас прикинул. Вот скажи, ты украинский за сколько времени можешь выучить?
– А чего мне его учить? – еще раз удивился Иван. – Я его и так знаю. Сейчас, правда, подзабыл.
– Тьфу ты, Господи. Ну, а тот кто не знает, за сколько он его выучит, чтоб свободно говорить?
– Этого не знаю. Год, полтора, наверное, хватит.
– Вот! – торжествующе сказал Саня. – А нам недели хватило. Понял теперь?
Словно разряд электрического тока пробежал по засеке. – Идут!
И точно. Жиденький туман плавающий между деревьями словно загустел какой-то чернотой, в которой скоро проступили очертания всадников. Достигнув полосы, очищенной от леса, буджаки остановились. Но трое верховых продолжали неторопливым шагом двигаться вперед.
Плескач натянул лук, и когда до всадников оставалось шагов тридцать, пустил стрелу. Тот в кого он целился, рослый, закованный в пластинчатую броню витязь, увенчанный султаном из конского хвоста на медном шлеме, принял стрелу на щит. И тут же, закинув его за спину, поднял лошадь на дыбы и поскакал обратно. Двое сопровождающих повторили его маневр. Вслед им полетело еще несколько стрел. Один из всадников скособочился, роняя поводья, но удержался в седле. Буджаки на секунду расступились, пропуская его внутрь строя.
– Бошки береги, – крикнул Плескач, воздух потемнел, и стрелы, словно дождевое облако, накрыли засеку. Закричали первые раненые. Затем все стихло, так же внезапно, как и началось.
– Неужто в конном строю атаковать будут? – вслух подумал Иван, и в этот момент откуда-то сбоку, из-за спины недвижной конницы, хлынули пешие степняки. Ничем незащищенные, кроме легких, чуть ли не из камыша плетенных, щитов, первые ряды почти поголовно легли под стрелами, но идущие за ними, добежав, облепили засеку, как муравьи, остервенело продираясь сквозь колючее месиво веток и стволов, в которой они шли по грудь, словно в глубокой воде. И странно было видеть, что убитые не падают, а остаются стоять, прихваченные ветками.
Лесовики, побросав луки, взялись за рогатины.
* * *
В это же самое время обоз, конвоируемый сотней пеших ратников под командой Яся, выехал из леса. Вереница повозок, с женщинами и стариками, сидящими на кучах поклажи, растянулась по луговине, на другом конце которой, в мелколесье, затаились буджаки.
Предводитель загона Батурма решил кончить дело одним ударом и повел своих людей в атаку.
Ясь, ожидавший этого, обложился повозками, обрубил постромки и ощетинившись копьями, встал на отбой. Первый натиск конницы, не ожидавшей такой прыти, был довольно легко отбит. Но после того дело приняло крутой оборот, засыпаемые стрелами ополченцы отсиживались под повозками, выскакивая оттуда чтобы отразить очередной приступ. Долго это продолжаться не могло, все чаще степнякам удавалось врываться внутрь круга, и тут уже за копья и топоры брались все без различия пола и возраста.
Наконец Воробей, наблюдавший за происходящим с высокой березы, торопливо сполз вниз, ломая сучья.
– На конь! – всадники попрыгали в седла.
С земли поднялись ратники пешего полка, строясь в заранее оговоренном порядке. Воевода махнул рукой в железной рукавице. – Пошли!
Все это было скрыто от глаз людей, гибнущих вокруг повозок. Они увидели, что засадный полк вступил в дело только тогда, когда скрывавшая его стена кустарника вдруг словно расточилась, и он, все быстрей, пошел по луговине, разгоняясь для первого удара.
Острие клина составляли два десятка порубежников, закованных в железо на сарматский манер и вооруженных длинными пиками. За ними поспевали еще несколько десятков конных, чьи наезднические способности были признаны Воробьем за удовлетворительные, следом волной набегали пешие.
Они стремительно сближались с буджаками, в тучах пыли кружившимися вокруг составленных в круг повозок и слишком поздно заметившими опасность. Те, кто оказался на пути атакующих, успели только поворотить коней и грудью принять удар. Но их храбрость оказалось напрасной, тяжелые пики с легкостью прошивали кожаные доспехи и пронзали легкие щиты, словно те были сделаны из бумаги. Еще не успели сбитые с коней буджаки коснуться земли, как порубежники, преломив копья, взялись за мечи. Энергии первого удара хватило на то, что бы сразу пробиться до самых повозок, почти напополам разрезав войско кочевников, которые, растерявшись, не сразу сообразили, что имеют дело только с горсткой всадников. Но тут дело стало, растерянность быстро прошла, раздавшиеся ряды сомкнулись, и буджаки всей силой навалились на людей Воробья, выбивая их одного за другим. Да и самому воеводе оставалось уже недолго, он, бросив треснувший щит, рубил, словно заговоренный, с обоих рук.
Но в этом скоротечном сражении обстановка менялась чуть ли не каждую минуту, и вот уже подоспели отставшие от конных пешие ратники, сметая все на своем пути, а навстречу им Ясь поднял остатки своих ополченцев. Степняки, зажатые меж двух огней, смешались. Их предводитель, выделявшийся среди прочих гигантским ростом и блеском металлических доспехов, оказался в самой гуще сечи, пытался приободрить своих для нового отпора, но ударом рогатины в незащищенную броней подмышку был сбит с коня и зарублен. Буджаки побежали, устилая путь своими телами. Их не преследовали.
Дорога на Речицу была открыта.
